Польский бунт, бессмысленный и кровавый, почти водевиль⁠⁠

Каждый поляк знает, что всё зло от русских.

Каждый русский знает, что каждый поляк знает, что всё зло от русских.

И так было всегда, уверены и поляк, и русский. Просто поляки ведут летосчисление от Первого раздела Польши, забывая, как много зла принесли русским задолго до первого появления первого русского солдата в Польше. А русские вообще живут исключительно сегодня и сейчас, от прошлого своего отрекшись.

О том, что умение прощать есть, чуть ли не первая заповедь Божия, католическая вроде бы Польша не вспоминает совсем. А атеистическая вроде бы Россия, на протяжении всего ХХ века от Бога отрекавшаяся, так и живёт по этой заповеди, никогда не попрекая прошлым соседей. Ну, может только автор ваш такой злопамятный, а так в жизни русские, попрекающие поляков сожжением Москвы 1612 года, кажется, не встречаются.

История на первый взгляд подтверждает, что все годы в империи полякам было худо. Во всяком случае, борьбу за свободу (а за что же ещё) они вроде бы никогда не прекращали, - постоянные мятежи, бунты не прекращались. И это вроде бы само по себе подтверждает, что прогрессивные и свободолюбивые поляки всегда боролись за свободу, демократию и эти… как их… права человека, а отсталая тираническая Россия им в этом всячески мешала.

Но, как известно, в России всё не то, что кажется. А Польша была частью именно России. Да и сами поляки – славяне, братья, как не крути, и во многом на нас похожие. Присмотримся к польским бунтам поближе, это занимательно.

На февраль 1846 года руководящий центр польской эмиграции запланировал всеобщее польское восстание. Замысел был грандиозный; не грандиозные планы польские революционеры, просто не строили. Планировалась одновременное восстание в границах Речи Посполитой 1794 года, то есть в трёх империях сразу: в Польше Прусской, в Польше Австрийской и Польше Русской, а ещё в Малороссии и в Литве. Силёнок, правда, не хватало: мало было людей, а оружия ещё меньше. Но организаторов это не смущало. Лёгкость мысли, как известно, преодолевает любые затруднения. Предполагались начать выступления одновременными и внезапными нападениями на небольшие воинские команды, учреждения, жандармов, казачьи разъезды. Эти нападения, как мыслили организаторы, привлекут широкие народные массы, которые не замедлят явиться под знамёна патриотов, и дадут трофейное оружие, для вооружения этих самых новобранцев. А когда будет оружие и будут люди, составится армия, которая дальше будет воевать за свободу одновременно с тремя империями – Русской, Прусской и Австрийской. На кухнях, в каких-то темных каморках на ученических картах чертили планы грандиозные, собирали и двигали армии и корпуса, назначали Диктаторов и Начальников воеводств и губерний вплоть до Полтавы и Черного моря. Раздача чинов была любимым занятием заговорщиков.

Мирослав Домбровский, сын известного наполеоновского генерала, богатый познаньский помещик (это Пруссия) вёл ленивую праздную жизнь, далёкую от политики. Женщины, охота и лошади были единственными его увлечениями. Но весной 1845 года угораздило его познакомится с неким Мирославским, агентом эмигрантских кругов, присланным из Парижа специально для вербовки сторонников. Революционный угар захватил, помещика понесло. В январе 1846 его назначили начальником самого важного участка мятежа – в Варшавскую губернию. Сам Домбровский правда пробовал отнекиваться, говоря, что это папа у него был генерал, а сам он совсем не военный, но начальники не слушали. Для них важнее было, что у Домбровского по жене в русской Польше было обширное имение.

- Оно даст Вам всё нужное на первый момент восстания, - уверяли начальники.

Еще Домбровский посетовал, что решительно не знает, как приобретать восстанию людей, и это его чрезвычайно тревожит.

- Приобретать вам никого не нужно, - успокоили вожди, - люди есть; вам остается только принять над ними начальство.

И чтобы Домбровский не так сильно волновался, присвоили ему титул Начальник правого берега Вислы.

Всеобщее выступление было намечено на 21 февраля. Числа 8-го, снабжённый явками и паролями, Домбровский выехал в Россию. 9-го он был в Варшаве, где через пару дней собралось собрание Варшавской организации. Присутствовали: студент из Пруссии, один архитектор, некий обыватель и человек 10 мелких чиновников, почему-то в большинстве судейские. Все они, подчиняясь присланным инструкциям Центра, приняли Домбровского, как начальника, сказали ему много прекрасных вещей, представив заговор в самом блестящем состоянии. Но когда Домбровский попросил список соучастников, все стали как-то странно поглядывать друг на друга, и никакого списка не появилось.

