XBo9I

Марш на фоне Золотова, бывшего охранника Путина, ныне главкома внутренних войск

Объяснений несколько. Есть простые — кончились деньги. Что правда. МВД вот уже несколько лет сокращают, да так, что кроме начальников, почти никого не осталось. Содержать же еще и аппарат двух весьма масштабных организаций — в нынешней экономической ситуации весьма накладно.

К тому же при всех последних реформах силового блока никто и никогда не думал о его основной функции: обеспечении безопасности граждан и комфортном их проживании на вверенной нынешней власти территории. Гуманизация общения власти с народом, которая в том числе заключалась и в создании Федеральной миграционной службы — ну, не люди в погонах делают тебе паспорт, — формально закончилась. А ведь были времена, когда всерьез обсуждалась даже возможность передачи ФМС функций пограничного контроля.

В продолжение этой тезы — понимание того, что же на самом деле оказалось создано на деньги разгромленных ведомств. Вряд ли эти десятки тысяч бойцов будут отмечаться на месте стихийных бедствий или в случае взрыва бытового газа снимать кошек с деревьев. А вот на массовых акциях, которые в связи с экономическим коллапсом ожидают в Кремле, — всенепременно.

Правда, заполонившие фейсбук панические комментарии с цитатами из закона о новой структуре, особенно в той его части, что разрешает стрелять на поражение без всякого предупреждения, туманят суть происходящего. Эти положения — только калька с недавно принятого закона «О полиции». Разница лишь в том, что в полиции далеко не все готовы следовать этим нормам. А нужны те, кто готов.

Ведь ассортимент тех, кто щекочет нервы обывателя картинками с войн и войнушек за пределами России, практически исчерпан, Соловьева с Киселевым и «Давай поженимся» на всех не хватит, а выборы в парламент — вот они, да и президентские (что важнее).

Как справедливо замечено комментаторами, срочно требуется корпус жандармов — причем преданных лично.

И чтобы защищал он даже не столько от стихийных пикетчиков (для них есть статья в Уголовном кодексе имени Дадина), сколько от бывших хорошо упакованных в офшорном смысле союзников, которые возьмут и решат осуществить давно предрекаемый раскол элит, плавно переходящий в государственный переворот (гипотетическая возможность — ну а вдруг?).

Да, ведомство Бастрыкина — СКР — очень вовремя подхватило валяющееся знамя политического сыска, которое не хотела поднимать даже ФСБ, не говоря уж об МВД. Но у Следственного комитета нет дивизий.

А в распоряжении нового большого силового начальника с труднопроизносимой должностью, из которой врезается в сознание только слово «главнокомандующий», — будут не только зеленые пацаны, но и «дикая дивизия» Кадырова.

Собственно, отчасти именно этим и объясняется назначение на должность начальника новой гвардии Золотова — единственного из всех силовиков, кто не поссорился с главой Чечни и может вести с ним переговоры на самые щекотливые темы. Как вели их, очевидно, его эмиссары после убийства Бориса Немцова. Кадыров, который вышел из-под контроля (что очевидно в контексте последних событий), — как последний аргумент в ситуации возможного коллапса. Он же — не обезвреженная бомба, способная рвануть не там, не вовремя и не по тому поводу, — и пульт для ее активации должен быть в очень близких руках.

Но в связи с происходящим возникают и весьма приземленные вопросы. Судьба безответных мигрантов интересует мало кого. Но что будет после внезапной реформы с массой пылящихся уголовных дел, возбужденных зачастую по надуманным предлогам сотрудниками ФСКН? Что будет с наркотрафиком, для которого Россия давно уже превратилась в хорошо освещенную автомагистраль?

Впрочем, реформа не такая уж неожиданная. Давайте вспомним, для чего создавалась ФСКН. Новому (тогда еще) президенту нужна была спецслужба, подконтрольная ему лично, — чтобы можно было решать проблемы, которые в начале президентства нельзя было доверить никому: ни МВД, ни ФСБ (они постоянно и насмерть воевали друг с другом — за контрабандные тропы, в частности «Три кита», и китайский трафик).

И вот настал день, когда личная тайная полиция, шпионившая за своими, Кремлю стала не нужна.

А вот нагайки — очень.

http://www.novayaga.zeta.ru/columns/72580.html

Граница России с Китаем

Основная проблема российского Дальнего Востока — продолжающийся отток населения. Люди уезжают из региона по самым разным причинам: из-за тяжелого климата, низких доходов, не сопоставимых с самыми высокими в стране тарифами на ЖКХ и транспортными тарифами, которые фактически оторвали Дальний Восток от центра страны.

Одна из немногих причин, которая еще позволяла удерживать людей на дальневосточной земле, — это сравнительно благополучная экологическая ситуация в регионе в целом за исключением отдельных районов Приморья, где существуют проблемы, связанные с базированием атомного подводного флота.

Еще одной потенциальной угрозой для природы Дальнего Востока может стать предстоящее активное использование космодрома «Восточный» в Амурской области. Это связано с использованием на космодроме гептила — высокотоксичного компонента ракетного топлива. Скорее всего, разговоры о том, что космодром «Восточный» станет основой будущего высокотехнологичного космического кластера на Дальнем Востоке, так и останутся разговорами. А вот возможные нештатные ситуации на космодроме будут только подталкивать жителей к отъезду из региона.

Об этом договорились во время визита министра по развитию Дальнего Востока Александра Галушки в Пекин. При этом делается дежурная оговорка о необходимости соблюдения установленных в России экологических требований, которой навряд ли кто-то поверит, зная ситуацию в России и, особенно, в Китае, где экономический рост всегда считали более важной задачей.

Экологическая ситуация в Китае в настоящее время настолько тяжелая, что стала фактором, влияющим на внутриполитическую стабильность. Массовые беспорядки в связи с экологическими проблемами вспыхивают во многих регионах Китая.

Причем проходят массовые акции в довольно жёсткой форме и сопровождаются столкновениями с полицией и нападениями на административные здания. Всё чаще участие в акциях принимает молодежь. Отстаивая свое право на жизнь в экологически безопасных условиях, протестующие добиваются отказа руководства Китая от вредных производств.

Нетрудно предположить, что и российское население на Дальнем Востоке будет активно выступать против такой политики властей, когда поймёт, что его жизнь и здоровье под угрозой. Помимо чисто экологической направленности акции протеста могут иметь межнациональный и внешнеполитический аспекты. К тому же формально экологические протесты смогут реально объединить весь спектр политической оппозиции на Востоке России. А учитывая, что инициатором и проводником такой политики являются федеральные органы власти и, в первую очередь Минвостокразвития, это неизбежно будет усиливать антимосковские настроения в регионе.

Но экология — это еще не всё. Представитель Минвостокразвития заявил, что эти новые предприятия будут создаваться в рамках территорий опережающего развития (ТОР) и Свободного порта Владивосток. Все эти экологически опасные предприятия получат существенные налоговые льготы и преференции.

