Зла немерено. Часть первая
***
Над рынком разносилось навязчивое «Зайка моя, я твой зайчик». Болотно-зеленый «Grand Cherokee» — или Широкий, как его называл сам Дыба, — затормозил в коричневой снежной каше, похожей по виду на ту, которой переложены слои в вафельном торте. Дыба осторожно перешагнул грязевой сугроб, стараясь не запачкать туфли.
— Уважаемый, не соизволите материально поддержать ветерана Афганской кампании? — раздался голос снизу. По наледи скрёб колодками безногий инвалид в камуфляже. На запаршивевшей голове еле держался голубой берет. Дыба оглядел погоны и разбросанные по груди ветерана медальки, расстегнул молнию барсетки.
— А что, сержант, где ноги оставил?
— В Шутульском ущелье, — отрапортовал тот. — Сто восьмая мотострелковая.
— Крепко вас тогда прижало…
— Да, взяли в клещи, душманы грёбаные… Слева, справа, — говорил инвалид, жадно следя за купюрами в руках Дыбы. — А у меня тридцать патронов, «Ксюха» и полные штаны дерьма…
— Да нет, — наигранно удивился Дыба, — какие душманы? Вы ж перемерзли там что цуцики. Я помню, в цинк клали, как говядину мороженую.
Взгляд инвалида потускнел, когда вместо денег из барсетки показался массивный кастет.
— Ну что, мудак, значки снимешь или помочь?
Полетели в слякоть медные подделки «За отвагу», «Ветеран»; среди них затесалась и не пойми откуда взявшаяся «За Чеченскую кампанию». Дыба тем временем надел кастет и сжал кулак; лжеветеран прикрыл голову.
— Не ссы. Убогих не бью. Но ещё раз увижу, что наших позоришь — будешь на бровях ползать, понял?
— Понял, — угрюмо кивнул попрошайка, и, дробно стуча колодками, спешно ретировался.
Дыба напоследок вернулся к машине, глянул в боковое зеркало и удовлетворенно кивнул — сетка шрамов, широкая челюсть, бритый череп. В самый раз для наезда.
На точки он не ездил уже давно — не для того Олег Дыбов пробивался на верх криминального мира Тулы, созывал бывших сослуживцев со всех уголков распавшегося СССР, чтобы собственноручно колотить окна и поджигать двери. Но на этот раз лох оказался с сюрпризом.
Перед его появлением город наводнили афиши и объявления следующего содержания: «Торопитесь! Впервые в Туле, знаменитый Вилкас Сайдулас, целитель-гипнотизёр, ученик Кашпировского, проведёт сеансы оздоровительного гипноза в ДК Туламашзавод 28, 29 и 30 января!»
Торопиться никто не спешил: на первый сеанс пришло полторы калеки — бабки с банками воды да парочка городских сумасшедших. Но вскоре сарафанное радио о «чудесных» исцелениях – ушедших болях, выходе из запоя и едва ли не отраставших вырванных зубах – сделало своё дело: Сайдулас задержался в городе, обратив на себя внимание местного криминалитета. Гастролёров из Москвы старались раньше времени не трогать, щупали осторожно и почти ласково, чтобы не портить репутацию городу. Но гипнотизёр засиделся в гостях, и бугры волей-неволей начали раскидывать, кому с него капнет удой. Решил случай — гипнотизёр облюбовал себе офис на территории рынка, что у Новомосковского шоссе, а рынок был под Дыбой.
Офис располагался в бывшем пункте приёма макулатуры у самой проезжей части. Потянув на себя обитую дерматином дверь, Дыба шагнул в коридорчик, устланный грязным линолеумом. У двери напротив выстроилась очередь: какая-то перекошенная бабка, студентик и семейная пара — жена с заплывшим от чрезмерных возлияний мужем. За отдельным столом сидела конторская мышь в очках с толстыми линзами.
