Babasya

Недавно друг рассказал историю, которая с ним приключилась, живут они с котом вдвоём кстати.Далее со слов моего товарища.
Все нижесказанное я могу списать только на то, что у меня нет мозгов, я остался без отпуска и деградирую. Сегодня вечером я вдруг решил, что в жизни все не так, надо что-то менять и вообще прибраться в квартире. Первым делом мой ослабленный мозг понес тело чистить коту лоток. Любимому животному в доме покупается супер-мега-нано наполнитель, который не только впитывает запахи, но и, по-моему, иногда немного засасывает в лоток и самого кота. То есть наполнитель этот неплохо так разбухает при контакте с влагой. Стою я с этим чертовым лотком, ссыпаю наполнитель в унитаз, и, думая о суетности бытия, не слежу за количеством ссыпаемого вещества. Вернулся в реальность только когда наполнитель аки айсберг стал вздыматься над поверхностью воды. Чтобы сделал нормальный человек? Разумеется взял перчатки и выгреб лишнее. Нормальный. Но речь сейчас обо мне. Задумчиво посмотрев на образовавшийся остров, я не нашел ничего умного, чем ершиком затолкать все поглубже. Хорошо хоть не запихнул туда лоток целиком. Расстроившись по поводу того, что ершик грязный и теперь его надо мыть, я нажал на кнопку. То есть даже в этот момент до меня еще не дошло, что я плотно зацементировал сливную трубу и оставил квартиру в бедственном положении. И только когда вода отказалась уходить в недра астраханской канализации, до моего разжиженного мозга дошла глобальность ситуации. Что делает современный человек в подобной ситуации? Ну конечно же, лезет в интернет! Первым советом, который попался мне на тяжком пути сантехника поневоле, был вариант смешать непосредственно в засоренном сортире соду с уксусом. Мол тепловая реакция и все такое пробьют проклятый засор. Это была дурная идея. 10 вечера, охреневший от такого обращения унитаз, плюющийся едкой пеной, шокированный происходящим на подведомственной территории кот. Закончив эксперименты юного химика, я полез мучать гугл дальше. Следующим мудрым советом было вылить ведро горячей воды в эту ненасытную пучину. Все бы ничего. Только пока набиралось ведро горячей воды без моего присмотра, кот немного успокоился и решил испить из невиданного ранее агрегата - большого ведра, которое достается по красным дням календаря (полы моются при помощи ведерка поменьше). Вопли кота (слава Богу не обварившегося) который вылетел из ванной, спасаясь от волны кипяточка, наверное привел в ужас все 12 этажей. В итоге унитаз был временно оставлен в покое и началась эпопея с уборкой ванной и половины коридора. Мерзкая пушистая гадина, поняв, что сильно накосячила, заняла оборону под диваном. Убрав квартирное каспийское море я вернулся к истокам проблемы. Решив сначала убрать ведро от греха подальше, вернулся к шкафу в ванной. И что бы вы думали, мне попалось на глаза? Конечно! Химическая жидкость для прочистки труб от засоров! Все это время мерзкая красная бутыль стояла и ухмылялась, глядя на весь происходящий вокруг цирк. Квартира была спасена через 10 минут, пыл к уборке улетучился еще на стадии соды и уксуса, а кот получил внеплановую порцию паштета за причиненный моральный ущерб.

Носом идет кровь. Не обращаю внимания. Мне хорошо.
В руке сжимаю бумажную упаковку. Она мягкая от пота. Внутри - двенадцать таблеток фена.
Драг-дилер говорит. Я не слушаю.
Достаю пачку купюр. Отсчитываю. Протягиваю.
Драг-дилер волнуется. Выхватывает из руки деньги, отправляет, не глядя, в нагрудный карман.
К лицу пристают серые паутинки дождя.

Топчусь около входа в Клуб. Охранники устроили шмон. Старательно обыскивают каждого посетителя. На прошлой неделе здесь пырнули ножом какую-то девку.
Достаю упаковку. Она окончательно размякла, превратилась в тряпку. С трудом вышелушиваю таблетки. Одна падает.
Запить нечем. Боюсь выйти из очереди, потерять место.
Пять колес фена. Во рту - горький привкус.
Без воды таблетки глотать не могу; жую. Мизинцем провожу по языку. На ногте остается ляп коричневой кашицы.
Очередь смотрит равнодушно. Мало кто приходит в Клуб без дозы. Порцию "льда" можно свободно купить в аптеке. В том же отделе, что и презервативы. Фен, правда, достать сложнее.

