Елисей Адамович молча открыл глаза. Большая разве что только по сравнению со своей давно утерянной сестрой-двойняшкой фигурная стрелка нехотя вздрогнула чуть выше латинской буквы "В". Из чего Елисей Адамович заключил, что старость приходит рано. А про табличку над дверью Пяточка не вспомнил. Может, и к лучшему.
Позже, этим же днём, прикрывая зевок плотно сложенными подушечками пальцев левой руки, Елисей Адамович выходил из "Резче" на углу, держа пакет с продуктами в правой. Дверь перед ним захлопывалась, но он успел проскочить. Прямо перед входом стоял, приплясывая, старый человек с новой гитарой и пел. Слов песни было не разобрать, то ли машины шумели, то ли пел человек на другом языке, то ли этого самого языка у него не было. Елисей Адамович остановился и стал слушать. Каждый раз, когда он смотрел на гриф, там было разное количество струн. Вот нет самой толстой струны, вот второй с низу, вот все на месте, а вот нет первой и четвёртой, зато появилась и хрипло басит седьмая. Глаза гитариста были чёрные во всё яблоко, влажно блестели и, пока Елисей Адамович стоял, ни разу не моргнули. Впрочем, сам Елисей Адамович не обращал на это внимания. Он слушал мелодию, покачиваясь на волнах ритма, сам чуть волнуясь на перекатах аккордов. Мелодия была знакома до той сладкой боли, когда вот ещё чуть-чуть и вспомнишь. Но как всегда Елисею Адамовичу не хватало для этого какого-то такта. Постояв пару минут, он даже запустил руку в карман, чтобы бросить мелочи в мятую картонную коробку, но, вспомнив что в кармане без малого целая сотня, только что разменянная, сделал вид что почесался и пошёл домой.
Сидя перед монитором и отрешённо водя пальчиком курсора по жирной ляжке своей старой знакомой – та выложила свои новые фотки в "одностратниках" – Елисей Адамович поймал себя на том, что напевает песенку уличного музыканта. Что-то вроде "ам гам гам попотел намахал" само собой выползало изо рта Елисея Адамовича, парило в воздухе, оседало на стенах, стекало по монитору. Елисей Адамович вспомнил, как когда-то давно, когда он ещё где-то учился, он тоже играл на гитаре и пел. У него даже была своя группа, которая ни разу не собралась. В полном составе, а так – да. Пальцы сами собой сложились в аккорд "Аm", и Елисею Адамовичу показалось, что он принял решение. По шевелению пальца тут же открылась новая вкладка с "обрито" и найдена "гитара акусьдическая пачти новая" за тысячу восемьсот таких же деревянных рублей. Проведя достаточно долгую беседу со своей Внутренней Жабой, Елисей Адамович позвонил продавцу, собрался и поехал догонять свою юность.
Кнопка была, но звонка не было, и Елисей Адамович как мог постучал в обшарпанную зелёную дверь одноэтажного деревянного дома, до которого-таки добрался через непонятно откуда-то взявшиеся в общем-то городе землю, траву, грязь, ручьи, через которые нужно было идти по доскам, а они не внушали бы доверия даже если бы были не гнилые. Громко залаяла собака. Минут через пять Елисей Адамович постучал снова. Опять залаяла собака, к ней присоединился сборный хор соседских псов, и сквозь какофонию лая послышались шаркающие шаги. Дверь открыла сморщенная старуха с одним закрытым глазом. Было непонятно, то ли она так щурится, то ли глаза нет. В руке старуха держала за голову курицу. Та слабо трепыхалась. "З-здравствуйте!.. Я... З-за гитарой..." - как мог уверенно отчеканил Елисей Адамович. Старуха засмеялась трезубым ртом. С далёких деревьев поднялась стая ворон. Курица шевельнулась последний раз и замерла. Успокоившись, старуха сказала: "да-да, а то как же, проходи, хорошая гитара, ещё дедушка мой на ней играл". Гитара и правда оказалась не так плоха, как приготовился Елисей Адамович. Типичное старое дерево, струны ржавые, колки скрипят, но в целом нормально. Деньги старуха отказалась брать в руки, приказала положить на стол. Когда дверь за Елисеем Адамовичем захлопнулась, тот сглотнул, потом вздохнул, потом прижал гитару к груди и снова вздохнул, вспомнив какой дорогой ему предстоит пройти, чтобы выбраться отсюда. Во дворе снова раздался каркающий смех и вторая струна, глухо звякнув, лопнула, больно уколов в щёку Елисея Адамовича. Тот инстинктивно прихлопнул рукой место укуса. Посмотрел на ладонь - там размазалась капелька крови. Это привело Елисея Адамовича в чувство, и он, наконец, пошёл под аккомпанемент лая и карканья.