Когда Олег мимо очереди рванул к двери с нарочито-медицинской табличкой «Приемная», кто-то из терпил было возмутился, но стоило Дыбе зыркнуть через плечо, и возражения утихли. Звякнув печатками, он повернул ручку двери.
— … сознание покидает тело; ты чувствуешь как снимаешь с себя руки и ноги точно перчатки; тело становится невесомым и пустым как плащ-дождевик…
Вкрадчивый, приятный голос с легким литовским акцентом обволакивал, лился в уши и оседал внутри навязчиво-липким мёдом; Дыба даже ненадолго застыл, наблюдая престранную сцену. Над сидящим на высоком стуле мальчонкой лет семи водил руками, отгоняя невидимых мух, тощий брюнет в чёрном костюме. Увидев Дыбу, он застыл, поправил пиджак, подтянул горло водолазки и откашлялся, собираясь что-то сказать.
— Мужчина, за дверью ждите, не закончили ещё! — подала голос какая-то пестрая тумбочка у входа. На поверку, тумбочка оказалась приземистой бабищей лет сорока. — Сейчас с Ванечкой закончат, и будет ваша очередь
— Пасть завали! Кто сидя ссыт, тот слова не имеет! — привычно включил бычку Дыба, рассчитывая шугануть, скорее, не тётку, а хозяина офиса. — Щенка в охапку и на выход!
Свиные глазки бабищи стрельнули по золотым печаткам под сбитыми костяшками, по топорщащейся под мышкой кожаной куртке, по тупоносым туфлям; мелькнуло понимание, густо замешанное на страхе. Наседка вскочила, схватила своего цыплёнка и торопливо увела, лепеча: «Пойдем, Ванечка, нас дядя потом вылечит…»
Захлопнулась дверь. Двое мужчин оценивающе смотрели друг на друга. Дыба оглядывал кабинет гипнотизёра — авангардистские картинки со спиралями, дипломы, похвальные грамоты и совершенно неожиданный портрет Сталина над столом. Сам же Сайдулас представлял из себя архетипического лоха: неопределённого возраста — то ли двадцать, то ли сорок лет, тощий как жердь, с невыразительными водянистыми глазенками, совершенно не подходящими образу гипнотизёра. Тем страннее было, что Чача и Келоид, проверенные, опытные пехотинцы, приехали от Вилкаса мутными и напряжёнными, мямлили что-то про «гиблое дело, неохота судьбу за яйца дёргать».
— Ну что, народный целитель, давай знакомиться! — первым заговорил Олег. — За Дыбу слышал чего?
Новоиспечённый коммерс неопределённо мотнул головой.
— Так вот, Дыба — это я. Да ты прищемись, в ногах-то правды нет.
Положив тяжёлую руку на костлявое плечо гипнотизёра — в чём тут жизнь-то теплится — Олег усадил его в высокое кресло, предназначенное для пациентов, уставился глаза в глаза.
— Слыхал я, ты на пацанов моих жути нагнал. Признавайся, чем пугал? Мол, загипнотизируешь, сраться под себя начнут или писька стоять не будет?
— Сказал, что душу выпью, — совершенно серьёзно ответил гипнотизёр, и эта его фраза кирпичом запала Дыбе в сознание, стукнулась о стенки черепа. Легкое балагурство и желание договориться без рамсов тут же сошли на нет.
— Ты в городе человек новый, поэтому пока отделаешься предупреждением. А впредь за метлой следи, когда с уважаемыми людьми разговариваешь!
— с каждой фразой Олег наклонялся все ниже и в итоге едва ли не упёрся в бледный лоб прибалта. — Теперь я — твоя крыша. Секретутке своей скажи, чтоб всё бабло за февраль в пакет сложила. Это за базар твой гнилой. За остальные месяцы — порешаем, не ссы. Я не жадный. Дошло или пояснить для тупых?
— Я вам, шакалам ни копейки не дам, — с напыщенной аристократической гордостью отвечал Сайдулас, растягивая гласные.
