Интересный рассказ знакомого. Надеюсь Вам понравится
«Флюрка»
Моня Рикун
На педсовете сказали, что до первого сентября нужно принести флюорографию и справку из психоневрологического диспансера, иначе не допустят к урокам. Флюрка казалась сравнительно меньшим злом, но благородные люди не ищут легких путей, так что я решил переться к психиатру. Вечером созвонился с учителем биологии Денисом, сообщил о решениях педсовета, который он по старой привычке проигнорировал, и предложил штурмовать диспансер вместе.
У Дениса дома в мире и согласии живут несколько тысяч мух, отловленных в разных регионах Украины. Поведение насекомых является предметом его исследования на протяжении многих лет. Решение взять Дениса в диспансер было стратегическим – на его фоне я мог показаться относительно адекватным.
В регистратуре нас с подозрением осмотрела пожилая особа.
– Извините, – виновато начал Денис, – в каком кабинете можно получить справку у психиатра?
– А вы кто? – прищурившись, спросила она и наклонилась вперед, рискуя врезаться в стекло.
– Я педагог.
– Ах, педагоги! – воскликнула особа и сразу расцвела. – Учителя! Как же я могу не помочь учителям?! Первый этаж, направо по коридору, кабинет сто восемь.
Мы поблагодарили и направились по заданному курсу. В сто восьмой не было очереди, – это всегда дурной знак. Мы сели на ветхие стулья, чтобы собраться с духом. Сверху на нас глазели тусклые казенные лампочки. Из кабинета вышел парень с Кипеловым на футболке и шевелюрой, как у Кипелова. Он коротко выдохнул и зашагал по коридору, выразительно бросив: «Сука!».
Мы с коллегой тревожно переглянулись.
– Давай ты первый, – попросил Денис.
Я открыл дверь и сразу понял, что воодушевления по поводу моей славной профессии здесь не будет. Высохшая врачиха сидела за столом, укутавшись в белый халат. На вид ей было под девяносто, казалось, смерть о ней забыла.
– Паспорт и военный билет, – проскрипела врачиха.
– Простите, у меня только пас…
– Паспорт и военный билет! – перебила она.
Продолжать диалог не было смысла. Я поклонился и закрыл дверь.
– А как хорошо, что я не заходил, – радовался Денис, когда мы брели в сторону вокзала под нарастающий гул транспорта, – у меня и паспорта с собой нет. А что у тебя с военным?
– Не знаю, я его никогда не видел.
– А мой просрочен! – подбодрил Денис и похлопал меня по плечу.
В военкомат не хотелось. Ждать, пока врачиха умрет, и ее место займет кто-то сговорчивей, не было времени. Оставалось надеяться только на флюрку. Я попрощался с Денисом и вскоре оказался в консервной банке на колесах, где под соусом из пота и ненависти мариновались человекоподобные. Позже половину содержимого банки съел Привоз, стало свободней.
«Ничего удивительного, что мы не получили справку у психиатра, – думал я, рассматривая в окно прохожих, – Денис пишет диссертацию, я – стихи… разве мы нормальные?».
В узком коридоре поликлиники теснилось человек пятьдесят, всем на флюорографию. Увидев эту толпу, я приободрился – здесь никаких эксцессов не произойдет, хоть одну справку я добуду. Это лишь вопрос времени, очень долгого времени, но что-то, все же, лучше, чем ничего.
Студенты весело галдели на ломаном укро-русском и мяли в руках одинаковые клочки бумаги.
«Без билета в кино не пускают», – догадался я и пошел на второй этаж.
Билетерша сидела в своей коморке, вперив стеклянный взгляд в окошко. Над окошком было написано: «Добровольные пожертвования в пользу поликлиники».
– Мне на флюорографию, – обратился я к билетерше.
– Пять гривен!
Я просунул банкноту, получил бумажку и спустился вниз по лестнице, чувствуя, что легко отделался.
Пока я ходил за билетом, очередь увеличилась. Самые удачливые теперь прижимались к стенам. Другие находили опору в чьих-то спинах. Атмосфера располагала к знакомствам. Парень в зеленой кепке, за которым я занял место, оказался большим поклонником утки с яблоками. Кулинарные мечтания заняли нас минут на десять, но потом полностью себя исчерпали, и я решил продвинуться вперед, чтобы поговорить еще с кем-нибудь. Ближе к кабинету флюиды азарта, риска и опасности сгущались. Дверь иногда открывалась, и строгие бабушки, тщательно выбирая кандидатов, запускали в святую святых несколько человек.
