CyraxFromHell

Среди причин, по которым Артём не покидал пост штатного журналиста газеты «Энский Вестник», можно было выделить две основных: любовь к журналистике как искусству и отсутствие каких-либо альтернатив в самом Энске. В более крупные города он не рвался совершенно намеренно, справедливо полагая, что никому там не понадобится. Да и вряд ли бы там прижился после сонного Энска, в который все новости приходили с опозданием.

Сам «Вестник» представлял собой печатное издание в шесть листов на бумаге нехорошего качества, выходившее раз в две недели. Самые крупные новости, как водится, помещались на первом листе, аккурат под крупно набранным названием. Последнюю часть газеты занимали объявления, некрологи и поздравления. И в серединной части можно было найти произведения Артёма, который буквально из пальца умудрялся высасывать сюжеты. И, что греха таить — иногда немного привирал. Ну, как немного… Энск был тихим городом, мирно дрейфовавшим где-то на отшибе горизонта событий. И, чтобы немного встряхнуть его безмятежное бытие, Артём сочинял новости с кричащими заголовками.

«Заспиртованная мышь укусила ученика!» Далее следовало две колонки материала о собственно мыши, которая так некстати ожила на уроке биологии и, выпрыгнув из поллитровой банки, прокусила палец некого И. шестнадцати лет от роду. Был проведён ряд мероприятий по спасению жизни пострадавшего, а мышь незамедлительно поймали и сожгли. Горела, говорят, отлично — как факел, — ибо проспиртована была буквально насквозь.

«В доме висельника была найдена кукла из зубов!» Артём цеплялся порой за сюжеты, действительно имевшие место. Был такой, действительно, один из множества здешних пьяниц, который жил в доме на отшибе. Сам Энск состоял преимущественно из кирпичных домов в три или пять этажей, но на окраинах ещё встречались деревенские дома на одну семью. В таком-то доме и нашли свисавшего с чердачных стропил покойника, который в силу собственной ненужности как при жизни, так и после смерти, провисел там никак не меньше полугода. Зимой замёрз и висел там, наверняка весь покрывшись инеем, а как пришла весна, а за ней и лето, и крыша нагрелась, заявил о себе дурным запахом. Артём, отличавшийся крайней степенью любопытства в сочетании с назойливостью, побывал и там. Сделал несколько фотографий, однако главред в печать их не пропустил, и расстроенный Артём приукрасил текст как мог, особенно расстаравшись в описании прибитой к тем же стропилам куколки из дерюги, которая была якобы набита всамделишными человеческими зубами.

Само собой, все жители Энска знали, а если не знали, то как минимум подозревали о том, что материалы, подписанные «Мазуровым А.» содержат в себе немного правды, однако самозабвенно обсуждали новые материалы. Самые преданные фанаты делали подборки из наиболее жутко получившихся историй. Из них затем вырастали целые папки, ходившие из рук в руки. А плодовитый автор Артём строчил ещё.

Однако была у него мечта, как у почти каждого человека. И Артём был в состоянии её исполнить, чего себе мог позволить уже не каждый. А мечтал он дать такой материал, который обеспечил бы ему кресло главного редактора, например. А это уже — возможность вывести «Вестник» на более качественный уровень. Скажем, бумагу получше, да страниц побольше. Возможно даже с цветными фотографиями. В этом месте Артём с тоской вспоминал кадры с висельником.

Но с обычными выдумками материал мечты никак не сочетался. И в округе ничего, — вот беда, — не происходило. Так что жил Артём в ожидании, когда же подвернётся Тот Самый сюжет, который обеспечит ему билетик в более или менее удовлетворительное будущее.

Но время шло, Энск и его окрестности продолжали спать, и ничего увлекательнее пьяной поножовщины у магазинчика «24/7» здесь не происходило. Артём рыскал по друзьям и их знакомым, собирал всевозможные сплетни и слухи, пытаясь уцепиться хоть за что-то. На Пулитцеровскую премию рассчитывать не приходилось, Артём, хоть и тот ещё выдумщик, не был лишён вполне себе реалистичного взгляда на мир. И среди подвластной его взгляду обыденной реальности наконец подвернулось кое-что подходящее.