Вести бизнес в России было сложно всегда, но тем не менее в её истории есть примеры грандиозного успеха людей из разных сословий — в том числе крепостных крестьян — которые благодаря трудолюбию и таланту создавали предприятия, генерировавшие прибыль в десятки и сотни миллионов долларов (если перевести на сегодняшний курс). «Секрет» начинает серию материалов о легендарных российских предпринимателях с саги о купцах Елисеевых.

Зима 1812 года. Граф Шереметьев устраивает у себя в имении званый ужин. Гостей угощают свежей клубникой, которую в парнике вырастил его крепостной садовник Пётр. Зимние ягоды так впечатляют гостей, что они просят пригласить садовника в зал. Когда он приходит, Шереметьев спрашивает, как он может его отблагодарить, и крепостной отвечает: «Свободой». Тогда Шереметьев делает Петра вольным, а также даёт деньги на открытие собственного дела. Эту историю часто повторяют, когда рассказывают о династии Елисеевых. Но это лишь маркетинговая легенда, которая жива до сих пор.

Откуда капитал у Елисеевых, на самом деле неизвестно. Согласно архивным документам Елисеевы — выходцы из деревни Новосёлки, недалеко от Ярославля, а сам Пётр, взявший себе позже фамилию Елисеев, не был крепостным. Новосёлки тогда находились в статусе государственной собственности, крестьяне в таких деревнях и сёлах, хотя и платили подати и оброки, не имели конкретного хозяина и считались лично свободными. В частности, им не требовалось разрешения для занятия торговлей. В 1813 году вместе с семьёй Пётр переехал в Петербург и открыл торговую лавку на Невском проспекте.

Пупырчатые финики

Открыть собственную лавку в 1813 году было отличной идеей. Как раз к тому времени были сведены воедино и изданы в виде закона правила, предоставляющие крестьянам широкие возможности для торговли в городах. Елисеев, тогда ещё не вступивший в купеческое сословие, мог воспользоваться открывающимися перспективами. К тому же помогали знакомства. Купец Конон Котомин, которому принадлежал дом, где Елисеев арендовал лавку, также был родом из Ярославской губернии. И в целом торговля продовольствием была в Петербурге сферой, контролируемой ярославцами. Например, в 1867 году им принадлежало 323 из 415 питерских зеленных лавок. Удачно Елисеев и выбрал место для своего бизнеса. Санкт-Петербург был главными морскими воротами империи и переживал бурный экономический рост после окончания Отечественной войны. Ставку Елисеев сделал на дорогие высококачественные продукты.

«В лавке №6 продаются полученные на сих днях крымские свежие груши и разное киевское фруктовое варенье, крупные пупырчатые финики, швейцарская сухая дуля, сыр пармезан лучший по 7 рублей фунт, швейцарские, голландские да англинские лучшие сыры», — говорится в рекламном объявлении в «Санкт-Петербургских ведомостях» за 1814 год предположительно о лавке Елисеева. Далеко не всё, что в ней продавалось, было импортным, но импорт стал приоритетом. Близость петербургского порта тому способствовала.

К 1819 году Елисеев уже стал купцом. После его смерти в 1825 году семейное предприятие возглавила вдова Петра Марья Гавриловна, хотя многими вопросами развития дела занимались её взрослые сыновья Пётр, Григорий и Степан. Именно под их руководством дело Елисеевых станет по-настоящему успешным.

Вина из петербургских подвалов

В 30-е и 40-е годы определился главный профиль предприятия — импорт деликатесных продуктов и прежде всего торговля дорогим вином. К этому времени Елисеевы обзавелись собственным флотом — в Голландии закупили два парусных корабля.

Предприятие тем более было рискованным, что Елисеевы решили закупать не вино, а виноград в винодельческих провинциях Франции, Испании и Португалии. Для того чтобы первичная обработка проходила на месте, они выкупили и построили необходимую инфраструктуру в Бордо, Хересе, на острове Мадейра и в некоторых других местностях. С кораблей материал доставлялся в принадлежащие Елисеевым винные подвалы на Васильевском острове. Благодаря новейшему оборудованию мадера и херес не теряли своих свойств и принадлежали к числу наиболее ценных вин.

Елисеевы полностью контролировали весь процесс изготовления вин после сбора урожая, это помогало обеспечивать высокое качество продукта. В 1840-х Елисеевым удалось стать поставщиками вин к императорскому двору, что делало марку особо престижной. В середине XIX появился торговый дом «Братья Елисеевы».

Финансовый бизнес

Накапливаемые капиталы требовали своего применения. После отмены крепостного права и начала развития капиталистической экономики Елисеевы сумели разглядеть перспективную нишу и стали одними из учредителей самых первых негосударственных банков. Среди них Петербургский частный коммерческий банк, Русский для внешней торговли банк и другие. Частные банки оказались очень востребованы в период экономического бума.

Тем не менее братья Елисеевы развивали и свой бизнес в сфере торговли. С учреждением банков этот бизнес ко всему прочему не имел недостатка в оборотных средствах.

От собственного флота Елисеевы с течением времени избавились. Возможно, решение было связано с расширением деятельности фирмы и, как следствие, количества перевозок. В 1874 году в Санкт-Петербург прибыло 42 парохода различных грузов, предназначавшихся «Братьям Елисеевым». Для такого объёма требовался больший парк судов, а уже существующие крупные судовые компании справлялись с доставкой грузов вполне эффективно.

Согласно справке Департамента торговли и мануфактур, подготовленной к ходатайству о награждении Степана Елисеева почётным званием коммерции советника, обороты торгового дома «Братья Елисеевы» на внутреннем и внешнем рынках составляли около 4 млн рублей — это приблизительно соответствует $58,5 млн по среднему курсу 2015 года.

Елисеевcкие магазины

В 1896 году единоличным владельцем торгового дома стал внук Петра Елисеева Григорий Елисеев. Его старший брат Александр сосредоточился на банковской деятельности, а позже занял пост в Государственном банке и вышел из управления фирмой.

На рубеже веков технический прогресс менял моду и вкусы, стали возможным новые потребительские практики, чем Елисеев сумел воспользоваться наилучшим образом. К этому времени Елисеевские марочные вина получили всеобщее признание: они брали призы на международных выставках в Вене, Лондоне и Париже. В 1900 году Григорий Елисеев получил орден Почётного легиона — это было признанием его мастерства.

Елисеев преобразовал фирму из торгового дома в торговое товарищество, то есть в более современную форму акционерного общества. Хотя фактически большинство паёв остались в руках Елисеева, структура товарищества не была такой жёсткой, как у торгового дома, который мог быть исключительно семейным предприятием или объединением нескольких лиц.

Но наиболее заметным шагом Елисеева стало создание своих фирменных магазинов. К концу XIX века Елисеевым принадлежало несколько магазинов в Петербурге (в том числе и самое первое помещение лавки на Невском), в Москве и в Киеве. Но это были традиционные магазины, рассчитанные на узкий круг покупателей. Григорий одним из первых понял, что теперь, с появлением крупной прослойки буржуазии в больших городах, реализация деликатесных продуктов и вин требует другого подхода. Первым проектом, учитывавшим это, стал магазин Елисеева в Москве, на Тверской.