Крики. Ругань. Опять у кого-то нашли бритву.
Приход близится. Пока не ураган, но уже бриз.
Руки слегка подрагивают. Достаю еще три колеса. Одно роняю.
С каждым шагом сумасшедшие звуки транскора все ближе и ближе. Кажется, уже чувствую мускусный запах пота.
...Волной накатывает радостная эйфория. Серая паутина обращается в пепел, ее уносит теплый карамельный ветер. Чумной барак преображается. Вокруг меня десятки радостных лиц. Я на празднике жизни.
Встаю на цыпочки, заглядываю в дверной проем. Клубы дыма, матовый блеск стекла, оберегающего от повреждения картину. С портрета взирает улыбающийся Томас Роберт Мальтус.
Очередь движется медленно. "Ну скорее же! Скорее!" - шепчу.
Внезапно гул толпы затихает. Я неловко оборачиваюсь, поскальзываюсь, едва удерживаю равновесие. Из темного переулка медленно выходит человек. Взгляды устремляются на него.
Неуверенно ковыляет. Робко переставляет ноги. В руках держит металлический уголок.
"Взросляк! Заблудился! Куда прет? Бедненький..." - очередь оживает.
В карамельную какофонию вплетается нотка вони. Девушки брезгливо морщатся.
К Взросляку подходит один из охранников. Высокий. Крашенный чубчик весело подпрыгивает. Парень аккуратно разворачивает гостя, вытирает руки о рубашку и возвращается к двери.
Взросляк, шатаясь, уходит.
"Сваливает, ты глянь! Куда, интересно? Шваль!"
Я опять поднимаюсь на цыпочки.
Очередь движется медленно.

В Клубе тепло. И темно. Все так же пахнет карамелью.
Ритм транскора сверлом буравит мозг. Ощущаю необычный прилив сил. Фен заработал на полную мощность.
Тело подчиняется музыке. Я готов танцевать бесконечно долго.
Звук постепенно тихнет. Загораются тусклые голубые лампы. Из темноты выплывают контуры тел и светлые пятна лиц.
Ноги не слушаются, радуются подаренной транскором и феном независимости. Неловко пробираюсь сквозь толпу к свободному столику. Кого-то задеваю. Чувствую ответные толчки.
Я подхожу. Сажусь. Осторожно беру бокал с водой. Делаю глоток. Откидываюсь на спинку стула.
Совершенно не чувствую себя уставшим; энергия фена бурлит, выплескивается через края. Озираюсь по сторонам. Вижу девушку за соседним столиком. Не могу различить лицо, только нечеткие контуры.
Жду несколько минут. Никто не подходит.
"Одна", - решаю. Встаю. Подсаживаюсь рядом.
"Привет, - говорю. - Тебя как-нибудь зовут?"
Ничего особенного. Карие глаза, острый нос. В губе - колечко. Таких девичек здесь - хоть отбавляй.
"Наташа, - отвечает. - Впрочем, просто Таша..."
У нее чуть желтоватые зубы. На фоне белой блузки это хорошо заметно. Даже в голубом полумраке.
"Ты одна?" - спрашиваю.
Таша кивает.
Мне хочется говорить. Под феном даже молчуны превращаются в трепачей.
Рассказываю, что ждал драг-дилера под дождем два часа; о том, как проворонил две таблетки; про блуждающего Взросляка. Таша внимательно слушает. В нужных местах улыбается.
Я не могу остановиться. Фен уже давно оседлал меня. Теперь начал пришпоривать.
Внезапно лампы гаснут. Клуб погружается во тьму. Оживает музыка. Волна транскора захлёстывает столики, окатывает шумовым дождем. Бокалы тихонько звенят.
Фен монотонно бубнит: "Не хочу больше танцевать, не хочу больше танцевать, не хочу больше..." Подчиняюсь. Повторяю вслед за ним: "Таш, какие планы на ночь?" Она внимательно смотрит на меня, отвечает: "Подцепить парня, которому хватит мозгов угостить девушку коксом". Улыбается, демонстрирует свои ровные желтые, похожие на подушечки лимонной жевательной резинки, зубы.
Мне хочется завыть. Почти час угробил на эту желтозубую суку.
"Снаружи тебя ждет дружок? Сливает кокс, да?" - спрашиваю. Таша перестает улыбаться. "Пош-ш-шел, урод", - шипит она.

