GloriaMundi

Кали дождя падали в серую, похожую на кашу почву. Любое движение ступней порождало чавкающий звук, который сливался с шипением промокших дров.
У пламени сидел мужчина в черном плаще с накинутым до самых глаз капюшоном, тлеющий огонь трубки освещал покрытое щетиной лицо. А глубоко посаженные глаза оставались темными провалами, в глубине которых, будто вода на дне колодца, светились зрачки. Слишком много дыма и пара, разбавляло ночь, которая чуть дальше лагеря была похожа на воронье крыло. Он зашел слишком далеко в тундру, и теперь, был риск не вернуться в город до наступления зимы. Сильный ветер гулял сейчас в западной части бескрайней и почти круглый год холодной равнины. Вороны бежали от бури, а он шел вслед за ними. Они были его целью, добычей за которой он ушел три месяца назад.
Ему приходилось проходить заболоченные места, покрытые обманчивым слоем травы и кое-где пронизанные выступающими из грязно-зеленой жижи шестернями. Эти шестерни были верхушкой механизмов, большая часть которых была скрыта болотом, а скорее всего, уходила и под землю. В зимнее время механизмы начинали вращаться, порождая странный гул, отпугивающий и уничтожающий всё живое. Почти всё. Кроме ворон. Вороны выживали и не боялись гула, который, судя по всему, высушивал даже болота.
Дрессированная птица могла принести детали механизмов, или чего-то другого, того, что существовало До, предметы эти очень ценились. Этим и занимался человек у костра – вороньей охотой.
Из темноты донесся крик его последнего ворона. Мужчина передвинул ноги поближе к пламени.
– Никогда, – позвал человек свою птицу, выпуская в воздух облако пара. Он поднял голову и посмотрел туда, откуда донеслось карканье. – Никогда, – снова повторил человек, направляя взгляд на алые угли шипящего костра.
В свете пламени человек видел давно минувшие дни. Те времена, когда он впервые выпустил на охоту Никогда.
Первый раз птица вылетела два года назад, тогда мороз щипал щеки, даже сквозь шерстяной шарф. Холодные порывы ветра выцеживали из глаз слезы и тут же морозили их, склеивая ресницы белым, инейным клеем. Никогда сидел на плече, и щелкал клювом, изредка, он наклонял голову и заглядывал в глаза мужчины.
Охотник дважды хлопнул в ладоши и ворон взлетел, направляясь в сторону леса. Черной точкой он затерялся между стволов деревьев. Мужчина развернулся и направился к палатке. Прошло три часа в ожидании, почти таком же, как и сейчас: он сидел у костра и протягивал ноги поближе к теплу, только вокруг был снег, он скрипел под подошвами.
Черная точка снова замаячила среди стволов. Его ворон летел, держа в клюве что-то прямоугольное. Когда он приземлился охотнику на плечо, стало понятно, что в клюве ворона книга. От времени и климата буквы со страниц стерлись, оставляя желтые страницы пустыми. Охотник пролистал книгу, почти в самой середине, там, куда не добралась губительная для печатного текста влага, осталось пара строчек стихотворения:
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда!?
Молвил Ворон: «Никогда».
Не трудно догадаться, что эти строки и дали имя новому ворону.
Воспоминания ушли и перед глазами охотника снова заплясали языки пламени. Карканье его ворона было все ближе, и мужчина приподнял руку, готовя место для посадки. Никогда уселся на предплечье и три раза протяжно каркнул. Охотник напрягся и положил руку на пояс, там, где висела кобура.
Из окружающей лагерь тьмы на свет вышел мужчина, закутанный в серый плащ. Огромный капюшон, промокший от дождя лип ко лбу, блики костра освещали испещренное каньонами морщин лицо. Глаза цвета замерзшего на озере льда отражали языки пламени, и казалось, что они вот-вот растают.
– Норберт! – воскликнул гость. – Не ожидал тебя тут встретить!
– Не называй моего имени, Олаф, тундра не любит никаких имен, кроме птичьих.
Олаф уселся у костра, и в лагере повисла тишина. Скрипели ветки деревьев, шипел костер, Никогда шуршал крыльями и щёлкал клювом. Норберт не видел ничего удивительного, в том, что два человека смогли встретиться в этой огромной, покрытой лесом и болотами глуши. Охотник знал, что механизмы знают его.
– Где ты был этой зимой, Олаф? – спросил Норберт.
– В ста километрах севернее, – ответил он.
Норберт перевел взгляд от пламени на лицо своего собеседника.
– Ты видно заблудился, Олаф. Мы у самой границы известных земель. Дальше к северу, вибрации не смолкают.