Он-лайн тюнер, конечно, не справился. Струны ни в какую не хотели звучать как надо, более того, произвольно меняли высоту тона, и, казалось, смеялись над Елисеем Адамовичем каждый раз, когда тот брынькал, пытаясь извлечь из пяти струн своей новой старой шестиструнной гитары хоть какое-то подобие аккорда. Устав от бесплодных попыток остаться сухим на этом вёртком бревне, Елисей Адамович посмотрел в окно. Там отражался он сам, с пластырем на щеке, с нижней губой, свернувшейся в недовольную улитку, с редкой щетиной, растущей клочками, на которых уже видны были кое-где прикосновения мягкой ладони времени. Призрак сложил прозрачными пальцами фак и протянул его в сторону Елисея Адамовича. И зазвучала музыка. Дивная, зовущая прямо сейчас всё бросить и уйти вслед за солнцем, и там, там всё будет хорошо. Там будет юность, там наконец соберётся полным составом группа и начнётся самая настоящая репетиция, там перестанет болеть нога и волосы снова станут расти по всей голове. Там всё будет как было и даже лучше. Кончилось всё так же внезапно, как началось. Сан Саныч, внезапно зашедший забрать свой томик Фета, что есть силы тряс за плечи Елисея Адамовича, стоящего в прихожей в трусах, пальто и левом кроссовке на правой ноге.
Что-то здесь не чисто – сказал Сан Саныч, глядя на предложенный ему Елисеем Адамовичем табурет. – лучше я пешком постою. Так за сколько, говоришь, ты купил эту гитарообразную вещь?
Елисей Адамович под шум закипающей воды сбивчиво пересказал события этого дня, суетливо подыскивая чем бы протереть табурет, стол и кружку для Сан Саныча.
Да, что-то здесь не чисто, - сказал Сан Саныч, глядя в поставленную перед ним кружку. – а можно ты это, ещё разок её сполоснёшь? А я пока расскажу тебе одну поучительную историю.
Вот как-то раз, прошлым, кажется, летом, во вторник или среду, не помню точно, пошёл я в лес. Не то чтобы по делу, грибы там или комаров покормить, а просто вот как повело что-то. Как леший шепоток пустил потихоньку и всё, не отвертишься. Надел я, значит, сапоги, курточку с карманами, ножичек взял. Я без ножичка по лесу не люблю ходить. Особенно если погода хорошая. Ну, и пошёл. А до леса мне идти далеко, сам знаешь. Шёл я, шёл, жарко – ух! Стал искать где тенёк. Это я не в лесу ещё, вдоль дороги телепаю, значит, к лесу-то. Вижу - натурально беседка какая-то стоит. Вокруг ничего, только трасса. Машины туда-сюда вжух, вжух. А в беседке той сидит кто-то. Ну, думаю, поди хватит нам вдвоём места на лавке, а то может и поболтаем пока сидим. Подхожу – сидит мужичок, с виду как дорожный рабочий. «Здорово!» – говорю я ему, а он поднимает на меня взгляд из-под козырька форменной бейсболки своей дурацкой – а на лбу у него... Ладно, ладно, шучу я так. Нету на лбу у него ничего такого. А только и лба, честно говоря нет. Знаешь, как туман, или, скорее такой густой сигаретный дым заместо лица. И тонкая такая щупальца, да не одна, а штук эдак с десяток, этого тумана ко мне, значит, потянулась, и всё в лицо норовит. Ну, думаю, вот тебе и тенёк, вот и поболтали. Думать думаю, а сам бегу уже скорее оттудова, хотя в сапогах по жаре бежать, конечно, неудобно и прямо скажу тяжело. Но что делать. Бежал сколько мог – оглянулся – а не видно уже не беседки той, ничего. Только машины по трассе вжух, вжух. И не то, что бы убежал я так далеко, а просто не было больше той беседки. Как сквозь землю провалилась. Потом, кстати, на этом месте, в новостях писали, кто-то корову сбил ночью. Вот так-то, брат, мотай на ус. Все ваши музыки, боксы, даже ножички – фигня. Бег – лучшее средство самообороны. Даже против не пойми кого. По крайней мере в тот раз мне помогло.
