BlueBox

Вообще то этот случай должен стоять первым номером, поскольку случился при поездке в Антарктиду на зимовку, на разные советские антарктические станции. Это сейчас столица Уругвая Монтевидео по-европейски чистый, ухоженный, зеленый город, а лет тридцать-сорок назад был он какой-то обшарпанный, с кучей развалин и старых обветшалых домов, бросавшихся в глаза в районе порта (старый город). На улицах вдоль стен нищие, с протянутой рукой. А самое печальное – маленькие дети, подбегавшие к нам, иностранцам, и протягивающие нам пустые кружки или консервные банки для милостыни. В Чили тогда властвовала военная хунта Августо Пиногета. В Аргентине военная генеральская хунта. Ну и в Уругвае – миникопия аргентинской. На проходной порта автоматчики, в городе, на улицах – военные парули – военное положение. Ну, не будем о грустном.
После Ленинградской, октябрьско-ноябрьской, осенней слякоти и холода, попасть сначала в тропики на экваторе, а затем в теплые субтропики Уругвая – это был подарок, сделанный идущим на готовую зимовку советским полярникам. Судно заходило в Монтевидео, перед броском в Антарктику, через «ревущие сороковые» и «неистовые пятидесятые» широты. А проще через пролив Дрейка (имени пирата), отделяющий Южную Америку от Антарктиды… В Монтевидео поздняя субтропическая весна. Цветы, клубника, черешня, другие, неведанные в тогдашнем Союзе фрукты-овощи. Чистый рай! Но, как в каждом приличном раю, в Монтевидео имелся и свой коварный змей. Вообще-то он известен и у нас. И некоторые непродвинутые товарищи называли его грубо «зеленый змий». Но Монтевидевский год был длиннее. Он, сволочь, состоял из километровой длины набережной, у порта, из сплошной стены кабачков, забегаловок, кафешек, мини-ресторанчиков на 20-12 стульев. С разнообразнейшей выпивкой, с «девочками» и без, с припортовой шпаной и без, с наркотой и без, с подвальчиками неизвестного назначения (бордели?) и без. Людям с советскими загранпаспортами строго-настрого запрещалось не только ходить по этой набережной, тянущейся вдоль портового сетчатого забора, но даже и думать об этом! «Враг хитер и коварен!» - говорил в одном из советских фильмов не очень трезвый поп, играющий в карты с белыми офицерами во фронтовом блиндаже. И русский поп был прав! Главное коварство уругвайского змея (и его главная, жуткая, непредсказуемая по последствиям опасность) было в вине. О-о-о-о! Это уругвайское, незабвенное виноградное вино! Свежее, холодное, сладкое, душистое, любого цвета, из бочек и двадцатилитровых бутылей. Пьющееся стаканами с легкостью какого-то божественного нектара. И доступное по ценам. А любезные продавцы, готовые из двадцати бочек или бутылей ,с улыбкой, терпеливо наливать вам на пробу в стакан вина на 2 пальца. (Повторяю для не особо врубившихся или особо тупых – по 50-70 грамм из любого числа тары!) И не обижавшихся, если ты так ничего и не купил…
Многим любителям дегустации было потом просто трудно найти проходную порта и свой пароход. Потому что эти граммы, умноженные на число проб и пьющиеся с легкостью столовского, общепитовского компота, через полчаса, в теплом климате уругвайских субтропиков, просто отключали руки, ноги, слух, зрение и, что особо печально, - мозги. Поэтому институтское и пароходное начальство всегда с глухой сердечной тоской выпускало экипаж и, тем более, полярников в Монтевидео. В составе групп, от трех до шести человек, разумеется. С жуткими угрозами, что при развале (разбредании группы) все будут лишены загранпаспортов, навечно виз, святого причастия и райского блаженства на небесах в потусторонней жизни.
