Один день из жизни воспитателя детского дома (нашел очень интересную статью. Автор: Татьяна Полонскаяhttp://tpp76.livejournal.com/)⁠⁠

Начинается мой день в 6 утра. В 7 уже нужно быть в детском доме, на подъёме детей. В те дни, когда выходить во вторую смену, можно позволить себе поспать подольше. Но сегодня моей сменщице нужно к дочке в детский сад, так что работать мне весь день. Зато завтра — дополнительный выходной!

Наскоро собравшись, отправляюсь на работу. Детский дом встречает полной темнотой, свет горит только в столовой и фойе. Поднимаюсь по лестнице на свой четвёртый этаж и, сделав глубокий вдох, стучу в дверь. Стучать приходится долго, ночной воспитатель, которая дежурит сегодня — большая любительница поспать. Наконец дверь открывается, и я захожу в наш общий с соседней группой коридор. Меня встречает непередаваемая «утренняя» смесь запахов: пот, сигареты и моча. Неудивительно, соседняя группа — 12 парней от младшего до старшего подросткового возраста. Наверняка опять всю ночь курили в туалете. А энурез — постоянная неизлечимая болезнь детского дома. На днях на оперативке воспитатель той самой соседней группы кричала:

— Я педагог! Я должна воспитывать у детей любовь к прекрасному, водить их на выставки и концерты! А я вместо этого стираю ссаные простыни!

Директор, устало прикрывая глаза, слабо отбивалась:

— Да поймите вы, Ольга Витальевна, ну невозможно в условиях детского дома вылечить соматику. Нужно передавать детей в семьи, только там...

— Да кому там нужен такой, как Никита Захаров?! Вы знаете, что он опять...

Все переключились на обсуждение плохого поведения Никиты и прочих трудных воспитанников, проблема энуреза так и забылась. Так что я по-прежнему по утрам стараюсь пройти коридором, придержав дыхание.

За спиной я слышу скороговорку ночной. Поговорить она любит не меньше, чем поспать, к этому привыкли и дети, и взрослые, и не обращают на неё внимания. Поэтому она старается воспользоваться любой возможностью выговориться. Сейчас мне деваться некуда — она сдаёт смену и должна рассказать, как эта смена прошла.

— Твой этот, косенький, опять во сне орал. Слушай, ты же тоже здесь ночуешь иногда, как ты спишь-то? Они же у тебя все дёрганые какие-то. Кто орёт, кто во сне ходит, кто с кровати падает. А этот, Ванька — вообще ненормальный, спит в кепке. Я сегодня хотела с него кепку снять, подошла, а он как вскочит с кровати — и матом на меня! Ты его давай, воспитывай.

— Катерина Николаевна, я же предупреждала, что Ваня всегда ходит в каскетке. Вы не трогайте его, пожалуйста.

— Да ладно, ладно... Заступайся за них больше! Спасибо всё равно не скажут. Вон этот, Макс из третьей — опять пришёл пьяный ночью. Я ему сказала — не пущу. Где хочешь, там и ночуй! Он просил-просил. Потом как заорёт: «Да пошла ты на...» А я ему: «Сам пошёл на... Думаешь, я тебе не отвечу?!»

— И что, так и не пустили?

— Не пустила!

— А где он ночевал?

— А пусть где хочет, не моё дело. Слушай, твой Кириллов с этим мелким, Пашей, да, опять в туалете закрывались. Я стучала-стучала, еле заставила выйти. И чего этому Кириллову надо? Красивый парень, девки на него как вешаются. Ты с директором поговори, пусть его в психушку, что ли, отправят.

— Понятно. Спасибо, Катерина Николаевна. Вы идите, я сама ребят подниму.

— А как же? Я же ночная, я должна поднимать.

— Да вам с третьей проблем хватит, сегодня Дмитрий с утра на группе, опоздает, как обычно.

— А знаешь, вчера ко мне охранник заходил. Говорит: «Давайте чаю попьем, Катерина Николаевна». А я ему...

— Катерина Николаевна, вы идите, а то сейчас Никитка встанет, всю группу на уши поднимет.

Ночная обижается, что я не хочу дослушать про охранника. Ей хочется ещё поболтать. Скоро ей уходить домой, а там нет никого, кроме брата, с которым они не разговаривают почти 10 лет. «Вот так вот решила — не буду с ним говорить! И не говорю! Пусть знает.» Ночная разворачивается и уходит, бормоча про себя:

— Проснётся он, как же. До трёх ночи в стерлялки свои играл. Я ему: «Иди спать». А он: «Да пошла ты...»

Я прохожу коридором, заглядывая во все спальни. Тихо, все ещё спят. Последние спокойные минуты моего рабочего дня. Захожу в комнаты, отдергиваю шторы, включаю нижний свет. Мальчишки начинают ворочаться, поднимают встрёпанные головы, кто-то уже поднялся. У соседей пока тихо. Из-за двери слышится зычный крик: «Паадъём! Пааадъём, я сказала!!» Я бы вскочила тут же, но у детей, похоже, иммунитет. Мои поднимаются тоже неохотно. В одной из спален мальчишка «заправляет кровать» одной рукой, сидя на её краешке и не открывая глаз. Недовольное ворчание друг на друга в коридоре и туалете. Кто-то из детей, выйдя из спальни, подходит ко мне и утыкается носом в бок. Он постоит так несколько секунд, стараясь удержать сонное оцепенение. Обнимаю его одной рукой, одновременно пытаясь дать ЦУ всем подряд. Но долго нежничать некогда:

— Доброе утро, мам.

— Доброе. Пойди, умойся.

