Скандалы вокруг обвинений в сексуальных домогательствах и изнасилованиях в последние месяцы охватили все сферы общественной жизни. Обвиняют всех: политиков, деятелей кино, журналистов. И хотя модное словечко «харассмент» и является в нашей стране нововведением, сами скандалы существовали и до революции. Нередко жертвами обвинений — где-то справедливых, а где-то надуманных — становились служащие Отдельного корпуса жандармов.
В своём понимании нравственности жандармское ведомство в Российской империи нередко пыталось балансировать на узкой грани соблюдения благопристойного реноме, с одной стороны, и отъявленного лицемерия, с другой. Прекрасным примером служит судьба князя Ивана Эристова. В сентябре 1915 года, согласно решению Главного военного суда, князь Эристов, штаб-офицер для поручений при разведывательном отделении штаба XI армии, был предан Общему корпусному суду по обвинению в попытке изнасилования.
Инцидент, послуживший основанием для подобного обвинения, имел место в ночь на 7-е июня того же года в городе Бережанах, в Галиции, когда Эристов явился под предлогом обыска в квартиру, занимаемую тремя австрийскими подданными, сёстрами Гольдберг. Велев младшим сестрам, Генриетте и Эрнестине, удалиться из комнаты, Эристов лёг в кровать к старшей сестре, Розе, и попытался принудить её, сначала на словах, а потом и силой, к половому акту, однако, будучи пьян, потерпел фиаско и «измученный, уснул».
Проспав до утра в постели потерпевшей, Эристов поднялся и, как ни в чем ни бывало, ушёл. В ходе следствия выяснилось, что, будучи заподозренными в шпионаже, девушки уже подвергались обыску днём ранее, каковой, впрочем, результатов не дал, и были препровождены в разведывательное отделение штаба армии. Там все три были опрошены князем Эристовым и отпущены, причем каждой он вручил по цветку.
Ближе к ночи Эристов в компании капитанов Баумгартена и Щербачева решил наведаться к барышням, так как «до них доходили сведения об их доступности». При появлении непрошенных гостей девушки «крайне испугались, дрожали и плакали», что совершенно не соответствовало ожиданиям спутников Эристова, в связи с чем им «пришлось успокаивать двух младших сестёр, заявляя, что арестовывать их не будут и что из их квартиры сейчас уйдут». Поддавшись уговорам товарищей, Эристов ушел из квартиры сестёр Гольдберг, однако когда его товарищи разошлись по своим квартирам, Эристову пришла в голову идея вернуться.
Как ни выгораживало незадачливого донжуана его жандармское начальство в лице командующего Отдельным корпусом жандармов Владимира Джунковского, в числе прочих доводов пытавшегося разыграть антисемитскую карту, военное руководство оставалось непреклонно в намерении довести дело до суда. Видя это, ротмистр князь Эристов стал искать Высочайшего заступничества, прося пожалеть своего восьмидесятилетнего отца, брата, жену и девятилетнюю дочь, «которые не вынесут позора его суждения».
Видя плачевное состояние сына, Константин Эристов также подаёт прошение императору, каковое вкупе с мнением генерал-майора Джунковского перевесило чашу весов Фемиды в пользу обвиняемого, и дело было прекращено Высочайшим повелением, не дожидаясь суда.
Жандармские офицеры
Куда меньше повезло унтер-офицеру Брест-Литовской крепостной жандармской команды Степану Качану, за изнасилование и растление 14-летней служанки Марии Котловой осуждённому на 4 года каторжных работ.
Супруга осуждённого и руководство корпуса в лице сначала генерала Дмитрия Гершельмана, а затем Джунковского, настаивавшее на недостаточности улик, многократно подавали ходатайства о помиловании унтер-офицера Качана, однако тщетно.
И даже когда по окончании тюремного срока Качан стал испрашивать разрешения вступить в ряды действующей армии, «дабы смыть с жандармского мундира то позорное пятно, которое благодаря женщине, искавшей денежных выгод, легло на нём», ему было отказано.
В этих случаях обвинения определённо имели под собой почву: объяснения Эристова выглядят довольно неубедительно, равно как и его утверждение, будто его оговорили, а унтер-офицер Качан по сути не отрицал свершившегося факта. Но это отнюдь не означает, что все подобные жалобы на жандармских чинов заслуживают полного доверия.
