Смерть не самое страшное⁠⁠

Многие кто говорит про эквип что он не поможет, или если суждено то это все равно случится вот вам мнение одного товарища от 2008 года.
*******

Детсад, ей-Богу! Мечты прыщавага подростка о романтической, красивой и мгновенной смерти.
Вы, господа, забываете об еще одной альтернативе.
А альтернатива вот какая (случай из практики):
Вот и настает день, когда тебя выписывают из нейрохирургии. Привозят домой. Взгляд у тебя осмысленный, но глотать ты не можешь (поэтому у тебя в животе стома—дырка, в которую заливают бульон), дышать ты не можешь через рот и нос, так как парализованный язык проваливается в гортань и перекрывает доступ воздуху (поэтому из шеи у тебя торчит трубка—ты дышишь через нее), о том, чтобы что-нибудь сказать или чем-нибудь пошевелить, речь вообще не идет. Ссышься и срешься под себя, причем узнаешь об этом только по запаху. А чувствуешь... чувствуешь только боль, причем не можешь определить, откуда она, найти, так сказать ее локализацию—попробуйте-ка представить себе такое ощущение. И сказать о том, что тебе больно, тоже не можешь, попросить обезболивающих не можешь. А родственники и не догадываются, что тебе больно.
Так вот, тебя привозят домой, укладывают в отдельную комнату—отныне она твоя навсегда. Родственники вокруг суетятся, охают, ахают, стараются чем-то тебе помочь, спорят между собой (не с тобой же им спорить, все равно ничего не скажешь), как тебе будет лучше. Сначала рядом постоянно кто-то находится, меняет тебе памперсы, гребет говно, старается, как советовал доктор, высаживать на горшок по часам, переворачивает, чтоб не было пролежней, обрабатывает стомы на животе и шее, старается угадывать твои желания: задает тысячу вопросов, на которые надо ответить "да" или "нет", соответственно—моргнуть или не моргнуть. Но вопросы все какие-то не те. Тебе хочется, чтоб не мучила боль, и чтобы можно было шевелиться и чувствовать. А родственнички только глупостями интересуются: хочешь есть? хочешь срать? закрыть окно? накрыть одеялом? А тебе все это по-х...
Через некоторое время ты замечаешь, что в глазах родственничков уже нет прежней любви и сострадания, а появилось что-то новое. Это тоска. Тоска и ужас от мысли, что ТАК теперь будет всегда. Высаживай-не высаживай на горшок, все равно будешь ходить под себя, свой пузырь и анал ты так и не сможешь уже контролировать, в мебель, в одежду, в сами стены в квартире уже начинает безвозвратно въедаться запах говна и аммиака. И домой уже не приглашают знакомых, хотя они продолжают выражать семье свое соболезнование. На работе у родственничков появляются проблемы—ведь они должны, сменяя друг друга, дежурить у твоей постели.
В конце концов, они собираются на семейный совет и, высказывая самые благородные намерения, решают вместе, что надо нанять сиделку, что так будет лучше, что за тобой будет профессиональный уход, что заработать можно больше, чем потратить на эту сидеклу, а это опять же тебе во благо... На самом деле за этими благородными словами скрывается уже ненависть к тебе: никто не скажет этого вслух, постесняется.
Особенно ненавидеть тебя будут твои же дети. Если жена (если она достаточно совестлива) еще уважает штамп в паспорте и звание жены, "несет свой крест", то у детей своя жизнь. Они хотят принимать гостей, но не могут, одежда их тоже пропиталась запахом твоих испражнений—они чувтсвуют его уже на лестничной клетке, не то что в квартире, они хотят пойти в кино, а тут надо тебе бульон в желудок заливать... Совесть и уголовный кодекс мешают им закончить разом твои мучения.
И вот появляется сиделка, какая-нибудь узбечка, которая по-русски ни бельмеса. А зачем тебе? Ты все-равно сказать ничего не можешь, что с тобой разговаривать? Отныне она—твоя подруга жизни. Родственнички рассасываются. У них свои отныне дела. Будут, конечно, иногда заглядывать... Хоть сиделка и получает за тебя деньги, она ни по каким соображениям не обязана тебя любить. Она будет обращаться с тобой, как с бревном, механически выполняя свои манипуляции: кормить, промывать стомы, менять памперсы, мыть, переворачивать. Скоро появится новая боль. Это пролежни. Тебе покупают противопролежневый матрас, противопролежневые круги, приходится накрывать язвы спецальными раневыми салфетками, сиделка смазывает кожу персиковым маслом и засыпает в язвы стрептоцид. Однако по квартире уже начинает распространяться, помимо запаха испражнений, запах гнилого мяса. Пролежни начинают гноиться, язвы доходят до кости, боль адская. А тебя продолжают спрашивать: открыть окно? накрыть одеялом? Откуда они знают, что тебе больно? В конце ты уже не реагируешь на идиотские вопросы, смотришь не мигая в стену, и если до того тебя не прикончила пневмония—обычное явление среди лежачих больных—то умираешь от гноящихся пролежней через 3-5 лет после травмы. И так рад смерти! И так рады все вокруг! Это освобождение! Радуются все, кроме сиделки, конечно—ей придется теперь искать нового клиента...


Поймите. Я не отговариваю от затеи садиться на мотоцикл вообще. Я понимаю, что никто ни от чего не застрахован. Но надо же и на риск идти с умом. Если вам нужны рискованные удовольствия (они и мне нужны, иначе бы я не купил мотоцикл), то постарайтесь, чтоб было больше удовольствия, а риска меньше. Если уж такие фаталисты (мол, чему быть, того не миновать; это, мол, значит, что судьба такая), то почему бы сразу не выброситься с двенадцатого этажа на асфальт? Откуда вы знаете, какая у вас судьба?