KVIKIKVIK

В субботу рано утром, пока нет дождика, приехал я на опустевшую осеннюю дачу. Сердитый ветер гнал низко по влажному небу серые мохнатые тучи, словно опытный пастух стадо баранов по широкому ущелью в сторону моря.
Работал я долго и усердно, без отдыха: перетаскивал старые доски и бруски для ремонта дачи и складывал их под большой ветвистой сливой, что растет поодаль от тропинки и которая каждую весну надевает белый-белый берет, как невеста фату, а в жаркое щедрое лето на её ветвях зреет много-много бело-розовых сочных и вкусных плодов.
Уже притомился я, пора бы и присесть, перекусить, времени-то далеко за полдень, да надо работу закончить. Как говорится: «Сделал дело - гуляй смело!»
Вот и последняя доска уложен, снимаю рукавицы я…Вдруг слышу, сухая трава и бурьян зашуршали, и стремглав появилась соседская собачонка Каштанка, которую я всегда подкармливал и был с ней очень дружен. За нею бежит на трех лапках ее щенок – серый уже ростом выше мамы, по кличке Пальма. Соскучились по мне, видать, повизгивают и хвостиками приветливо машут.
-Ах вы мои хорошие,- говорю ласково я. – Сейчас угощу вас куриными косточками, что бабушка собрала.
Сказав так, я протянул руку, чтобы погладить преданных и верных младших моих друзей. Е-мое! Что это? У Пальмы голова пробита, и свежая ранка чуть затянулась. Только теперь я обратил внимание, что у неё и задняя левая ножка помята и прижата к тощему животу.
-Бедненькая моя, маленькая собачонка. Кто же тебя так?.. Под машину, что ли, попала?
Тут у меня невольно появились к ней особое внимание и жалость. Я осторожно стал гладить её по головке, приговаривая нежные слова, а она с благодарностью и визгом лизала мою руку. Исхудалая, со впалыми боками, она как-то виновато стояла, глазами и хвостиком извиняясь за свою несчастную судьбу.
Каштанка терпеливо ждала, надеясь получить от меня свою долю внимания и ласки, но жалкий вид Пальмы и боль в душе заставляли меня тянуться рукой и сердцем к пострадавшей. Терпение Каштанки было недолгим. Она сначала обиженно и медленно помахивала хвостом, растопырив свои черные уши, затем, когда моя рука в который раз уже раз стала поглаживать голову Пальмы, она грозно зарычала, сказав, вероятно: «Ну, хватит нежностей!».
- Каштанка, ну что ты сердишься? Нельзя так! Она же дочь твоя, в беду попала. Больно ей, бедняжке, - проговорил я и погладил обиженную по голове и по черной шерсти спины. Она благодарно взглянула на меня, но, когда я снова стал гладить Пальму, неудержимая ревность охватила Каштанку, и она бешено набросилась на свою большую дочь, цепко ухватив её за нос острыми белыми зубами, грозно рыча и неподвижно застыв на несколько секунд в такой позе. Потом она еще яростней зарычала, проявляя ненависть ко всему на свете.
В темных глазах Пальмы появились слезы. Они медленно скатывались по ее светлой мордочке к черному носу, который все еще находился в пасти разъяренной Каштанки. Пальма притихла, поджав свой дрожащий хвостик, и в мокрых печальных её глазах я прочел упрек: «Эх, ты! А еще мамой называешься!»
Я успокоил Каштанку, упрекая её в жестокости, и мы все втроем направились к дачному домику. Пальма сразу же, позабыв свою обиду, поскакала резво и весело на трех ножках вперед. С виноградника вспорхнули испуганные птицы и шумно перелетели повыше на деревья. Дремавший в кустах черный кот ошалело перемахнул через высокий колючий забор.
Я зашел в домик и вынес обещанный сверток с куриными косточками. Каштанка сидела под молодой березкой, посаженной мною два года назад, а Пальма вертелась у моих ног, с нетерпением разглядывая, как я разворачиваю сверток. Ей казалось, что я разворачиваю тот желанный сверток целую вечность. Косточки я разделил поровну: одну часть дал шустрой и жизнерадостной Пальме, а другую – Каштанке, терпеливо и виновато ожидавшей на своем месте.
Когда я снова вошел в домик и прилег отдохнуть на мягкую кушетку, то снова представил всю картину встречи с этими милыми собачками. «Да это ревность, собачья ревность, - подумал я. – Животные ревнуют так же, как и люди, с такой же болью и страстью. Вот так всё живое, и даже растения, умеют любить, ревновать, страдать. Ах, жизнь! Только человек сможет сделать так, чтобы всем было хорошо».
Михаил Жиров.