Чины полиции и корпуса жандармов в Риге
Обвинения в изнасиловании часто делались из мести или с целью шантажа. Так, девица Надежда Иванова, крестьянка Рязанской губернии обвинила саратовского жандармского штаб-ротмистра Чубакова в том, что он, якобы, изнасиловал её 14-летнюю сестру Любовь.
Но когда дело дошло до суда, выяснилось, что у предполагаемой потерпевшей врачами признаков изнасилования не обнаружено, а порочащие жандармского офицера слухи Иванова, прежде работавшая у него горничной, распускала из мести за то, что ротмистр уволил её за недобросовестное исполнение своих обязанностей. В итоге, дело было закрыто за отсутствием состава преступления.
Аналогичный случай имел место в жизни Дмитрия Шевиенкова, унтер-офицера Петербургско-Виндавского жандармско-полицейского управления железных дорог, обвинённого крестьянкой Анной Гусевой, работницей станционной пивной, в изнасиловании. Исходя из её показаний, преступное деяние было совершено непосредственно там же, в пивной, на полу, и хотя она кричала и вырывалась, никто-де её не услышал.
Свидетели, проживавшие при станции, все охарактеризовали Шевиенкова весьма положительно, кроме того, оказалось, что Гусева, проживавшая отдельно от мужа, напропалую кокетничала с посетителями пивной, нередко зазывала их в подсобное помещение и вообще позволяла себе всякие вольности. В довершение всего выяснилось, ей уже и ранее случалось подавать жалобы на разных лиц с целью шантажа.
Столь же беспочвенно было и обвинение в изнасиловании, возведённое предприимчивой портнихой Ковалёвой на начальника Выборгской крепостной жандармской команды подполковника Кунакова.
Подполковник и впрямь однажды провёл с ней ночь с полного её согласия и за вполне приличное вознаграждение, однако пожаловаться она решила лишь спустя полгода после означенного эпизода. Дело в том, что она стала встречаться с одним бедным студентом, и чтобы содержать любовника, ей понадобились деньги.
Расчет её был прост: Кунаков — человек женатый, пойдёт на любые жертвы, лишь бы не стать причиной краха своей семьи. За малограмотностью, сама она написать жалобу не смогла, и это сделал за неё её любовник. Очевидно, парочка решила, что обвинения в изнасиловании будет недостаточно, и присочинила, якобы жандармский подполковник предлагал Ковалёвой фальшивые 500 рублей.
Гроза, впрочем, миновала подполковника, поскольку сомнительное поведение Ковалёвой было общеизвестно, а цели чересчур очевидны.
Чины полиции и корпуса жандармов в Риге, групповая фотография
Красноречивые резолюции жандармских начальников в отдельных случаях обнаруживают чувство мужской солидарности. Так, когда вахмистр Московского жандармско-полицейского управления железных дорог Шанин в припадке ревности стрелял в жену и её любовника, унтер-офицера того же ведомства, застигнутых с поличным после пирушки, генерал-майор Фрейберг начертал на рапорте: «Жаль человека. Надо бы написать письмо председателю Суда».
Несмотря на то, что вероломная жена вахмистра от полученных ран скончалась, генерал продолжал ходатайствовать за своего подчинённого: «Относительно служебных и нравственных качеств вахмистра Шанина доношу, что он считался отличным во всех отношениях вахмистром и в этом духе я дал показание суд следователю, закончив показание мнением, что если состоится оправдание Шанина, то с удовольствием вновь приму его на службу.»
С тем большим удовольствием генерал согласился с заключением военно-прокурорского надзора, что эти преступления, «приписываемые Шанину», не могут быть вменяемы ему в вину, так как данными, обнаруженными при медицинском освидетельствовании, была установлена ненормальность умственных способностей Шанина в момент совершения им этих преступлений. Резолюция Штаба корпуса была лаконична: «И прекрасно, к делу».
Жандармский ротмистр
Стоит с прискорбием констатировать, что вопреки поэтически возвышенным устремлениям отцов-основателей «голубого ведомства», проза жандармской действительности была изрядно омрачена в силу двух основных обстоятельств.
Во-первых, жандармское начальство было озабочено проблемами нравственности и, в частности, вопросами «чести мундира» лишь в той степени, в которой это предписывалось известной общественной моралью и которая, по возможности, обеспечивала бы отсутствие судебных исков и публичных обвинений.
А во-вторых, женщины, со своей стороны, являясь заложницами традиционного общества, пытались по полной использовать те небогатые права, которые предоставляло им архаичное семейное законодательство царской России.
Источник