В молодежную гармонию очереди не вписывались две персоны. Они были старше остальных и вели себя наглее. Та, что пониже, имела длинный нос. Монополию носа на право считаться причиной ее уродства оспаривал отвислый живот, на нижнюю складку которого не хватило кофты. Вторая, в угоду законам жанра, была долговязой и худощавой. Возвышаясь над студенчеством, она то и дело сверкала маленькими глазками в поисках тех, кого можно облапошить.
– Мы педагоги, – заявила носатая, – нам нужно уступать!
И как я сразу не догадался? А говорят еще, что рыбак рыбака видит издалека. Это же коллеги… вот только рыбу мы ловим совершенно разную.
Какое-то время я скитался в постоянно меняющемся лабиринте из человеческих тел. К юго-востоку от заветной двери мне удалось обзавестись знакомством с двумя футболистами, которые охотно выделили мне участок стены. Облокотившись о стенд, посвященный педикулезу, я ушел в себя.
Прошел час, а после него еще один. Пружина времени вытянулась. Я вспомнил детство – таракана на блинчике с творогом, каштаны в полиэтиленовом кульке и опадающую осеннюю листву, которая раздала столько щедрых обещаний, а потом начисто о них забыла. Моя школа. Исписанный красным дневник, фиолетовые от чернил щеки, фигурное катание на вымытом паркете. Поцелуй... робкий, детский, в щечку…
Я опомнился. Казалось, вши со стенда переползли мне на голову. Их ничем не вытравить. Да и нужно ли?
Футболисты пропали – наверное, ушли играть. Теперь надо мной нависал двухметровый колосс. Он застенчиво давил прыщи на подбородке.
Поймав мой взгляд, колосс неожиданно признался:
– Я боюсь, что не влезу в аппарат.
– Не думай о шкуре не убитого медведя, – посоветовал я, – доберешься, там посмотришь.
Колосс улыбнулся, и его глиняные ноги стали немного прочней.
Когда стоишь в очереди, то всегда с завистью поглядываешь на тех, кто ближе к цели. Однако в какой-то момент начинаешь замечать, что так же поглядывают на тебя. Не знаю, когда именно я перебрался в группу лидеров, но теперь в коридоре было не меньше ста человек, и я определенно входил в ТОП 20.
Поведение людей становилось все более естественным. Рыжий меломан в наушниках энергично мотал головой. Две девушки заливисто смеялись, пародируя его движения.
Носатая и долговязая уже открыто грубили окружающим. Причем выходило, что ни одного ругательного слова они не произносят, но в целом получается очень обидно. Профессионализм не пропьешь.
Бабушки продолжали запускать избранных в кабинет. Распрощавшись с очередной делегацией, они вдруг вышли сами, заперли дверь и удалились в неизвестном направлении. Толпа затихла в беспокойстве, провожая их взглядами. Группа аутсайдеров рванулась к двери. Передовики сплотились и закрыли им проход. Топ двадцатка упорно пыталась восстановить правильную последовательность. Начались словесные перепалки. Толстяк в полосатом свитере нечаянно толкнул другого толстяка, что привело к выяснениям, кто есть кто по жизни. А парень с богатой флорой на лице и белокурая девушка в квадратных черных очках плевать хотели на этот кавардак и беспечно целовались, являя пример вечных и несокрушимых ценностей.
Носатая и долговязая воспользовались неразберихой и, уже не выбирая выражений, обругали впереди стоящих:
– Молодежь бездарная нынче! – скривилась носатая.
– Маргиналы, – зашипела долговязая.
– Мы здесь дольше всех стоим, мы заходим следующие!
– Извините, вы за мной занимали, – выдвинулся студент с густыми бровями, – а я за этими шестью девушками.
– Какой факультет?! – заорала носатая. – Номер группы, быстро!
Студент поспешил скрыться. Носатая собралась преследовать его по горячим следам.
– Не нужно, – остановила долговязая, я его запомнила. Будет сессия – разберемся.