Елисей Адамович помолчал, как будто обдумывал услышанное, вежливо поблагодарил за науку и сдержанно поинтересовался, какое отношение рассказанная история имеет к его собственной.
– Дык, брат, а никакого. Не ищи связей в явлениях. Связи случайные – результаты печальные, как на одной стене написано. Это же мне как-то раз в видении сама Те Фити говорила. А с другой стороны всё связано и во всём смысл. Вот так и живём. Кто знает, зачем мы здесь? Зачем эта сцена и эта история? Может быть кто-то просто выписывает нужное количество знаков с пробелами?
Елисей Адамович согласился с возможностью этой вероятности, добавил, что тогда ещё глоссарий должен быть в конце. И поинтересовался, ему то что сейчас делать?
– Дык, чего тут сделаешь на ночь глядя? Посуду помой, а то развёл свинарник, да спать ложись. Утро вечера мудренее.
Закрыв дверь за Сан Санычем, который опять забыл забрать свою книжку, Елисей Адамович поставил гитару в угол и действительно отправился мыть посуду. Тёплая вода журчала и казалось смывала не только засохший жир и кусочки макарон с тарелок, но и все странности и страхи с самого Елисея Адамовича. И действительно, чего ему бояться? Шторы задёрнуты, призрак его больше не потревожит. Гитара в углу, надо бы тоже её чем-нибудь накрыть, чтобы не отсвечивала. Посуда вымыта, конечно, не вся, ну а когда она была вся вымыта? Правда вот не совсем понятно как использовать совет Сан Саныча. Куда убегать от призрака из окна? В другую комнату? Но ведь там тоже окно. А если неведомая музыка опять позовёт он и так побежит. Значит, бежать не всегда выход. Зачем тогда Сан Саныч так расхваливал бег? Может быть, он заодно со всеми этими странностями? Хотя нет, как это, Сан Саныч, они же с детства знакомы. Елисей Адамович даже вспомнил как маленький он попросил у маленького Сан Саныча велосипед и врезался на нём в столб, не сумев повернуть вовремя. И потом они вместе пытались выпрямить погнувшееся колесо, колотя по нему кусками кирпича. Нет, Сан Саныч не может быть заодно с ними. Если только сам не повинуется загадочной музыке... Елисей Адамович не включая свет в ванной закрыл зеркало над раковиной своей грязной рубашкой, и только потом включил свет и почистил зубы.
Свет в коридоре так и остался гореть, а в спальне мешал. Гитара стояла в углу, закиданная грязным бельём. Пойти её выбрасывать по темноте Елисей Адамович не решился. Все окна и зеркала закрыты. В уши вставлены бируши. Елисей Адамович лёг не разбирая кровать и не укрываясь одеялом. В квартире было очень жарко, как обычно бывает по весне. Встал, нашёл маску для сна с нарисованными глазами. Один был открыт, а второй закрыт, как будто его и не было. Лёг, надвинул маску на глаза, полежал минут десять и начал считать овец.