Танцевать под транскор удается лишь после хорошей дозы. Если ты предварительно не обдолбился, то и десяти минут не протянешь.
В Кислотные Клубы приходят специально для того, чтобы под кайфом оторваться. Если усядешься в уголке зала и станешь с равнодушным видом пить коктейль, то тебя просто не поймут. А тех, кого не понимают, запросто могут вышвырнуть за дверь.
А те, кого ночью выкинули на улицу, частенько попадаются рейдикам.
Не позавидуешь.

Она уже минут сорок сидит в уголке зала и пьет коктейль. Пока вечеринка в разгаре, никто не обращает внимания на тихоню. Но лишь только обдолбившиеся "льдом" софтушники почувствуют приближение отходняка, сразу заинтересуются теми, кто не принимал участия в общем отрыве.
Делаю вторую попытку.
Подхожу к столику тихони, падаю в кресло.
"Салют!" - говорю. Замечаю, что девчонка дрожит.
Я - марионетка, которую держит на веревочках кукловод-фен. Дернет одну ниточку - начинаю плескаться в теплых волнах транскора, потянет за другую - меня тошнит фонтанами бреда.
"Тебя как-нибудь зовут?" - спрашиваю. У фена довольно скудный арсенал вопросов.
"Олеся", - тихо отвечает девочка.
"Почему одна?" - интересуется фен.
Взгляд мой внезапно натыкается на Ташу: желтозубая держит за руку высокого темноволосого парня; идут к выходу.
Олеся неуверенно пожимает плечами.
Фен дергает за веревочку.

Олеся впервые заглянула в Кислотный Клуб. Раньше ходила только на Ночные Девичники.
Сегодня решила, наконец, посетить транскор-вечеринку.
Олесе семнадцать лет, ее Взросляки получают ежемесячно по три тысячи мальтов.
Она рассказала это в редкие паузы, когда фен давал мне чуть передохнуть.
Все остальное время я трепался без умолку.

Танцуй!
Я бултыхаюсь в чане с разноцветной кашей. Каши из людских тел, бесформенных столиков, голубой подливы и карамельной крупы. Кислотный ливень транскора. Ручейки сумасшедшей музыки стекают по стенам. Ботинки танцующих выбивают из луж разноцветные брызги.
...Рев транскора слабеет.
В аморфной кашице образуются сгустки.
Я уже не симбионт огромного организма. Вокруг меня - десятки осиротевших людей. Созревшие плоды, упавшие с материнского древа.
Держу за руку Олесю. Девочка испуганно озирается по сторонам.
"Это..." - начинает она.
"О, да. Это тебе не Ночной Девичник!" - ухмыляюсь я.
Смотрю на часы. Без десяти минут четыре.
"На сегодня - все, - говорю. - Пора уходить. В четыре Клуб закрывается".
Вокруг снуют люди. Те из них, кто принял хардуху, сейчас напоминают Взросляков. Такие же пустые глаза, неуверенные движения. Тяжелые наркотики и транскорный гипноз - адская смесь.
"Обидно, - отвечает Олеся. - Мне понравилось".
Из туалета выходят двое охранников. За руки тащат тело молодого парня. У него алые запястья. На полу остаются кровавые ляпы.
"Ой", - пищит Олеся и закрывает лицо руками.
"Печально, - хмыкаю я. - В следующий раз сильнее шмонать будут. Протащил таки, сукин сын, бритву".

Небо облито побелкой. Светлые разводы уродуют темно-синий монолит.
Люди парами выходят из Клуба. Вокруг охранники, у каждого - резиновая дубинка.
"Почему их так много?" - спрашивает Олеся. Она цепко держит меня за руку. Слегка дрожит.
На остановке стоят машины. Пары рассаживаются по кабинам.
"Рейдиков много", - отвечаю я.
"Кого?" - переспрашивает Олеся.
Внимательно смотрю на нее. Неужели на идиотских Ночных Девичниках никогда не говорили про рейдиков?
"Рейдиков", - повторяю.
Наша очередь. Залезаем в машину, погружаемся в мякоть сидений. Эластичный ремень с щелчком застегиваются у меня на груди. Зажигается зеленый огонек терминала.
"Куда едем?" - спрашиваю у Олеси.
Неужели не догадается?
"Ко мне..." - неуверенно отвечает девушка. Я улыбаюсь.
Олеся вводит адрес. Машина плавно трогается.