Я захотел напхать этим двум церберам, чтобы реабилитировать в глазах прогрессивного студенчества священное слово «Учитель», но, как всегда, струсил. К тому же бабушки вскоре вернулись, и обстановка разрядилась.
Через полчаса я занял почетное девятое место в списке счастливчиков. Первая четверка обсуждала «четкий пивас» города Львова, вторая – граничащую с благотворительностью безотказность некой Катюхи. Ораторы из Одесской области сыпали смачными эпитетами. При всем отвращении к царящей в обществе деградации, я чувствовал симпатию к этим ребятам. В узком коридоре нас роднила общая благородная миссия – сделать в обозримом будущем флюорографию.
Вышедших их кабинета трех студенток стали поздравлять. Первая четверка скрылась за дверью. Я мысленно пожелал им счастья. Церберы как-то поникли, и вдруг стали с кислыми минами продвигаться сквозь очередь назад, к выходу из коридора.
И тут… восторженная толпа разразилась аплодисментами. Я хлопал громче всех, ибо это было прекрасно! Сладкий привкус приближающейся свободы витал в воздухе вместе с ощущением уже наступивших равенства и братства. Оказывается, в достижении абсолюта можно обойтись без гильотины. Без крови. Без революций!
Колонна из четверых вернулась к нам. Победители! Я мысленно водрузил на их головы лавровые венки. Вторая четверка скрылась за дверью, и стоя перед этим выкрашенным куском дерева, упираясь в него носом, чувствуя спиной давление народных масс, я ощутил горечь неизбежного конца. Как жаль, что все заканчивается. Я никогда не узнаю имен тех, кому отдал три часа своей жизни. Все мы вернемся в мир ничуть не изменившимися, затравленными и зашитыми.
Однако шоу должно продолжаться, и оно продолжится! Жизнь убогой синей точки, затерявшейся в глубинах галактики, прямо сейчас вплетается в прозрачную ткань вечности. За нами придут другие, они будут теребить и комкать клочок бумаги, извещающий о факте принудиловки, говорить, шутить, смеяться, мотать головой, и все повторится.
– Заходи, давай, уснул что ли?! – рявкнула старушка.
И я вошел.
Моня Рикун
На педсовете сказали, что до первого сентября нужно принести флюорографию и справку из психоневрологического диспансера, иначе не допустят к урокам. Флюрка казалась сравнительно меньшим злом, но благородные люди не ищут легких путей, так что я решил переться к психиатру. Вечером созвонился с учителем биологии Денисом, сообщил о решениях педсовета, который он по старой привычке проигнорировал, и предложил штурмовать диспансер вместе.
У Дениса дома в мире и согласии живут несколько тысяч мух, отловленных в разных регионах Украины. Поведение насекомых является предметом его исследования на протяжении многих лет. Решение взять Дениса в диспансер было стратегическим – на его фоне я мог показаться относительно адекватным.
В регистратуре нас с подозрением осмотрела пожилая особа.
– Извините, – виновато начал Денис, – в каком кабинете можно получить справку у психиатра?
– А вы кто? – прищурившись, спросила она и наклонилась вперед, рискуя врезаться в стекло.
– Я педагог.
– Ах, педагоги! – воскликнула особа и сразу расцвела. – Учителя! Как же я могу не помочь учителям?! Первый этаж, направо по коридору, кабинет сто восемь.
Мы поблагодарили и направились по заданному курсу. В сто восьмой не было очереди, – это всегда дурной знак. Мы сели на ветхие стулья, чтобы собраться с духом. Сверху на нас глазели тусклые казенные лампочки. Из кабинета вышел парень с Кипеловым на футболке и шевелюрой, как у Кипелова. Он коротко выдохнул и зашагал по коридору, выразительно бросив: «Сука!».
Мы с коллегой тревожно переглянулись.
– Давай ты первый, – попросил Денис.
Я открыл дверь и сразу понял, что воодушевления по поводу моей славной профессии здесь не будет. Высохшая врачиха сидела за столом, укутавшись в белый халат. На вид ей было под девяносто, казалось, смерть о ней забыла.
– Паспорт и военный билет, – проскрипела врачиха.
– Простите, у меня только пас…
– Паспорт и военный билет! – перебила она.