Домбровский начал смутно догадываться, что предводители ещё кое-какие есть, но предводительствовать, кажется некем.

Пару дней он посвятил осмотру крепости Ивангород. Осматривал, конечно, снаружи. Крепость еще строилась, но вообще-то, это была одна из важнейших крепостей Российской империи, предназначенная отразить любой натиск с запада – пруссаков, австрийцев, французов, - согласись читатель, не самые слабые армии на этой планете. Тем не менее, бравые заговорщики сошлись во мнении, что располагая массой повстанцев, можно будет решительным натиском взять её врасплох и обезоружить гарнизон. Только Домбровский полагал, что нужны будут пушки, а архитектор говорил, что обойдется и без них.

Осмотрели оружие: как привезенное с собой из Пруссии, так и нашедшееся в имении жены. Оказалось всего три двустволки, восемь ружей одноствольных, несколько пистолетов, два палаша и один кортик.

На следующий день в имение явился молодой помещик Панталеон Потоцкий; человек пылкий и преданный восстанию всей душой, он безоговорочно верил в успех; потенциальных повстанцев, по его мнению, кругом было десятки тысяч, одна Варшава даст 30 тысяч, надо только начать. Воодушевленный Домбровский сообщил ему, что согласно составленному стратегами Центра плану, первоначально надо взять крепость Ивангород и город Седлец. Потоцкий горячо предложил для нападения на последний себя - его имение лежит всего в 10 километрах, он и людей там наберет, его в тех краях знают как честного патриота.

На том и сошлись.

С 19-го числа в имение стали съезжаться участники заговора – человек пять мелких чиновников и судейских. Вечер, при помощи наёмного охотника и повара, провели, отливая пули. Всего отлили штук двести. Даже сам Домбровский отлил несколько штук, но потом у него разболелась голова, и он лёг в постель, спал, однако плохо.

20-го Домбровский велел собирать на завтра крестьян, будто на охоту. Что это будет за «охота», он решил открыть в самую последнюю минуту. А пока думал, чем вооружить крестьян. Вилы с деревянными ручками непрочны, а косы тонки… Ничего не удумав, решил предоставить это дело случаю и судьбе.

Так наступил роковой день 21 февраля, когда, по расчётам организаторов, должна была подняться вся Польша в границах 1794 года. В имении не торопясь позавтракали, потом стали разговаривать о предстоящем нападении. Двое попросили оседлать лошадей, что бы попрактиковаться, но оказались плохими кавалеристами. Вдруг вошёл нежданный Потоцкий. Расстроенный, сообщил, что не ожидал такого равнодушия со стороны земляков: все обещавшие содействие – все изменили, он остался один, потому просит ему помочь и идти на Седльцы вместе.

Домбровский отвечал, что план изменять поздно, что он идет на Ивангород, относительно чего уже отдал приказания, кому нужно.

- Ну, дайте мне хоть офицеров, которые тут сидят? – попросил Потоцкий.

Домбровский дал ему троих «офицеров»: апликанта мирового суда 4-го Варшавского округа Литынского, апликанта прокурорской канцелярии при Варшавском уголовном суде Коцишевского и Жарского, тоже апликанта при каком-то другом суде.

Вместо «спасибо», садясь в сани, Потоцкий заметил хозяину:

- Советую служить нашему делу верой и правдой; иначе знаешь, конечно, что ожидает трусов и изменников.

После этих слов, Домбровский вдруг заметил, что его соратники как-то переменились: теперь они больше походили на сторожей, чем на подчинённых, а «Panjeneral» в их устах звучит как-то саркастически. Настроение ему это понятно не прибавило.

К обеду в имение приехали ещё двое из заговорщиков, а к пяти часам пришло с нарочным письмо от жены Домбровского, в котором она извещала, что «только что приехала в Варшаву, что заговор в Познани открыт полицией, что главные заговорщики арестованы со всеми планами и бумагами», и умоляла мужа бросить всё и бежать в Пруссию, «паспорт – будет».