Пара человек приподняли головы и снова опустили их на подушки. Ладно, Ваньке в школу во вторую смену, завтрак я ему принесу в группу. А Костя вообще не завтракает. Наклоняюсь к нему, тихо говорю: «У тебя ещё полчаса». Тороплю дежурных, нужно до завтрака успеть сделать уборку. Сонного товарища подгоняет вся комната: нужно вмыть пол, а он ещё кровать не заправил.

— Ну ты, давай уже вставай! Татьяна Петровна, посмотрите, какой Серёга лентяй!

— Он не лентяй, просто не проснулся.

— А вы заставьте его отжиматься, сразу проснётся!

Кто-то под шумок притащил стакан воды и плещет им на сонного Серегу. Он вскакивает, как ужаленный, под общий хохот.

— Ну ты, козёл, ща как дам!

— Да пошел ты, я тебе сам дам!

Разгоняю готовых вцепиться друг в друга пацанов по разным углам. Через минуту они уже мирно шествуют вместе в туалет.
У соседей взрёвывает музыкальный центр: «Владимирский централ...» Старшие проснулись. Мои реагируют страдальческим закатыванием глаз и возгласами вроде «Оооо, началось!» Соседей они недолюбливают.

Весь этаж постепенно заполняется шумом и гомоном, который теперь не стихнет до позднего вечера. Мальчишки снуют по коридору туда-обратно, бегаю встрёпанной курицей несчастная я, одновременно разнимая мелкие драчки, вспыхивающие по углам, проверяя качество мытья полов, контролируя, чтобы пронумерованные с двух сторон матрасы лежали правильной, четной стороной, а полотенца были сложены согласно требованиям СЭС. Последнее, правда не имеет смысла, так как требования у них постоянно меняются. Но в предыдущую проверку мою сменщицу оштрафовали за то, что матрас лежал не той стороной, а стаканы с зубной пастой стояли в тумбочках, а не на полке в туалете. Она потом тихо плакала в воспитательской после учиненного директором разноса: «А как их в туалет поставить, они же эту пасту друг у друга перетаскают». Перетаскают не только пасту. Оставленными в туалете полотенцами могут вымыть обувь, или просто выкинуть в окно, так, от нечего делать.

За дверью в соседнюю группу раздаются душераздирающие вопли: уборка. Опять старшие заставляют маленьких мыть полы за себя. Я думаю, как хорошо, что в результате последнего расформирования групп у меня остались практически ровесники. Кричит Данилка, самый младший воспитанник группы. Он мелкий, но задиристый, и влетает ему больше всех. Дверь к соседям вдруг распахивается, и Данилка колобком влетает к нам. Вслед за ним летит запущенный тапок. Мальчишка пулей проскальзывает коридор и под негодующие крики моих скрывается под столом у меня в воспитательской. Выставляет из-за стула лукавую мордаху и прижимает палец к губам. За ним врывается один из старших:

— Где этот ган-н?!

— Ты давай-ка не кричи, не у себя в третьей.

— Извините, Татьяна Петровна. Вы его к нам гоните. Никит, этот спрятался, ты будешь коридор мыть!

Это уже куда-то в глубины своего коридора. Оттуда раздаётся досадливое «Ну чеоо? Я игровую помыл!»

Мне с соседями разбираться некогда, нужно идти проверять уборку у своих. А через несколько минут, когда я возвращаюсь в воспитательскую, Данилы под столом уже нет. К нам заходит ночная:

— Петровна, Дмитрий не пришёл ещё. Опять опаздывает, козёл! У меня смена закончилась, я тут торчать не буду!

— Идите, Катерина Николаевна, я за ними посмотрю. Только уборку делать не буду, мне своих хватает.

Ночная, довольная, исчезает, как сон златой. Почти сразу со стороны пожарного входа раздается тихий стук в дверь. Открываю, на пороге Макс:

— Ну чё, ушла эта дура?

— Максим, ты где ночевал?

— На подоконнике. С... в группу не пустила.

— Так ты же опять пьяный был, начал бы шуметь, разбудил бы всех. И матом зачем её обложил?

— Да она сама знаете как матерится?! Воспитатель называется...

— Макс, ну зачем ты опять пил? Тебе же нельзя, у тебя сердце.

— Да я чуть-чуть, пару пива с пацанами.

— Ты пробку понюхаешь — косеешь.

— А вы-то чё переживаете, вы же не наша воспитка?

— Да просто жалко. Ты молодой умный парень, многое мог бы. А живёшь... как не знаю кто живёшь.

— Я токсикоман пробитый, чё я могу?!

— Ты многое можешь, мне со стороны виднее.

— Ладно, пошёл я. Эх, чё вы с нами возитесь? Нашли бы себе нормальную работу...

И он, сгорбившись, идёт в сторону третьей.

В коридоре раздаётся пронзительный голос дежурного:

— Кушать!

Пацаны, побросав всё, чем занимались, ломятся в сторону выхода.

— Ну-ка тихо! Хотите чтобы опять на оперативке нашу группу обсуждали, как вы по детдому носитесь, как сайгаки. Встали все в строй!

Кое-как построившись, мы идём в столовую. Там, в отличие от обеда и ужина, тихо. Сонные ребята рассаживаются по своим столам. Девочки в халатах, ночнушках и с остатками вчерашнего макияжа на лицах. Не забывают стрелять глазами в сторону парней, посмеиваются на неодобрительные взгляды воспитателей. Их «воспитка» что-то тихо говорит одной, та ей отвечает, разговор идёт на всё более повышенных тонах. Воспитатель, перегнувшись через стол, отвешичает девочке хлёсткую пощечину. Остальные притихают. Кто-то возмущённо вскрикивает: «Права не имеете!» Воспитатели кто брезгливо или стыдливо отводят глаза, а кто одобрительно кивает: «С ними по-другому нельзя».

Стараемся быстрее закончить