Жизнь лжепророка 30
Мы выбрались к хутору "Тяпун красноречивый", и пораспрашивали местных, не живет ли среди них Босх? Люди отвечали, мол не знают такого, но мне показалось, что лгут.
--Еще бы им не врать,--прокомментировал наши распросы лжепророк,--вы заметили какими фресками расписана местная церковь? Совсем свежими. Он здесь, но мужики не желают, чтобы его увели от них.
Наконец, один деревенский дурачок, в драном заячьем тулупе на голое тощее тело, указал нам на скромный домик из кирпича сырца на окраине хутора. Мы направились туда.
К дому, с противоположной стороны, шла молодка с коромыслом на плечах о двух ведрах с водой. Завидев нас, она подождала, пока мы приблизимся, и спросила:
--Опять на работу просить далече отседова, не пущу.
--А торг уместен?--поинтересовался Альмогласт.
--Нет,--ответила женщина,--не работает он больше.
--Почему?--спросил Рий.
--Болен он...душевно болен, а все такие как вы все приходют, ум шаткий смущают...ай яй, а какой раньше мужик то был, как дрова колол, как маньку доил, прямо загляденье.
--Писать то ему дозволяешь?--спросил я.
--Чой то?,--возмутилась баба,--отродясь не писал, и охоты такой не имел, я даж не знаю, обучен ли муженек грамоте.
--Мы хотели спросить, рисует ли он еще?--поправил меня Альмогласт.
--С тех пор, как с ума сбрендил, только это и делает, хозяйство забросил, все на мои плечи переложил, а у нас четверо малолетних ртов по лавкам орут, жрать требуют.
Пока разговаривали, я заметил, как к боковой стене дома подбежал деревенский дурачок с лоханкой в руках, подставил ее под стену, и только в этот момент смог я увидеть, что на стене была нарисована корова, да так отменно, будто живая. Дурачок принялся доить изображение на стене.
--Впусти в дом усталых путников хозяюшка, век тебе благодарны будем.--попросил я.
Молодка сняла с плечей коромысло с полными ведрами, и легко, точно пушинку передала его мне:
--Пойдемте, ведра в сенях оставите, напою странников, так уж и быть.
Мы вошли. Я поставил ведра в сенях, и осмотрелся: все стены были расписаны блюдами с едой, да так аппетитно, что сразу забыл о голоде, будто сожрал дюжину жареных перепелов со стены глазами.
--Вот так и мы все мучаемся,--заметив насыщение в моих очах посетовала баба,--жрать охота, войдем в сени, и навроде как отлегло, а брюхо то пустое. Правда муж и у соседей такое намалевал, теперь они несут к нам в дом яйки, сыр да творог, говорят, мол, лишнее это им, покамест свет дневной снедь на стенах освещает. Ну, проходите внутрь гости нежданные.
Я приблизился к дверному проему, взглянул наверх, и тут же пригнулся, прикрывая голову обеими руками. То же самое сделали мои спутники. Над дверной балкой висело огромное сучковатое бревно, которое, казалось, собиралось грохнуться на наши головы. Присмотрелись. Елки-ковырялки! Нарисованное!
--Не пужайтесь,--смеясь сказала хозяйка,--в этой хате только стены да кровля остались настоящие.
В хате, у широкого массивного стола, сидели по лавкам четверо белобрысых погодок-карапузов, и любопытствующе хлопали глазами в нашу сторону.
--А хозяин то где?--снова спросил Альмогласт.
--Говорюж, болен он, на всю голову болен,--ответила баба,--толку нынче с него, как с козла молока.
Мы сели, и хозяйка разлила нам по чаркам ключевой воды.
--Чем богаты, как говорится.
Лжепророк отпил пару глотков, задумчиво протарабанил пальцами по столу, и, подмигнув старшему карапузу крикнул:
--Дух, томленый рутиной тягучею, отзовись на глас вопиющего в пустыне серой будни!
Дальняя стена хаты вдруг всколыхнулась, похоже, также была нарисована на куске холста, и из-за него прозвучала тирада:
--Wer sich tief weist, be mucht sich um Klarheit; wer der Menge tief scheinen mochte, bemucht sich um Dunkelheit.
--Это еще что за тарабарщина?--спросил Рий.
--Будь с нами и телом..и языком.--вновь воззвал Альмогласт,--полно смущать мысли наши языком неведомым.
--Jedem das Seine,--раздался ответ из-за шторки.--Gott mit uns.
--А в этом сомневаюсь,--проговорил лжепророк.
--В чем сомневаешься то?,--почему-то шепотом спросил его Рий.
--Понятия не имею,--ответил ему Альмогласт,--но разговор же надо как-то начать...
Шторка с нарисованной на ней стеной резко отодвинулась. С печи слезал косматый худой человек с огромными карими бешенно блуждающими из стороны в сторону глазами.
Он сел за стол напротив нас, влепил подзатыльник старшему сыну, и вопросительно подняв густую правую бровь(левой не было вовсе), спросил Альмогласта:
--Что, уже пора?
--Пора,--кивнул лжепророк.
Косматый демон резко перевел взгляд на меня с Рием, и представился:
--Я--Фридрих Вильгельм Заратустра.
--А разве не Босх?--удивился Рий.
--Был Босх,--ответил косматый,--да сплыл, но приплыл Заратустра.--чайку горяченького?
Мы синхронно пожали плечами.
Косматый сгреб руками наши чарки с ключевой водой, и подвинул их на середину стола, на то место, где было нарисовано пламя. Через мгновение, он придвинул чарки нам:
--Чай готов.
Мы сделали по глотку. Ключевая вода больно обожгла рот.
--Но это всего лишь кипяток,--возразил обалдевший Рий.
--Это чай,--внезапно басом проговорил лжепророк.
Мы отхлебнули снова. Это был горячий чай.
Посидели, поговорили о погоде и хозяйстве.
--А откуда приплыл Заратустра?--вдруг поинтересовался лжепророк.
--Из места под названием девятнадцатыйвек, из эпохи, именуемой "Дюссельдорф", из города "Алемания", дворца курфюрста, прозванного "психиатрическаялечебницахерраиоганашульца".