Домбровский впал в отчаяние. Собрав гостей, он огласил новости и попытался объяснить им всю бессмыслицу намечавшегося восстания, обреченного без помощи из-за границы. Двое колебались, но двое, Рупрехт и Грушецкий, и слышать ничего не хотели; требовали с угрозами, что бы он вел их в бой с москалями; говорили, что другого выхода нет, все уже скомпрометированы и должны погибнуть; «лучше же погибнуть в битве с врагом, нежели на виселице или в каземате».

Выхода не было. Домбровский сел писать жене письмо, дескать, возврат уже невозможен, и просил её думать только о своем спасении. Письмо было отправлено с посыльным; вместо ответа явилась сама жена. Бросив всё, она отправилась спасать мужа и, встретив посыльного на полдороге, к вечеру была в имении. Похоже, она действительно любила: выйдя с мужем к гостям, она обратилась к ним с речью, умоляя оставить предприятие, ведущее всех к гибели. Грушецкий схватил пистолет и грозил положить Домбровского на месте, если он им изменит. Но храбрая женщина встала между ним и мужем. Колебавшиеся в итоге встали на её сторону, а непримиримым, Рупрехту и Грушецкому предложили лошадей и денег на дорогу.

В общем, произнеся многих героических слов, все попрыгали в сани и разбежались кто куда. Домбровские на другой день уехали за границу.

В суматохе и волнениях о Потоцком все забыли. Позже, на следствии, валили друг на друга: Рупрехт говорил, что Домбровский сначала хотел дать знать Потоцкому, но после отдумал на том основании, что будто бы уже поздно; Домбровский в свою очередь обвинил Рупрехта и Грушецкого, что не дали знать Потоцкому, хотя это им было поручено. В общем, всё как всегда в этих революциях: главари спасаются и потом склочничают, а наивные провинциалы платят за всё. Предупредить Потоцкого труда не составляло, между имениями всего 24 версты; Потоцкий в тот день проехал их за три часа с небольшим. Не зная о том, что его уже бросили, он начал с того, что приказал собрать своих мужиков; так же как и Домбровский под надуманным предлогом. Мужики однако были смекалистые, сообразили что к чему, когда паны принялись наливать дармовую водку и совать в руки деньги, говоря невнятно что-то «о пользе отечества, и о их собственной пользе тоже…».

Те, кто были потрезвей, отказали господам наотрез, говоря, что «бунтовать не пойдут», а из подвыпивших человек с десять, поплакав, вызвались «в огонь и воду со своим паном, мы тоже поляки». К этим Потоцкий обратился с речью, заверив, что «сегодня встанет вся Польша, нам ли отставать от братьев?». Еще им зачитали прокламацию, от заграничного центра, но никто ничего не понял, ибо были уже пьяны.

Потом зарядили ружья и, сев в сани, тронулись. Мужиков при отправлении оказалось только девять человек. За ними наблюдали, но только вошли в лес, еще двое тихонько свалились в кусты. В итоге в ночь к заставе города Седльцы прибыли Потоцкий, трое «офицеров» и семь мужиков.

План нападения был сочинен Потоцким: «Прежде всего, ударить на гауптвахту, перебить там солдат и ружья их раздать местной организации, которая, без сомнения, не замедлит явиться на выстрелы. Потом захватить в местном казначействе и Провиантской комиссии деньги - миллион минимум. Потом идти на собрание, где должен быть бал, перебить там всех русских, а начальника гарнизона генерала Ладыженского арестовать и вынудить у него нужные приказания войскам. В собрании, вероятно, пристанет несколько народа, тогда освободить арестованных, снабдить их оружием гарнизона, а далее действовать по усмотрению».

У гауптвахты бродил одинокий часовой. Подойдя, Потоцкий приставил ему к груди ружье: «Кричи пардон». Часовой вместо ответа взял ружье на руку, тогда Коцишевский ударил его в бок кинжалом. Часовой упал, застонав. На шум открылась дверь гауптвахты, несколько сонных лиц выглянули наружу. Потоцкий закричал: «Клади ружья, клади ружья!», хотя никаких ружей не было видно, и выстрелом ранил солдата. Его команда пустила в окна два или три выстрела, после чего… все пустились бежать к казначейству. Там повторилась та же история: ранен часовой у здания, и выстрелом один из солдат, выглянувший в окно.

Устраивая весь этот шум, заговорщики ждали появления сторонников, но ни один человек не явился. Ночной город был тих. Пришел только, лениво звякая шпорами одинокий жандарм, посланный уездным начальником из собрания узнать, где и кто стреляет. Едва появившись из темноты, в него пустили несколько выстрелов, один сбил жандарма с ног. Крестьяне кстати не стреляли, боязливо держались поодаль. Заговорщики поспешили к собранию.

