Речь, собственно, о вот этой небольшой истории: Забавная мифология: Персейные похождения. Ч 1 - ну там, Зевс, Даная, золотой дождь... и кто-то серьёзно верит, что там обошлось без последствий? Ха! Наш жёлтый античный таблоид таки разоблачит аэдские выдумки!
— Не-е-е-ет!!!
Персефона подняла бровь. Нечасто можно услышать в своей опочивальне нечто, похожее на рев бешеного марала. Нет, вполне понятно, когда тебя застает с любовником супруг, но когда тебя застают с супругом… и не любовник…
— Чего нет? — почти мягко осведомился Аид, набрасывая на супругу гиматий.
Гермес, столпом отчаяния застывший в дверях, изобразил руками что-то паническое.
— Зевса!
— Точно, — сказала Персефона. — Зевса тут нет.
— Почему тут должен быть Зевс?! — нахмурился подземный царь. Теперь он набросил гиматий и на себя.
Гермес отчаянно замотал головой и всхлипнул:
— Везде!
— Везде должен быть Зевс? — осведомилась Персефона. Аид почесал бровь.
— Слушай, — серьезно сказал он жене, — по-моему, он чем-то расстроен…
Вестник богов вознес руки к потолку и разразился серией восклицаний, из которых следовало, что Громовержец, Надежа и Опора всего Олимпа, Тучегонитель, Вседержитель и Самый-Рассамый во всем безвестно сгинул в неизвестном направлении.
— Ага, — сказал на это подземный царь. — Дверь закрой.
Племянник послушно выполнил сказанное и уставился на Владыку с безумным ожиданием мудрых советов.
— С другой стороны дверь закрой, — обрадовали его. — По голове получишь утром. За то что отвлек.
Персефона смущенно подхихикнула, но все же сочла необходимым выступить на стороне брата.
— Так ведь Зевс же…
— А что — Зевс же?!
— Так ведь нет же его!
Аид вздохнул. Посмотрел на жену, как мог, проникновенно.
— Ну и хорошо, что его здесь нет! — выдал он тоном, который возвещал: «Нет Громовержца — нет проблемы!»
Но Персефона уже настроилась разделять боль брата, а потому уселась на супружеском ложе поудобнее и закуталась в гиматий поплотнее.
— Искали?
Гермес замахал руками и издал серию звуков, в которых невнятно просматривалось многое: бешеная Гера, масштабная организация поисков, рассылка вестников, опрос оракулов…
— У баб искали? — лениво поправил Аид.
Очередная порция мимики от дверей показала, что и к этому отнеслись серьезно, и опрос: «Громовержец у вас не завалялся?» — еще долго будет будоражить умы элладских нимф, богинь и смертных…
— Говорят, он к Данае хотел наведаться, — поведал Гермес, уже почти не заикаясь. — Дочке аргосского басилевса. Все говорил, мол: басилевс дочку запирает, так что надо бы особый способ изобрести, чтобы… это самое. Пошел. А потом — испарился!
И дальше уже пошли заламывания рук и трагедия в одно лицо об истеричной Гере, парочке «Афина-Арес», которую некому мирить, Посейдоне, предлагающем себя на вакантное место, обильно поминающем пропавшего отца Дионисе…
Аид тоскливо вздохнул и потер лоб.
— Не пойду я, — сказал он решительно. — Жена у меня.
— У Зевса тоже жена, — мрачно напомнил Гермес.
— У него — не четыре месяца в году, — отпарировал Аид, намекая на важность брачного периода у подземных богов.
— Зато у него — царство! — попытался Гермес во второй раз.
— И? — последовал аргумент всех времен и народов.
На «и?» ответа не существовало. «И?» подводило черту чему угодному лучше любимого «В Тартар!» Перед «И?» подземного Владыки трепетали олимпийцы и ёжился Танат.
Страшнее этого могло быть только одно.
— Дорогой, — нежным шепотом сказала Персефона на ушко мужу, — а вот представь себе, мама расстроится. Конечно же, приедет в гости, плакать будет, в обмороки падать…
Через три секунды ошеломленного Гермеса волокли к выходу из дворца, цедя сквозь зубы:
— Пошли добывать эту державную скотину! Шевели таллариями, кому сказал! Где, говоришь, следы теряются? Что у вас там — собак с нормальным нюхом нет или все вещи Зевса потерялись? Куда-куда — за Цербером!
Гермес ошеломленно моргал. Ему ни разу не приходилось видеть, чтобы из-под наспех наброшенного гиматия вылетали в боевом доспехе, держа в одной руке двузубец, а во второй — шлем.
— Милый, я тебя жду-у-у! — донеслось в спину.
Персефона, философски вздохнув, принялась взбивать подушки.