Детский дом стоял в паре десятков километров от границы Энска, чуть в отдалении от шоссе. Нужно было свернуть на грунтовую дорогу, где после дождей всегда скапливалась вода в колеях и ямах. После десяти минут тряски, вызывающей слабость даже в самых подготовленных желудках, лес расступался и открывал взгляду низенький бетонный забор, поставленный больше для обозначения границы территории, нежели как препятствие. За ним тянулся закатанный в давно растрескавшийся асфальт дворик (пучки зелёного сорняка произрастали из трещин густыми щётками) и полоска вытоптанного газона с качелями и косой каруселью. Чуть поодаль располагались три парника и огород. Калитка была приоткрыта — жест, обозначающий здесь не гостеприимство, а скорее безразличие к тому, что всякий может войти и выйти. И побитая непогодой табличка с надписью «Детский дом № 14». Никакая там не «Радость» или «Солнышко».

Артём прямо так и написал затем в свой черновик.

«Никто не обратил внимания на подъехавший к самым воротам автомобиль. Никто не выглянул из окон, чтобы приветствовать гостей. Апатия. Безразличие. Покорное смирение перед завтрашним днём и надежда на то, что он не будет хуже, чем предыдущий.

Дом № 14 имеет значительное сходство с давно заброшенным бараком, нежели жилым помещением, где играют и учатся дети. Сложенный из серых панелей, он слепо щурится зашторенными окнами, которые даже в этот солнечный день кажутся глухими и тёмными. Не удивлюсь, если последних несколько лет сюда не ступала нога человека и дом давно пустует».

Хлопнув дверью старенькой шестёрки, Артём огляделся по сторонам, испытывая некоторую растерянность. Написать о проблемах детского учреждения, которое финансировалось из неведомых источников и явно недостаточно, судя по всеобщей ветхости — дело благое, но… Он ожидал увидеть хотя бы пяток играющих во дворе или там пропалывающих огород детей, пусть даже курящих на крыльце воспитателей. Но никак не глухую пустоту, нарушаемую только звуками окружающего леса.

Давно проржавевшие петли калитки взвизгнули на частоте, неприемлемой для человеческого уха. Поморщившись, Артём вошёл во двор и решительно направился прямо к крыльцу. Мысленно он переваривал полученные на ходу впечатления в удобоваримый текст, который затем оживёт на бумаге.

Хруст песка на асфальте. Шорох травы. Хлопает оторванный край плёнки на парнике. Раскрошенные ступени крыльца и перила, до блеска выглаженные тысячами прикосновений. На перилах что-то ярко блестит, пуская в глаза солнечных зайчиков.

Артём пощурился и, подойдя ближе, нашёл источник блеска — пару крупных осколков бутылочного стекла. Одно было коричневым, возможно от пива. Другое зелёным — источником послужила бутыль от воды минеральной, столовой. Он поднял коричневое стёклышко и зачем-то поглядел сквозь него на солнце, рискуя обжечь сетчатку.

— Не твоё — не трогай, — угрюмо просипел чей-то голос. Вздрогнув, Артём едва не выронил стекляшку. Сквозь прутья перил на него недобро смотрел ребёнок — казённая короткая стрижка, вылинявшая от солнца и множества стирок футболка. Царапина на носу. Подтянувшись, он с ловкостью мартышки сгрёб оба стекла в руку и вновь спрыгнул обратно на асфальт.

— Не буду, — покаялся Артём. Дом оказался не таким уж заброшенным — по крайней мере по своему наполнению. Вид-то у него по-прежнему был ветхий.

Мальчик не ответил. Тщательно протерев оба стёклышка полой футболки, он сунул их в карман тренировочных штанов и уставился на Артёма в оба глаза.

— Я Артём, — поспешил представиться тот. — Представитель газеты «Энский Вестник». Буду писать материал об этом доме.

Обитатель дома номер четырнадцать моргнул. Личность Артёма у него явного интереса не вызвала. Не спеша он вновь извлёк из кармана зелёное стекло и посмотрел сквозь него на Артёма. Тот предстал для него в виде зелёном и оттого, наверное, смешном, потому что мальчик вдруг растянул губы в не очень красивой улыбке и сменил гнев на милость.

— Ладно, пиши. Меня Василий зовут. Только через коричневое стекло смотреть больше не надо, а то насмотришься разного.

— Проводишь меня к кому-нибудь из старших? — попросил Артём, оглядывая Василия и стремительно удерживая в памяти первые впечатления от его появления. И не удержался от вопроса.