Дыба не был настроен на долгие диалоги. Инстинкты сработали раньше мозга: низкий лоб тяжело врезался гипнотизёру прямо в нос, и тот жидко лопнул раздавленной ягодой. Тощий свалился с кресла, застонал, прижимая руки к лицу. Сжав кастет в правой руке, Олег в последнюю секунду испытал гадливую жалость, левой наподдал гипнотизёру по печени, ткнул беззлобно каблуком под ребра.
— Слушай сюда, вафля. Даю установку — теперь ходишь подо мной. За несговорчивость ставлю на счётчик. Завтра мои приедут, ты отдаешь им два куска зеленых. День просрочки — десять процентов. Не отдал до конца месяца — пеняй на себя. Ты усек?
Гипнотизер кряхтел и отхаркивался, поднимаясь на ноги, – живой. Он отряхнулся, с вызовом поглядел на Дыбу, после чего принялся декламировать, сглатывая кровь:
— Воздух воспалённый,
Черная трава.
Почему от зноя
Ноет голова?
Почему теснится
В подъязычье стон?
Почему ресницы
Обдувает сон?
Духотой спалённых
Губ не освежить -
Валентине больше
Не придется жить.
Закончив, Сайдулас резко провел двумя пальцами опешившему Дыбе по векам — среди детей такая подлянка называлась «мультики». Перед глазами Олега действительно заплясали серые круги. В горле запершило, будто там лопнул ком из сырой земли и плесени; Дыба закашлялся.
— Слышь, чепушила, ты оху…
— Теперь ты тоже на счётчике, — провозгласил гипнотизёр.
Бил его Дыба долго: старательно валял ногами по линолеуму, наступал на пальцы, до хрусткого доханья колотил по ребрам, таскал за волосы, тыкая разбитым в квась лицом в стены.
— Вот так-то, мля. Завтра жду два куска зеленых, и не дай тебе Бог просрочить, сука. Фокусник херов… – отдуваясь, Дыба наконец выпрямился.
Порядком вспотевший после расправы, он вышел из офиса, хлопнув дверью, а вслед ему испуганно пялилась очередь. Уже добравшись до Широкого, проверил пейджер. Прочел сообщение, достал Моторолу размером с кирпич, вытянул антенну и набрал номер.
— Алло, Алевтина Михайловна, звонили?
— Олеженька, ты? У тебя шумно…
— Это шоссе, извиняюсь, — «Олеженька» захлопнул дверь внедорожника.
— Олеж, ты с сотового? Дорого же, — переживал голос пожилой женщины в трубке.
— Да мелочь… Рассказывайте, что у вас? Обидел кто?
— Ой, не дай Бог, хорошо все. Спасибо хотела сказать…
— За что?
— Ой, скромник! — усмехнулась Алевтина Михайловна. — За мебель тебе спасибо огромное! И за игрушки для детишек. Наверное, кучу денег потратил?
— Что вы, Алевтина Михайловна, я ж не из своего кармана, это всё Фонд Ветеранов, — не моргнув глазом соврал Дыба.
— И всё же спасибо тебе, Олежа. Не знаю, что бы мы без тебя делали.
— Я ж разве не понимаю, сам в этом приюте вырос… А чего хотели-то?
— Да, тут люди из администрации приезжали, тебя искали — говорят, документы им проверить надо, да еще по пожарной безопасности… Я сказала, что все вопросы решает собственник.
— Всё верно.
— Так ты подъедешь?
— Как смогу, Алевтина Михайловна, так сразу…
— Ну, с Богом.
Положив трубку, Дыба вдруг заметил на противоположной стороне шоссе копошащуюся в коричневой каше фигуру. Та пыталась то и дело подняться на ноги, но по неведомой причине вновь валилась в слякоть.