Продолжать диалог не было смысла. Я поклонился и закрыл дверь.
– А как хорошо, что я не заходил, – радовался Денис, когда мы брели в сторону вокзала под нарастающий гул транспорта, – у меня и паспорта с собой нет. А что у тебя с военным?
– Не знаю, я его никогда не видел.
– А мой просрочен! – подбодрил Денис и похлопал меня по плечу.
В военкомат не хотелось. Ждать, пока врачиха умрет, и ее место займет кто-то сговорчивей, не было времени. Оставалось надеяться только на флюрку. Я попрощался с Денисом и вскоре оказался в консервной банке на колесах, где под соусом из пота и ненависти мариновались человекоподобные. Позже половину содержимого банки съел Привоз, стало свободней.
«Ничего удивительного, что мы не получили справку у психиатра, – думал я, рассматривая в окно прохожих, – Денис пишет диссертацию, я – стихи… разве мы нормальные?».
В узком коридоре поликлиники теснилось человек пятьдесят, всем на флюорографию. Увидев эту толпу, я приободрился – здесь никаких эксцессов не произойдет, хоть одну справку я добуду. Это лишь вопрос времени, очень долгого времени, но что-то, все же, лучше, чем ничего.
Студенты весело галдели на ломаном укро-русском и мяли в руках одинаковые клочки бумаги.
«Без билета в кино не пускают», – догадался я и пошел на второй этаж.
Билетерша сидела в своей коморке, вперив стеклянный взгляд в окошко. Над окошком было написано: «Добровольные пожертвования в пользу поликлиники».
– Мне на флюорографию, – обратился я к билетерше.
– Пять гривен!
Я просунул банкноту, получил бумажку и спустился вниз по лестнице, чувствуя, что легко отделался.
Пока я ходил за билетом, очередь увеличилась. Самые удачливые теперь прижимались к стенам. Другие находили опору в чьих-то спинах. Атмосфера располагала к знакомствам. Парень в зеленой кепке, за которым я занял место, оказался большим поклонником утки с яблоками. Кулинарные мечтания заняли нас минут на десять, но потом полностью себя исчерпали, и я решил продвинуться вперед, чтобы поговорить еще с кем-нибудь. Ближе к кабинету флюиды азарта, риска и опасности сгущались. Дверь иногда открывалась, и строгие бабушки, тщательно выбирая кандидатов, запускали в святую святых несколько человек.
В молодежную гармонию очереди не вписывались две персоны. Они были старше остальных и вели себя наглее. Та, что пониже, имела длинный нос. Монополию носа на право считаться причиной ее уродства оспаривал отвислый живот, на нижнюю складку которого не хватило кофты. Вторая, в угоду законам жанра, была долговязой и худощавой. Возвышаясь над студенчеством, она то и дело сверкала маленькими глазками в поисках тех, кого можно облапошить.
– Мы педагоги, – заявила носатая, – нам нужно уступать!
И как я сразу не догадался? А говорят еще, что рыбак рыбака видит издалека. Это же коллеги… вот только рыбу мы ловим совершенно разную.
Какое-то время я скитался в постоянно меняющемся лабиринте из человеческих тел. К юго-востоку от заветной двери мне удалось обзавестись знакомством с двумя футболистами, которые охотно выделили мне участок стены. Облокотившись о стенд, посвященный педикулезу, я ушел в себя.
Прошел час, а после него еще один. Пружина времени вытянулась. Я вспомнил детство – таракана на блинчике с творогом, каштаны в полиэтиленовом кульке и опадающую осеннюю листву, которая раздала столько щедрых обещаний, а потом начисто о них забыла. Моя школа. Исписанный красным дневник, фиолетовые от чернил щеки, фигурное катание на вымытом паркете. Поцелуй... робкий, детский, в щечку…
Я опомнился. Казалось, вши со стенда переползли мне на голову. Их ничем не вытравить. Да и нужно ли?
Футболисты пропали – наверное, ушли играть. Теперь надо мной нависал двухметровый колосс. Он застенчиво давил прыщи на подбородке.
Поймав мой взгляд, колосс неожиданно признался:
– Я боюсь, что не влезу в аппарат.
– Не думай о шкуре не убитого медведя, – посоветовал я, – доберешься, там посмотришь.