— И почему нельзя смотреть через коричневое стекло?

Василий ответил не сразу. Обстоятельно уложил своё сокровище обратно в карман, затем прокашлялся и, обогнув крыльцо, направился к дверям дома. Заговорил он, только когда открыл дверь и сделал шаг внутрь.

— Потому что через коричневое стекло показывает некоторые вещи. А зелёное показывает всё так, как оно есть.

Пришлось удовлетвориться именно этим объяснением.



«Официально Зоя Львовна числится как старший воспитатель, однако де-факто она выполняет все виды работ, которые успевает сделать в течение дня, ведь штат работников в доме сильно ограничен. Вот и приходится брать на себя дополнительные обязанности за зарплату в четыре тысячи — деньги, которых не хватает даже на оплату коммунальных платежей.

«Если не я — то кто?» — вздыхая, говорит Зоя Львовна о своей работе».

Здесь Артём вынужденно приукрасил действительность, потому что Зоя Львовна в действительности встретила его яростным ураганом и натиском, одновременно требуя ответа за скудное финансирование и извиняясь за непрезентабельную внешность как самого дома, так и его воспитанников.

— На вон гляди, так и пизданёшься, прости Господи, костей не соберёшь, — подцепив ногой пласт вытоптанного до коричневой основы линолеума, пояснила Зоя Львовна. — Так вот гвоздями по краю прибьём, только не держит ни хрена. Алёна Никитична давеча чуть нос себе не разбила, запнулась о край…

Артём черкнул в блокноте пару строк карандашом. Холл осветили, одна за другой, несколько вспышек фотоаппарата.
(Продолжение в комментариях)

Как-то позапрошлой зимой я и трое моих друзей решили поехать на охоту. В наших краях фауна очень разнообразная, и можно разжиться весьма ценным трофеем. Если честно, я не большой любитель охоты, тем более в зимний период. Мне больше нравилась рыбалка. Но друзья так уговаривали, что я решил поступиться своими правилами и согласился. Ехать решили в сторону Байкала, в район поселка Б., там, примерно в километре от него, стоял охотничий домик, который мы и собирались посетить. В планах было провести там выходные, а в понедельник рано утром выдвинуться обратно в город. На все мои расспросы друзья отмахивались, сказав лишь только то, что «все схвачено — за все заплачено».

Выехали мы вечером в пятницу, чтобы, отдохнув с дороги, уже в субботу выйти на промысел. До поселка дорога преимущественно гравийная, поэтому сто двадцать километров мы преодолели где-то за два часа. Настроение у нас было хорошее, мы что-то рассказывали друг другу, смеялись. Друзья предвкушали удачную охоту, я же относился к подобным разговорам индифферентно: ну не охотник я. Если честно, в тот момент я даже жалел немного, что согласился, но отступать было поздно: что-что, а данное слово я держал всегда. И поэтому, пообещав поехать с друзьями, я не мог перед самой поездкой сослаться на типичное недомогание.

Приехали мы поздно, где-то около девяти вечера. В средних-то широтах зимой девять вечера — это уже достаточно поздно, а в таежных краях и подавно. Домик оказался небольшим, впрочем, никто на хоромы и не рассчитывал. Небольшой дворик был огорожен стареньким тыном. Площадь самого домика была поделена пополам импровизированной перегородкой. Таким образом, получалось как бы две комнаты: задняя, которая использовалась как спальня, и передняя, выполнявшая функции кухоньки. Самый необходимый минимум, четыре спальных места, электричество — мне обстановка пришлась по душе. Единственным минусом для нас было то, что все удобства находились на улице. Сами понимаете, в тридцатиградусный мороз особо не набегаешься. Поэтому мы решили сделать все естественные дела до того, как ляжем спать, чтобы ночью не просыпаться и не выходить в темноту морозной ночи. К слову сказать, туалет находился на территории двора метрах в пятнадцати от избушки, не очень далеко.

Из продуктов, привезенных с собой из города, мы соорудили нехитрый ужин, кто-то достал из загашника бутылку водки «для сугреву»… Скажу сразу: выпили где-то по рюмке для аппетита, у нас не было цели алкашничать эти дни, мы приехали для того, чтобы поохотиться… Вдоволь наговорившись, где-то около двенадцати мы отправились спать.

