Выборная «пятихатка»⁠⁠

В долгой жизни Клавдии Петровны были немногие дни и часы, за которые ей было стыдно, но этот день запомнится надолго. Собрав немного грибов в лесу, она тряслась в автобусе по разбитой дороге на рынок. На одной из остановок в салон вскочил парень в темной куртке и, немало не стесняясь, огласил:

– Други мои, попутчики, скоро выборы, предлагаю вам проголосовать вот за этих достойных людей – это выбор вашего завтра! И вы не пожалеете.

Он мгновенно извлек из кармана пачку листков с фотографиями и, сложив их веером, добавил:

– В знак особого к вам уважения я плачу за каждого пять сотен!

– Ничего себе, богач какой сыскался, а с виду и не скажешь! – заметила интеллигентного вида женщина в очках.

– Да откуда он столько бабок-то набрал? – подхватили в автобусе.

– Ну, я в ваш карман не заглядываю, – безапелляционно бросил неожиданный пассажир, – дело добровольное, я не навязываюсь…

– Вот тебя, такого ненавязчивого, мы сейчас скрутим и препроводим в полицию, – пригрозил бородатый, крепко скроенный мужчина.

– Полиция? Смешно! Больно я ей нужен, – хмыкнул парень, – я из своих кровных плачу…

И тут же, на остановке, выпрыгнул из автобуса.

– Кровных? Как бы не так! – выдохнул кто-то ему вслед.

На этой же остановке сошла и Клавдия Петровна.

Беглец топтался на месте – очевидно, ожидая следующего автобуса. В этом-то ему ничего не выгорело.

Клавдия Петровна тихонечко приблизилась к парню и пролепетала:

– Я согласна. Давай показывай, за кого надо проголосовать.

– Вот за этого, – оживился он, быстро выдернув из пачки фотографию человека, судя по ней, среднего возраста, с остреньким, как у птицы, носом и такими же глазами под густыми бровями. И фамилия у него оказалась похожей: Птицын Геннадий Семенович, запомнила она. Под фото шло пояснение: замглавы администрации, кандидат в депутаты от партии «Единая Россия».

Прочитав, она немного замешкалась, а потом махнула рукой:

– А да ладно, давай! – сказала Клавдия Петровна.

Парень сунул ей фото вместе с купюрой в пять сотен, прозванной в народе «пятихаткой», и добавил для острастки:

– Только без обмана, слышишь? Я проверю!

– Слышу… Я честная, не сомневайся! – заверила его она.

* * *

…В день выборов, рассмотрев длинный, как простыня, врученный ей бюллетень, она нашла в нем соответствующую фамилию среди множества других одномандатников и, поставив галочку, бросила его в ящик для голосования. Возле него стояли какие-то дяди, внимательно следившие за каждым избирателем. И ей казалось, что они смотрят именно на нее – проверяют, не обманула ли она того парня. Правда, его не было поблизости – ни в здании, ни на улице.

Зато она встретила соседку по дому Анну Трофимовну, с которой когда-то работала на фабрике.

– Ну, Клав, ты как? За кого голосовала? – поинтересовалась та.

– Да я и не помню, – притворилась она, – все равно я никого из них не знаю…

– А я только за коммунистов, – сказала соседка. – При них-то мы жили совсем по-другому: и квартиры нам бесплатно давали, и платили мы за них гроши – не то, что сейчас, и цены были на все доступнее, а лечение бесплатным… Сейчас же за все плати! Вон моя племянница бешеные деньги платит за учебу в институте. Ее мать на двух работах пашет – только бы дочка учебу не бросила.

Клавдия Петровна смолкла. Дома ее ждали неприятности. Из почтового ящика она вынула очередное письмо-уведомление о задолженности по квартплате, да еще и соседку снизу она опять залила – трубы гнилые, сколько их ни латай, все равно протекают. Давно бы пора их поменять, да на какие шиши – пенсия-то мизерная.

Расстроенная Клавдия Петровна плохо спала, а утром ей позвонила Анна Трофимовна, сообщив о смерти Петра Ивановича с третьего этажа, который тяжело и долго болел. Сообщила, что всем домом собирают деньги на гроб и венок – хоронить его некому, есть внук, но он не работает. Может, где далеко есть какие еще родственники, но никто про них ничего не знает.

Клавдия Петровна из предвыборных пяти сотен отстегнула две. Обе женщины вспомнили, как несколько лет назад хоронили своих мужей. Места на кладбище уже не было, но можно было купить вырубку на нем, заплатив немалые деньги, которых, понятно, у них не было. Так и пришлось хоронить своих близких за тридевять земель – лишний раз теперь туда и не съездишь.

Вспомнили советские годы. Какое бы горе ни настигло, один на один с собой человек не оставался. Часто хоронили всем цехом, всей фабрикой, а профсоюз выделял материальную помощь на похороны.

