"Здесь ты никто" ч.7
Вошли в комнату. Опять стол, компьютер, какие-то шкафы с папками и три стула. Над каждым – таблички с номерами 1, 2, 3. В комнате две пожилые женщины. Одна, увидев меня в наручниках, бросила в мою сторону: «Ууу, бандюга!» У стола стоял уже знакомый мне нарцисс Дериглазов.
– Это понятые, – сказал он, указав на женщин, улыбаясь своими припухлыми губами.
– Выбирайте стул, под каким номером будете проходить опознание.
– Мне без разницы, – сказал я и сел на тот, который был ближе. В комнате уже сидели статисты. Адвокат сделал своё замечание:
– Мой подзащитный в летних туфлях, в грязном свитере. Посмотрите на статистов: они должны быть как-то схожи. Здесь существенная разница во внешнем виде!
– Ну где ж мы вам других возьмем? И на мой взгляд, они чем-то похожи, – мягко улыбнулся Дериглазов.
–Миша, заводи потерпевшего для опознания, – кивнул головой следователь стоявшему в это время в дверном проеме сотруднику ФСБ. Миша скрылся за дверями и через несколько секунд в комнату вошел мужчина.
– Представьтесь, – попросил следователь.
– Овечкин, – представился вошедший.
– Узнаете Вы кого-нибудь из здесь сидящих? – задал вопрос следователь.
–Да. Вот этот человек, я его узнаю, – ткнул в меня пальцем Овечкин.
– При каких обстоятельствах Вы видели этого человека? – продолжал допрос следователь.
– Я видел его, – Овечкин опять указал на меня, – во время нападения на город тринадцать лет назад, – начал свой рассказ потерпевший.
– Во время событий я работал оперуполномоченным в ЛОВД. 14 июня шел домой на обед, услышал выстрелы и подумал, что идут учения. В это время из-за угла дома, где я живу, выбежали две женщины. Они закричали мне, что на город напали чеченские боевики, стреляют в сотрудников милиции, захватывают людей и сгоняют на центральную площадь. В это время из-за угла выскочили двое бородатых мужчин с автоматами и, увидев меня в форме сотрудника милиции, начали стрелять. Я забежал в подъезд, начал стучать и звонить во все квартиры, но мне никто не открыл. Добежав таким образом до пятого крайнего этажа, я понял, что путей для отступления нет и приготовился обороняться. Снизу на лестнице послышались шаги, и я вытащил табельный ПМ. В проеме лестничной клетки увидел вооруженных людей, они шли за мной. Завязалась перестрелка, в которой мне удалось убить одного из нападавших. На некоторое время всё стихло. От звуков выстрелов меня оглушило, и я ничего не слышал. Чтобы оценить обстановку, пришлось спуститься ниже этажами. Там за окном увидел группу вооруженных людей. Наблюдал за ними из окна, спрятавшись за угол. Улучив момент, я выбил двери одной из квартир и через балконы перебрался в свою квартиру. А ещё при захвате погиб мой отец, – завершил своё повествование потерпевший.
Во время своего рассказа Овечкин трясся, у него была сильная нервная дрожь с которой он не мог справиться.
– Ну-ну, успокойтесь, – сказал следователь, – воды не хотите?
– Нет, спасибо, всё нормально, – отказался Овечкин.
– Вот, Соколов, – посмотрел на меня с улыбкой следователь, – видите, как Вас боятся!
Я молчал. Всё это меня жутко поразило, и пока было ничего не понять из того, что здесь происходит. Судя по эмоциям этого человека, было не похоже, что он играет и умышленно оговаривает меня. Так сыграть может только гениальный актер, вряд ли такие есть среди оперов. Хотя как знать?
– Скажите, – обратился следователь с вопросом к Овечкину, – при каких обстоятельствах Вы видели Соколова?
– Он стоял возле подъезда, с группой боевиков.
– Как выглядел? – продолжал допрос Дериглазов.
Овечкин, не задумываясь, ответил:
– Он был без бороды и усов, уши прижаты к голове, волосы русого цвета... как солома, на голове армейская панама-афганка. Был подтянут, форма была подогнана, за спиной был одноразовый гранатомет, вооружен был автоматом Калашникова.