Список групп составлял лично комполит экипажа, смотрел бегло судовой особист, и письменно утверждал капитан. Это была не их придумка, такие тогда были правила в отдельных странах (Китайцев-моряков, например в инпортах выпускали по десять человек, не менее. Мы как-то считали, интереса ради) Во главе группы ставили старшего, из «надежных» членов экипажа, или интеллигенции, или офицеров судна, полярных докторов. Вот одна такая группа и вышла в славный порт Монтевидео…
Во главе стоял полярный доктор, ехавший зимовать, еще один доктор-зимовщик и еще (как бы для укрепления слабого, гнилого, интеллигентского, малопроверенного коллектива) здоровяк-моторист судна. Как представитель класса-гегемона, могущий пресечь какие-нибудь чуждые советским людям мысли, шатания и деяния. Но и враг не дремал! Голова вышеупомянутого уругвайского змея находилась аккурат напротив центральной проходной порта. И называлась прозаично – «припортовый базар». Если вы думаете, что там торговали только овощами-фруктами, то вы смертельно заблуждаетесь! Главной фишкой накрытого крышей сто на сто метров павильона было не это. (Маленькое пояснение. В то время во всем Уругвае числилось три миллиона жителей. Столько, сколько в Ленинграде. И на них приходилось десять миллионов коров и столько же овечек, не считая прочей живности. Кстати экспорт мяса и шерсти до сих пор является одной из основных статей дохода как Аргентины. Так и Уругвая.) И вот в центре этого базара, в этом проклятом рассаднике капиталистической заразы, стояли гигантские печи-грили, где говядину, свинину, баранину, курятину жарили прямо при тебе. Запах нежного жареного мяса чувствовался еще от прохладного порта. И нос любого мореплавателя, или путешественника, или даже советского, проверенного интеллигента (даже с партбилетом!) безошибочно указывал маршрут движения. А слабые ноги послушно несли тело прямо в пасть коварного вражеского змея.
Всего за пять долларов (а на руки полярникам, по желанию, давали до двадцати баксов) тебе жарили килограммовый кусище отборной говядины, называвшейся «асада» или еще суперотборной «пульпа». К этому, зажаренному на решетке гриля, мясу полагалась бутылка вина, извлеченного из холодильника, (Напоминаю, о вкус! о запах! о цвет!) плюс тарелища с горой свеженаструганного овощного салата, плюс несколько свежеиспеченных белых булочек с хрустящей корочкой. И все за пять баксов! (Из-за дурной военной хунты цены в Уругвае, относительно баксов были, с точки зрения баксовладельцев, смешными) То есть группа из трех человек, вышедшая в город после судового завтрака, так наедалась свежатиной, что не хотела и на обед возвращаться, а уходила в город. (Возвращались лишь к ужину) Человек в группе, за доллар с небольшим, реально наедался от пуза.
Но вот упоминавшаяся выше группа, после литра холодного уругвайского «компота», выбрала иной маршрут. Ее понесло течением «компота» в мозгах по набережной, где притаился злой вражеский змей. Ну на «девочек», ласково улыбавшихся из дверей кабачков, они не сильно заглядывались. (Хотя по словам полярного доктора №2 группе было просто даль денег-долларов. Впрочем, и девицы были не топ-модели) Группа вяло брела по набережной, остановившись только раз, у памятника итальянцу Джузеппе Гарибальди. (Напоминаю, что это итальянец, боровшийся вооруженной рукой за свободу Италии то ли от наполеоновских войск, то ли от австрийских, то ли против мелких итальянских монархов: сардинское королевство, неаполитанское королевство и так далее. В общем, за свободу!) В истории я слабоват. А памятник в Монтевидео, по разным версиям, ему поставили или в знак солидарности, (Уругвай тогда тоже боролся за свободу от Испании и Аргентины) или кто-то сказал, что Гарибальди закупал в Америке оружие и вербовал людей в свои отряды. (Ну не историк я, обращайтесь в Интернет.) Просто хочу сказать, что двухминутная остановка у памятника итальянскому революционеру послужила отправным пунктом к дальнейшим событиям. Или толчком. Потому что прошел по набережной военно-полицейский патруль. И, по словам наиболее трезвого в группе доктора №2, один из проходивших экспрессивных латиноамериканских вояк, болтавших меж собой и размахивавших руками, задел плечом старшего в группе доктора №1. Трезвый док этого бы даже и не заметил, но под воздействием уругвайского базарного «компота» «№1» отлетел и чуть не упал. Патруль прошел, даже не заметив потери бойца. И кто же в здравом уме будет спорить с вооруженными людьми. Поэтому чуть не упавший интеллигент выразил свое возмущение в многоэтажной версии непереводимых на испанский слов. «У советских собственная гордость - писал Маяковский, – на буржуев смотрим свысока!» Грубо попранная милитаристическим плечом советская гордость жгла нежную, но свободолюбивую душу интеллигента. Требовалось немедля принять к охлаждению души какие-нибудь экстренные меры. Или просто принять. Ну чтоб обида не так мучила. И старший по группе повелительно ткнул пальцем в ближайшую забегаловку и сказал сурово: «Быстро заходим! А то я за себя не ручаюсь!» Все в группе (согласно громогласному инструктажу судового комполита) обязаны подчиняться приказам старшего по группе. И группа зашла в запретную зону кабака, перечеркнув все благостные наставления и строжайшие инструкции.