А потом радио передало сигналы точного времени и замолчало, правда, Елисей Адамович этого не услышал. Помешали бируши и сосредоточенность на движениях тысяча первой овцы.
Тысяча вторая овца оказалась чёрной, не стала прыгать через оградку, посмотрела на Елисея Адамовича и спросила с французским акцентом: «это ваша гитара там в углу?». Елисей Адамович как мог быстро сел на кровати широко раскрыв глаза. Сквозь маску было видно только то, что свет в коридоре так и горит. В воздухе стоял густой запах горелых спичек. Отчётливо чувствовалось чьё-то присутствие. И ничего больше не происходило. Ни шороха, ни скрипа. Елисей Адамович сделал три медленных вдоха и снял маску.
Посреди комнаты сидел на табуретке Владимир Владимирович Познер и что-то листал в смартфоне.
– А, всё-таки соизволили посмотреть на собеседника, молодой человек? Ну, хорошо, можно поздравить нас всех с успешным началом беседы. У вас тут, должен заметить, такой бардак, я пока искал чистую табуретку, несколько раз спотыкался и, кажется, сломал что-то в одной из ног. Ну так что, молодой человек, продолжим, пожалуй, так успешно начатое общение. Это ваша гитара там в углу? Что «м-м-м»? Ваша? Тогда соизвольте встать, мы сейчас пойдём на перекрёсток, там подпишем договор. Да не пугайтесь так, перекрёсток рядом, буквально две минуты, так где магазин «Резче». Подписывать придётся кровью, конечно, увы, это мы никак не можем обойти, но не пергамент, а вот в смартфоне моём тапнете сюда капелькой крови и всё. Если что, у меня есть одноразовые медицинские ланцеты. Что «к-к-к»? Какой договор? Тот самый. Вы мне свою никчёмную душонку, я вам мастерство блюза. Ну, и если сумеете реализовать – будет вам слава, деньги и женщины. Ну а нет, не обессудьте, будете играть в подземных перекрёстках, так как не играть вы уже не сможете. Тоже, впрочем, какие-то деньги. Что «н-н-н»? А это уже не важно, чего вы хотите. Гитара ваша. Прикройте срам и пойдёмте.
Что трясётесь? Холодно? Ну ничего, скоро станет жарко, хе-хе. Давайте-ка я вам помогу встать.
Прилично одетый лысый старик встал с табуретки, щёлкнул пальцами исчезая смартфон и сделал шаг в сторону кровати. Елисей Адамович не знал, что ему делать. Жизнь перед глазами не проносилась, ноги не слушались, дышалось урывками. Он понимал, что сейчас его возьмут за руку, или ещё раз щёлкнут пальцами, и он сам пойдёт на перекрёсток, проколет палец одноразовым ланцетом, и тапнет куда ему скажут, не читая. Надо бы, действительно, хоть срам прикрыть, а то вдруг кто-то увидит, заснимет и выложит в «как-так». Потом стыда не оберёшься. А ведь это может повредить карьере великого блюзового гитариста…
Елисей Адамович молча открыл глаза. Большая разве что только по сравнению со своей давно утерянной сестрой-двойняшкой фигурная стрелка нехотя вздрогнула чуть выше латинской буквы "V". Голова болела, хотя он точно помнил, что вчера пил с Сан Санычем только чай, кажется. Елисей Адамович встал, распахнул окна. Свежий воздух развеивал над утренним городом обрывки дурацкого сна, вызванного, не иначе, духотой. На улице было уже тепло, но батареи ещё работали. И окна не откроешь, молодёжь гуляет, шумит. Елисей Адамович зевнул во всю ширь, прикрывая зевок плотно сложенными подушечками пальцев правой руки. И только сейчас заметил свежий бактерицидный пластырь на первой фаланге среднего пальца.