Следователь всё внес в протокол и поинтересовался:
– У кого есть вопросы к потерпевшему?
В дело вступил адвокат, во время опознания сидевший на стуле рядом с понятыми.
– Скажите, Овечкин, Вы говорите, что мой подзащитный был в панаме. Как Вы рассмотрели его волосы?
Овечкин задумался, как будто что-то припоминая:
– В этот день стояла сильная жара, было, наверное, под 50 градусов, этот человек постоянно снимал свой головной убор, потом снова надевал на голову.
– Вопрос следующий, – продолжал защитник. – Вы говорили, что забежали в подъезд, затем Вас обстреляли в самом подъезде. Вам потребовалось время добежать до крайнего пятого этажа, при этом звонить и стучать во все двери, пришлось завязать бой с нападавшими. Вы были оглушены, испытывали стресс. В какое время Вы могли наблюдать моего подзащитного?
Овечкина опять затрясло. Следователь покосился на адвоката и чуть привстал со стула, ещё немного – и он готов был остановить следственное действие.
– Посмотрите! Видите, как человек переживает, – испуганно сказал он.
Овечкин среагировал быстро:
– В этом подъезде я находился почти час, и всё это время бегал между этажами, наблюдая за происходящим.
Следователь облегченно опустился на стул. Все немного были смущены состоянием потерпевшего: было понятно, что здесь нельзя задавать травмирующих вопросов, но слишком много было нестыковок. Овечкина трясло, на глазах то и дело появлялись слезы.
– Вопросов пока не имею, – закончил адвокат, выяснив интересующие защиту детали.
– Спасибо, гражданин Овечкин, Вы можете идти, – улыбнулся Дериглазов и посмотрел на меня. Когда Овечкин вышел, следователь поинтересовался всё с той же гламурной улыбкой:
– Ну, что скажете, Соколов? Вы и сейчас будете всё отрицать?! А Вас ведь опознает уже не террорист, а потерпевший!
– Скажу то же самое. Я никогда не был в этом городе, в этом крае и вообще на Кавказе.
– Почему опознают, у меня есть предположения, но я пока их оставлю при себе, – с трудом выдавил я из себя ответ.
Моё состояние описать невозможно. Может, это ощущение сравнимо с тем, когда ты идешь по улице, и вдруг тебя сзади ударили по голове. Ты не понимаешь детали произошедшего, но понимаешь, что с тобой случилось нечто непоправимое. Или находишься в комнате с незнакомым человеком, и он вдруг начинает кричать, что у него украли кошелек, и ты понимаешь, что вас здесь только двое, и хорошо, если он, извиняясь, вспомнит, что забыл его дома. А если не вспомнит? Но гораздо хуже, когда тебе его ещё и подбросят!
– Так, продолжим, – улыбнулся следователь. Он выглядел очень бодро и потирал руки, он был похож на человека, у которого удачно складывается день, и этот день предвещал Дериглазову перспективное будущее.
– Продолжим? – обратился он к присутствующим.
– Пригласите следующего потерпевшего, – кивнул он человеку, стоявшему в проеме дверей кабинета. В комнату вошла женщина средних лет.
– Присаживайтесь, – пригласил следователь, указав на стул, стоящий напротив меня и статистов.
– Представьтесь.
Женщина назвалась:
– Гражданка Чернова.
– Сейчас Вам нужно опознать из трех сидящих здесь людей человека, которого Вы видели во время событий 95 года, – продолжал Дериглазов следственное действие. Чернова сразу указала на меня.
– Вот этот человек, я узнала его сразу, как вошла в кабинет. Он сразу бросился мне в глаза.
Женщина улыбалась, как будто проходила встреча старых знакомых, её поведение резко отличалось от предыдущего потерпевшего. Мне показалось, что для неё это было, как игра, и она не до конца понимает, что здесь происходит. Вообще, опознать из трех сидящих в кабинете человека, которого привезли из тюрьмы, на самом деле несложно. Изможденный вид, грязный потертый свитер, пропахший тяжелым тюремным воздухом, летние туфли в ноябре месяце – и всё это на фоне двух краснощеких статистов, одетых по сезону, излучающих домашний уют и спокойствие вольной жизни.
