Подземка
Подземный переход был своим, особенным мирком. Джей всегда испытывал чувство гадливости, спускаясь под землю. Эти бесконечно одинаковые магазинчики, торговцы, раскладывающие товар прямо на грязных картонках или даже голом бетоне. Были еще и те, кто просто раздавал листовки. Эти – самое меньшее из зол.
А еще были они. Попрошайки. Он видел таких, которые, в ветхом оборванном тряпье, нередко с язвами и шрамами на грязных лицах, доставали мобильники последней модели из карманов дорогой одежды, спрятанной под убожеством. Он не верил им, жадно тянущим свои загребущие, алчно трясущиеся руки с железной кружкой, наполненной купюрами и монетками. Он не раз наблюдал, как монеты презрительно выбрасывались «нищими», сквозь зубы цедящими «мелочи накидали, суки!». Он не дал бы им ни цента, даже если бы от этого зависела его жизнь.
Погрузившись в свои мысли, он не заметил одну из попрошаек. Очнулся он от того, что кто-то потянул его за штанину. Он брезгливо скривился, отдергивая ногу. Попрошайка была одета в какие-то рваные тряпки. В куртке было несколько дыр, из которых лез синтепон. А на руках лежал завернутый в тощее одеяльце младенец. Мужчина глянул на розовое щекастое личико и отвернулся, собираясь идти дальше. Остановил его умоляющий тихий голос.
- Подайте. Пожалуйста, подайте. Ребенку нечего есть. Бога ради, подайте.
Его почти поколебал этот тон. Однако он быстро пришел в себя, постепенно распаляясь. Хорошие актеры эти попрошайки. Поразительно, она даже ребенка взяла для пущей жалости! Но, судя по небольшому количеству денег в ее чашке, разжалобить получалось слабо. Кроме того, под одеяльцем он успел заметить хороший комбинезон. Да и умирающим с голоду он никак не выглядел. Спустя время утреннее происшествие выветрилось из памяти.
Машину так и не починили, поэтому он продолжал каждое утро испытывать себя подземкой.
Невольно он каждое утро и вечер видел ту женщину. Перед ней по-прежнему стояла почти пустая кружка, а на коленях ворочался младенец. С каждым днем, однако, он выглядел все хуже. Но мужчина предпочитал не замечать ни бледность, ни заострившееся личико ребенка, ни заплаканных, опухших глаз матери. Просто старался как можно быстрее пройти мимо, зябко поеживаясь. Сегодня было 20 ноября.
Спустя неделю что-то дернуло его остановиться возле них. Женщина уже не сидела спокойно. Она раскачивалась, держа на коленях младенца, устремив безумный сверкающий взгляд вперед. Изредка ее губы растягивались в безумном оскале. И она смеялась. Смеялась так, что кровь стыла в жилах.
- Подайте Христа ради! Ребенку нечего ку-у-ушать! – смеялась она, звеня мелочью в железной кружке. Джей подошел ближе и отшатнулся, увидев синее лицо ребенка. Он был мертв. Джей чувствовал, как внутри шевелится беспричинное чувство вины, неуместное и глупое. Развернувшись, он на негнущихся ногах побрел прочь.
Вечером, возвращаясь с работы, он увидел женщину, лежащую у стены в позе эмбриона. К себе она крепко прижимала мертвого ребенка. Рядом валялась опрокинутая кружка с рассыпавшейся мелочью.
Сколько он простоял над трупами, он не знал. И знать не хотел. Он упорно не замечал, как слезы катятся по лицу, щекоча подбородок и впитываясь в шарф. Наконец, он вышел на поверхность, судорожно передергивая плечами.
Он по-прежнему презирал грязных попрошаек. Но всякий раз он вздрагивал, видя очередную измученную нищетой женщину с плачущим младенцем, завернутым в грязные одеяльца. Рука его тянется к кошельку, но каждый раз он отдергивает ее и ускоряет шаг.
А еще были они. Попрошайки. Он видел таких, которые, в ветхом оборванном тряпье, нередко с язвами и шрамами на грязных лицах, доставали мобильники последней модели из карманов дорогой одежды, спрятанной под убожеством. Он не верил им, жадно тянущим свои загребущие, алчно трясущиеся руки с железной кружкой, наполненной купюрами и монетками. Он не раз наблюдал, как монеты презрительно выбрасывались «нищими», сквозь зубы цедящими «мелочи накидали, суки!». Он не дал бы им ни цента, даже если бы от этого зависела его жизнь.
Погрузившись в свои мысли, он не заметил одну из попрошаек. Очнулся он от того, что кто-то потянул его за штанину. Он брезгливо скривился, отдергивая ногу. Попрошайка была одета в какие-то рваные тряпки. В куртке было несколько дыр, из которых лез синтепон. А на руках лежал завернутый в тощее одеяльце младенец. Мужчина глянул на розовое щекастое личико и отвернулся, собираясь идти дальше. Остановил его умоляющий тихий голос.
- Подайте. Пожалуйста, подайте. Ребенку нечего есть. Бога ради, подайте.
Его почти поколебал этот тон. Однако он быстро пришел в себя, постепенно распаляясь. Хорошие актеры эти попрошайки. Поразительно, она даже ребенка взяла для пущей жалости! Но, судя по небольшому количеству денег в ее чашке, разжалобить получалось слабо. Кроме того, под одеяльцем он успел заметить хороший комбинезон. Да и умирающим с голоду он никак не выглядел. Спустя время утреннее происшествие выветрилось из памяти.
Машину так и не починили, поэтому он продолжал каждое утро испытывать себя подземкой.
Невольно он каждое утро и вечер видел ту женщину. Перед ней по-прежнему стояла почти пустая кружка, а на коленях ворочался младенец. С каждым днем, однако, он выглядел все хуже. Но мужчина предпочитал не замечать ни бледность, ни заострившееся личико ребенка, ни заплаканных, опухших глаз матери. Просто старался как можно быстрее пройти мимо, зябко поеживаясь. Сегодня было 20 ноября.
Спустя неделю что-то дернуло его остановиться возле них. Женщина уже не сидела спокойно. Она раскачивалась, держа на коленях младенца, устремив безумный сверкающий взгляд вперед. Изредка ее губы растягивались в безумном оскале. И она смеялась. Смеялась так, что кровь стыла в жилах.
- Подайте Христа ради! Ребенку нечего ку-у-ушать! – смеялась она, звеня мелочью в железной кружке. Джей подошел ближе и отшатнулся, увидев синее лицо ребенка. Он был мертв. Джей чувствовал, как внутри шевелится беспричинное чувство вины, неуместное и глупое. Развернувшись, он на негнущихся ногах побрел прочь.
Вечером, возвращаясь с работы, он увидел женщину, лежащую у стены в позе эмбриона. К себе она крепко прижимала мертвого ребенка. Рядом валялась опрокинутая кружка с рассыпавшейся мелочью.
Сколько он простоял над трупами, он не знал. И знать не хотел. Он упорно не замечал, как слезы катятся по лицу, щекоча подбородок и впитываясь в шарф. Наконец, он вышел на поверхность, судорожно передергивая плечами.
Он по-прежнему презирал грязных попрошаек. Но всякий раз он вздрагивал, видя очередную измученную нищетой женщину с плачущим младенцем, завернутым в грязные одеяльца. Рука его тянется к кошельку, но каждый раз он отдергивает ее и ускоряет шаг.