Он превратил строительство магазина в отдельную рекламную акцию. Бывший дворец Волконских, в котором расположен магазин, наглухо обшили тёсом и хранили полное молчание о том, что здесь строят. Зато на открытие магазина устроили шумную вечеринку с участием высших московских чиновников и духовенства. Мероприятие красочно описано у Владимира Гиляровского в «Москве и москвичах»: «Причудливых форм заливные, желе и галантины вздрагивали, огромные красные омары и лангусты прятались в застывших соусах, как в облаках, и багрянили при ярком освещении, а доминировали надо всем своей громадой окорока».

Затем Елисеев открыл магазин в Петербурге, на Невском проспекте. Трёхэтажное здание было создано архитектором Григорием Барановским, оно стало одним из ранних образцов коммерческого модерна в городе. Модерн был стилем новой эпохи, который, однако, казался совершенно диссонирующим с аристократическим Невским проспектом. Здание было принято с большим скепсисом, как, впрочем, и модерн в целом. «Всё купечество на стиле нуво свихнулось, трёх- и четырёхэтажные декадансы себе возвели», — было сказано в фельетоне «Петербургского листка». Дом на долгое время стал символом архитектурного уродства, благодаря деньгам пролезающего на Невский проспект.

Это, впрочем, мало сказывалось на популярности магазина Елисеева среди состоятельных питерцев. Успеху способствовало и то, что он предвосхитил модель торгово-развлекательного центра: на первом этаже здания продавались продукты, на втором расположился театр, а на третьем — ресторан.

Но несмотря на многочисленные успехи и огромные капиталы, империю Елисеевых ждал скорый крах. Это произошло не из-за стратегических ошибок, а из-за влюблённости. 50-летний Григорий влюбился в жену петербургского купца и попросил свою жену Марию Андреевну о разводе. Для неё это был сильнейший удар: в октябре 1914 года она покончила с собой. Спустя три недели после похорон Елисеев обвенчался с избранницей, закрыл товарищество, перебрался в Париж и перевёл туда капиталы. После случившегося никто из детей Григория не захотел продолжать семейное дело. И сам он больше никогда не занимался бизнесом. Тем не менее спустя сто лет после закрытия дела Елисеевские магазины до сих пор известны на всю страну.

http://secretmag.ru/longread/2016/03/03/eliseevy/

История иногда напоминает маятник. После размягчения костей и мозгов, приключившегося с западной цивилизацией в шестидесятые годы прошлого века, настала эпоха более боевая. Мелодичность фанка и рок-н-ролла сменилась на бешеную энергию панка. Наслушавшись Sex Pistols, молодые англичане ходили бить друг другу лица и другие части тела после футбольных матчей. Их южные друзья из Италии восприняли всё куда как серьёзнее и устроили то, что в итальянской культуре называется «anni di piombo», «свинцовые семидесятые». Употребляется это примерно в том же контексте, что и наши «лихие девяностые».

О событиях тех довольно интересных широкой публике известно мало. Хотя что мы вообще знаем об Италии семидесятых? Челентано там, Орнелла Мути. А в это время в стране фактически шла негласная гражданская война: боевые организации фашистов, коммунистов, анархистов, бунты, еженедельные манифестации, захваты заложников, ограбления банков, политические убийства. Давайте отмотаем время на сорок лет назад и окунёмся в атмосферу итальянских улиц.

С середины шестидесятых в Италии начался серьёзный социально-экономический кризис. Правительство христианских демократов всё время своего существования (а это с 1945-го по 1981-ый годы) усиленно старалось лавировать между различными политическими группами и экономическими кланами. В последние пятнадцать лет власти ему это удавалось из рук вон плохо.

Радикализация настроений в обществе пошла по проторенному пути. Бывшие и действующие военнослужащие и сотрудники силовых структур, городские обыватели и в особенности университетская молодежь начали всё сильнее ностальгировать по муссолиниевским временам. Годы фашистской диктатуры виделись им эпохой процветания и благоденствия, о которой они много слышали от своих отцов и дедов (как это напоминает наших сталинистов, родившихся в XXI-ом веке). Именно они и стали социальной базой неофашистских и просто ультраправых партий и общественных движений. Формироваться они начали сразу после войны, но в конце шестидесятых росли уже как грибы.

Естественно, что любое действие имеет своё противодействие. Тяготевшие к социализму и анархизму интеллигенты и студенты, часть рабочих, поддерживающих коммунистическую партию, были крайне недовольны ростом профашистских настроений. Со свойственной левым логикой вину они возложили на несчастное христианско-демократическое правительство. Оно, мол, растит ультраправых для скорой расправы над рабочим движением. В итоге к семидесятым это выросло у итальянских левых в полное неприятие парламентской демократии, да и сложившейся в Италии государственной системы вообще.

Проходившее параллельно развитие экстремизма у левых и правых вылилось в открытый конфликт друг с другом и государствам. На десять лет Италия стала самой горячей точкой Европы, обогнав не то что ФРГ с её RAF и неонацистами, но даже Северную Ирландию. Явление было массовым, принадлежать к какой-либо радикальной группировке было настолько же естественно, как в нулевых в Росси принадлежать к субкультуре. Большинством террористов были люди от 18 до 25 из самых разных социальных групп: от детей люмпенов до выходцев из аристократических родов и отпрысков семейств финансовой и промышленной элиты. По не так давно обнародованным данным итальянских спецслужб, в семидесятых в Италии действовало до ТРИДЦАТИ ТЫСЯЧ активных террористов всех цветов и оттенков. Это не считая сочувствующих и активистов, напрямую не занятых в насилии.

Многие говорят о возрождении фашизма в Италии, но он там, собственно, никогда и не умирал. Вооружённые сторонники Муссолини аки заправские партизаны прятались в труднодоступных участках Альп и Апеннин вплоть до конца 1946-го, когда они были частично разгромлены, а частично слезли с гор сами, по амнистии. И в том же 1946-ом бывшие муссолиниевские функционеры и сторонники основали Итальянское социальное движение (ИСД), ставшее первой праворадикальной партией итальянской республики. Возглавил её Джорджио Альмиранте, бывший итальянской (и как следствие, менее успешной) копией доктора Геббельса. ИСД изначально создавалась исключительно под парламентскую борьбу, в чем себя и проявляла с различным успехом.

Кстати, для того, чтобы оценить пропагандистский талант Альмиранте, стоит взглянуть на один исторический анекдот. С самого начала партию пытались подать не как фашистскую, а как респектабельное народно-консервативное движение. Поэтому вместо чёрного цвета везде стали использовать синий. И искреннее удивлялись, почему такая топорная хитрость не срабатывает и их всё равно называют фашистами. Особенно при наличии в руководстве партии князя Валерио Боргезе, знаменитого итальянского диверсанта.