Зал был не очень велик, столиков 8-10, частично занятых. Группа села за столик. Ну не стоять же! Обида жгла, и для охлаждения взяли литр самого крепкого и самого дешевого пойла. Как говорят хоккейные комментаторы: «Вбросили». Старший сказал: «Если б мы были дома, морду бы гадам разбил. И не посмотрел бы на их пушки сраные!». Еще вбросили. Помолчали. Старший, заводясь, сказал: «Вот – Гарибальди! Итальяшка! Макаронник! Но интеллигент! Мыслитель! Всю Италию поставил на уши! Во, сидят тут все! Ужи прижали, бздуны! А мы то, советские люди – на что? Подымем всех на эту шушеру!» «Ты что?» - сказал моторист. «А как?» - спросил док №2. «Допиваем, и я скажу» - ответил «№1». Допили. Номер первый встал, слегка пошатываясь, и заорал что было сил все, что помнил из партийных лозунгов на съездах КПСС. Вива Куба! Вива Кастро! Патрия о муэртэ! Венсеремос! (Да здравствует Куба! Да здравствует Кастро! Родина или смерть! Мы победим!) И это при военном положении в городе и стране! Люди за столиками побелели, но уйти никто не решился. Хозяин схватился за телефон. Номер первый продолжал орать те же четыре лозунга, как испортившийся патефон.
«Ты че? Ты че?» - бормотал моторист – ограничитель интеллигентских закидонов,

Отзимовав год на островах «Северная земля» в Ледовитом океане, я бодро явился в АНИИ, чтобы сдать результаты твоих трудов за прошедшие двенадцать месяцев. Старший врач, куратор Севера, вяло листал мой опус. «Чего там смотреть , раз все живы и здоровы? - сказал мне мой коллега – Давай-ка лучше пойдем на воздух, покурим». То, что некурящий коллега не проявил к моей работе ни малейшего интереса, и сам тон его предложения мне как-то не понравился.
Вышли на улицу. «Хочешь анекдот?» - спросил старший. «Давай»- отвечаю.
Ну вот , к примеру, приходит в наш отдел кадров мужик наниматься на работу. Кадровик заполняет на него (и за него) анкету.
- Курите?
- Нет
- Водку пьете?
- Нет
- Женщин посторонних любите?
- Нет
- Семья есть?
- Да, жена и дети
- Образование?
-Высшее
- Научные труды есть?
- Да, кандидат технических наук
- Военное звание имеется?
- Кавторанг запаса
- Награды государственные есть?
- Два ордена
- Иностранными языками владеете?
- Да, английский, немецкий свободно
- Родственники за границей есть?
- Нет, что вы. У меня папа в КГБ служит.
Кадровик: «Извините, дружок, но вы нам не подходите!»
-Почему?!
- Потому что наш контингент в институте – простой народ, без языков, орденов, пап, высоколобых мыслей. В основном алкаши да алиментщики. Всего вам доброго. Таких как вы нам брать не велено. Такой у нас уже был…
« Ну, как тебе анекдот?» - спрашивает старший врач как-то хмуро. «Смешно» - отвечаю, не улыбнувшись. «А зачем ты мне рассказываешь такой грустный анекдот?»- спрашиваю. «А вот ты, на своем пароходе, такого инженера по фамилии Павлов помнишь?» «Да, был такой в научной части экипажа. Начальник одной из научных групп». Старший, мрачно глядя в сторону: « Арестовали твоего Павлова за шпионаж в пользу американцев. Сидит в КГБ, ждет суда. Перетрясли весь институт, часть людей с парохода вообще уволили. Всю его группу выперли с треском. Ты, голубь, остался один, пока не охваченный вниманием. Потому что было далековато. Но жди со дня на день, что и тебя не забудут. А то, может, и тебя уволят. А чтобы ты был в курсе, - на, почитай-ка газету. И подумай, что будешь говорить. Потому что некоторые такого наплели друг на друга – хоть весь пароход утопи, вместе с экипажем!». И старший ушел, оставив в моих руках две газеты «Правда».
