Цветы зла⁠⁠

Все хорошее - это всегда цветы зла. Бодлер стал писать после того как подхватил сифилис в 19 лет. Рембо к 19 годам успел уже завязать, бросил спать с Верленом, парижский абсент и уехал в Африку, гарик в Африке лучше.

Возможно величайший поэт 20 века, Георг Тракль любил свою младшую сестру. Очень. Очень тяжело он перенес аборт, который ей пришлось сделать, не менее тяжело чем она, возможно. Чередуя кокаин с вероналом (прекрасное название, кстати, первый барбитурат назван так в честь родины Ромео и Джульетты, из-за сходства с тем зельем, которое позволило увести дыхание Джульетты на такую глубину, что она казалась мертвой), Тракль писал про распад, вырождение, вымирающий старинный род, про раны и мертвых, про зверя, который стонет в чаще. Служил в полевом госпитале в Первую Мировую. В очередной бойне ему пришлось несколько суток подряд латать распотрошенных солдат. Насмотревшись на распад, наслушавшись стонущих зверей, он вышел чтобы сделать себе смертельную инъекцию кокаина. Ему тогда было 27.

Через 2 года его сестра в возрасте 25 выстрелила себе в голову на вписке. Зальцбург это не Верона, Ромео с Джульеттой теперь из одного рода, но и время другое.

Вот вам и религия новейшего времени. Как христиане обвиняли более древние религии в типичном языческом дуализме добра и зла, Спенты и Ангры, как святой Августин отрицал существование зла, объясняя его недостатком природного блага внутри той или иной формы, так я обвиняю и тех и других.

Нет дуализма. Все цветы растут из мертвечины. Чем хуже зверь, тем прекраснее он воет в своей синей чаще.

Блага нет. Плотин наебал Августина. Благо статично, и хитрожопые греческие выверты с движением в самом себе и мышлением самого себя никого не интересуют. Благо - недвижение - несуществование.

Существование - это щербинка, если повезет - трещина на теле "блага". Личность - болезнь, девиация, которая отличит тебя от другого и заставит существовать.

Путь к сверхчеловеку лежит через коридоры дурнички, в палатах которой, день за днем, герои сражаются против объективной реальности. Через раскаленные решетки наркотиков и бетонных трущоб, на которых наша здоровая плоть должна потрещать и подкоптиться. Никто еще не доходил туда живым, но идти больше некуда. Орфей спускается в Ад не за Эвридикой, а за новой дозой. Дозой, с которой уже не вернуться обратно. Спускается и поет. Лучше чем когда-либо.