Ночной город прячется за черными стеклами электромобиля. На машинах, развозящих людей после вечеринок, всегда двустороннее тонирование. Чтобы не соблазнился кто неоновым блеском реклам конкурентов.
"Рейдики", - шепотом напоминает Олеся.
Черт побери, неужели кто-то может не знать о них?
Фен просыпается и требует от меня подробной лекции.
"Не у всех есть Взросляки, - начинаю. - Многие гибнут, некоторые пропадают, подыхают от болезней..."
Олеся захлебывается кашлем. Я продолжаю: "Если у тебя нет Взросляков, значит, нет и дохода. Остается одно - выходить ночью на улицу, грабить и воровать. Эти засранцы частенько сбиваются в стаи. Орудуют группами по двадцать-тридцать человек, драть их. Частенько пасутся у Клубов, вылавливают одиноких тусовщиков и драг-дилеров".
Электромобиль, конвульсивно дернувшись, останавливается.
"Приехали", - говорю я. Открываю дверку, выпрыгиваю, протягиваю девушке ладонь, помогаю выйти.
Олеся цепляется каблучком за небольшую ступеньку, ойкает.

Прямо напротив входной двери - обязательный портрет Мальтуса. Рядом - небольшой бумажный календарь.
Олеся берет меня за руку.
Идем в зал. Я на секунду останавливаюсь у картины. Перевожу взгляд на глянцевый календарь. Некоторые числа заточены в жирный красный кружок.
"Это что?" - спрашиваю.
"Календарь, - нервно отвечает Олеся. - Пошли