Бал был в полном разгаре; местное общество, поляки и русские, веселились. Вдруг раздались выстрелы. Был ранен жандармский унтер-офицер и служитель при шинелях. Потоцкий кричал: «Кто поляк – к оружию и соединяйся с нами!». Дамы бежали в задние комнаты, некоторым сделалось дурно; поляки мужчины поспешили к ним, успокаивая: «Не бойтесь, это наши!». Но к Потоцкому никто не шел. На крыльцо вышел только уездный начальник, посмотреть, что делается. Потоцкий приставил к его груди пистолет, нажал курок, произошла осечка. В дверях стали показываться военные… При виде мундиров заговорщики бежали. При этом два мужика воспользовались случаем сдаться тому самому уездному начальнику, которому повезло с пистолетом.

Весь следующий день господа заговорщики, голодные и замерзшие блуждали по лесам, а ночью оказались в деревне Пирог, принадлежавшей матери Потоцкого. Мельник узнал барина, - слух о его похождениях уже разнесся по округе, - и дал знать старосте, тот явился с мужиками и арестовал своего помещика. Жарский и Коцишевский были связаны мужиками в этой же деревне, только немного позже – была масленица, и мужикам надо было проспаться; остальные разысканы после – кто в Седльцах, кто в Варшаве.

Менее чем через месяц вынесли приговор: «Потоцкого, Коцишевского и Жарского повесить, первого – в Седльцах, а двух остальных в Варшаве. Рупрехту и Добричу, исполнив над ними весь обряд повешения, даровать жизнь и потом сослать их в каторжную работу, в рудниках без срока; а Латынского прогнав сквозь строй через 500 человек один раз, тоже сослать в каторжную работу в рудниках без срока». Грушецкий сослан в Сибирь, в каторжную работу в крепостях на 10 лет. Участники помельче отделались ссылкой на поселение, либо отдачей в солдаты.

Тем и закончилась эта комедия в Русской Польше.

Любопытно сравнить, чем обернулось восстание у соседей. Грамотней всего сработали, конечно, немцы: все главные заговорщики были арестованы за считанные дни до выступления, что сорвало вооруженное выступление до его начала. Единственное место, где заговорщики достигли чего-то реального, оказалась Австрия. Да и то заслуга тут не поляков, а растерявшегося австрийского генерала, который отступил и отдал заговорщиком Краков. Причем никто – ни сами австрийцы, ни заговорщики, ни жители Кракова, - так и не поняли, почему он так поступил и чего генерал испугался. Как бы то ни было, несколько дней Краков находился под управлением Народного правительства, смененного неким революционным диктатором. Перепуганное австрийское начальство Галиции обратилось за помощью… к холопам. Австрийские чиновники прямо объявили крестьянам, что «за живого предводителя восстания платит 5 гульденов, за мертвого - 10». Началась резня. Помещиков били, увечили, естественно не разбирая, кто причастен к заговору, кто нет. Одного, некого Карла Котарского, перепилили пилой. Считался счастливчиком тот, кого, избив до полусмерти, отправляли связанными в город. Вырезано было до 800 семей. Например, в Тарновском округе было убито 180 человек, из которых только 16 можно было узнать в лицо. Как видим, зверства бандеровцев родились не на пустом месте: гены не пропадают.

Кончилось тем, что наместник Царства Польского ввел на территорию Австрии небольшой миротворческий контингент. В Краков отправили прокламацию:

«Жители города Кракова!

Сильное русское войско идёт для восстановления нарушенного спокойствия в вашем городе. Спешите принять его в ваши стены, дабы оно могло защитить невинных. Всякий, кто положит оружие, будет пощажен. Смерть ожидает тех, кто будет взят с оружием в руках; а сверх того и город, если в нём станут защищаться, будет предан без пощады огню и мечу. Объявлено вам это по повелению его светлости наместника Царства Польского, фельдмаршала князя Варшавского».

Революционное правительство собрало срочное заседание. Кто-то предложил сдаться русским войскам. Диктатор отвечал решительным тоном, что сдаваться никому не намерен, а будет донельзя действовать вооруженной рукой; после этого революционное войско выступило в поход. Шли форсированным маршем, днем и ночью, и, выйдя на прусскую границу, сдались пруссакам без единого выстрела. Диктатор при сдаче скромно представился простым офицером.

Так завершилась затея 1846 года.

