MaxKov

ПЯТЬ СТРАНИЦ

В Ленинградской гостинице, в той, где сегодня пишу я,
Между шкафом стенным и гостиничным тусклым трюмо
Я случайно заметил лежавшую там небольшую
Пачку смятых листов - позабытое кем-то письмо.
Без конверта и адреса. Видно, письмо это было
Из числа неотправленных, тех, что кончать ни к чему.
Я читать его стал. Било десять. Одиннадцать било.
Я не просто прочёл - я как путник, прошёл по письму.
Начиналось, как водится с года, числа, обращенья;
Видно, тот, кто писал, машинально начало тянул,
За какую-то книжку просил у кого-то прощенья...
Пропустив эти строчки я дальше в письмо заглянул.

Первая страница

Через час с небольшим уезжаю с полярным экспрессом.
Так мы прочно расстались, что даже не страшно писать.
Буду я отправлять, будешь ты получать с интересом,
И знакомым читать, и в корзину спокойно бросать.
Что ж такое случилось, что больше не можем мы вместе?
Где не так мы сказали, ступили не так и пошли,
И в котором часу, на каком трижды проклятом месте
Мы ошиблись с тобой и поправить уже не смогли?
Если б знать это место, так можно б вернуться, пожалуй,
Но его не найдёшь, да и не было вовсе его!
В нашей жалобной книге не будет записано жалоб:
Как её ни листай, всё равно не найдёшь ничего.
Взять хоть письма мои, - я всегда их боялся до смерти.
Разве можно не жечь, разве можно держать их в руках?
Как их вновь ни читай, как их вновь ни сличай и ни мерь ты,
Только новое горе разыщешь на старых листках.
Ты недавно упрямо читала их все по порядку.
В первых письмах писалось, что я без тебя не могу.
В первых письмах моих, толщиною в большую тетрадку.
Мне казалось - по шпалам, не выдержав, я побегу.
Всё, что думал и знал, заносил на бумагу сейчас же,
Но на третьей отлучке (я сам себя в этом ловлю)
В письмах день ото дня по-привычному громче и чаще
Повторяется раньше чуть слышное слово «люблю».

А немного спустя начинаются письма вторые -
Ежедневная почта для любящей нашей жены,
Без особенных клякс и от слёз никогда не сырые,
В меру кратки и будничны, в меру длинны и нежны.
В них не всё ещё гладко, и если на свет посмотреть их,
Там гостила резинка; но скоро и ей не бывать...
И тогда выступают на сцену последние, третьи,
Третьи, умные письма, - их можешь не жечь и не рвать.
Если трезво взглянуть, - что же, кажется, страшного в этом?
В письмах всё хорошо, - я пишу по два раза на дню,
Я к тебе обращаюсь за помощью и за советом,
Я тобой дорожу, я тебя безгранично ценю.
Потому что я верю и знаю тебя всё короче,
Потому что ты друг, потому что чутка и умна...
Одного только нет, одного не прочтёшь между строчек:
Что без всех «потому» ты мне просто как воздух нужна.
Ты по письмам моим нашу жизнь прочитать захотела.
Ты дочла до конца, и тебе не терпелось кричать:
Разве нужно ему отдавать было душу и тело,
Чтобы письма такие на пятом году получать?
Ты смолчала тогда, просто-напросто плача от горя,
По-ребячьи уткнувшись, на старый диван прилегла,
И рыдала молчком, и, заслышав мой шаг в коридоре,
Наспех спрятала письма в незапертый ящик стола.
Эти письма читать? За плохое бы дело взялись мы, -
Ну зачем нам следить, как менялось «нежны» на «дружны».
Там начало конца, где читаются старые письма,
Где реликвии нам, - чтоб о близости вспомнить, - нужны.

Вторая страница

Я любил тебя всю, а твой ласковый голос - отдельно,
Удивляясь неважным, но милым для нас мелочам.
Мы умели дружить и о чём-то совсем не постельном
Лёжа рядом, часами с тобой говорить по ночам.
Это дружба не та, за которой размолвку скрывают.
Это самая первая, самая верная связь.
Это дружба - когда о руках и губах забывают,
Чтоб о самом заветном всю ночь говорить, торопясь.
Год назад для работы пришлось мне поехать на север,
По старинным церквам, по старинным седым городам.
Шелестел на лугах одуряюще пахнувший клевер,
И дорожная пыль завивалась по нашим следам.
Нам обоим поездка казалась ужасно счастливой;
Мой московский заморыш впервые увидел поля,
И луга, и покосы, и северных речек разливы.
И впервые услышал, как чёрная пахнет земля.
Только здесь ты заметила в звёздах всё небо ночное,
Красноватые сосны стоят вдоль дорог, как стена...
Почему ты на север не ездила раньше со мною,
Почему ты на землю привыкла смотреть из окна?
Как-то вышло, что здесь ты, всегда мне дававшая руку,
Ты, с улыбкой умевшая выручить в худший из дней,
Ты, которой я слушался, мой поводырь и порука,
В нашем добром содружестве бывшая вечно сильней,
Здесь, далёко от дома, в поездке ты вдруг растерялась,
Ты на всё удивлялась - на листья, кусты и цветы.
Ты смеялась и пела; всё время мне так и казалось,
Что, в ладони захлопав, как в детстве, запрыгаешь ты.
Вспоминаю закат, переезд через бурную реку.
В мокрой лодке пришлось на колени тебя посадить,
Переправившись в церковь со строгими фресками Грека,
Мы, ещё не обсохнув, о них попытались судить.
Со смешным торжеством мы по краскам века узнавали,
Различали святых по суровым носам и усам,
И до самого купола дерзкой рукой доставали,
И спускались обратно по скользким и шатким лесам.
Ты попутчицей доброю сделаться мне пожелала,
Чтоб не портить компании, горькое пиво пила.
Деревянное мясо с весёлой улыбкой жёвала,
На туристских привалах спала, как в Москве не спала.
Помню это шоссе с торопливой грозой, с облаками.
Я хотел отдохнуть, ты сердито пожала плечом
И особенно громко стучала в асфальт каблуками,
Чтобы мне доказать, что усталость тебе нипочём.
Что ж, мой верный попутчик, ведь этак, пожалуй, и нужно, -
И жевать, что придётся, и с жёсткой постелью дружить.
Жаль одно - что в поездке мы жили подчёркнуто дружно,
Неурядицы наши решив до Москвы отложить.
Это нам удалось. Только это как раз ведь и страшно,
То, что распри свои отложить мы впервые смогли.
Там начало конца, где не выдернув боли вчерашней,
Мы, желая покоя, по-дружески день провели.