Я – студент истфака МГУ. Вырос в военной семье: отец, дед, прадеды – офицеры. Отслужив срочную и желая доказать свою независимость, поступил в гражданский вуз, однако скоро понял, что карьера ученого меня не прельщает. Захотелось послужить еще годик, чтобы решить окончательно, продолжить мне семейную династию или не стоит. Так осенью 1994 года, уже на IV курсе, взял академотпуск и завербовался на контрактную службу в Российскую армию.
До января 1995 года служил на Урале, в своей родной части. А 10 февраля 1995-го по собственной просьбе был командирован в Чечню.
Пятая война
Прилетели мы в Моздок. Мы – это 23 добровольца-контрактника из Екатеринбурга. Я – старший команды. Направлен на замещение вакантной должности замкомвзвода в одной из рот 276 мсп. Команда состоит в основном из ребят лет 30-40, но одному, самому старшему, – 47. Почти все – с боевым опытом. Главным образом, конечно, «афганцы». Но есть и другие: «абхазцы», «карабахцы», «ошцы». У некоторых это не вторая, а третья, четвертая или даже пятая война.
Мне же – всего 23, я молод и беззаботен, и это моё боевое крещение.
С нами прилетели «спецы» из Асбеста, а также группа офицеров, как и мы, присланных для пополнения 276-го полка. Офицеры скучковались в сторонке. В основном это были «пиджаки»: лейтенанты-срочники, призванные на 2 года после гражданских вузов для замещения должностей командиров взводов, которые до них занимали кадровые офицеры. Можно понять, что именно взводные составили подавляющую долю в потерях среди офицерского состава в боях за Грозный. Бедолаги переминались с ноги на ногу, и у всех было одинаковое выражение в глазах: «Как это я дошёл до жизни такой?..»
Пока они озирались, «спецы» куда-то дружно убыли организованной толпой, а контрактники принялись разгружать «гуманитарку», которой был набит до отказа наш АН-12. Мы передавали по цепочке ящики и складывали их штабелями у трапа. Последним выгрузили готового в стельку немолодого капитана-доктора. Отставник, «афганец», взыграла у него в душе обида за державу, записался добровольцем – воевать Чечню. Доктора бережно уложили на штабель «гуманитарки» и оставили отдыхать.
Через минуту подкатил замызганный «уазик», из него высыпала могучая кучка полковников и подполковников весьма бравого вида. Нас построили, и один из них задвинул речь, из которой мы узнали, что прибыли в Моздок (а мы думали – в Сан-Франциско), в Северную Осетию, и сегодня же первой «вертушкой» нас доставят в Грозный. Также нам сообщили, что Чечня – это зона вооруженного конфликта, где запросто могут убить, и что еще не поздно передумать. Те из коитрактников, кто не уверен, что сделал правильный выбор, пусть лучше прямо сейчас выйдут из строя, и они будут немедленно, этим же «бортом», доставлены обратно в Екатеринбург, где смогут подать рапорта об увольнении, и т.д. и т.п.
Естественно, строй даже не шелохнулся. Не для того мы столько дней через все бюрократические преграды сюда прорывались, чтобы спектакль устраивать. Да и грех нам, волкам стреляным, псам войны, за спинами 18-летних срочников дома отсиживаться.
11:47:15
Чечню надо как следует наказать, чтобы другим неповадно было. И нам не терпится этим заняться.
Из строя вдруг бухнула разнузданная реплика: «На х... надо! Нам и здесь за...!»
Бравый полковник ничуть не рассердился, а отечески нам заулыбался. Он рассказал, что 276-му здорово досталось (потери свыше четверти личного состава), но что это замечательный – лучший в группировке! – полк, разведрота которого брала дудаевский дворец...
Надо ли говорить, что ни в этот день, ни на следующий мы в свою часть так и не попали.
Первые трупы
... И снилось мне, что опять летим это мы на Ан-12, иллюминаторы все разбиты и по салону разносится холодная мокрая дрянь со снегом, набивается в глаза, в уши, за шиворот.
Выбивая зубами марш, я проснулся и вспомнил, что лежу на расстеленной на бетонном полу плащ-палатке в гигантском, продуваемом всеми ветрами ангаре без окон и дверей. Крыша ангара похожа на шахматное поле, сквозь белые клетки которого прямо на рожу мне сыплется та самая мокрая дрянь со снегом. Горло болит, голова болит, нос не дышит, глаза слезятся... Простудился чудо-богатырь.
Кряхтя и превозмогая немочь, лезу в вещмешок. Сожрал сразу две таблетки – аспирина и бисептола, – отхлебнул из фляги ледяной водки и, откинувшись на спину, замер, тяжело дыша... Отдохнув немного, причастился еще раз, закурил и принялся обозревать вверенные мне войска.
Братва в муках пробуждалась, ворча и громыхая под сводами стылого ангара сердитым матом. Быстро развели костер и сварили в большом ведре суп из сухпая.
Позавтракав, я отправился на поиски диспетчера: узнать, как там у них насчет обещанного «борта» на Грозный. Диспетчер отыскался без труда, однако выяснилось, что «борта» пока не предвидится. Может быть, вечером, а может, и завтра... «Куда вы, собственно, так торопитесь, молодой человек?»
Я отправился «домой» в ангар. Подходя, увидел, что мои бойцы разгружают огромный вертолет с «грузом-200».
Не знаю, кто придумал красивую сказку о «цинковых гробах». Убитые были завернуты в шинели, плащ-палатки, одеяла и просто куски брезента. Многие изуродованы ужасно, а некоторые – как будто уснули. Это были первые увиденные мною трупы, и меня слегка затрясло.
Мои контрактники укладывали тела в КамАЗ и спорили, полетят они на этом вертолете или на другом, который стоял на соседнем пятачке и из которого вылезали какие-то русские бабушки и дедушки – беженцы. Последним вылез худющий солдатик в грязной шинели и с рукой на перевязи. Он глядел вокруг безумными глазами и, кажется, не верил своему спасению.
Раз сегодня мы никуда не летим, отправляемся в гости к вертолетчикам, пригласившим нас «на четыреста капель». Этой ночью один из экипажей сбили над перевалом, и еще неизвестно, кто выжил. По этому случаю летуны были ужасно злы и желали нам поскорее добраться до чеченцев, чтобы вырезать их всех до единого и поголовно: и мирных и немирных. Главное – мы договорились, что завтра утром они организуют нам «борт».
Нас не дождались
«Борт» оказался таким крохотным, что мы все едва смогли в нем поместиться. И все-таки мы залезли в него, и через полчаса я уже представлял пополнение командиру полка полковнику Сергею Бунину.
«Взвод! Смирно! Равнение на середину!» – безупречным строевым шагом (учили!) подлетаю к полковнику и докладываю. Полковник – плотный сорокалетний человек с усталым лицом и в простом танкаче без знаков различия. «Не кричи, пожалуйста...» – поморщился, протягивая руку. Поздоровались. «Разрешите дать команду «Вольно»?» – растерянно пробормотал я. «Да», – махнул рукой командир. Строй сам собой распался, люди обступили его полукругом, и комполка стал говорить: хорошо, мол, что приехали, молодцы, сейчас вас накормят и распределят по ротам. Грозный уже практически взят, позавчера полк был выведен из города, и сейчас КПП – в Северном, а батальоны – в горах к северо-западу от аэропорта, на Терском хребте.
Что ж, не успели. Грозный уже взят, и сделали это те самые 18-летние оболтусы, которым мы приехали помогать. Теперь, по словам полковника, нас ждали
Аргун, Гудермес, и Шали, и горы на юге Чечни.
Со взятием Грозного закончилась война открытая, позиционная и началась война подлая, хитрая, партизанская и диверсионная. Если в Грозном брали русским упрямством и отвагой, то в «зеленках» и в горах потребовалась хитрость плюс еще раз хитрость. Позже многие солдаты, пережившие новогодний штурм Грозного, признавали, что, несмотря на ужасные потери, воевать там было проще.
Первый бой
Спустившись 18 февраля в долину между хребтом и северными окрестностями города, мы рассыпались блокпостами по всем этим «зеленкам», представлявшим собой лабиринты арыков, лесополос, виноградников, садов, личных дачных участков со множеством одно- и двухэтажных строений. Если на перевале мы утопали в снегу, то, спустившись в долину, попали в лето.
Группировка духов вырвалась из кольца внутренних войск в Грозном, и часть из них растворилась в этом районе: отдохнуть, отожраться-отоспаться и разбежаться по домам, чтобы затем вновь сформироваться во множество мелких мобильных банд. «Е...ть конкретно, все, что шевелится!» – таков был инструктаж, который наш ротный дал перед выступлением.
Наша 8-я рота тремя блокпостами повзводно оседлала на перекрестках одну из дорог, ведущих в аэропорт Северный. Интервал между взводами – 1,5-2 километра. С трех сторон вплотную – сплошная стена «зеленки». На моем блоке с одной стороны – виноградники, с другой – дачные садовые участки. Эту «зеленку» мы немедленно, до наступления темноты, бросились минировать ручными гранатами и «сигналками» на растяжках. Нарыли окопов, щель на случай минометного обстрела, закопали БМП в капониры, расставили пулеметы на близлежащих крышах. В общем, приготовились к ночи.
Мы поселились в маленьком домике у чеченца по имени Рамзай. Парень он вполне приличный. Каждый день уезжал в деревню: видимо, рассказать братьям-моджахедам о результатах их ночных дел. В деревне у него второй дом и скотина. Он нам привозит свежие лепешки, молоко, чай, сахар, соль, воду и прочее. За это мы его терпим, хотя стараемся при нем ни о чем серьезном не разговаривать. Он также соблюдает «субординацию», стараясь не мозолить лишний раз глаза и не нарываться на неприятности.
По местным понятиям Рамзай бедный: два дома, три лошади, две коровы, маленькая отара овец. Семьи у него нет. Где-то есть брат, но где он сейчас – неизвестно: где-нибудь воюет, наверное, против русских.
Однажды приехал особист из полка и отвез Рамзая в «фильтр». Там его всю ночь били омоновцы, а наутро за ним поехал наш ротный. Забрал: сказал, что это «хороший чечен». Наш доктор его потом лечил...
Снайпер
Первой же ночью нам нанесли визит.
С вечера и всю ночь нас периодически слегка обстреливали из виноградников. Бойцы вяло огрызались. Тем временем с противоположной стороны – со стороны дачных участков – к нам, не торопясь, без лишнего шума и дурацкой пальбы, обходя или снимая наши растяжки, незаметно продвигалась группа. Исследуя на следующий день о