– Нет, я знаю, где мы, – возразил Олаф.
Норберт знал, что на старых картах, в неизвестных районах писали «Здесь водятся драконы», но севернее, было нечто хуже.
– Где твои вороны? – спросил Норберт.
– Погибли, они не нужны мне с тех пор, как Паллада сослужила мне мою последнюю службу.
– Паллада погибла? Хорошая была птица, – заметил Норберт.
– Да, жаль. Но теперь вороны мне не нужны. Я знаю, как спастись от вибрации.
– Я начинаю верить, что зимовал ты где-то неподалеку, Олаф. Ты, кажется, тронулся, – сказал Норберт.
Олаф засмеялся, тихим хрипящим, будто кашель умирающего от чахотки старика, смехом.
– Зато ты – такой же.
– Некоторые вещи не меняются, – сказал Норберт.
Разговор прекратился и Олаф засунул руку в свою сумку. Он проворно что-то достал и протянул раскрытую ладонь к лицу Норберта. Никогда спорхнул с плеча хозяина.
Между пламенем и лицом Норберта в воздухе повисла синяя капля, идеально круглая она светилась таким же светом, как и глаза Олафа. Отстраняясь от парящей сферы, Норберт косился на своего гостя. Когда расстояние стало достаточно большим, охотник произнес:
– Где ты ее взял? – он замолчал, вглядываясь в льдинки глаз Олафа. – Где ты взял каплю? – Норберт повышал голос.
– В километре отсюда, – ответил Олаф и махнул в ту сторону, откуда пришел. – Тебе придется поверить мне Норберт, иначе, механизмы тебя высушат, – в глазах Олафа заплясали языки пламени, но это было не отражение костра.
Норберт знал, что капля недолговечна, она предвестник скорого включения тундры. Охотник вскочил, и взял сумку.
– Брось, Норберт, ты ведь прекрасно знаешь, что не убежишь, – сказал Олаф и протянул руку к лицу Норберта. На его ладони таяла снежинка.





З.Ы. Ребята, если интересно, напишите пожалуйста в комментах. Запилю продолжение! Спасибо!

Зал был полным, стоял гомон, разбавляемый иногда чьим-то смехом. Потом, свет стал потихоньку тухнуть, а вскоре совсем погас и теперь лишь сцена, на которой стояло фортепиано, была залита светом. Люди стали замолкать – в зале повисла полная тишина. Вышел пианист, раздался треск аплодисментов, он легонько поклонился и сел. Его пальцы коснулись клавиш и он заиграл.

Сестра умерла полтора года назад. За это время я не пролил слёз ни разу, даже на похоронах, даже когда кидал в могильную яму цветок. Я не испытывал грусти, когда смотрел на ее глаза улыбающиеся из эмалированного овала портрета на памятнике, я равнодушно раздавал ее вещи по детским домам и всяким благотворительным организациям. Меня разве что интересовали ощущения людей, которые носят одежду покойника.
Иногда, когда я засыпал, во мне червем шевелилась тревога, за мое безразличие, а сосущее чувство стыда не покидало меня ни на минуту.

Повисшая тишина вырвала меня из раздумий, и я вернулся в концертный зал. После легких оваций пианист снова положил пальцы на клавиши и заиграл. Я сидел довольно близко и хорошо видел его руки, они плавно поднимались и опускались, выжимали из фортепиано музыку. Перед глазами были руки пианиста, а перед мысленным взором эмалированный овал, который я так старательно выбирал, и смотрящие из него глаза сестры. Она улыбалась.
Музыка играла, кажется, Шопен.
Фотография с надгробия сменилась воспоминаниями. Был день моего рождения. Стояла зима, после застолья мы вышли прогуляться, я проводил ее до остановки, и пошел домой. На перекрестке я остановился и оглянулся: она стояла, держа в руках сумку, на ее плечи падал снег, оставляя маленькие сугробы. Сестра увидела, что я смотрю на нее, и замахала мне рукой.
Мелодия стала быстрой и сменила воспоминания.
Мы ехали в поезде, я заметил, что куда-то пропала ее маленькая сумочка с документами.
– Куда ты делала коричневую сумку? – спросил я.
Она стала искать ее, но так и не нашла. Я назвал ее тупицей, больше мы с ней не говорили. На следующий день после приезда, она пошла в магазин и когда выбирала, овсянку упала на пол, сестра умерла на месте. Врачи сказали, что в мозгу лопнула аневризма.
Музыка снова стала минорной, руки пианиста медленнее передвигались по клавишам. Я моргнул и почувствовал горячий шарик, бегущий по правой щеке, затем ещё и ещё. Слезы лились ручьем.