– Расскажите, при каких обстоятельствах вы видели Соколова во время событий 95 года, – продолжал следователь свою нескончаемую экзекуцию.
– 14 июня 95 года, – начала рассказ женщина, – я находилась на работе, работала старшим инспектором приемного и главы Администрации, где и тружусь по сей день. Около двенадцати дня услышала стрельбу автоматными очередями, и в это время ко мне зашла одна наша сотрудница. Она сказала, что на город напали чеченские боевики. В это время главы администрации не было, он уехал в Ставрополь. Я лично стала звонить и предупреждать руководителей организаций, директора завода "Полимер", войсковую часть. Спустя примерно полчаса боевики уже начали обстреливать здание администрации, и мы с сотрудницей поднялись на пятый этаж, там закрылись в туалете. Минут через десять боевики начали стучать в дверь и вывели нас на площадь перед зданием. Боевики все были молодые, примерно лет 20-ти. Рядом с администрацией у Сбербанка горела автомашина ГАИ. На площади мы находились примерно час. После нас подняли и повели в сторону городской больницы. Когда нас подвели к больнице, всех рассадили на пятачке возле выезда на больничную территорию. Боевики ходили вдоль рядов и спрашивали, есть ли среди нас милиционеры и военные. Никто не отозвался. В это время кто-то из боевиков взломал продуктовую палатку, и нам раздали воду, конфеты и ещё какие-то продукты. Было очень жарко. Через некоторое время нас разделили на группы и завели в здание больницы. Я попала в кардиологическое отделение, третий этаж. На этом этаже было примерно 15 боевиков, все в военной форме, вооружены автоматами, гранатометами, обвешаны пулеметными лентами.
Следователь поднял голову от клавиатуры компьютера.
– Расскажите, когда вы видели Соколова.
– Это было, кажется, на второй день. Я постоянно наблюдала за боевиками, – продолжала свой рассказ женщина, – мы сидели в коридоре и я видела всех, кто проходил мимо. По моим подсчетам боевиков было 100-150 человек. Этого парня, – она кивнула в мою сторону, – я видела во второй день, пятнадцатого числа.
– Как он выглядел? – уточнил Дериглазов.
– Выглядел лет на 20. Он был чуть выше меня ростом, одет в камуфляж, с автоматом и на ноге у него был прикреплен нож. Мне запомнились его большие, видные пухлые губы.
– Скажите, Чернова, – вмешался адвокат, – Вы сказали, что человек, которого вы видели, был чуть выше вас ростом?
– Да-да, – заулыбалась Чернова, – чуть выше меня.
– У Вас какой рост? – продолжал защитник.
–1.67, – пожала плечами потерпевшая.
– Разрешите? – обратился адвокат к следователю. Следователь кивнул в знак согласия.
– Соколов, встаньте, – попросил адвокат. Я встал.
– Подойдите, потерпевшая, – попросил защитник. Чернова подошла ко мне вплотную.
– Скажите, Чернова, вот Соколов… Кстати, у Вас какой рост? - поинтересовался адвокат.
– 1.86, – сказал я.
– Чернова, вы говорите, что тот человек был чуть выше. Соколов выше Вас больше, чем на голову. Вы уверены, что это тот же самый человек? – допытывался защитник.
Чернова задумалась.
– Я вспомнила: в тот день я была на каблуках. Она встала на цыпочки, пытаясь дотянуться до моего роста.
Следователь усмехнулся. Адвокат задал ещё один вопрос:
– Скажите, а Вы уверенно опознаете этого человека?
Чернова замялась.
– Ну я же сразу обратила на него внимание. Сразу, когда вошла в кабинет. Это он, по крайней мере, очень похож!
– Сколько времени Вы наблюдали того человека? – опять задал вопрос адвокат, пристально глядя на потерпевшую.
– Я видела его одно мгновение, – замялась потерпевшая.
– Одно мгновение – это сколько? – не унимался защитник.
– Одно мгновение – это доли секунды, – проговорила Чернова.
Следователь заволновался.
– Всё, опознание закончено, подпишите протоколы.
Потерпевшая подошла к столу, подписала бумаги и попросилась уйти, ссылаясь на занятость. Когда она вышла, адвокат и я начали пристально изучать записи следователя.