У Володи не было рации, не было никаких новых "прибамбасов" в виде сухого спирта, питьевых трубочек и прочего барахла. Не было даже разгрузки, бронежилет он не взял сам. У Володи был только старый дедовский охотничий карабин с трофейной немецкой оптикой, 30 патронов, фляга с водой и печенье в кармане ватника. Да была шапка-ушанка облезлая. Сапоги, правда, были хорошие, он после прошлогоднего промысла купил их на ярмарке в Якутске, прямо на сплаве у Лены у каких-то заезжих торгашей.
Вот так он и воевал уже третий день. Промысловик-соболятник, 18-летний якут из дальнего оленьего стойбища. Надо было так случиться, что пришёл в Якутск за солью и патронами, случайно увидел в столовой по телевизору груды трупов Российских солдат на улицах Грозного, дымящиеся танки и какие-то слова о "снайперах Дудаева". Врезалось Володе это в голову, да так сильно, что вернулся охотник на стойбище, забрал свои заработанные деньги, продал и намытое золотишко. Взял дедовскую винтовку и все патроны, засунул за пазуху иконку Николая-угодника и поехал воевать якут за Российское дело.
О том, как ехал, лучше не вспоминать, о том, как три раза сидел в КПЗ, как много раз отбирали винтовку. Но, всё-таки через месяц якут Володя прибыл в Грозный.
Слышал Володя только об одном исправно воюющем в Чечне генерале, его и стал искать в февральской распутице. Наконец, якуту повезло, и он добрался до штаба генерала Рохлина.