Попытки Альмиранте придать своему движению больше умеренности не встретили понимания и у сторонников. В 1954-ом случается раскол, молодые журналисты Пино Раути и Клементе Грациани вместе с прочими недовольными основали в рядах движения национал-революционную фракцию. В журнале «Новый порядок» («Ordine Nuovo») они рассматривали политическое устройство и ведущих деятелей Республики Сало.

В итоге члены фракции из ИСД вышли, основная партия от них отмежевалась. Но контакты на деле остались, и лидеры ИСД часто использовали подполье для своих целей. Например, для провокаций вроде взрыва на Пьяцца Фонтанта, после которого было разгромлено множество анархических организаций.

«Новый порядок» стал первой и самой крупной террористической организацией итальянских неофашистов. Они сразу пошли по правильному пути, активно налаживая международные связи со своими ультраправыми собратьями по всей Европе, в основном испанцами, ирландцами и французами. Они даже получали статус итальянского филиала неонацистского интернационала, организованного «папой Лео», Леоном Дегрелем, ветераном правой политики тридцатых и экс-бригадефюрером СС (Дегрель, кстати, воевал на Восточном фронте и оставил подробные воспоминания, где с пиететом отзывался о русских).

Еще одной примечательной организаций стал «Национальный авангард», основателем которого стал мелкий страховой клерк Стефано Делла Кьяйе. С Раути они быстро подружились, понимая что в выбранном ими способе борьбы наличие разветвленной организационной сети не конкуренция, а залог выживания.

Еще одну организацию, «Национальный фронт», создал уже упомянутый выше князь Валерио Юнио Боргезе. Имея репутацию героя войны, ещё и пострадавшего за свои взгляды после установления республики, он быстро смог привлечь к себе ветеранов армии, силовых структур, а также монархически настроенных активистов. Именно вопрос о монархии привел к его разрыву с ИСД, ушёл он оттуда, назвав бывших соратников плебеями и аморфной массой, способной лишь маршировать в униформе, дав фашизму оценку вполне в духе Эрнста Юнгера. Помимо монархизма в почёте у «Национального фронта» были и идеи барона Эволы. Эти даже планировали полноценный государственный переворот, который по непонятным причинам сорвался, а сам Боргезе бежал в Испанию, к Франко.

Активно занимавшиеся организационной работой неофашисты учли всю специфику политики в двадцатом веке. Помимо террористических групп прямого действия создавались и think tank’и, такие, например, как «Духовное превосходство человека», бывшее интеллектуальным центром терроризма. Франко Фреда и Джованни Вентура разрабатывали стратегию борьбы, политические прокламации и обоснование терактов.

Именно эти замечательные люди донесли до парней из «Нового порядка» необходимость вооружённой борьбы с итальянским правительством. Но не путём революции или путча, а путём террора. Фреда составил концепцию «безмотивного терроризма». Волна насилия должна была зародить в душах людей желание спокойствия и безопасности, а значит и правой диктатуры. По его мнению, демократическое правительство должно было дискредитировать себя своей неспособностью покончить с насилием. Реальной политической силой должны были показать себя легальные ультраправые вроде ИСД.

Начали ударными темпами, первый теракт случился 8-го августа 1969-го. Взрыв офиса «Сельскохозяйственного банка» в Милане, 17 убитых, более сотни раненых. За первые два года «волны террора» боевики «Нового порядка» произвели 74 нападения на левых активистов, журналистов и публицистов, 54 взрыва в общественных местах и государственных учреждениях, 89 экспроприаций, 59 налетов на государственные учреждения, 49 раз при этом вступив в прямой огневой контакт с полицией и карабинерами (итальянский аналог внутренних войск). Тут любые эсеры нервно курят в сторонке.

Война велась на всех фронтах по законам земляка наших ультраправых шахидов, Антонио Грамши. Они внедряют своих людей в различные левые группы, сами создают левые группы и объединения, которые гнут необходимую ультраправым линию, раскалывая итальянских антифашистов и пороча их.

Своеобразным апофеозом деятельности экстремистских организаций становится восстание в Реджо-ди-Каллабрио. С июля 1970-го по февраль 1971-го город фактически не контролировался центральным правительством, реальной властью в нём стали ультраправые боевики. Город этот расположен на самом юге материковой Италии, Сицилия с её знаменитой мафией – через пролив. Соответственно, типичный для юга уклад жизни с присущей ему патриархальностью, строгой иерархией и неформальными отношениями там проявлялся очень ярко.

Причиной восстания стало желание властей лишить Реджо-ди-Каллабрио статуса регионального центра. Людям это очень не понравилось, город кипел митингами и пикетами. Чиччо Франко, местный активист ИСД, призвал жителей к гражданскому неповиновению и создал Городской совет, куда и вошли деятели городских радикальных организаций. Над баррикадами взвился лозунг «Boia chi molla!», «Подлец, кто бежит», использовавшийся ранее легионерами Д’Аннунцио.

Вести боевые действия с восставшими правительство так и не решилось, просто блокировав город. Но они не испытывали нужды ни в товарах, ни в добровольцах. Войска состояли преимущественно из южан, а регионализм в Италии развит сильно.

В конце концов правительство согласилось на компромисс. Городу оставили многочисленные привилегии в плане экономического и административного самоуправления. Власть вновь показала свою слабость и нерешительность. Особенно в том, что Чиччо Франко не понес никакого наказания, его, арестованного, освободили из тюрьмы без всякого суда. Впоследствии он стал местным героем, его именем названо немало государственных учреждений в Калабрии, а памятные даты его биографии становятся народными праздниками.

Пытаясь показать обществу, что в то время как страна нуждается в героях, рожают хуже, чем обычно, Франко Фреда придумывает наци-маоизм и анархо-фашизм. Многие студенты думают, что попали в революционные организации, а тем временем их просто используют «в тёмную».

Звезда ультраправых на небосклоне итальянской околополитики начала закатываться в 1973-ем, когда запретили «Новый порядок». Для восстановления структуры потребовался год, в который левые силы штанов не просиживали, активно изучая новую методику политической борьбы. Фронт борьбы сместился, и именно они стали основными соперниками неофашистов. Стартом войны можно считать взрыв на шествии социалистов в Брешии, восемь трупов, 94 участника ранено. Организовавших акцию Чезаре Ферри, Серджио Латини и Алессандро Степанова, кстати, оправдали.

Старые приоритеты в лету, однако, не канули. 4 августа 1974 ультраправые взрывают экспресс «Италикус» на выходе из проложенного в горах тоннеля. Судя по всему, бомба детонировала позже, чем планировалось, так как взрыв непосредственно в тоннеле привел бы к несоизмеримо большему количеству жертв. А так обошлось «всего лишь» 12-ю погибшими и 135 ранеными. Осуществившие подрыв Марио Тути и Лучано Франчи так же оправданы. В 1976 в Риме убивают судью Витторио Оккорсио, который специализировался на судебных процессах против неофашистских боевиков. Постепенно актов против правительства становилось всё меньше и меньше, а столкновений с социалистами – больше.