Среди ночи я проснулся от жажды: наверно, селедка, съеденная за ужином, дала о себе знать. По привычке поглядел на экран телефона: было около двух часов ночи. Тихонько, стараясь не шуметь, я пошлепал на кухню за водой. Свет решил не включать, потому что на улице было светло от снега и луны, которая бледным неживым светом заливала окрестности. Часть ее света попадала и на кухню сквозь полупрозрачные тюлевые занавески. Проходя мимо окна, я мельком взглянул на волшебную картину лунной зимней ночи и пошел дальше. Но тут же замер и медленно попятился назад. У вас бывало когда-нибудь такое ощущение, когда быстрым взглядом на что-то поглядишь, не заметив ничего необычного, а потом мозг с опозданием в несколько секунд посылает сигнал, что все-таки что-то не так? Вот такое ощущение возникло у меня в ту минуту.

Поравнявшись с окном, я пристально начал всматриваться в пейзаж. Вроде ничего необычного, и все же чувство смутной тревоги прочно засело у меня в голове. Медленно вращая глазами, я, пядь за пядью, проецировал картину за окном. И тут мой взгляд остановился, зафиксировавшись на деревянной коробке клозета: сбоку сортира, будто бы подпирая строение спиной, на карачках сидел человек. То есть, в тот момент мне подумалось, что это человек. Ко мне он сидел в профиль, мне так показалось. Обычная поза: устав, человек прислоняется спиной к стене, согнув ноги в коленях. Да, но не в такое же время!

От удивления я забыл про жажду и во все глаза смотрел на незнакомца. Тот продолжал сидеть в своей незамысловатой позе. Я не мог рассмотреть его хорошо, потому что он отчасти сидел в тени строения, отчасти на свету. Да и время суток было неподходящее для детального осмотра. На миг мелькнула мысль: может, человеку плохо, а ты, скотина такая, стоишь и пялишься на чужие страдания, нет бы помочь! Я уже было ринулся к двери, чтобы отпереть ее… Но… Здравый смысл остудил мои порывы: какой человек в трескучий мороз, да еще и в два часа ночи пойдет на прогулку за километр от поселка? Поэтому я приостановился, вернулся к своему наблюдательному посту — окну — и замер, наблюдая за кем-то или за чем-то. Он (для простоты буду так его называть) сидел, не шевелясь. По идее, от долгого сидения в такой позе ноги должны были уже затечь, но ему было хоть бы хны. Прошло минут сорок, а он все не шевелился. Я готов был уже плюнуть и пойти спать, как вдруг он сделал движение. Он повернул голову в мою сторону. Не знаю, с чего я это взял, но движение, которое он сделал, я расценил именно так. Почему-то мне показалось, что он смотрит прямо на меня, хотя этого в принципе не могло быть. Испытывая какой-то первобытный страх, я даже затаил дыхание: мне казалось, что так он меня не заметит.

Он встал во весь свой рост. Ничего необычного: нормальный рост человека. Постояв немного, он сделал шаг вперед и вышел из тени. Иссиня-бледный свет луны полностью упал на него. Это был не человек! Вернее, не то, каким должен быть нормальный представитель человеческой расы. У него не было шеи, и голова просто покоилась на плечах. Рук я не видел, у меня даже было ощущение, что они плотно прижаты к телу. Ноги занимали чуть ли не две трети тела и были чуть согнуты в коленях. Я не знаю, бывают ли такие дефекты тела у людей, но такое я видел впервые. Лица я не рассмотрел, но четко было видно голову, имевшую форму мяча для регби. Я видел, что это неизвестное существо (человеком его я вряд ли назвал бы теперь) смотрит в сторону избушки, мало того, казалось, будто он глядит прямо в окно. Я медленно отступил вглубь комнаты и вжался в стену.

Теперь я уже не видел его, но прекрасно слышал: за окнами отчетливо хрустел снег, медленно и растяжно, будто ходящему там, за окном, с трудом давался каждый шаг. Иногда на лунную дорожку, пробегавшую посредине комнаты, падала его тень. Несколько раз он останавливался и начинал царапать стену избушки (мне так казалось).