Единственным документом помимо паспорта была у него рукописная справка военкома о том, что Владимир Колотов, охотник-промысловик по профессии, направляется на войну, с подписью военкома. Бумажка, которая поистрепалась в дороге, уже не раз спасала ему жизнь.
Рохлин, удивлённый тем, что кто-то прибыл на войну по собственному желанию, велел пропустить якута к себе.
Володя, щурясь на мигающие от генератора тусклые лампочки, отчего его раскосые глаза еще больше расплылись, по-медвежьи, боком зашел в подвал старого здания, в котором разместился временно штаб генерала.
– Извини, пожалуйста, вы и есть тот генерал Рохля? – уважительно спросил Володя.
– Да, я Рохлин, – ответил уставший генерал, пытливо всматривавшийся в человека маленького роста, одетого в протёртый ватник, с рюкзаком и винтовкой за спиной.
– Чаю хотите, охотник?
– Благодарствуйте, товарищ генерал. Горячего уже три дня не пил. Не откажусь.
Володя достал из рюкзака свою железную кружку и протянул ее генералу. Рохлин сам налил ему чаю до краев.
– Мне сказали, что вы прибыли на войну самостоятельно. С какой целью, Колотов?
– Видел я по телевизору, как чеченцы наших из снайперских валят. Не могу терпеть это, товарищ генерал. Стыдно, однако. Вот и приехал, чтобы их валить. Денег не надо, ничего не надо. Я, товарищ генерал Рохля, буду сам по ночам на охоту уходить. Пусть мне место покажут, куда патроны и еду будут класть, а остальное я сам делать буду. Устану – через недельку приду, отосплюсь в тепле денёк и снова пойду. Рации и всего такого не надо... тяжело это.
Удивлённый Рохлин закивал головой.
– Возьми, Володя, хоть новую СВДэшку. Дайте ему винтовку!
– Не надо, товарищ генерал, я со своей косой в поле выхожу. Только патронов дайте, у меня сейчас всего-то 30 осталось...

Так Володя начал свою войну, снайперскую.
Он отоспался сутки в штабных кунгах, несмотря на минные обстрелы и жуткую пальбу артиллерии. Взял патроны, еду, воду и ушел на первую "охоту". В штабе о нём забыли. Только разведка каждые три дня исправно приносила патроны, еду и, главное, воду в условленное место. Каждый раз убеждалась, что посылка исчезла.

Первым о Володе вспомнил на заседании штаба радист-"перехватчик".
– Лев Яковлевич, у "чехов" паника в радиоэфире. Говорят, что у русских, то есть у нас, появился некий чёрный снайпер, который работает по ночам, смело ходит по их территории и валит безбожно их личный состав. Масхадов даже назначил 30 тысяч долларов за его голову. Почерк у него такой – бьёт этот молодец чеченцев аккурат в глаз. Почему только в глаз – пёс его

знает...
И тут штабные вспомнили про якута Володю.
– Еду и патроны из тайника берёт регулярно, – доложил начальник разведки.
– А так мы с ним ни словом не перекинулись, даже и не видели ни разу. Ну, как он от вас тогда ушёл на ту сторону...

Так, или иначе, в сводке отметили, что наши снайпера их снайперам тоже прикурить дают. Потому что Володина работа давала такие результаты – от 16 до 30 человек укладывал промысловик выстрелом в глаз.
Чеченцы раскусили, что у федералов появился на площади Минутка промысловик-охотник. А так, как на этой площади и происходили основные события тех страшных дней, то и изловить снайпера вышел целый отряд чеченских добровольцев.

Тогда, в феврале 95-го, на Минутке, благодаря хитрому замыслу Рохлина, наши войска уже перемололи почти на три четверти личного состава т.н."абхазский" батальон Шамиля Басаева. Немалую роль сыграл здесь и карабин якута Володи. Басаев обещал золотую чеченскую звезду тому, кто принесет труп русского снайпера. Но ночи проходили в безуспешных поисках. Пятеро добровольцев ходили по передовой в поисках "лежанок" Володи, ставили растяжки везде, где он мог появиться в прямой видимости своих позиций. Однако, это было такое время, когда группы и с одной и с другой стороны прорывали оборону противника и глубоко вклинивались в её территорию. Иногда так глубоко, что уже не оставалось никаких шансов вырваться к своим. Но Володя спал днём под крышами и в подвалах домов. Трупы чеченцев – ночную "работу" снайпера – хоронили на следующий день.