Итальянское государство показало свою полную неспособность справиться с волной террора, тут лидеры ультраправых были правы. Однако, увидев эту неспособность, активизировались и левые революционные движения, которые и спасли, по сути дела, итальянскую республику. Вместо борьбы с государством эти две группы радикалов боролись друг с другом, сделав ситуацию похожей на ту, что происходит в Северной Ирландии: католики убивают протестантов, а шерифа дела индейцев не волнуют.

Хоть неофашисты и упустили свой исторический шанс вернуться во власть, их позиции не поколебало ни государственное преследование, ни война с идеологическими противниками. Их позиции сильны до сих пор.

А тогда, в семидесятых, левые показали себя отчаянными парнями. Поэтому, начиная с середины этого воистину «стального» десятилетия, пальма первенства в политическом экстремизме переходит к ним.

Продолжение следует.

http://kanonerka.com/2016/04/06/anni_di_piombo_1/

2. Учимся воевать

В каких случаях за нарушение приказов полагается награда, чем хороша муштра и как Петр из осторожного становился Великим

3. Триумф Петра

Как Петр I организовал победу под Полтавой и зачем выпивал с врагами

4. Русский аргумент

Как Екатерина I доказала, что она хорошая жена царю, и как делаются дела на Востоке

5. Больше чем офицеры

Чем деньги хуже чести и как семена, посеянные Петром, взошли в XX веке

6. Воспитание военного гения

Как Семилетняя война стала главной школой русского военного искусства и чему Суворов научился у немцев

7. Потемкин не хуже Суворова

Как интеллект сделал вельможу воином и почему история недооценивает одного из великих русских полководцев

8. Блеф и натиск

Как на второй турецкой войне Потемкин обманул своих и чужих, потом был обманут сам и как Суворов исправил его ошибку

Евангелист Иоанн в образе льва. Парус из часовни Спаса Нерукотворного в деревне Вигово, рубеж ХVII–ХVIII веков

1. Прочитать

Прежде всего исследователю необходимо прочитать доставшийся ему текст. Древнерусские летописи написаны на древнерусском языке и переписаны писцами, почерки которых, естественно, довольно сильно отличаются от наших. Вот, например, две фразы из Ипатьевской летописи, написанной в 1420-х годах, — по общему признанию, системообразующие для русской истории:

землѧ наша велика · и

ѡбилна · а нарѧда въ

неи нѣтъ ·

Руси веселье питье · не мо-

жемъ безъ того быти · : —

Конечно, не все тут ясно без специальной подготовки. Буква Ѧ («юс малый») читается как «я», Ѡ («омега» или «от») — как «о», а Ѣ («ять») — как «е»; заметим, кроме того, что З и Н пишутся на греческий манер — как ζ и Ν, а Е выглядит как украинская буква Є. Русскоязычного читателя может удивить окончание инфинитива -ти («быти»), сохранившееся сегодня лишь у отдельных глаголов («везти», «идти»). Но привыкнуть к иным начертаниям букв несложно; реально выучить и древнерусскую грамматику. Хуже другое: в некоторых случаях и этих специальных знаний оказывается недостаточно.

Из приведенных примеров видно, что в Древней Руси писали без пробелов (или, во всяком случае, ставили пробелы не всегда). Это естественно для архаической письменности: как правило, разрывы между словами не артикулируются в устной речи, и нужен определенный уровень филологических знаний, чтобы стала очевидна необходимость отделять одно слово от другого. В первых двух примерах разделение этих фраз на слова не вызывает особенных трудностей. Но так бывает не всегда. К примеру, вот такой фрагмент обнаруживается в Лаврентьевской летописи 1377 года непосредственно перед знаменитым рассказом о призвании варягов:

Первые три строчки и начало четвертой существенных разногласий в науке не вызывают. Вот расшифровка первых строк в упрощенной орфографии, но с сохранением оригинального деления на строки:

[и]маху дань варязи изъ заморья на чюди и на сло-

вѣнех · на мери и на всѣхъ кривичѣхъ · а козари и-

маху на полянѣх · и на сѣверѣх и на вятичѣхъ · има-

ху...

То есть «брали дань варяги из заморья с чюди и со словен, с мери и со всех кривичей, а хазары брали с полян, и с северян, и с вятичей, брали...».

А дальше — там, где приводится размер дани, — ситуация становится сложнее.

Если просто переписать то, что имеется в источнике, получится такая последовательность букв: «побѣлѣивѣверицѣ ѿдыма». В начале этого ряда легко опознается предлог «по», а в конце — слова «от дыма» (в некоторых случаях буквы могли надписываться над строкой). Обращение к словарям помогает опознать слово «вѣверица» — «белка», «беличья шкурка». Так в написанной слитно фразе возникают три дополнительных пробела: «по бѣлѣи вѣверицѣ от дыма». Но для «бѣлѣи» возможны два варианта.

Можно увидеть здесь одно слово — прилагательное, выступающее определением к существительному «вѣверица». «По бѣлѣи вѣверицѣ» в этом случае будет обозначать «по белой белке», то есть по одной наиболее ценной для промысла зимней беличьей шкурке серых тонов (такое прочтение предлагает, например, Дмитрий Лихачев). В качестве подтверждения этой версии можно привести рассказ Ипатьевской летописи о встрече князей в Моровске (1159): среди подарков, которыми обменивались участники этого съезда, фигурируют «белые волки». Судя по всему, в Древней Руси «белые», зимние меха выделяли в отдельную категорию пушнины.

Однако в древнерусском языке было не только прилагательное «бѣлъ» («бѣлыи»), но и существительное «бѣла», обозначавшее среди прочего денежную единицу, монету. Эти денежные единицы упоминаются, к примеру, в ряде купчих грамот конца XIV — начала XV века, хранившихся в архиве Кирилло-Белозерского монастыря. Это значит, что в обсуждаемой фразе из Лаврентьевской летописи можно поставить еще один пробел: «по бѣлѣ и вѣверицѣ от дыма». Дань в этом случае придется считать состоявшей из двух частей — денежной (в размере одной белы) и натуральной (в виде беличьей шкурки). Получаем второе прочтение фрагмента, состоящего всего из двух десятков букв.

Может показаться, что проблема не очень важная и может быть интересна только отдельным профессионалам. Но это не так. Дело в том, что если варяги и хазары брали дань со славян только мехами, то с высокой долей вероятности хозяйство у славян того времени было сугубо натуральным и строилось на прямом обмене товарами. Если же во взимаемых податях присутствовала и денежная компонента, то, значит, на Руси, причем еще до призвания Рюрика, существовало обращение монет. А это два совершенно разных типа развития экономики, причем первый из них — натуральный — считается характерным для «отсталых» обществ и вытесняется вторым — товарно-денежным — по мере «развития», что бы под этим словом ни понималось. Иначе говоря, от того, как мы расставим пробелы в летописном тексте, напрямую зависит наша оценка «прогрессивности» восточных славян середины IX века. Не случайно среди сторонников чтения «по бѣлѣ и вѣверицѣ» оказался Борис Греков — один из ведущих историков сталинского периода, в конце 1940 — начале 1950-х годов старавшийся из «патриотических» соображений предложить как можно более древнюю датировку возникновения государственности на Руси.