Третья страница

Помню время, когда мы на людях бывать не умели,
Нам обоим мешали их уши, глаза, голоса.
На весёлой пирушке, где много шумели и ели,
Было трудно нам высидеть больше, чем четверть часа.
Чтобы лекции слушать, нарочно садились не рядом,
Впрочем, кто бы и как бы и что бы ни стал нам читать,
Разве мог помешать он нам взглядом выпрашивать взгляда
И, случайно не встретив, смертельной обидой считать?
Помню, ты на собрании. Жду тебя долго. И трижды
То к дверям подхожу, то обрывки ловлю сквозь окно.
Только б слышать твой голос! Неважно, о чём говоришь ты,
Пусть о сдаче зачётов, не всё ли мне это равно?
Что такое привычки, мы даже не знали сначала,
Если знали из книг, то старались о них забывать.
И друг друга любить в это время для нас означало -
Каждый день как впервые друг другу себя открывать.
Было что открывать. Было порознь накоплено каждым.
Чтоб вдвоём докопаться до самых забытых углов,
Чтобы всякую мелочь припомнить хотя бы однажды,
Нам на первых порах ни часов не хватало, ни слов.
Но потом нам хватило и снов, и часов, и рассудка,
Чтоб свои треволненья ввести понемногу в русло.
Было дела по горло, не виделись часто по суткам,
С головой уходя я в своё, ты в своё ремесло.
Мы учились делить только то, что сегодня и завтра,
Разговаривать нынче о том, что случилось вчера.
Это стало спокойным, привычным, как утренний завтрак,
Даже время на это отведено было с утра.
Мы друг другу за всё благодарными были когда-то.
Всё казалось находкою, всё не терпелось дарить.
Но исчезли находки, дары приурочены к датам,
Всё и нужно, и должно, и не за что благодарить.
Куча мелких привычек нам будние дни отравляла.
Как я ел, как я пил - всё заранее знать ты могла,
Как я в двери входил, как пиджак на себе оправлял я,
Как садился за стол, как вставал я из-за стола.
Всё вдвоём да вдвоём. Уж привычными смотрим глазами
И случайных гостей принимаем всё с меньшим трудом.
Через год, через два мы уже приглашали их сами,
И друзья, зачастив, не стесняясь заходят в наш дом.
В шумных спорах о вечности весело время теряем.
Стол газетой накрыв, жидкий чай по-студенчески пьём.
Но, оставшись одни, в эти дни мы ещё повторяем:
«С ними было отлично, а всё-таки лучше вдвоём».
Если лучше вдвоём, - это значит ещё не насмарку,
Это значит, что ладим, что всё ещё вместе скрипим...
Помню день, когда поняли: словно почтовая марка,
Наша общая жизнь была проштемпелёвана им.
Как на грех, выходной. Целый день толковали о разном.
И, надувшись, засели в углах. Я в одном. Ты в другом.
Мы столкнулись в тот день с чем-то скучным, большим, безобразным.
Нам впервые тогда показалось, что пусто кругом.
Говорить не хотелось, довольно уже объяснялись.
Спать - и рано, и лень застилать на диване кровать.
И тогда, как по сговору, сразу мы оба поднялись
И пошли к телефону: кого-нибудь в гости зазвать.
Вот и гости пришли. Мы особенно шумно галдели,
Нашу утлую мебель поставив в два счёта вверх дном,
Мы старались шуметь, чтоб не думать о собственном деле,
Мы старались не думать - и думали всё об одном.
Что впервые в гостях мы себе облегченья искали,
Что своими руками мы счастье своё отдаём.
Чем тоскливее было, тем дольше гостей не пускали.
Наконец, отпустили и снова остались вдвоём...
Много раз нам потом хорошо ещё вместе бывало.
Мы работали рядом и были довольны судьбой.
Но я помню всегда, да едва ли и ты забывала,
Что однажды вдвоём показалось нам плохо с тобой.
Мы, почувствовав это, глядели глазами сухими,
Понимали, что вряд ли от памяти мы убежим...
Там начало конца, где желая остаться глухими,
В первый раз своё горе заткнули мы криком чужим.

Четвёртая страница

Помнишь узкую комнату с насмерть продрогшей стеною,
С раскладною кроватью, со скрипом расшатанных ран?
Ты всё реже и реже в неё приезжала со мною,
Иногда перед сном и почти никогда по утрам.
Ты ее нё любила за грязные чашки и склянки
И за то, что она не тепла, не светла, не бела,
За косое окно, за холодную печк