Колосс улыбнулся, и его глиняные ноги стали немного прочней.
Когда стоишь в очереди, то всегда с завистью поглядываешь на тех, кто ближе к цели. Однако в какой-то момент начинаешь замечать, что так же поглядывают на тебя. Не знаю, когда именно я перебрался в группу лидеров, но теперь в коридоре было не меньше ста человек, и я определенно входил в ТОП 20.
Поведение людей становилось все более естественным. Рыжий меломан в наушниках энергично мотал головой. Две девушки заливисто смеялись, пародируя его движения.
Носатая и долговязая уже открыто грубили окружающим. Причем выходило, что ни одного ругательного слова они не произносят, но в целом получается очень обидно. Профессионализм не пропьешь.
Бабушки продолжали запускать избранных в кабинет. Распрощавшись с очередной делегацией, они вдруг вышли сами, заперли дверь и удалились в неизвестном направлении. Толпа затихла в беспокойстве, провожая их взглядами. Группа аутсайдеров рванулась к двери. Передовики сплотились и закрыли им проход. Топ двадцатка упорно пыталась восстановить правильную последовательность. Начались словесные перепалки. Толстяк в полосатом свитере нечаянно толкнул другого толстяка, что привело к выяснениям, кто есть кто по жизни. А парень с богатой флорой на лице и белокурая девушка в квадратных черных очках плевать хотели на этот кавардак и беспечно целовались, являя пример вечных и несокрушимых ценностей.
Носатая и долговязая воспользовались неразберихой и, уже не выбирая выражений, обругали впереди стоящих:
– Молодежь бездарная нынче! – скривилась носатая.
– Маргиналы, – зашипела долговязая.
– Мы здесь дольше всех стоим, мы заходим следующие!
– Извините, вы за мной занимали, – выдвинулся студент с густыми бровями, – а я за этими шестью девушками.
– Какой факультет?! – заорала носатая. – Номер группы, быстро!
Студент поспешил скрыться. Носатая собралась преследовать его по горячим следам.
– Не нужно, – остановила долговязая, я его запомнила. Будет сессия – разберемся.
Я захотел напхать этим двум церберам, чтобы реабилитировать в глазах прогрессивного студенчества священное слово «Учитель», но, как всегда, струсил. К тому же бабушки вскоре вернулись, и обстановка разрядилась.
Через полчаса я занял почетное девятое место в списке счастливчиков. Первая четверка обсуждала «четкий пивас» города Львова, вторая – граничащую с благотворительностью безотказность некой Катюхи. Ораторы из Одесской области сыпали смачными эпитетами. При всем отвращении к царящей в обществе деградации, я чувствовал симпатию к этим ребятам. В узком коридоре нас роднила общая благородная миссия – сделать в обозримом будущем флюорографию.
Вышедших их кабинета трех студенток стали поздравлять. Первая четверка скрылась за дверью. Я мысленно пожелал им счастья. Церберы как-то поникли, и вдруг стали с кислыми минами продвигаться сквозь очередь назад, к выходу из коридора.
И тут… восторженная толпа разразилась аплодисментами. Я хлопал громче всех, ибо это было прекрасно! Сладкий привкус приближающейся свободы витал в воздухе вместе с ощущением уже наступивших равенства и братства. Оказывается, в достижении абсолюта можно обойтись без гильотины. Без крови. Без революций!
Колонна из четверых вернулась к нам. Победители! Я мысленно водрузил на их головы лавровые венки. Вторая четверка скрылась за дверью, и стоя перед этим выкрашенным куском дерева, упираясь в него носом, чувствуя спиной давление народных масс, я ощутил горечь неизбежного конца. Как жаль, что все заканчивается. Я никогда не узнаю имен тех, кому отдал три часа своей жизни. Все мы вернемся в мир ничуть не изменившимися, затравленными и зашитыми.
Однако шоу должно продолжаться, и оно продолжится! Жизнь убогой синей точки, затерявшейся в глубинах галактики, прямо сейчас вплетается в прозрачную ткань вечности. За нами придут другие, они будут теребить и комкать клочок бумаги, извещающий о факте принудиловки, говорить, шутить, смеяться, мотать головой, и все повторится.
– Заходи, давай, уснул что ли?! – рявкнула старушка.
И я вошел.