Версия, что славяне могли платить дань и мехами, и деньгами, противоречит данным ряда источников. В частности, арабский путешественник и писатель середины X века Ахмед ибн Фадлан, оставивший нам описание Поволжья и прилегающих регионов, отмечает, что «на царе славян [лежит] дань, которую он платит царю хазар, от каждого дома в его государстве — шкуру соболя». О монетах в этом сообщении нет ни слова. Как следствие, современная наука сдержанно относится к чтению «по бѣлѣ и вѣверицѣ»; альтернативный вариант «по бѣлѣи вѣверицѣ» считается предпочтительным.

В то же время вопрос (как и всякий сто́ящий вопрос в исторической науке) остается открытым.

2. Изучить историю текста

Евангелист Лука. Миниатюра из Мстиславова Евангелия. Новгород, XII век

Предположим, что нам достался сравнительно простой по графике, грамматике и лексике текст, прочтение которого не вызывает проблем. Можно ли считать, что мы сразу же получаем непосредственный доступ к «тому, как все было на самом деле»? Разумеется, нет. Хорошо известно, что в историческом источнике, даже самом тривиальном, мы находим не «действительность», а взгляд автора, составителя или даже переписчика. Естественно, это касается и русских летописей. Из этого следует, что адекватно прочитать летопись возможно, только как можно больше узнав про ее автора. К несчастью, сделать это очень сложно: допетровская русская культура с большим подозрением смотрела на все проявления индивидуальности; самостоятельность человека рассматривалась как источник соблазна и причина греха. Поэтому летописцы не только не настаивали на неприкосновенности своих сочинений, но и прямо призывали последующих читателей и распространителей исправлять допущенные по неразумию ошибки:

«и ныне, господа отци и братья, оже (если. — Д. Д.) ся гдѣ буду описалъ, или переписалъ, или не дописалъ, чтите исправливая, Бога дѣля, а не клените, занеже (поскольку. — Д. Д.) книгы ветшаны, а умъ молодъ, не дошелъ».

И такие «исправления» (а на самом деле — редактура, переделка, перераспределение акцентов) производились при переписке постоянно. Более того, когда один летописец прекращал работу, следующий мог взять ту же рукопись и продолжить писать на оставшихся чистыми листах. В результате перед современным исследователем оказывается текст, в котором прихотливо сплетаются труды нескольких совершенно разных людей, и прежде чем ставить вопрос о личности каждого из книжников, необходимо разграничить «зоны активности» каждого из них.

Для этого существует несколько приемов.

1. Самый простой случай — если до нас дошло несколько разновременных копий интересующей нас летописи (специалисты по средневековой литературе называют их списками). Тогда, сравнивая эти списки между собой, мы можем наглядно проследить возникновение каждой правки, а если хватит данных — то и прикинуть, кто мог бы эти правки осуществить.

2. Неплохо также (парадоксальным образом!), если редакторское вмешательство было произведено грубой, неаккуратной рукой. Такая правка будет надежно определяться по несуразностям, которые неизбежно возникают при неосторожном редактировании: где-то окажется предложение без глагола, где-то станет непонятно, кого «его», а где-то и вовсе не разобрать, кто на ком стоял.

Пожалуй, самая примечательная ошибка редактора обнаруживается в рассказе Повести временных лет об объединении Новгорода и Киева под властью варяжского князя Олега (882). В начале этого сообщения используются глаголы в единственном числе: «[п]оиде Олегъ... и приде къ Смоленьску...» Но затем внезапно возникает форма ныне утраченного двойственного числа: «[и] придоста къ горамъ хъ Кыевьскимъ». Даже не зная древнерусского, нетрудно заметить, что форма глагола изменилась (если раньше на конце стояло «-е», то теперь видим «-оста»). Понять причины этой ошибки было бы невозможно, если бы в руках исследователей не оказалось так называемой Новгородской первой летописи младшего извода, в которой — в отличие от подавляющего большинства летописей — поход скандинавов на юг описывается как предприятие двух человек: князя Игоря (того самого, которого в 945 году убьют древляне) и его друга и соратника Олега. Еще в конце XIX века Алексей Шахматов показал, что Новгородская первая летопись сохранила в своем составе остатки некоего древнего сочинения, излагавшего многие сюжеты ранней русской истории в нетипичном, еще не доведенном до завершения виде, в том числе Игорь там представал не воспитанником, а ровесником Олега. Автор рассказа Повести временных лет о покорении Киева, видимо, взял это сочинение за основу, но в одном месте забыл заменить форму двойственного числа. Его оговорка дала нам возможность узнать о некоторых деталях истории русского летописания XI — начала XII века.

3. Наконец, если летопись сохранилась в единственном списке и грамматических перебоев в нем не прослеживается, исследователь может ориентироваться на стилистические различия между разными по происхождению фрагментами текста, а иногда и на содержательные противоречия. Скажем, рассказывая о небесных знамениях, наблюдавшихся на Руси в 1061 году, летописец замечает:

«знаменья <...> въ небеси, или звѣздам, ли сълнци, ли птицами, ли етером (другим. — Д. Д.) чимъ, не [на] благо бываеть, но знаменья сиця (такие. — Д. Д.) на зло бывають, ли проявленье рати, ли гладу, ли смьрть проявьляеть».

Но далее из описания событий начала XII века становится ясно, что знамения могут быть как добрыми, так и злыми: все зависит от того, насколько истово будут молиться очевидцы. В одной голове оба этих утверждения вряд ли уживутся, а значит, скорее всего, изложение событий 1061 года написано не тем, кто составил рассказ о громких победах русского оружия, ознаменовавших собой первое десятилетие XII века.

Понятно, что результаты такого анализа будут существенно менее убедительными, чем выводы, полученные первыми двумя способами. Но попытки рассматривать летописный текст как единое целое еще менее продуктивны, поскольку в таком случае наше представление об исторических событиях неизбежно останется слишком обобщенным.

3. Узнать, кем был летописец

Евангелист Иоанн Богослов. Пергамент из Золотой книги бенедиктинского аббатства Пфеферс. Германия, XI век

Разделив летописный текст на разные по происхождению слои, мы можем переходить и к решению следующей задачи — попытаться понять логику авторов, установить, с какого ракурса и в какую сторону был направлен индивидуальный взгляд каждого из них.

Проникнуть в логику автора позволяет детальное знание обстоятельств его жизни. В таком случае историк, подобно актеру, играющему по системе Станиславского, может представить себя на месте своего персонажа и попытаться реконструировать мысли, руководившие человеком прошлого.