Раньше я, не глядя, мог подписать любой документ, предлагаемый государственным лицом. С некоторых пор такое доверие пропало само собой. В этот день третьего опознающего мы уже не осилили. Статисты заерзали на своих местах, один прямо сказал, что ему пора домой. У всех было нервное напряжение. Две женщины, понятые, уже преклонного возраста, начали роптать. Одна из них возмутилась и согласилась с замечанием адвоката, что при начале опознания в проеме открытых дверей стоял сотрудник спецслужб, напрямую заинтересованный в неблагоприятном для меня исходе дела. Он же и заводил потерпевших для опознания. Вторая понятая, назвавшая меня "бандюгой", начала с ней спорить и говорить, что всё проходит исключительно по закону, следователь всё правильно делает. Они спорили и понятая, заметившая неправильности опознания, требовала справедливости для всех. Её вывели в соседний кабинет и долго о чем-то говорили. Она пришла с уставшим видом, махнула рукой, и было видно, что её долго в чем-то переубеждали. Адвокат настоял на том, чтобы вложить в протоколы её объяснения. Все оставшиеся следственные действия решено было отложить на другой день. Выключили компьютер, стали собирать бумаги со стола, все разошлись.
За мной пришел конвой, и спустя минут двадцать я был на КПЗ. Вывели из машины, завели в комнату. Опять неизменная процедура шмона – полного обыска. Завели в камеру. Упал на нары без сил, ни одной мысли в голове. Пустота... Провалился в забытьё. Утро, скорее уже полдень, понял по шуму в коридоре. Раздавали обед, это приблизительно 12 часов. Состояние опустошенности. Потихоньку пришло осознание, что взялись за меня серьезно, до последнего момента не мог поверить в происходящее. Почувствовал себя агнцем на заклание, правда, пока не понял, за что это мне? Моя жизнь разменивалась ради чьих-то интересов и неутолимых амбиций. Следователи, сотрудники спецслужб – с этими мне теперь всё ясно, иллюзий больше нет после нескольких месяцев общения. Нет никаких расследований. Их просто не существует, все эти сказки про дотошных искателей виновника преступления, все романтические представления, навеянные детективной литературой, методы Шерлока Холмса здесь не присутствуют. Следствие, как таковое, сводится к собиранию против тебя разного рода информации, порой даже не относящейся к делу. Всё, что может составить тебе алиби, тщательно фильтруется, факты перетасовываются, как колода карт: нужное остается, ненужное отбрасывается. Остается только то, что устраивает следствие. Правда им не нужна, им нужна ещё одна галочка, за неё следуют поощрения и награды. Делается всё возможное и невозможное, но ты должен быть обвинен, дело дойдет до суда и не может там развалиться. Это большой риск – следователь в случае поражения теряет если не всё, то очень многое. Так построена система. Следователь должен умело выстроить версию, как бы нелепо и глупо она не смотрелась со стороны. Итак, система стала мне ясна.
Не давало покоя другое – люди. С террористом понятно: достаточно было пообещать ему досрочное освобождение, перевод в более мягкие условия содержания да и просто сказать: «Здесь у нас есть один бывший офицер русской армии, ты же ненавидишь русских? Вы убивали их на этой войне. Дай показания против него: и тебе хорошо, и мы не в накладе». Собственно, так и было. Я узнал об этом несколько позже, а пока у меня только созревала эта мысль. Теперь нет сомнений. Если здесь мне всё ясно, то с потерпевшими было сложнее. Мне нелегко оценить их поступки. Эти люди видели лицо смерти, видели лицо врага. Мне казалось, что, побывав в такой ситуации, ты не можешь лгать, ты должен ценить жизнь. Это должно быть похоже на то, как, побывав на пороге между жизнью и смертью, начинаешь понимать, что есть нечто большее, чем краткий земной путь. Каждый называет это по-разному, но смысл этого не меняется. Мне показалось, что и Овечкин, и Чернова были искренни в своих убеждениях, но здесь было нечто иное, что двигало этими людьми: здесь рядом всегда присутствовал авторитет. Авторитет доказывал, убеждал, авторитет довлел на людьми.