Теперь и обратиться не к кому – в стране все фабрики и заводы разорены. А мизер, выдаваемый соцзащитой на похороны, – это же насмешка в сравнении с многотысячными затратами на них.

От нахлынувших воспоминаний Клавдии Петровне стало не по себе – сердечко прихватило. И пока соседка капала корвалол в стакан, не удержалась и рассказала ей и про задолженность по квартплате, и про залитую ею соседку, и про то, как от большой нужды пошла на подлог – согласилась за деньги проголосовать за какого-то Птицына Геннадия Семеновича.

– Ну ты даешь! – встрепенулась Анна Трофимовна. – Деньги-то эти ты вмиг профукаешь, а себе же на голову опять разбойную власть посадила!

У Клавдии Петровны екнуло сердце, и она заплакала.

– Ну ладно, Клав, не плачь. Что сделано, то сделано, – успокаивала ее соседка, гладя по голове. – Ты не одна такая. Вон я в газете прочла, что бывшая учительница показала: за вброс бюллетеней на выборах им сулили солидное вознаграждение – аж 70 тысяч, хотя их зарплата намного больше твоей мизерной пенсии. Вот на таких вбросах, Клав, они и победили, наверное. Это тебе урок на будущее.

– Ну а теперь-то что делать? – всхлипнула Клавдия Петровна.

– Иди к этому… Как его? Птицыну, к заму главы, за кого голосовала. Он же теперь с твоего благословения депутатом стал. Вот и проси его, чтобы помог хотя бы старые трубы на новые поменять. И то выход. Ну и насчет долга по квартплате пожалуйся ему: мол, не по карману нам, пенсионерам, такие платежи. И как власть заявляет, у них много честных людей, вот пусть они и думают, как нам, малоимущим, помочь.

Приободренная Клавдия Петровна так и сделала. Записалась на прием к Птицыну – он замглавы и к тому же депутат по социальным вопросам.

Встретил он ее дружелюбно, расположив своей обходительностью. Узнав, что она за него проголосовала, слушал ее внимательно, но потом вдруг осекся:

– А о чем вы меня просите-то? Поменять старые трубы на новые? Так это не в моей компетенции, – уже сухо произнес он, постучав пальцами по столу, и переспросил:

– Какое ваше домоуправление, кто управляющий?

Она ответила.

– Ну так вот… Я, конечно, сейчас ему позвоню, хотя и наперед знаю, что он мне скажет. А скажет он, что из своего кармана платить за ваши трубы не станет. Впрочем, как и я тоже, да у меня и денег-то таких нет.

– Понимаю… Но все же вы депутат, мы за вас проголосовали. Моя пенсия 13 тысяч. Могу ли я дорогие трубы купить? Неужели власть этого не понимает?

– Понимаем. Но мы, депутаты, бытовухой не занимаемся – для этого есть соответствующие органы. Мы же помогаем решать крупные, масштабные проблемы – например, незаконченное строительство и прочие.

– Да, но только вот президент и премьер все время говорят, что наши нужды, наша жизнь должны быть у всех вас на первом плане. Раньше-то, в советские времена, депутаты моей фабрики хлопотали, чтоб все нуждающиеся, и моя семья в том числе, получали квартиры в первую очередь. Мы их и получали. И пенсии, зарплаты тогда на все хватало. Что ж сегодня-то?..

– Ну не я вам пенсию назначал – у нас сегодня совсем другие задачи, – уже невежливо перебил ее Птицын. – Вообще-то я все уже вам сказал, меня ждут в очереди другие, а вы всех задерживаете.

Она тяжело поднялась и напоследок не сдержалась:

– Эх, зря все-таки я за вас проголосовала. От вас, лихоманов, все равно ничего не добьешься.

И захлопнула дверь.

– Потише с дверью, – услышала вдогонку.

Дома соседка поинтересовалась:

– Ну как, Клав, была ты у него? Что-нибудь получилось?

– Да не, Ань. От них разве получишь! Напрасный поход. Все время себя корю… Лучше бросила бы я эти пять сотен тому парню в рожу. Но ведь сама виновата – на мякине повелась.

– Ну хватит уже расстраиваться! Ты же не одна такая. Сходи теперь к самому главе, не к заму. Может, он все-таки поможет.

– Да не… Уже не верю никому…

Немного помолчав, соседка заключила:

– Странные мы все же люди. Вот не верим, а голосуем за них. Как наша Лизавета с шестого этажа. Муж ее, как напьется, смертным боем бьет. А она все терпит и верит: одумается еще!

Так и мы: все терпим, ожидаем чего-то, умираем до срока. Ну, с этой властью на что мы надеемся? И придет же когда-нибудь конец нашей терпелке? Должен прийти!

А. ЗАСИМОВА

http://www.sovross.ru/articles/1473/27842