Но мы до обидного мало знаем об обстоятельствах жизни конкретных историописателей Древней Руси. Даже авторство одного из важнейших исторических сочинений, Повести временных лет, вызывает очень большие сомнения: во-первых, имя Нестора появляется только в самой поздней из известных нам рукописей с текстом Повести, в то время как в других его произведениях оно фигурирует всегда, а во-вторых, Повесть временных лет расходится в трактовке ряда исторических сюжетов с Житием Феодосия, которое несомненно принадлежит Нестору. Значит, опираться на эту атрибуцию в истолковании текста Повести временных лет не приходится.

С другой стороны, даже не зная конкретных имен и подробностей биографии, мы можем в деталях представить себе социальный портрет тех, под чьим пером сформировалась сюжетная канва российской истории, особенно если будем очень внимательны к мелким деталям. Любая вскользь брошенная фраза, любая третьестепенная фигура на заднем плане могут пролить свет на обстоятельства и причины создания изучаемого нами текста.

Рассказывая о святом Феодосии Печерском, один из летописцев XI века отмечает:

«к нему же и азъ придохъ, худыи и недостоиныи рабъ, и приятъ мя лѣтъ ми сущю 17 от роженья моего».

Там же под 1096 годом книжник пишет от первого лица об очередном нападении степных кочевников:

«и придоша в манастырь Печерьскыи, намъ сущим по кѣльямъ почивающим по заутрени (то есть «когда мы были в кельях и отдыхали после заутрени». — Д. Д.), и кликнуша около манастыря, и поставиша стяга два пред враты манастырьскими. Намъ же бѣжащим задомъ манастыря, а другимъ възбѣгшим на полати, безбожныѣ же сынове Измаилеви высѣкоша врата манастырю и поидоша по кельямъ, высѣкающе двери, и износяху, аще что обрѣтаху в кельи...»

Очевидно, автор или авторы приведенных фрагментов принадлежали к братии Киево-Печерского монастыря. Монастырская жизнь регламентирована в деталях. Ключевой предмет регулирования в монастырских уставах — это служба, состав и порядок следования церковных песнопений. Но немалое внимание уделяется и времени вне службы — трапезам (включая меню и даже поведение за столом), выполнению подсобных работ и индивидуальным занятиям в кельях. При этом весьма желательно, чтобы у монаха не было свободного, не посвященного тому или иному послушанию времени, поскольку праздность неизбежно рождает грех. При этом из той же летописи мы узнаем, что в Киево-Печерском монастыре действовал едва ли не самый строгий из уставов, Студийский.

Занятия историей могут встроиться в подобный образ жизни только при одном условии: если исторический процесс будет рассматриваться исключительно в религиозном ключе, сквозь призму грядущего Страшного суда. А раз так, то не приходится и удивляться той огромной роли, которую играли в древнерусском восприятии истории Библия и учение Церкви: только глубокое знакомство со священной историей и богословской литературой давало летописцу возможность создать такую трактовку событий, которая не пришла бы в противоречие с духом монастырского устава.

Наряду с летописцами-монахами существовали летописцы из белого духовенства и летописцы — служители церквей. Их мировосприятие во многом было похоже на мировосприятие монахов — в конце концов, и те, и другие, и третьи тесно связаны с жизнью церкви, но были и различия, связанные с тем, что священник был существенно больше вовлечен в мирскую жизнь. В частности, по сравнению со своими киевскими предшественниками новгородские летописцы XII–XIII веков кажутся более внимательными к экономике и городскому хозяйству, отмечают голодные и изобильные годы, падения и повышения цен, фиксируют природные катаклизмы и разрушения, которые наносит разбушевавшаяся стихия:

«бысть вода велика вельми въ Волхове и всюде, сено и дръва разнесе; озеро морози въ нощь, и растьрза вѣтръ, и вънесе въ Волхово, и поломи мостъ, 4 городнѣ отинудь бе-знатбе занесе».

То есть «поднялась вода сильно в Волхове и в других реках, сено и дрова унесла; озеро ночью стало замерзать, но ветер разметал льдины и вынес в Волхов, и [этот лед] сломал мост, четыре опоры унесло вообще неизвестно куда».

В результате мы получаем незамысловатую в литературном отношении, но объемную картину городской повседневности русского Средневековья.

Наконец, существовали (во всяком случае, в конце XV века) и летописцы —должностные лица. В частности, описав чудесные обстоятельства рождения Василия II (1415), один из книжников замечает:

«мнѣ же о сем Стефан дьякъ сказа, а в прежнем проречении старца Деменътей печатник ему сказаше, поведа великая княгини Мария».

Очевидно, составитель был принят при дворе и вхож в зарождающиеся московские приказы; поскольку же для процитированной летописи характерна еще и последовательная поддержка великокняжеской власти (в том числе и по тем вопросам, по которым позиция Ивана III расходилась с позицией Церкви), то весьма вероятно, что ее автор и сам принадлежал к несметному племени отечественных бюрократов.

Конечно, предложенные портреты летописцев носят характер веберовских идеальных типов и схватывают источниковую реальность лишь в самом первом приближении. В любом случае летописный текст обычно содержит достаточно деталей, позволяющих представить себе того человека, с которым приходится вести диалог, а значит, и предсказать специфику его реплик.

4. Понять, что летописец хотел сказать

Икона Спаса Пантократора. Миниатюра из Псалтыри Теодора. Константинополь, XI век

Важной (и по большому счету лишь в последнее время осознанной) проблемой изучения летописных текстов является присутствие в них многочисленных иносказаний. Специфика иносказания в том, что о нем, как правило, не предупреждают; напротив, прибегая к непрямому выражению своей мысли, автор вызывает читателей на своего рода интеллектуальный поединок, предлагая им самостоятельно догадаться, где заканчивается буквальное описание и начинается текст с двойным дном. Понятно, что взаимодействие в таком режиме требует определенной подготовки и от пишущего, и от читающего: оба они должны владеть правилами игры и уметь ее распознать.

Долгое время считалось, что в русской средневековой книжности иносказания не употреблялись: летописцы казались исследователям людьми простыми, чуждыми греческой хитрости и латинской выучки. Действительно, на Руси не было ни состязательного суда, где можно было бы выработать навыки красноречия, ни академий и университетов, где эти навыки можно было бы обобщить, систематизировать и передать молодому поколению. И все же картина немного сложнее. Рассмотрим один пример, предложенный в середине 1990-х годов историком Игорем Данилевским.

В начальной части Повести временных лет, уже сообщив о Кие, Щеке, Хориве и сестре их Лыбеди, но еще до рассказа о призвании варягов летописец приводит историю о том, как правители Хазарского каганата попытались обложить данью восточнославянское племя полян:

«и наидоша я козарѣ... и рѣша козари: „Платите намъ дань“. Съдумавше же поляне и вдаша от дыма мечь, и несоша козари ко князю своему и къ старѣишинымъ своимъ, и рѣша имъ: „Се налѣзохомъ дань нову“. Они же рѣша имъ: „Откуду?“ Они же рѣша: „Въ лѣcѣ на горахъ надъ рѣкою Днѣпрьскою“. Они же рѣша: „Что суть въдали?“ Они же показаша мечь. И рѣша старци козарьсти: „Не добра дань, княже! Мы ся доискахомъ оружьемь одиною стороною, рекше саблями, а сихъ оружье обоюду остро, рекше мечь. Си имуть имати дань на насъ и на инѣхъ странахъ“».