А я стал лихорадочно вспоминать, что я знаю о начальнике отряда, инженере Павлове. Так, худощавый мужичок, ростом примерно 160 см. С вечно кисло-хмурым выражением лица. Не склонный к общению. За медпомощью ни разу не обращался. По слухам (а на пароходе всегда, обо всех столько слухов, что хоть поварешкой черпай) – не курит, не пьет, барахло в иностранных портах не покупает (значит деньги копит). Кто-то с хихиканьем сказал, что у Павлова в трусы вшиты свинцовые пластинки (бережется от любых излучений, боится импотенции. Трусоват?). Свободно говорит на английском. Вроде окончил военно-морскую академию. Плавал на атомных подлодках. С какой-то военно-морской научной делегацией был в США, чуть ли не на приеме у американского президента (И какого лешего занесло его после такой карьеры на наш богоспасаемый пароход?). Мышь, серая и тихая. Буфетчиц не тискает, теток-дневальных (уборщиц) за выдающиеся места не щиплет. Матом не ругается. И говорит тихо, вдумчиво. Папа, вроде, генерал КГБ, но этим не козыряет. Никто не слышал. Серый, круглый и гладкий, как булыжник-голыш. Не интересный ни с какой стороны человек. Зануда! И шпион!! С этими мыслями возвращаюсь домой.
Только вошел в квартиру – телефонный звонок. Уверенный голос в трубке вежливо интересуется, не я ли доктор Новиков. Подтверждаю – я. Голос сообщает, что завтра меня ждут в девять утра по адресу Литейный четыре (вход с улицы Каляева), в таком-то кабинете. И просит не забыть паспорт.
Плюхаюсь на стул… Ну, таможня со мной мрачно говорила, ну, по ложному доносу меня в розыск таскали. Но чтоб из-за какого-то чмыря меня звали в КГБ, да еще грозили уволить не за хрен собачий? Такого еще не случалось. Десять лет отработал в экстремальных условиях – и в КГБ!!!... Ночь не спал, ворочался…
В восемь утра стоял у заветной двери. Дерг за ручку – закрыто. То ли от прохлады утренней, то ли от нервов познабливает. Отыскал на Литейном забегаловку, выхлебал два стакана горячего «бачкового» эрзац-кофе. Полегчало. Без пятнадцати девять открыл таки массивную дверь. Впереди коробковидный тамбур без освещения и вторая дверь. Вхожу. Передо мной крутая лестница, метров пять шириной, ведущая на площадку второго этажа. На площадке стоит стол. Около стола стоит здоровый мужик в незнакомой форме и шапке, как у кубинских революционеров. Чистый Фидель Кастро молодой, только без бороды. На животе, на немецкий манер, здоровая кобура с такой же здоровой пушкой. Клапана у кобуры нет, рукоятка пушки торчит под рукой ,как у латиноамериканских полицаев.
Поднимаюсь на три ступеньки вверх. «Стоять! – рявкает «Фидель». - Тебе чего?». Называю фамилию, говорю: «По вызову». «Стоять там!» - рычит «Фидель», тыча пальцем в входную дверь. Стою. Минут через десять, мимо меня поднимается по лестнице человек в мундире с майорскими звездами на погонах и фуражке с синим околышем. «Фидель» чего-то бурчит ему. Майор достает из кармана какую-то штуку, сует в щель двери. Дверь открывается. Я разеваю рот. (Сейчас то электронные замки и ключи к ним есть чуть ли не в каждом домофоне. А тогда это казалось мне почти волшебством. Ну типа «Сим-сим, открой дверь».)
Стою. Еще через десять минут майор, уже без фуражки, выходит на площадку. «Вперед!» - рявкает «Фидель». Поднимаюсь, иду впереди майора по коридору. Двери с двух сторон. В одну проходим. Передо мной квадратная, пять на шесть, комната, с окном, выходящим, вероятно, во двор. Решетки на окне нет. У окна стол, стул, сейф. У двери табурет, прикрепленный к полу.