Мелодия становилась все тише и тише, рука пианиста последний раз опустилась, сыграла последнюю ноту и замерла.
После окончания концерта, я поднялся на сцену и сказал пианисту «Спасибо».

За окном проносился пригородный пейзаж, калейдоскоп деревьев иногда сменялся шпилями столбов, соединенными между собой черными линиями проводов электропередач, которые, в свою очередь изредка уходили прочь от дороги и терялись в туманном мареве, направляясь к виднеющимся вдалеке крышам домов.
Неспешно падающий снег, мирный рокот дороги, а так же легкая качка перевозившего меня автобуса, специально или нет, но погрузили меня в сон.
Я был на трассе. Вокруг стояла ночь, только луна и звезды разбавляли своим сиянием подступавшую со всех сторон темноту. Под ногами скрипел гравий, его скрип в этой черной тишине казался ужасающе громким и от этого я боялся ступать. Вверху, виднелось ночное небо, посредине которого желтым глазом красовалась луна, ее изредка перечеркивали ветки деревьев движимые ветром. Чуть дальше от трассы, даже дальше тонкой полосы леса отделяющей дорогу от полей блестела чужим светом крыша маленькой, металлической постройки, под ее козырьком блекло светилась лампочка. Я понял, что мне надо именно туда.
Преодолев страх, я сделал шаг и из-под ботинка донесся звук скрипящего гравия. Поморщившись, я продолжил путь, вглядываясь в серебренную от лунного света тьму в поисках лучшего пути к мерцающей под железным козырьком лампочке. Я отодвигал ветки деревьев, которые были похожи на старые молнии покоричневевшие от времени. Моя рука потянулась к карману и похлопала по нему, проверяя наличие в нем пачки сигарет. Сознание отмечало маленький праздник, когда рука нащупала в кармане картонный прямоугольник, а затем, скользнув в тугой карман джинс, извлекла его. Я достал сигарету из пачки и чиркнул спичкой подкуривая. Тушить огонек я не спешил. Обливаемые янтарным светом ветки деревьев стали отбрасывать тень на усыпанную прелой листвой и маленькими веточками землю, стволы покрытые мхом источали запах гниения и влажности. Я смотрел и не мог поверить, что эти кажущиеся мертвыми деревянные и бесформенные растения к лету снова покроются листвой.
Я, наконец, выбрался из узкой полосы, уснувших на зиму растений, теперь, от тусклого света лампочки меня отделяло десять метров мерзлой земли, которая, как и я предпочитала тишину и молча терпела мои шаги, делая мою походку почти бесшумной. О темном, пахнущем гниением лесе, теперь напоминал лишь еле слышный скрип веток, так похожих на застывшие молнии.
Приблизившись вплотную к металлической постройке, я заметил прямоугольник закрытой двери. Я бросил взгляд на покачивающиеся невдалеке деревья, которые выхватывала из темноты лампочка и ее напарница луна. Отбросив в сторону окурок, который остался лежать на земле и смотреть во тьму оранжевым глазом, я постучал в дверь. В ночной тиши звук звенящего металла был совсем чужим. Сглотнув я задержал дыхание и стал прислушиваться - не раздастся ли за дверьми какой-то звук, который докажет наличие жизни за ней.
- Раз. Два. Три, – прошептал я и снова забарабанил по двери. Делать это было ужасно трудно, я будто бы боялся разбудить кого-то.
Чувство тревоги сменилось страхом – за дверьми раздались скрипящие звуки, затем приближающиеся шаги.
- Истина похожа на круг, теперь ходи по кругу, - раздался голос из-за двери, похожий на голос старушки, которая зовет тебя на чай с печеньем.
- Истина замкнулась, теперь замкнут и ты, ходи по кругу. Змея кусает себя за хвост… Конечная! – крикнул совершенно чужой голос, он не принадлежал тому месту. Я проснулся.
Раскрыв глаза, я первым делом отметил то, что на улице уже стемнело, надо мной стояла женщина-кондуктор в синем переднике.
- Конечная, молодой человек, - сказала она.
- Как конечная? – мне нужно было выйти гораздо раньше, я проехал свою остановку.
- Вот так, нужно быть внимательным, не разбуди я вас – проспали бы до утра, - сказала она и начала подсчет денег, затем подняла голову и продолжила, - Выходите, мы едем в депо.
Еще не совсем проснувшись и вспоминая свой сон, я взял свою небольшую сумку и направился к открытым, сложенным гармошкой дверям. Я спустился по ступеням, а когда мои ботинки коснулись земли, я услышал знакомый, жуткий звук скрипящего гравия и громкий голос кондуктора:
- Валера, едем в депо!
