Chirus

Интервью одного фронтовика


Г.К. – Как война ворвалась в Ваш дом?

Е.Г. – Я родился в 1921 году, в городе Витебске. Мой отец, до революции, был членом боевой организации партии эсеров-революционеров. После 1917 года он отошел от какой-либо политической деятельности, трудился простым служащим. Осенью 1937 года, отца арестовали, и уже через неделю, после второго допроса, он был приговорен Особым Со-вещанием к расстрелу. Приговор привели в исполнение в январе 1938 года. Об этом я уз-нал совсем недавно. А тогда, получили уведомление, со стандартной фразой на бланке: «Осужден на 10 лет, без права переписки». Так, в один час, из комсомольца-патриота я превратился в изгоя, с клеймом: сын «врага народа». Чтобы вы представили, насколько велики были масштабы репрессий, приведу простой пример. Из тридцати моих однокласс-ников, у восьми был арестован один из родителей, а у Вани Сухова посадили и мать, и от-ца. Хорошо, что хоть нашу семью не выслали, и меня даже не исключили из школы. Окон-чил десятилетку и работал инструктором технической школы при Дворце пионеров. При-шел срок призыва в армию, но меня не призвали, лишь зачислили в запас второй катего-рии. Это означало, что даже в военное время, мне нельзя давать в руки оружие. Я еще не осознал тогда полностью, что Советская власть мне не доверяет, и по своей наивности да-же подал документы на поступление в Высшее Военно-Морское Училище. Помню только, как военком грустно покачал головой, не говоря ни слова, принимая мое заявление. Одним словом, к началу войны, все мои друзья служили в кадровой армии, а я работал, и учился на первом курсе физмата Витебского пединститута. Когда объявили о начале войны, сразу явился в военкомат. Сказали: «Жди повестки, о тебе не забудем». Из студентов института сформировали истребительный батальон, вооружили старыми бельгийскими винтовками без штыков, и послали на патрулирование улиц. Уже через неделю приказали сдать ору-жие, и наш батальон расформировали.3 июля 1941 года услышали обращение Сталина к советскому народу, знаменитое: «Братья и сестры! Победа будет за нами!», и впервые по-няли всю серьезность нашего положения, почувствовали, что война будет долгой и тяже-лой. Через город шли беженцы. Но никто не отдавал распоряжение об эвакуации. 8 июля привел на вокзал мать с маленькой сестренкой, и брата-инвалида. На перроне стоял пасса-жирский поезд, оцепленный вооруженными красноармейцами, а в привокзальном сквере ожидали посадки на поезд семьи командиров Красной Армии. Все эти семьи посадили в вагоны, никого другого к поезду не подпустили. Появился немолодой, незнакомый майор, взял наши вещи и сказал: «Идите за мной». Провел мимо охраны, открыл дверь тамбура и буквально затолкал моих родных внутрь. Последнее, что он сказал: «Не покидайте поезд ни при каких обстоятельствах». Я не знаю имени этого благородного человека, но ему моя семья обязана жизнью, он спас моих родных от неминуемой смерти. Мать, до конца жизни, каждый день молила Бога за этого человека. Вернулся с вокзала, пошел платить за кварти-ру и электричество, сдал книги в библиотеку. Собрал дома какие-то пожитки и вновь при-шел в военкомат. А там никого, все работники уже сбежали. Висит на стене сиротливо картина «Ворошилов и Горький в тире ЦДКА», да ветер гоняет ворохи бумаг… Пошел в штаб 27-й Омской Краснознаменной дивизии, стоявшей в Витебске. Пусто… А на сле-дующий день немцы несколько раз бомбили город. Тогда я впервые увидел убитых жен-щин и детей, лежавших на городской мостовой… По всему городу полыхало зарево пожа-ров, а на другом берегу Двины, через виадук входили немецкие танки. Гремели взрывы, подорвали мост и электростанцию. На центральных улицах зияли разбитые витрины про-довольственных магазинов. Вдруг услышал цокот копыт. На бричках на городскую пло-щадь въезжал крестьянский обоз. Мародеры… В своем большинстве женщины. На лицах смесь смущения и азарта…
Никакой обороны города не было. Только на одном из городских перекрестков, я увидел пулемет «максим» и старшего лейтенанта, преподавателя военного дела в нашем институ-те. Он кричал: «Ничего! Сейчас мы этим гадам покажем!». Рядом с ним стоял молоденький красноармеец, в необмявшемся еще новеньком обмундировании, и смотрел на лейтенанта умоляющими глазами. С пулеметом против танков… До войны в Витебске проживало поч-ти сто восемьдесят тысяч человек, а когда наши войска, в 1944 году освободили город, в нем было совсем мало людей.

Г.К. -Как Вам запомнились горькие дороги отступления?