Тогда, устав терять еженощно по 20 человек, Басаев вызвал из резервов в горах мастера воего дела, учителя из лагеря по подготовке юных стрелков, снайпера-араба Абубакара. Володя и Абубакар не могли не встретиться в ночном бою, таковы уж законы снайперской войны.
И они встретились через две недели. Точнее, Абубакар зацепил Володю из буровской винтовки. Мощная пуля, убивавшая когда-то в Афганистане советских десантников навылет на расстоянии в полтора километра, прошила ватник и слегка зацепила руку, чуть пониже плеча. Володя, ощутив прилив горячей волны сочащейся крови, понял, что наконец-то началась охота и на него.
Здания на противоположной стороне площади, а точнее их развалины, сливались в Володиной оптике в единую линию. «Что же блескануло, оптика?», – думал охотник, а он знал случаи, когда соболь видел сверкнувший на солнце прицел и уходил восвояси. Место, которое он выбрал, располагалось под крышей пятиэтажного жилого дома. Снайперы всегда любят находиться наверху, чтобы всё видеть. А лежал он под крышей – под листом старой жести не мочил мокрый снежный дождичек, который то шёл, то переставал.

Абубакар выследил Володю лишь на пятую ночь – выследил по штанам. Дело в том, что у якута штаны были обычные, ватные. Это американский камуфляж, который зачастую носили чеченцы, пропитывался специальным составом, в нём форма была неотчётливо видима в приборах ночного видения, а отечественная форма светилась ярким салатовым светом. Так Абубакар и "вычислил" якута в мощную ночную оптику своего "Бура", сделанного на заказ английскими оружейниками ещё в 70-х.
Одной пули было достаточно, Володя выкатился из-под крыши и больно упал спиной на ступеньки лестницы. "Главное, винтовку не разбил", – подумал снайпер.
– Ну, значит, дуэль, да, господин чеченский снайпер! – сказал себе мысленно без эмоций якут.
Володя специально прекратил кромсать "чеченские порядки". Аккуратный рядок 200-х с его снайперским "автографом" на глазу прекратился. "Пусть поверят, что я убит", – решил Володя.
Сам же только и делал, что высматривал, откуда же до него добрался вражеский снайпер.
Через двое суток, уже днём, он нашел "лежанку" Абубакара. Он так же лежал под крышей, под полусогнутым кровельным листом на другой стороне площади. Володя бы и не заметил его, если бы арабского снайпера не выдала дурная привычка, – он покуривал анашу. Раз в два часа Володя улавливал в оптику лёгкую синеватую дымку, поднимавшуюся над кровельным листом и сразу уносимую ветром.
"Вот
я и нашёл тебя, абрек! Без наркоты не можешь! Хорошо...", – думал с торжеством якутский охотник, он не знал, что имеет дело с арабским снайпером, прошедшим и Абхазию и Карабах. Но убивать его просто так, прострелив кровельный лист, Володя не хотел. У снайперов так не водилось, а у охотников на пушнину — и подавно.
– Ну ладно, куришь ты лёжа, но в туалет придётся тебе встать, – хладнокровно решил Володя и стал ждать.

Только через три дня он вычислил, что Абубакар выползает из-под листа в правую сторону, а не в левую, быстро делает дело и возвращается на "лежанку". Чтобы "достать" врага Володе пришлось ночью поменять свою позицию. Он не мог ничего сделать заново, ведь любой новый кровельный лист сразу же выдаст его новое местоположение. Но Володя нашёл два поваленных бревна от стропил с куском жести чуть правее, метрах в пятидесяти от своей точки. Место было прекрасное для стрельбы, но уж очень неудобное для "лежанки". Ещё два дня Володя высматривал снайпера, но он не показывался. Володя уже решил, что противник ушёл насовсем, когда на следующее утро вдруг увидел, что он "открылся". Три секунды на прицеливание с лёгким выдохом, и пуля пошла в цель. Абубакар был сражён наповал в правый глаз. Он почему-то, против удара пули, упал с крыши плашмя на улицу. Большое жирное пятно крови растекалось по грязи на площади дудаевского дворца, где и был сражён наповал одной пулей охотника арабский снайпер.
"Ну вот, я тебя и достал", – подумал Володя без какой-либо восторженности или радости. Он понял, что должен продолжить свой бой, показав характерный почерк. Доказать тем самым, что жив, и что противник не убил его несколько дней назад.
Володя всматривался в оптику в неподвижное тело сражённого противника. Рядом он увидел и "Бур", который, он так и не распознал, так как таких винтовок ранее не видел. Одним словом, охотник из глухой тайги!

И вот тут он удивился: чеченцы стали выползать на открытое место, чтобы забрать тело снайпера. Володя прицелился. Вышли тро