Майор тычет пальцем в табурет, садится за стол, открывает папку, лежащую на столе. Четким, громким голосом говорит: «Я, майор Комитета Государственной Безопасности Узбекистана по фамилии (не помню)». Я открываю рот. В башке вертится дурацкая мысль-вопрос, готовая сорваться с дурного же языка. Вроде : «Что, в Ленинграде не хватает работников КГБ, и их пригоняют из Узбекистана?». Тут же в башке ее перебивает другая идиотская мысль: «Если у Павлова папа генерал КГБ взаправду, то большое начальство право, присылая офицера со стороны. Он местным не подчиняется». Поэтому прикусываю язык и захлопываю рот. Тем более, что майор продолжает говорить металлическим голосом диктора Всесоюзного радио Левитана: «Вы вызваны в качестве свидетеля по делу агента иностранной разведки Павлова. В каких отношениях вы состояли в агентом Павловым?». «Ни в каких» - говорю. «Почему?» - следует вопрос. Решаю говорить как можно проще, без умных, интеллигентных сентенций. Просто все, что приходит в голову. Говорю: «Ну вот, например, в армии, рядовой или сержант не пойдет в гости к взводному лейтенанту. Лейтенант общается с такими же «летехами». В крайнем случае, по приглашению зайдет к ротному командиру. Ротный тоже общается с ротными, а к комбату – только по приглашению. Батальонным командирам в голову не придет просто так идти к полковнику или генералу. Так и на пароходе. Матросы, мотористы, обслуга – рядовые, инженеры – лейтенанты, начальники групп – ротные, начальники отрядов – комбаты, начальники служб – полковники, командование судна – генералы. У каждого свой круг общения. И за рамки этого круга кто-нибудь выходит редко. Правда врач и судовой чекист стоят как бы отдельно, и, фактически, на службе могут , при необходимости, общаться с кем угодно. Но такой необходимости у меня, как у врача, не было. Павлов за медпомощью не обращался».
Майор спокойно и неторопливо записывает все, что слетает с моего языка. «А вот некоторые члены экипажа утверждают, что вы постоянно прогуливались с Павловым по палубе. О чем вы в эти моменты с ним говорили?». Пример майора заразителен, и я тоже медленно начинаю объяснять: «В Арктике и Антарктике – собачий холод, качка, и ледяная волна обдает ледяными брызгами. В тропиках наоборот, на палубе за час можно обгореть до пузырей. Поэтому на палубе никто зря не гуляет. Это раз! Второе: практически все 100% экипажа работают по принципу вахт, весь рейс (от шести до восьми месяцев).Четыре часа вахта, восемь отдых. И так круглые сутки! Весь рейс! Поэтому, замерзнув или обгорев на открытой палубе, научная или палубная команда сразу ныряют в каюту, в койку. Так же поступают и машинная, перегревшаяся от двигателей, команда. В результате режима работа – жратва – койка – работа , к концу рейса мышцы просто атрофируются. Особенно на ногах. Поэтому, кто поопытнее и поумнее, хоть на полчаса в сутки выходят на укрытые от ветра или солнца (в тропиках) участки палубы. И ходят в разном темпе, нагружая ноги. Павлов же лично мной в частых выходах на палубу не был замечен. После работы он шел или в каюту, или поесть. Исключения в экипаже составляют четверо человек. Капитан, комполит (комиссар), врач и судовой особист. У них всех рабочий день считается ненормированным. И весь остальной народ намекает, что эта четверка – дармоеды и паразиты. Конечно, капитану или комполиту в лицо это никто не скажет, потому что выйдет себе дороже. Да комполит с капитаном из своих апартаментов и выходят или по делу, или для еды. Да и с доктором лишний раз умные люди не ссорятся.(А вдруг заболею, или травма, или, не дай бог, операция, инфаркт-инсульт. Да хоть зуб заболит, а доктор на тебя обижен!) А за рейс бывает до тысячи обращений-посещений людей в медчасть судна. И доктор, в чрезвычайной ситуации, - твоя последняя надежда и якорь, удерживающий тебя в этой жизни. А вот чем занимается судовой чекист, никто толком не знает. Иногда, прогуливаясь в свои полчаса по палубе, слышишь за спиной от какого-нибудь салаги: «опять бездельники палубу полируют» Особенно, если твой моцион совпал по времени с прогулкой особиста. Так что с Павловым я не гулял ни разу… Это вам, товарищ майор, кто-то наговорил, наверное с испугу. И это может вам подтвердить наш чекист, Владимир Николаевич. Наши физкультминутки

Судно возвращалось из Антарктиды после пятимесячной работы. Ещё месяц – и мы дома, в Ленинграде. Пересекли пролив Дрейка, отделяющий Южную Америку от Антарктики. Четыре дня хода в более спокойных водах и мы в Монтевидео. Красота! Весна!! Теплынь!!! А у меня на борту тяжелый больной, с пиелонефритом и панкреатитом (Результат одноразового употребления технического спирта). А нужных лекарств нет. Поистратил за рейс. Больной от госпитализации в Уругвае или от эвакуации самолетом на Родину отказывается. Понимает, сукин сын, что придется писать в сопроводиловке отчего он заболел.