Вот перевод этого фрагмента:

«и нашли их (полян. — Д. Д.) хазары... и сказали хазары: „Платите нам дань“. Поляне же, посовещавшись, дали от [каждого] очага по мечу, и отнесли хазары [эту дань] своему князю и старейшинам и сказали им: „Вот, мы нашли новых данников“. Те же сказали [пришедшим]: „Где?“ Пришедшие же сказали: „В лесу, что на горах у реки Днепра“. [Князь и старейшины] же сказали: „Что они дали?“ Пришедшие же показали меч. И сказали старцы хазарские: „Не к добру эта дань, княже! Мы [ее] добились оружием, заточенным с одной стороны, то есть саблями, а у этих — оружие, заточенное с обеих сторон, то есть мечи. Эти [однажды] будут собирать дань и с нас, и с других стран“».

Сцена написана столь прямолинейно и бесхитростно, что усомниться в ее реальности практически невозможно. Неудивительно, что большинство интерпретаторов Повести временных лет рекомендуют читателям задуматься о технологической подоплеке этого рассказа: в частности, в авторитетнейшем издании произведения, в серии «Литературные памятники», в качестве комментария к приведенному отрывку даются сведения о находках мечей и сабель на Восточно-Европейской равнине.

Хорошо известно между тем, что меч обоюдоострый неоднократно упоминается в Библии как оружие праведников. Так, в одном из псалмов (Пс. 149: 5–9) читаем:

«Да торжествуют святые во славе, да радуются на ложах своих. Да будут славословия Богу в устах их, и меч обоюдоострый в руке их, для того, чтобы совершать мщение над народами, наказание над племенами, заключать царей их в узы и вельмож их в оковы железные, производить над ними суд писанный».

В Новом Завете обоюдоострый меч является атрибутом Христа Вседержителя и символом христианского учения:

«Я обратился, чтобы увидеть, чей голос, говоривший со мною; и, обратившись, увидел семь золотых светильников, и, посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому. <...> Он держал в деснице Своей семь звезд, и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лице Его — как солнце, сияющее в силе своей (Отк. 1: 12–13, 16)».

Владеющий обоюдоострым мечом действует от имени Господа, верша праведный суд над отдельными людьми и целыми народами.

Предложенная параллель может показаться натянутой, тем более что ни в Библии, ни в сочинениях авторитетных истолкователей указанных библейских фрагментов не упоминается сабля. Получается, что в рассказе о хазарской дани противопоставляются два объекта — меч и сабля, но символическое значение прослеживается только для одного. Однако, обращают на себя внимание три обстоятельства.

Во-первых, археологические исследования показывают, что производство мечей было налажено на Руси только в X — начале XI века, то есть существенно позже, чем происходили события, излагаемые в обсуждаемом летописном рассказе. При этом мечи оставались атрибутом высших слоев общества, а простые люди (владельцы большинства упомянутых в легенде очагов) к таким сложным и дорогим изделиям доступа не имели.

Во-вторых, из дальнейшего текста мы узнаем, что славяне платили дань хазарам или мехами (статья 859 года), или деньгами (статья 885 года). В этом отношении обсуждаемый рассказ находится в существенном противоречии с остальным летописным текстом.

В-третьих, идея платить дань оружием не вяжется с прочими характеристиками, которыми наделили полян составители летописного текста. Непосредственно перед процитированным фрагментом читаем:

«по сихъ же лѣтѣхъ, по съмьрти братьѣ сея быша обидимы древлями и инѣми околними».

То есть: «а потом, после смерти этих братьев (Кия, Щека и Хорива. — Д. Д.), были [поляне] притесняемы древлянами и иными соседними [племенами]».

Трудно понять, почему племя, которое не решилось защищаться от соседей, обладающих схожим уровнем организации и воинской выучки, неожиданно проявляет такую воинственность перед лицом такого могущественного врага, каким был в обсуждаемую эпоху Хазарский каганат.

Напротив, если искать за рассказом о дани мечами не историческую реальность, а символические структуры, то результаты таких поисков состыкуются с окружающим текстом практически без зазоров. Описывая полян, книжник подчеркивает, что они «бяху мужи мудри и смыслени» (то есть «были мудрыми и рассудительными»). И даже с неохотой признавая, что Русь долгое время хранила нечистые языческие нравы, летописец отмечает, что поляне в этом празднике разврата не участвовали:

«поляне бо своих отьць обычаи имуть, кротокъ и тихъ, и стыдѣнье къ снохамъ своимъ, и къ сестрамъ, къ матеремъ и к родителемъ своимъ, къ свекровемъ и къ деверемъ велико стыдѣнье имѣху. Брачныи обычаи имяху: не хожеше зять по невѣсту, но приводяху вечеръ, а завътра приношаху по неи, что вдадуче. А древляне живяху звѣриньскимъ образомъ, жиоуще скотьски, убиваху другъ друга, ядяху вся нечисто, и брака у нихъ не бываше, но умыкиваху у воды дѣвиця. И радимичи, и вятичи, и сѣверъ, одинъ обычаи имяху, живяху в лѣсѣ, якоже всякии звѣрь...

поляне ведь по обычаю своих отцов живут кротко и спокойно и [искони?] сдержанно вели себя со снохами своими, с матерями и с родителями, [и] со свекровями и с деверями вели себя очень сдержанно. Был у них обычай заключать браки: зять не ходил [сам] за невестой, но приводили [ему ее] с вечера, а наутро приносили приданое, что считали уместным. А древляне жили как дикие звери, ведя образ жизни скота, убивали друг друга, ели нечистое, и браков они не заключали, но крали девиц, вышедших к воде. И радимичи, и вятичи, и северяне одинаковых обычаев держались, жили в лесу, словно обыкновенные звери...»

Очевидно, племя, на землях которого был воздвигнут Киев, будущая мать городов русских, виделось древнерусским книжникам каким-то особенным и будто бы заранее предназначенным для миссии первого объединителя восточнославянских племен. Естественно наделить такое племя и обоюдоострым мечом — атрибутом богоизбранного народа, и именно затем, чтобы устами хазарских мудрецов подчеркнуть предстоящую этому племени важнейшую историческую роль.

Существуют и другие примеры того, когда внешне бесхитростный и прямолинейный летописец вплетает в свой рассказ весьма сложные и требующие расшифровки аллегории. Чтобы понимать этот язык, надо знать библейский текст (причем по возможности не в современном синодальном, а в церковнославянском переводе), учение Церкви, а также, судя по всему, апокрифическую литературу, читать которую вообще-то не полагалось, но которая в большом количестве циркулировала по городам и весям средневековой Руси. Только освоив этот немалый культурный багаж, мы сможем претендовать на то, чтобы беседовать с летописцем на равных.