«Бухой что ли?» — подумал Дыба. Мимо, совсем рядом, прошла мамаша, отчитывающая мальца с безразмерным портфелем. Никто из них даже не повернул голову на беднягу. «Мож помочь?» — шевельнулась совесть, но Дыба тут же отбросил эти мысли — ещё пальто испачкает. А фигура тем временем всё же поднялась на ноги. Вернее, на ногу — вторая отсутствовала по колено. В натянутой по самый подбородок шапке, одноногий «поводил жалом» и застыл. Глаза инвалида прятались под изодранной тканью, но Дыба чувствовал, что взгляд направлен на него. Не шевелясь, Олег с минуту играл с одноногим в гляделки, пока не почувствовал, что в глазах темнеет. Резко втянув ртом воздух, он осознал, что не дышал всё это время. Помотав головой, Дыба отвернулся и завел машину.
— Развелось долбанутых! — буркнул он, выжимая сцепление.
*
Сегодня у Дыбы намечалось ещё одно дело, гораздо приятнее предыдущего. Припарковавшись у двухэтажного — дореволюционной ещё постройки — здания, уродливо облицованного пластиком, он было подбежал к двери, но потом хлопнул себя по лбу. Вернулся в Широкий, положил кастет в бардачок. В заднем стекле машины мелькнула низенькая тень — будто мальчишка какой. Совсем обнаглели!
— Э, алё, вагон здоровья? Помочь разгрузить?
Тень не ответила, а на разборки времени не было — импортные котлы показывали почти четверть девятого. Опоздал.
Вбежав в раздевалку, Олег наскоро содрал с себя одежду, бросил на скамью и, обернувшись выданным на входе полотенцем, буквально влетел в предбанник, встреченный сытым пьяным хохотом.
Вокруг деревянного стола, уставленного закуской и запотевшими бутылками, собрался весь цвет Тулы. Тряслись от смеха обвисшие, почти женские сиськи Гагика — тот держал Пролетарский. Рядом, ссутулившись, недоверчиво нюхал шашлык костлявый Шухер — этот отвечал за все пряничные палатки на пригородных трассах. Неловко ютился меж бугристых плеч бычков смущённый полукоммерс Женя Василенко, заправлявший производством и реализацией поддельных самоваров из крашеного алюминия. На елозящую у него на коленях рыжую ранетку он не обращал никакого внимания — не до неё, быть бы живу. А в дальнем углу одинокий, точно его окружало защитное поле, нет, не сидел – восседал – благообразный старичок с грустными добрыми глазами. Щёки его непрестанно шевелились. Варикозные вены на бледной коже перемешивались с синюшными контурами наколотых звёзд, крестов и колючей проволоки. Купола православного храма на груди нежно окутывало облачко седых волос, а вот у порога было насрано раскидистым поносом старческих пятен. И когда этот старичок легонько, словно кто чиркнул спичкой, откашлялся, воцарилась тишина. Смолк Гагик, подавившись смешком, затихли проститутки, напряглись бычки, завертел головой полукоммерс.
— Что ж ты, Олежа, опаздываешь? Уважаемые люди ждут, нервничают…
Занервничал и Дыба, глядя в теплые усталые глаза законника. «Полны любви», — мысленно усмехнулся он. А было не до смеха.
Вор в законе со смешным погонялом Юра Писка отличался крутым нравом. Бывший щипач, загремевший на кичу еще пацаном, он заехал на хату к одичавшим азерам. Южане, почуяв легкую добычу, прельстились молодым телом карманника, но тот оказался не робкого десятка. Заточенной монеткой — пиской – которую он всегда держал при себе за щекой, Юра пописáл троих человек, а потом еще час с лишним держал оборону против вертухаев. После смотрящий по камере рассудил, что Юра поступил по понятиям и спросить с него нечего. Советский суд за понятия был не в курсе и накинул ему ещё двадцатку за мокруху в камере. Откинулся Юра Писка уже взрослым, заматеревшим уголовником — с репутацией, погремухой, наколками и той самой монеткой, что сейчас перекатывалась во рту законника.