Стоять я уже не мог: прямо там, у стены, и осел на пол. Я не рыдал, не истерил, нет. Просто чувствовал, как по моему лицу струятся слезы, но мне было все равно. Я не стыдился. В этот момент в моей душе было чувство страха, которое я не испытывал ни до, ни после этого. В тот момент мне просто хотелось оказаться как можно дальше от этого места…

Очнулся я уже утром оттого, что меня тормошили друзья. Оказалось, я так и уснул, сидя на полу кухни. На их вопросы я честно рассказал все, чему был свидетелем, не боясь быть обсмеянным. Но, к моему удивлению, никто не рассмеялся, просто Витька молча поднял меня и подвел к зеркалу. Из зеркальных глубин на меня смотрел человек, чем-то отдаленно похожий на меня, только осунувшийся.

Следов мы никаких не увидели: под утро мело, и весь двор был покрыт ровным слоем свежевыпавшего снега. При детальном осмотре на одной из стен домика, почти рядом с входной дверью, мы увидели несколько глубоких борозд, будто кто-то забавы ради ковырял дерево огромным гвоздем. Каждый из нас мог поклясться, что намедни их не было. Охотиться уже расхотелось.

Собрав свои пожитки, мы после полудня выехали домой и уже к вечеру прибыли в город. Конечно, домашним рассказал все: не мог отвертеться от того, что постарел за ночь. Жена попросила больше никуда не ездить. Но уж слишком нереальным кажется все произошедшее там, в тайге.

Я до сих пор думаю: это нечто или некто не собиралось нас убивать, скорее, просто припугнуть. Ведь, судя по его «отпечаткам», ему не составило бы труда проникнуть в жилище.

Когда я был ещё ребенком, то жил в пятиэтажном доме, без лифта. Строение было почти новое, не старше пяти лет. В таких домах часто выход сделан на обе стороны, но одна, недействующая, почти всегда отжимается хитрыми жильцами с первого этажа.

Однажды спускаюсь я по лестнице, машу пакетом с мусором, и вдруг резко останавливаюсь на площадке, которая ведёт на первый этаж, аж дыхание задержал. Справа от меня — маленькая лестница, спустившись по которой, можно было бы попасть к запасному выходу, если бы соседи не хранили там разный хлам. Так вот, остановился я, потому что боковым зрением заметил, что там стоит какой-то паренёк лет шести, в пол оборота ко мне. Стою я, не двигаюсь, не дышу, и он тоже.

Сначала я подумал, что он в прятки играет. Потихоньку эффект неожиданной встречи прошёл, я побежал к выходу, выбросил мусор и направился обратно, домой. Захожу в подъезд и вижу, что этот мальчик стоит лицом ко мне, но в полумраке подъезда его видно нечётко. Но пару вещей я точно разглядел — это какая-то тонкая красная полоска на шее, похожая на бусы и слегка подкошенная нога, будто вывернутая.

Стою я, смотрю на него и боюсь даже пикнуть, и этот пацанёнок в свою очередь стоит и не двигается. Я никак не мог разглядеть его глаз, но чувствовал взгляд, и у меня появилось ощущение, что он смотрит на кого-то позади меня, при этом не шевелясь и не дыша. Для меня, двенадцатилетнего, это было слишком. Мне страшно, пошевелиться не могу, ноги приросли к полу.

И тут случилось то, чего я неосознанно боялся — пацан поднял ногу, которая была подкошена, и неловко её занёс, чтобы наступить на следующую ступеньку. Раздался мерзкий и скрипучий звук. Он поставил свою странную ногу на ступень, и начал заносить другую, а первая нога, подкошенная, прогибается. Как коромысло выгнулась и издала звук, похожий на хруст сухой ветки. Вот тогда я во весь голос заорал и, не оборачиваясь, побежал к двери подъезда. Тогда еще не было домофонов, и чтобы открыть дверь, нужно было дёрнуть засов замка влево. Я дёргал изо всех сил этот засов, но он не сразу поддался! Со слезами на глазах я вылетел наконец на свежий воздух и бежал, бежал и бежал, думая, что этот пацан бежит следом.

Отсиделся я в соседнем дворе пару часов, потом пошёл домой. Вернулся к подъезду, стоял и ждал, пока кто-то с работы домой не пойдёт. Зашёл вместе с соседкой, испуганно глянул на ту лестницу — пусто. Когда поднимался, то увидел, что на том месте, где стоял пацан — несколько грязных следов маленькой обуви.

Кстати, когда я выбегал из подъезда, туда вошел сосед. Он через несколько дней съехал на съёмную квартиру, а эту теперь сдаёт. Думаю, что это решение он не просто так принял.