Стоит ли после подобного удивляться, что с некоторых пор любая попытка заезжих панов поднять мужиков на борьбу за свободу, встречалась вопросом: «А не получится как обычно: мы поднимемся, а вы потом нас бросите и убежите в Париж, а отвечать нам?». Вопрос отчасти риторический, ибо понятно, кто же ответит утвердительно. Паны клялись, что в этот раз всё будет по другому, потом доверчивые мужики шли с ними к ближайшему русскому … ну, там уряднику местному, и делали революцию, в смысле убивали несчастного. После революционеры оккупировали ближайший шинок, и праздновали победу. Потом появлялась казачья сотня, после чего паны бежали за границу (от которой они благоразумно не отдалялись), а мужики попадали под раздачу.

Мы Вам отписали типичную схему польского бунта, так, как над ними смеялись русские газеты того времени. Вообще современники отмечали, что из всех польских восстаний по-настоящему значимыми были только три, и из них уважения заслуживает только 1794 год, когда польский народ действительно сражался за Родину, униженную и оскорбленную разделом. В 1831 году было предопределённое выступление кадровой наполеоновской польской армии, которую добрые и незлопамятные русские непонятно для чего оставили побеждённым. Но апофеозом стало выступление 1863 года.

19 февраля 1861 года в России отменили крепостное право. При этом была проведена большая земельная реформа: помещики отдали половину своей земли крестьянам; Россия единственная страна в Европе, в которой крестьяне получили свободу и землю; в передовой Европе крестьян отпускали на волю голыми. А так как польские крестьяне в своё время получили свободу от Наполеона по евролекалам, то есть без земли, то сложилась пикантная ситуация. Польские магнаты озаботились и послали в Петербург делегацию, с просьбой ничего не менять в Царстве Польском: пусть у них останется по-прежнему, помещики с землей, а мужики свободные, но без штанов, - в смысле вынужденные эту землю арендовать на условиях панов. Александр II отказал, заявив, что у него в Царстве не может быть такой несправедливости. Итогом стал очередной польский бунт, самый большой из всех, особенно по числу участвующего в нём простого, черного народа. Естественно, поднимая мужиков, паны не сообщили им, что сражаться они будут не только за свободу Польши, но и за то, что бы паны и дальше могли единолично владеет польской землёй. Само собой долго обманывать мужиков не получилось; разобравшись в ситуации, простой народ разошёлся по домам: с не особо многочисленными отрядами шляхты и городской буржуазии, погоняв их по лесам, разделались довольно скоро. Покончив с мятежом, имперское правительство провело земельную реформу: крестьяне за счет своих прежних помещиков были сделаны собственниками дома и участка земли, которыми они прежде пользовались на правах временных держателей: денежные повинности и барщина были с них сняты.

Результат закономерен – русская администрация вдруг стала популярна в польском народе (современному человеку, как поляку, так и русскому, в это сложно поверить; о подобных деталях с удивительным единодушием и в России и в Польше молчали в советское время, так молчат и в свободной Польше).

Как результат, в 1914 году польские крестьяне были всецело на стороне русских, паны в основном симпатизировали немцам и австрийцам.

Закончись Первая мировая по другому - победой России, власть в послевоенной Польше оказалась бы в руках прорусских поляков, а не легионеров Пилсудского. Отношения наших народов сегодня были бы совсем другими. Увы, сослагательного наклонения история не знает.

И завершая польскую тему

О польской конституции

Во время Крымской войны, союзники устроили в Турции лагерь для русских военнопленных. До ХХ века ещё было далеко, поэтому отношение к нашим пленным в оном было вполне гуманным, в духе того времени. Но одну бяку благородные союзники всё же устроили. Начальником лагеря они назначили поляка, капитана французской армии из алжирских войск. Как наивно решили русские офицеры, французы думали этим доставить пленным удовольствие видеть брата-славянина. Поляк оказался человеком гадким, и всячески вымещал на пленных своё нерасположение. Обычно он ходил с толстой суковатой палкой, и однажды, плохо отзываясь и Николае I, потрясая ею, заметил пленным: «Вот ваша конституция», на что незамедлительно последовал ответ, что «подобная конституция у нас только для поляков».

Источники:

Н .В. Берг «Записки о польских заговорах и восстаниях 1831-1862»

История XIX века, том 6

М. И. Пестржецкий «Воспоминания командира 12-го гренадерского Астраханского императора Александра III полка»

В. И. Колчак «Война и плен»