Собрали консилиум из отзимовавших полярных докторов. Решили – довезем домой, но нужны антибиотики и спецлекарства от панкреатита. Где взять? Закупить в Монтевидео? Расход валюты. И дома опять писать объяснительные («Почему заболел?». И больного просто уволят без выходного пособия. И капитану нагорит – почему это у него на борту пьют спирт?). Вдруг, видим, к соседнему причалу швартуется громадный контейнеровоз. И на корме порт приписки – Ленинград. Ура!
Скатываюсь с трапа на причал, огибаю кучи разных грузов. Порт в Монтевидео очень большой. А в центре порта памятник грузчику. Такой двухметровый, сгорбленный мужик с мешком на спине. И мешок и мужик каменные. Наши морячки называют этот памятник «Несун», намекая не только на физические усилия портового работника.
Пробегаю мимо памятника. Вдруг меня бесцеремонно хватает за рукав какой-то мелкий мужчинка в шляпе котелком и начинает что-то тарахтеть по-испански, причем очень сердито и даже, судя по интонации, враждебно. Я развожу руками, мобилизуя немудреный запас испанских слов типа «но компрендо» («не понимаю»). Мужичок что-то опять мне выговаривая, отворачивает лацкан пиджачка и тычет пальцем в какой-то значок. Похоже, это полицейский агент в штатском. И он интересуется, какого черта иностранец шляется по порту без документов. А пропуск в город я оставил на судне. Пытаюсь объяснить: «Доктор! Доктор барка русо! Визит! Мой амига!». Делаю какие-то движения телом, руками. Мужичок брезгливо смотрит на мои телодвижения и, выпустив рукав, отпускает.
Захожу на контейнеровоз, прошу провести к доктору. Познакомились с «контейнерным эскулапом». Объясняю ситуацию. Док мнется, говорит, что у него каждая таблетка на учете. И это святая правда. В тогдашнем Балтийском пароходстве сидел спецчиновник (фарминспектор). По словам врачей, он требовал письменный отчет за каждую таблетку, за каждый шарик поливитамина, скормленные экипажу. Дурдом объяснялся словами дедушки Ленина: «Социализм – есть учет!».
Давлю на докторскую солидарность и клятву Гиппократа. Доктор вздыхает. Достаю из рукава козырную карту : «Меняю лекарства на спирт!». У доктора зажигается интерес в глазах. О святая русская жидкая валюта! Ты способна разрушить любую бюрократическую политику! (Тем более, врачам Балтпароходства спирта в рейсы давали до оскорбительности мало). Слово «бартер» мы тогда еще не знали, но нужные лекарства нашлись. Быстро и в нужном количестве. Но контейнеровозник ставит вопрос ребром: «Два литра медицинского на стол, и , как говорил Буратино, золотой ключик твой». Бегу на свой пароход, провожаемый взглядом полицейского шпика, торчащего за кучей мешков. Встречающие меня полярные доктора, живо интересуются результатом моего забега. Объясняю ситуацию. В ответ раздается коллективное ржание. Тут же мне разъясняют причину смеха. Я второпях, при общении с полицаем, перепутал слова «друг» («амиго») и «подруга» («амига»). Поэтому у шпика и перекосило лицо. В испаноговорящей, католической стране он решил, что я рвусь или к знакомой бабе, или вообще гомосексуалист. Но смех смехом, а делать то что? В любом государстве, в любом иностранном порту, любое перемещение любого предмета без соответствующих документов – контрабанда. И карается в разных странах по-разному: от гигантских штрафов, до длительного тюремного заключения. Тем более контрабанда каких- то медикаментов. В Сингапуре, например, за один грамм наркотиков в кармане просто расстреливают.
Полярники переглядываются и делают следующее:
1)Наливают в грелку два литра медицинского.
2) Засовывают мне ее под ремень брюк сзади (о великий опыт русских «несунов»!)
3)Суют мне в руки бутылку с уругвайским красным вином (уже успели отоварится, черти)
4) Говорят, что если полицай прицепится, не путал бы я слова «друг» и «подруга», а изображал бы просто русского алкаша, рвущегося с выпивкой к приятелю. «Ну, в крайнем случае, подари эту бутылку полицаю» (типа – мы еще ни разу не видели не пьющего служителя закона.)