Электричество наполнило воздух, пропахший табачным дымом, по́том братков и дешёвыми духами проституток. В следующую секунду могло произойти что угодно — угодно маленькому старичку в расплывшихся наколках. Наконец, тот выдохнул и огласил вердикт:
— Шучу я, Олежа, чего напрягся? Штрафную опоздавшему! Ну-ка, Гагик, намути, нехер руки менять. А что все притихли? Мент что ль родился?
И лишь после этой фразы, будто бы разрешающей времени течь дальше, гул разговоров вновь заполнил предбанник. Дыбе всучили до краев наполненный стакан, и тот одним глотком осушил его под одобрительное кряканье Гагика. Нос щекотнуло не пойми откуда взявшимся запахом гари.
— Так, ну, теперь, когда все в сборе… А ты чего тушуешься, Олежа? Тоже девочку выбери, пущай пока тебе плечи помассирует — вон ты какой нервный, — проскрипел Юра Писка. — Выбирай на вкус!
Проститутки дружно повернулись к Олегу. Одна под тяжелым взглядом Дыбы застенчиво подтянула полотенце на грудь; морда же другой была покрыта прыщами как глубоководная мина — поди ещё восемнадцати нет. Рыженькая Дыбе понравилась — и грудь, и жопа — всё на месте, но лишний раз обделять безобидного в общем-то Василька ему не хотелось. Решение нашлось само – оно пьяно пошатывалось в тёмном проходе, ведущем к бассейну.
— А эта тоже работает? — кивнул Олег на силуэт в коридоре. — Эй, милая, ближе подойди!
— Ты чего, Дыба? — испуганно спросил чернявый Гагик, вглядываясь во тьму коридора. — Нет там никого.
— Как нет? А эта… — Дыба не договорил.
— Олежа, — ласково спросил вор в законе, — ты на хмурый подсел? Или чего похуже?
— Да вы разводите, пацаны! — с деланной бодростью хохотнул Дыба, но почувствовал, как капля холодного пота сбежала по позвоночнику и затерялась меж ягодиц. Одно дело, когда Юра Писка вперяет в тебя свои омертвевшие за десятилетия лагерной жизни фары, решая, жить тебе или умереть, и совершенно другое — когда видишь что-то, чего нет и быть не должно. — Вот я сейчас схожу, проверю! Смотри, Гагик, если разводишь — я с тебя спрошу!
Так, бросив угрозу и придав себе тем самым уверенности, Дыба пошлёпал босыми ногами по кафелю во мрак. За спиной звенела тишина. «Ну, суки, я вам устрою!» — думал он в таком ключе, приближаясь к тени у бассейна.
— Ну что, красивая, давай знакомиться! — нарочито громко обратился он к ней и щелкнул выключателем. В помещении загорелся свет, и Олег Дыбов — младший сержант триста сорок пятого парашютно-десантного полка, переживший бойню в ущелье Микини, успешно штурмовавший перевал Саланг, он же Дыба — грозный глава Зареченской ОПГ, которого побаивались даже цыгане — шлепнулся на задницу, взвизгнул совершенно по-бабьи и пополз назад, отталкиваясь пятками прочь от воплощённого кошмара, что с шипением тянул к нему покрытые волдырями ладони.
«Красивая» и правда была бы ничего, если бы не страшный, до обугливания, ожог, покрывавший всю левую половину тела. Левый глаз запёкся варёным яйцом, правый беспорядочно вращался в глазнице; волосы продолжали тлеть, левая же грудь, вывалившаяся из легкомысленного пеньюара, аппетитно шкворчала.
— Сука! — сочтя, что отполз достаточно далеко, Олег вскочил на ноги и бегом вернулся в предбанник, тряся гениталиями, чем вызвал смех ранеток. Те, однако, умолкли, едва Юра Писка цыкнул зубом.
— Олежа! Что ж ты старика расстраиваешь! Вам, молодым, новое подавай, понимаю. В мои годы кокса никакого не было. Чефир там, анаша чуйская — это да. А ты, Олежа, этой дрянью не увлекайся. Ты нам живой и здоровый нужен, и при делах, — скрипуче подосадовал законник.