* * *
Вдоль стены басилевского дворца в Аргосе крались три тени. Первая выступала неспешно, держа в руках поводок. Вторая порхала в метре над землей, держала в руке сандалию и время от времени спускалась, чтобы ткнуть сандалией в третью. Третья — трехголовая — нюхала сандалию, хмуро подвывала и обильно тошнила на землю ядовитой слюной и остатками медовых лепешек.
— Чего это его так крючит? — удивился Гермес после сто семнадцатого «вее» за долгий путь.
— Солнце, воздух, сандалия Зевса, — кратко обрисовала первая тень, она же Владыка подземный. — Вообще, на брата так многие реагируют.
— Буэ, — выразил свое отрицательное мнение Цербер, он же тень номер три. Медовые лепешки покидали организм аидского песика на глазах.
— Искать, — буркнул Аид, — кому сказано.
— Песика жалко, — посочувствовал Гермес.
Аид, который сам рисковал оказаться на месте Цербера (если вдруг в подземный мир заявится рыдающая Деметра), не ответил.
В молчании, мрачном настроении и рвотных потугах поисковая группа преодолела двор и оказалась возле спуска в подвал, который был обустроен Акрисием для своей дочки Данаи, чтобы та — упаси Зевс — не забеременела и не родила что-нибудь, что по предсказанию сможет убить дедушку.
Зевс явственно не упас — это подтверждалось тем, что беременной Данаи в подвале не оказалось.
Вообще, подвал был как подвал: медные стены, пол с позолотой, столик с рукоделием, ложе, поднос для фруктов, два кресла, лужица какой-то жидкости в углу…
— Буэ-э-э! — сделал интерьеры более неприятными Цербер. Всеми тремя головами и хвостом-драконом.
— Да понял я, понял, — пробормотал Аид. — Ладно, домой.
И отпустил поводок. Счастливый пес незамедлительно отбыл бегом в сторону ближайшего спуска в подземелье. С поверхности донеслись испуганные крики слуг и негодующее: «Ве-е-е!» Цербера, который на сегодня наобщался с верхним миром.
Аид стащил с головы шлем-невидимку и принялся расхаживать вдоль стен, заложив руки за спину. На робкий вопрос: «А… где Зевс?» — он ответил лаконично:
— Смылся.
— Как?! — ужаснулся Гермес.
— Элементарно, Гермий. Боги, знаешь ли, могут превращаться. В животных, в птичек, в насекомых. Иногда в другое… всякое. Например, в воду. Или в золото. Или в воду и в золото — драгоценный дождь, всякое такое…
Какое-то время Гермес внимал слегка маниакальной лекции о способах просочиться в запертые помещения, не прибегая к «дурацким преображениям в осадки». Потом спросил:
— Так что?
— А как ты думаешь — почему я выпросил у Циклопов шлем и никогда ни во что не преображался? — поинтересовался Аид все тем же скучным лекторским тоном. — Уязвимость, Гермий! Уязвимость в преображенном виде!
— Что — уязвимость?
— Возрастает, — ответил Аид, показывая на лужицу на полу.
Лужица была маленькой, сиротливой и золотой. Лужица была не особенно похожа на Громовержца, о чем Гермес, переваривший новость не сразу, и сообщил дяде.
— Ага, — отозвался дядя, — внутреннюю сущность лучше отобразило бы… эх, Цербера нет. Да, как-то маловато для главы всея Олимпа.
— Олимпом не может править лужа, — жалобно сказал Гермес, — это противоестественно.
— Вот и я после жребия то же самое говорил, — отозвался Аид, почесывая нос. — Так. Для Громовержца лужица слишком маленькая… что? Как могу, выражаюсь! Значит, кто-то тут прибрал. И кто бы…
— Ходють тут… ходють! — приложили подземного бога из-за плеч.
Скрюченное создание в сером невзрачном хитоне бодро вперлось в подвал, громко шаркая по меди тряпкой. Тряпка, изрядно золотая от Громовержца (Гермес обмер от такого кощунства) выжималась в ведро. Золотые капли звонко барабанили по деревянному днищу. Смертная продвигалась по подвалу с целеустремленностью тарана, несущегося на ворота, бурча по пути, что «ходють тут… следять… а ей убирать потом… сначала гадости нальють, а потом ходють… хотюдь…»
— Кхм, почтеннейшая, — вкрадчиво заговорил Гермес, — а что это вы тут…
— Приказано убирать — я и убираю, — не отрывая головы от пола, забормотала почтеннейшая. — Што? Золотишка надоть? Вон, на дворе, корыто — оттуда черпайте! А мне — приказано убирать, я и убираю…
…в корыте оставалось на дне. Когда Аид, задержавшийся поболтать с «почтеннейшей» рабыней, нашел племянника, тот печально смотрел на остатки золотой жидкости в глубокой деревянной раме. Губы вестника дрожали, силясь выговорить что-то вроде «п-п-а-п-па…»
Аид молча и деловито вылил в корыто деревянное ведро, наполовину полное очень жидким золотом.