5)Крестят меня православным широким крестом и выпихивают на трап.
Бегу. Полицейский тут как тут. Опять резко хватает за руку и опять что-то зло тарахтит (испанцы говорят очень быстро). Достаю одной рукой пропуск, сую ему под нос. Другой рукой, с зажатой бутылкой, тычу в контейнеровоз. Ору «Мой друг доктор», пихаю пропуск себе в карман (а то вдруг еще заберет). Продолжая размахивать бутылкой, кричу «Рекуэрдо дель Уругвай» («Привет из Уругвая») – это написано на любой местной лавке сувениров.
В это время полицай начинает бесцеремонно хлопать меня по карманам груди, брюк. Пусто! Кроме пропуска и бутылки – ничего! А по спине – струйка холодного пота. Ведь если хлопнет по спине –я влип в уголовное дело в чужой стране.
В порыве братской любви пытаюсь обнять шпика за шею. Бормочу «амиго», полицай отскакивает. Целую бутылку и с криком «Амиго, презент!» сую литруху в руки агента. Взял!Взял!Взял! Отпустил!
Взбираюсь на контейнеровоз. В докторской каюте достаю мокрую от пота ужаса грелку. Доктор мнется: «А спирт медицинский?». Говорю: «Давай стакан!», наливаю на два пальца спирта в стакан, доливаю из-под крана каютной раковины воды. Выпиваю. Крякаю. Протягиваю руку за лекарствами со словами : «Сомневаешься? Наливай еще!». Жаба душит контейнерного врача двумя лапками (ВЕДЬ Я ПЬЮ УЖЕ ЕГО СПИРТ). Кладу лекарство просто в карман. Будь что будет! Ампулы и флакончики за пояс не заткнешь. Да и спирт потихоньку начинает действовать. Понимаю, почему солдатам перед боем дают хоть по сто грамм водки. Храбрость растет, и даже наглость с бесшабашностью.
Скатываюсь на причал. Пробегая мимо спящего на мешках шпика, посылаю ему воздушный поцелуй. Агент вяло помахивает мне частично пустой бутылкой. Все!
Докторская коллективная мысль, плюс опыт русских «несунов», плюс жидкая русская валюта, плюс желание помочь дураку-алкашу победили все законы чужой страны. (Или подтвердили глобальность мысли «желающий что-то сделать, ищет повод, не желающий – причину». Ну и получила подтверждение теория о продажности любой полиции в любой стране и склонность стражей закона к выпивке).
Весь докторский коллектив рьяно кинулся лечить судового алкаша, и он вернулся в Ленинград здоровым (и еще работал несколько лет в ААНИИ). Для дурня-судового врача в моем лице в этот раз все обошлось благополучно.
Я ведь тогда еще не знал, что очень крупнокалиберная пуля просвистит в тот заход в Монтевидео в сантиметре от моей бедной головы. Но об этом в следующем «случае».

Если кто не помнит, большая часть Южной Америки была испанской колонией, захваченной разного рода авантюристами-конкистадорами. Аргентина была в их числе. «Аргентум» - по латыни «серебро». С серебряных приисков Аргентины испанские короли имели прекрасный доход, не считая других богатых статей дохода от налогов с местного населения. Но вот наглый корсиканец Наполеон решил подмять под себя Европу. Вторгся в Испанию. Монархическая власть испанских королей резко ослабла. Буржуа колоний в Южной Америке потребовали независимости, сформировали военные отряды и отказались платить Испании. Зачем отдавать свои деньги какому-то далекому королю? Шиш ему! Свобода и точка!
Отрядами командовали разные шустрые ребята , называвшие себя полковниками, генералами, маршалами и командирами. В одной из дальних провинций Аргентины таким отрядом командовал капитан полицейско-погранично-таможенной стражи по фамилии Артигас. Его задачей на службе короля была борьба с массовым воровством крупного рогатого скота и овец. Всегда и везде были и есть любители халявы. Такие люди могли за сутки угнать стадо в полтысячи голов за сотню километров. Банд таких в прериях было много и они были хорошо вооружены. С ними и воевал капитан Артигас. Никаких судов и адвокатов. Никаких законов и тюрем. Пуля в лоб - и даже хоронить не надо, трупы подберут степные волки-койоты.