Раздалось шипенье закрывающейся двери и автобус с тихим рокотом, который предательски погрузил меня в сон, укатил во тьму. Когда отблески фар перестали быть видны, я решил оглядеться.
Все ужасно напоминало место, виденное мною во сне, только не было гаража, осталось нечто напоминающее его ржавый остов, который играл роль остановки. И стоял он у самой дороги, а не в глубине, за лесополосой. Лампочка стала светить белым, ярким светом и в этом свете можно было заметить деревянную табличку с надписью «РАСПИСАНИЕ». Она была как нельзя кстати. Я пошел к остановке.
Кинув взгляд в самый низ расписания, я заметил, что последнее время прибытия автобуса – семь вечера. Я достал мобильный телефонии и взглянул на часы.
Пятнадцать минут восьмого.
Видимо, мой автобус был последним. Индикатор силы сигнала мобильной сети был на нуле.
- Такси не вызвать, - произнес я и поднял телефон повыше в тщетной попытке поймать сигнал мобильного оператора.
Я стал под козырьком остановки и закурил, облокотившись на ее боковую стенку, я смотрел на противоположную сторону дороги и думал, как мне поступить и добраться хотя бы до города. Конечная, была довольно далеко от цивилизации, и ее существование в транспортной сети было обусловлено тем, что дачники выходят тут в летнее время. Теперь же, зимой, тут вряд ли кто-то есть.
Ветки покачивались и, изредка, сталкивались друг с другом тихо шурша и потрескивая, тот же ветерок, что приводил их в движение заставлял мою остановку говорить. Проходя через ее щели, он издавал тихий свист, который смешивался с треском и шорохом ветра в причудливом диалоге. Я выдыхал дым и прислушивался к их разговору. Мерное покачивание деревьев погрузило меня в подобие транса, и я стал различать слова.
- Змея укусила себя за хвост, - последнее слово вылетало со свистом, - Ходи по кругу.
Я отпрянул от стенки остановки и затрусил головой, громкое дыхание мешало мне прислушиваться, поэтому я затаил его.
Показалось.
Я шумно выдохнул и, затушив окурок, кинул его в цинковое ведро, которое видимо, выполняло роль мусорного.
Я сделал шаг вперед, выходя на дорогу, и посмотрел в обе стороны – машин не было.
- Эй! – раздался голос с той стороны, куда уехал автобус.
Я посмотрел туда, но кричавшего не было видно, доносился лишь звук его шагов – он бежал.
- Змея укусила себя за хвост, - заговорил ветер.
Я покрылся холодным потом.
- Эй! Мне нужна ваша помощь, - снова раздался крик бегущего человека. Крик был ужасным, он был даже ужаснее зловещего голоса ветра, и то, что его породило, не сулило ничего хорошего.
Я принялся бежать. Не рассчитав, скорость я задел рукой край стены остановки и выронил пачку сигарет. Это меня не остановило, и я побежал навстречу темноте, смотря себе под ноги и не оглядываясь назад.
- Что за черт! – кричал кто-то сзади. Жаль, что я не могу заткнуть себе уши.
Шаг за шагом я удалялся от конуса белого света излучаемого лампочкой на остановке, ветер свистел в ушах, заставлял мои глаза слезиться. Из-за слез я стал практически слепым. И когда я в очередной раз решил их сморгнуть, я подвернул ногу и упал. Упал так внезапно, что понял это спустя пару секунд. Я встал на колени и невольно огляделся. Остановки уже не было видно.
- Путь замкнулся, теперь по круг ходи! – снова безумный свист ветра, который становился все больше и больше похож на человеческий голос.
Я снова побежал, на этот раз более размеренно, пытаясь дышать как можно ровнее и сохранять самообладание.
Вдалеке забрезжил свет и я крикнул:
- Эээй!
Возле источника света стоял человек, его было не разглядеть, был виден только силуэт. Однако было заметно, что он услышал меня и обернулся в мою сторону.
- Эй! Мне нужна ваша помощь, - снова закричал я, привлекая его внимание.
Порыв ветра ударил мне в лицо, выжимая из глаз слезы, которые сделали все мутным. Я стер их ладонью и крепко зажмурился, выдавливая из глаз остатки соленой жидкости.
Когда я открыл глаза, человека уже не было, а источник света был совсем рядом. Пробежав последние метры я остановился в пятне света и, согнулся пополам запыхавшись, мои глаза уставились в землю и заметили пачку сигарет, лежавшую возле цинкового ведра. Не было сомнения, что пачка была моя.
- Что за черт! – закричал я.
- Теперь, ты ходишь по кругу, - ответил ветер и задул, заставляя кусты шелестеть. Так он смеялся.