— А почему он… не… ик… обратно? — наконец выдавил Гермес.
— Потому что мало, — лаконично ответил Аид и поиграл шлемом, озирая народ, который шлялся по двору. Вид у народа был неприлично довольный — от домочадцев басилевса до рабынь.
— Испарился?!
Аид, пожевав губами, снизошел до объяснений, но Гермес мало что вычленил из рассуждений о возможности конденсирования Громовержцев при высокой температуре.
— …нет, — угрюмо перевел сам себя подземный царь, — но вот ты — ты знаешь, чего нельзя делать в Греции? Превращаться во что-то золотое.
И скупо изложил то, что успел выяснить у рабыни-уборщицы: раз — сам басилевс, который обрадовался такому пополнению казны, два — свита басилевса, которая тоже себе обрадовалась, три — ты не замечаешь, племянник, что у окружающих слишком много золотых украшений?!
— Ой, — сказал побледневший Гермес, который поднял голову, посмотрел на двор и оценил количество украшений и из чего (кого?) колечки-бусики-браслетики могут быть сделаны.
Подземный царь пожал плечами со спокойствием бога, который как-то разрубил на куски собственного отца.
— Да что ему сделается! Собрать воедино — а там уж…
И прибавил, щурясь в безмятежные небеса:
— Проще говоря, мне сейчас не помешал бы очень хороший вор. И где б достать, а?
Гермес немного воспрянул.
* * *
На поляне стоял вместительный котел. В котле аппетитно булькало.
Гермес, вытирая со лба копоть, подкладывал дровишек.
Аид философски помешивал варево, время от времени привставая с корточек.
— Хорошо сидим, — лирично заметил он. — Давно так не выбирался.
Выбредший из леса на запах костерка сатир замахал рукой, весело прокричал: «Ребята, что варим?»
— Громовержца варим, — категорически сообщил Аид, — пока что мало соли.
И помешал еще раз.
Сатира сдуло обратно в чащу.
Гермес опасливо посмотрел в котел, где кипело расплавляемое золото.
— Оно нас понимает? — шепотом осведомился он.
— Это хорошо бы, — вздохнул царь подземный, — давно с братом по душам не разговаривал. Так вот, если о том, что я о нем думаю…
Через две минуты Гермес поежился и отошел к своей сумке. В бездонной глуби сумки звякали и бряцали браслеты, колечки и серьги, которые Гермес вдохновенно добывал остаток дня. Изделия из Громовержца ритмично падали в котел. Варево булькало. Монолог Владыки не смолкал и был все так же нецензурен.
Лиризм вечера не хотел идти на убыль.
— Последнее, — робко пискнул Гермес, вбрасывая в котел крупное кольцо с изумрудом.
Монолог смолк, и можно было дышать, хоть и с опаской.
— Слушай, дядя… я вот подумал: мы же не знали, что там из Громовержца, а что… ну, то есть… дядя? Дядя?!
Тут вестник богов обнаружил, что сидит у костра в гордом одиночестве.
А из котла медленно вырастает кулак. Очень знакомый державный кулак…
— Папа, — расплылся в улыбке Гермес, прежде чем на полянке громоподобно раздалось:
— Как-как он меня назвал?!
* * *
— Семнадцать колец, — кивнул Гермес, подавляя смех, — два оказались в носу, сколько-то — в губах, в бровях еще…
— Изумруд во лбу? — лениво переспросил Аид.
— Изумруд в пупке, — поправил Душеводитель. — Во лбу рубин. Наверное, стоило все-таки выковыривать из перстней драгоценные камни.
Царь подземного мира легко махнул рукой, как бы говоря: «Все к лучшему!»
— И я не видела глаз Геры, — огорченно высказалась Персефона. — Эх.
— Я предлагал доставить его на Олимп в жидком состоянии, — отозвался Аид. — Что?! Пусть бы сама занималась тугоплавкими Громовержцами!
— А почему не…? — приподняла брови Персефона.
— Так то ж Гера! — развел руками Гермес. — Кто там знает, что она налепит!
Аид хмыкнул и кивком показал, что можно запускать следующую партию теней на суды.
— Выкрутился, конечно, — пробормотал он категорически.
Гермес уныло пожал плечами.
— Заявил, что путешествовал по варварским странам, а это — новая обязательная мода. Вот…
И продемонстрировал подземному царю и его супруге серьгу в ухе, пробормотав пару слов о том, что Олимп никогда не будет прежним.