Украденный скот, отбитый у бандитов, был как бы ничьим, и, продав «ничей» скот, бойцы Артигаса чувствовали себя и богатыми, и нужными, и всевластными, и неподсудными. А отряд был большой, и никто им был не указ. Поэтому, когда местная элита решила отделиться не только от Испании, но и от Аргентины – лучшей кандидатуры на пост командира вооруженных сил провинции и искать было не надо. Капитан Артигас разогнал мелкие отряды испанцев, и его назвали генералом. Затем, генерал Артигас с треском выставил за границы провинции военных, присланных из столицы Аргентины. После этого въехал в город Монтевидео и объявил, что с этого дня провинция будет независимой страной – Уругвай, Монтевидео будет столицей, а сам он будет абсолютно демократическим президентом страны.
Такого местная элита не ожидала, но тягаться с денежными мешками у Артигаса была кишка тонка. В один прекрасный день ему устроили военный переворот (Столь типичный для Латинской Америки). Артигасу предложили скромный выбор: или трап парохода, идущего в Европу, или веревочная петля на ближайшем суку. Артигас мудро выбрал пароход.
В Европе он умер, после чего его тело было торжественно перевезено в Монтевидео. На центральной площади города ему устроили подземный, невероятно шикарный мавзолей. Сверху поставили бронзовую статую на коне и приставили красивый почетный караул. Все! Мавр сделал свое дело! Спи спокойно, дорогой президент! Мы тебя в независимом Уругвае помнить будем вечно!

Предисловие

Мой друг, доктор Валерий Иванович Новиков, родился, учился, женился в Ленинграде. После окончания мединститута пять лет отработал хирургом в райбольнице, в Центральной части Советского Союза. Затем в хирургии заводской больницы завода-гиганта города Ленинграда, подрабатывая на «скорой». Внезапно ударился в романтику. Был зачислен судовым и экспедиционным врачом в институт Арктики и Антарктики. Плавал на льдине «северный полюс 28», зимовал на островах «Северная земля», на полярной станции в Антарктике. Ходил на судне института по Северному морскому пути. После развала союза служил врачом, матросом, буфетчицей, уборщицей, прачкой (одновременно) на судах под иностранным флагом. Прошел три года на этих судах по всем океанам и портам всех континентов. Возил «челноков» из Новороссийска в Стамбул три года. Следующие три года возил иностранных туристов из Аргентины, с Огненной земли в Антарктиду. За все эти годы встречал сотни прекрасных, умных и просто талантливых людей, а также десятки мелких негодяев, лжецов, жуликов, бандитов и уродов, разлагавших своей гнилью всех окружающих. И всем был нужен врач. Выслушал от них сотни исповедей и невероятных историй, граничащих с дикой фантазией и бредом. Встречались люди просто с больной психикой.
К сожалению, большая часть историй и исповедей была правдой, в самом горьком и голом виде. Поэтому все эти рассказы доктор Новиков разделил для себя на три группы (это от привычки к сортировке как больных, так и просто разных человеческих особей):
Первая – «случай». Это наиболее краткие истории, случившиеся с ним самим, или с его товарищами.
Вторая – «былины». Это происшествия, встречи, приключения, в которые попадал Новиков, сам того не желая. Это то, что с ним было. Что видел, слышал, щупал, нюхал сам, и за что получал от жизни и начальства по шее и другим местам. И что потом сложилось в жизненный опыт человека и врача.
Третья – «сказы». Истории со стороны, зачастую невероятные, невозможные. Но люди, излагавшие их, были стопроцентно искренними и честными, так горевавшими или радовавшимися, что обидеть их недоверием было сложно.
Вот пара исторических примеров:
Георгий Победоносец поражает с лошадки змея. Сказка? Да.
А некоторые ученые дяди с телеэкранов уверяют, что это отражение схваток прежних земных цивилизаций с инопланетянами-рептилоидами.
Или Илья Муромец. Сказочный богатырь, вырывавший с корнями дубы. Но часть ученых-историков отследили путь Муромца от Карачарова до Киева чуть ли не по метру. И вроде эти дубы нашли в речке, куда их закинул детинушка. Так сказка или правда? Вот!
Так доктор Новиков и обозвал истории своих современников. «Сказка – ложь, да в ней намек». А наша жизнь-насмешница тычет нас носом в строчки писателя Зощенко: «Не может быть! И мы говорим – Не может! А все-таки было!!!»
Хотите – верьте, хотите – нет! Решайте сами! Но было же!