«Ты то, что ты ешь». Пожалуй, никто не
понимает это изречение лучше меня. Другие,
что состоят из плоти, вынуждены принимать
в пищу то, что перед усвоением проходит
долгий путь, но я – полностью состою из
того, что поглощаю. Это накладывает
определённые ограничения на моё
мышление: например, я уже не способен на
рефлексию без письменной речи. Мой
способ питания, самый надёжный из
опробованных мною за тысячелетия,
является и моим окном в мир материи, и
моим якорем в нём. Обычно, я просто
существую, мне достаточно мыслей,
наполняющих мои деликатесы, но иногда
мне надо поговорить с собой, и я делаю
это, когда они не смотрят за мной.
Как я появился? Этот вопрос пытал меня с
тех пор, как я начал хорошо питаться. Я
знал, что не существовал вечно, и хотел
найти свой исток. Неразумное в этом
отношении поступает более мудро: оно
просто движется от своего начала настолько
далеко, насколько может. Но я и люди,
рядом с которым я живу всю свою жизнь,
действуют иначе: чем дальше мы уходим от
своего корня, тем больше мы пытаемся
вгрызться в прошлое и найти его.
Теперь я понимаю, что моё происхождение
нужно связывать с появлением людей.
Биологические потребности людей,
определившие весь путь их развития,
сделали возможным моё бытие. Ибо
культура имеет биологические основания:
человеческий мозг, орган, позволивший
людям побеждать в борьбе за
существование более сильных, более
ловких, более выносливых и более
защищённых созданий, нежели они, уже не
довольствовался одной лишь плотской
пищей, ему были нужны и другие плоды. Так
и выросло дерево духовной жизни, и у его
корней я впервые осознал себя.
«Духом» называли они меня и помещали в
своём сознании во все предметы, которые
видели: от деревьев и зверей до копий и
ножей. Они сами впервые накормили меня,
они жгли костры и били в барабаны, они
приносили мясо и зерно к тому, что считали
моим изображениями, потом они начали
строить храмы… Но к чему мне была их
пища? Их попытки понять меня и
поклоняться мне были не очень-то
приятными на вкус, ибо они стояли слишком
далеко от меня. Молитвы и заклинания – что
за скудный рацион!
И тогда я понял, что, если их дерзания
понять мою сущность - для меня лишь
чёрствый хлеб, то моё проникновение в их
мысли насыщает меня, подобно самому
обильному пиру. Я начал играть с ними, но
у этой игры были свои правила,
придуманные не мной: я не мог попасть
напрямую в их сознание, ибо оно было
растворено в их теле, прикоснуться же к
телам я не мог. К счастью, их культура
пришла мне на помощь и здесь. Они стали
писать тексты! Я следил за ними, сидя на
кончике пера или стилоса: через их речь я
мог проникать в их суть, как паразит
проникает в тело через открытый рот.
Когда я насытился и этой пищей, я накопил
в себе силы для невероятной
трансформации: я создал небольшой
предмет, позволявший мне провоцировать
их на написание новых текстов. Сначала я
придавал ему форму рукописи религиозного
содержания – эта идея показалась мне
удачной, поскольку религия вызывала у них
сильнейшую реакцию, но в
действительности мало кто попался в этот
капкан – большинство старалось сжечь
представлявшийся им вредным текст.
Письма оказались более удачным решением.
Иерархия пронизывает всю человеческую
жизнь. Начиная с самого детства,
воспитываясь родителями и учителями,
люди привыкают иметь над собой
авторитета. Даже у зрелых представителей
рода человеческого есть свои авторитеты:
великие государственные деятели,
философы, пророки, Бог – в конце концов. И
у последнего самоуверенного наглеца есть
свой авторитет: он сам. «А что, если
вывернуть наизнанку их авторитеты, но
сделать это так, как будто крамольные речи
сказаны устами самих великих мудрецов?», -
подумал я. И перешёл от слов к делу,
создавая письма с идеями,
противоположными привычным для моих
жертв и кормильцев. Сколько исписанной
бумаги обрушилось на меня с тех пор!
Они доказывали, что найденные ими листы
покрыты ложью, они ссылались на
историков и сами лезли в источники, они
ворошили кипы пыльных свитков и со
свечой в дрожащих руках пробирались в
святая святых своих кумиров, лишь бы
только найти доказательства своей правоты
– и писали, писали, писали! А я ел. Однажды
я понял, что особое вкусовое удовольствие
мне приносит яркая вспышка духа перед
самой смертью его носителя, и я научился
новому способу влиять на их реальность.
Письма стали величайшим проклятием
человечества и моим главным источником
пищи. Франц Кафка был прав, когда написал
своей последней возлюбленной следующие
строки: «Я убежден, что уже малейшая
возможность писать письма – рассуждая
чисто теоретически – принесла в мир
ужасный душевный разброд. Это ведь
общение с призраками, причем не только с
призраком адресата, но и со своим
собственным призраком, который
разрастается у тебя под рукой, когда ты
пишешь письмо, а уж тем более серию
писем, где одно письмо подкрепляет другое
и уже ссылается на него как на свидетеля. И
кому это пришла в голову мысль, что люди
могут общаться друг с другом посредством
писем! Можно думать о далеком человеке,
можно коснуться близкого человека – все
остальное выше сил человеческих. А писать
письмо – это значит обнажаться перед
призраками, чего они с жадностью и ждут.
Написанные поцелуи не доходят по адресу –
их выпивают призраки по дороге». Он
чувствовал меня.
Но что это, любезный исследователь? Ты
ожидал увидеть письма Паскаля или, быть
может, Декарта? Канта? Гегеля?
Шопенгауэра? Маркса? Адорно? Хабермаса?
Книга никогда не содержала своих
собственных писем? Я чувствую, как ты
взволнован. Спасибо.