Е.Г. – Самое страшное, что навстречу фронту, шли тысячи мужчин в гражданской одежде .Нет , они не искали полевые военкоматы… Это переодетые дезертиры возвращались по домам. Никто из них этого не скрывал. Становилось жутко на душе от масштабов массово-го предательства…
Как шли по дорогам толпы беженцев, под непрерывными немецкими бомбежками расска-зано уже не мало. На обочинах лежали тела людей погибших при бомбежке, никто их не хоронил. Иногда, все происходящее напоминало «театр абсурда». По одной дороге бредем мы, а параллельно нам движется немецкая танковая колонна. Танки облеплены немецкой пехотой, солдаты показывают на нас пальцами и гогочут… Когда стало ясно, что мы в пол-ном окружении, многие повернули назад. Я шел всю дорогу с двумя гродненскими комсо-мольцами, но и они не выдержали лишений и испытаний. Пошли к себе домой… Нам, на головы, немцы листовки с воздуха сыпали. Мол, Москва взята, Красная Армия разбита. Бей жидов – комиссаров и так далее. Многие начали верить, написанному в листовках. Встретил еврейскую семью, возвращавшуюся в Витебск. Мать, отец и трое детей. Стар-ший сын – паренек, лет семнадцати. Уговорил его родителей, отпустить сына со мной. Встретил его после войны. Он воевал, был несколько раз ранен, вся грудь в орденах. Спро-сил о семье… Все его родные расстреляны в гетто…
Еды у нас не было. Питались земляникой, да еще иногда в деревнях добрые люди давали краюху хлеба. Мои ботинки разбились, и я шел босиком. Сердобольный дед в одной из деревень дал мне лапти. Вышли к своим в районе города Ярцево, там не было сплошной линии фронта. На станции выгружалась хорошо экипированная и вооруженная дивизия, прибывшая с Дальнего Восток. Это производило внушительное впечатление. Я испытывал ощущения близкие к потрясению. Стали просить о зачислении нас в эту дивизию. Приве-ли к начальнику особого отдела. Я все о себе честно рассказал. А пожилой особист мне говорит –«Иди сынок, ты еще успеешь повоевать».Вот так , в лаптях ,дошел до Москвы , к дальним родственникам матери.
Пришел в райвоенкомат. Все командиры вокруг меня сгрудились, просят рассказать о уви-денном за эти месяцы отступления. Показываю на карте, где выходил из окружения, рас-сказываю, что творится на дорогах войны. Сразу же нашлась «добрая душа» и позвонила, «куда надо». Через полчаса в комнату зашли два сотрудника НКВД. Посадили меня в «эм-ку» и привезли в свой райотдел. Там я снова пересказал всю свою «одиссею». Эти чеки-сты оказались порядочными людьми. Меня отпустили , посоветовав никому ничего не го-ворить о пережитом, и даже дали адрес Московского городского педагогического инсти-тута.. А запросто могли к «стенке поставить», с формулировкой – «за пораженческие на-строения и вражескую пропаганду».
Пришел в МГПИ к директору института Котлярову. Он приказал зачислить меня на вто-рой курс и даже выделил место в общежитии института на Трубной площади. Вскоре нас пересилили в другое здание, а общежитие отдали особому диверсионному отряду, нахо-дившемуся в стадии формирования. Там были замечательные ребята, стали звать к себе в отряд. Снова особисты со мной беседовали, но в отряд отбирали только тех, у кого родст-венники не находились на оккупированной территории. А я ,не мог назвать адрес родных, поскольку не имел малейшего понятия где они и успели ли вырваться из немецких лап. Так что диверсантом-партизаном я не стал. В военкомате сказали: «Жди, когда понадобишься, вызовем». А вызвали меня только весной 1942 года.

Г.К. – Как выглядела Москва осенью 1941 года?

Е.Г. – В середине октября пошли слухи, что фронт прорван, а Сталин и правительство из Москвы сбежали. Да говорят, что еще Левитан, якобы, выступая со сводкой по радио, все-го лишь один раз оговорился, сказал: «Говорит Куйбышев», вместо дежурной фразы: «Го-ворит Москва». Начальство на многих предприятиях погрузило семьи в грузовики и оста-вило столицу. Вот тут и началось… Горожане дружно кинулись грабить магазины и склады Идешь по улице, а навстречу красные самодовольные пьяные рожи, увешанные кругами колбасы и с рулонами мануфактуры под мышкой! Но больше всего меня поразило сле-дующее – очереди в женские парикмахерские… Немцев ждали… Вся территория в радиусе несколько километров вокруг Казанского и Курского вокзалов, была забита кричащими и плачущими людьми, грузовыми машинами, дикая паника, многие стремились уехать из города любой ценой. Помню как по Шоссе Энтузиастов, единственной дороге на Муром и Владимир, молча проходили десятки тысяч людей. Но уже 16 октября власти спохвати-лись и постепенно навели порядок в Москве. На улицах появились усиленные патрули. В городе формировали добровольческие коммунистические дивизии. Навстречу своей горь-кой и трагической судьбе шли отряды гражданских людей, вооруженных старыми винтов-ками и охотничьими ружьями. Шли пожилые люди, семнадцатилетние юнцы и множество мужчин интеллигентного вида в очках (до войны «очкариков» в армию не призывали).

Г.К. – Как начинался Ваш армейский путь?