— Да. Да, — Дыба смотрел в пол, пучил глаза. «Может, в водку что подсыпали? Или приколы у них такие? Наняли актрисульку… А как же она тогда шкворчит?» В носу ещё колыхался противный флёр паленых волос и аппетитный аромат шашлыка. Поднять голову и посмотреть в сторону коридора Олег не решался. Перед глазами вновь темнело, как тогда на шоссе.
— Мальчики, он не дышит! Синий весь! — пискнула одна из ранеток.
— Дыба, ты чего, Дыба? — посыпалось со всех сторон; Олега подхватили со спины, голова погрузилась во что-то мягкое. Подняв глаза, он встретился взглядом с волосатыми ноздрями Гагика. Дыба чувствовал, что умирает, но хуже того — не знает, что с этим делать. Лёгкие горели огнём, тем самым, что дотлевал в волосах страшилища у бассейна.
— Ему искусственное дыхание делать надо! — пискнула рыжая избранница Василенко.
— Тебе-то, лохудре, откуда знать?
— Я вообще-то интернатуру заканчивала!
«Зачем искусственное? — вдруг мысленно возмутился Дыба. — Я же и сам могу. Могу же?»
И, чтобы проверить, вдохнул полной грудью. Тут же отступила тьма в уголках глаз, отхлынул из конечностей новокаин оцепенения; Олег встал на ноги, вырвавшись из объятий Гагика.
— Прикиньте, мужики… Как дышать забыл! — ошарашенно произнёс Дыба, ощупывая горло. В сторону коридора он смотреть опасался.
— Расслабиться тебе в мазу, Олежа. Может, в Сочах недельку прибалдеть, — по-отечески проскрипел Писка. — Ты мне набери завтра, у меня лепила есть проверенный…
Олег ошалело кивнул и, не прощаясь, как ошпаренный выскочил из предбанника.
*
Дыба гнал Широкий по ночной Туле, изо всех сил стараясь смотреть только на дорогу. Нужно было скорее добраться домой и проспаться от этой вездесущей дряни. «Утро вечера мудреней», — пульсировала мысль.
В подъезде кто-то опять выкрутил лампочку, но сегодня Дыба, вопреки обыкновению, был благодарен неведомому хулигану — так был ниже шанс увидеть лишнее. Не раздеваясь, Олег тяжело плюхнулся на разложенный диван, отпил добрые грамм сто коньяка и уткнулся носом в подушку. Но сон, будто издеваясь, то накатывал, то вдруг отступал, наполняя сознание утренней бодростью, как труба горниста в пионерлагере.
— Сука, да что ж ты будешь делать! — выругался Дыба, поднимаясь. Отправился на кухню, щёлкнул плитой. Конфорка озарилась венцом синих болотных огоньков. Олег открыл шкаф над раковиной и принялся сбрасывать содержимое на столешницу — там, в глубине, должен лежать травяной сбор, подаренный Алевтиной Михайловной. «Сама сушила, — говорила она тогда. — Ты, Олежа, как плохо спать будешь, завари и пей на ночь, и никаких больше кошмаров». В тот день он не раз пожалел, что разбередил душу пожилой женщины жалобами на гнетущие муторные сны о товарищах, что навсегда остались в степях Афганистана.
Травяной сбор Олег нашёл на столе — как месяц назад бросил, так с тех пор он там и валялся, завёрнутый в фирменный пакет «Мальборо». Потянувшись к столу, Дыба случайно посмотрел в окно и замер. С высоты шестого этажа были хорошо видны неподвижные фигурки, застывшие на снежной глазури посреди растасканной на металлолом детской площадки, — дворник не убирался уже неделю: может, запил, а, может, и сгинул. Там, по колено в снегу, стояло человек пять. Их бледные лица были направлены вверх, и Дыба не сомневался — смотрят они именно в его окно. Одноногий в шапке, натянутой на лицо, и обожженная проститутка — видать, кто-то с досады приложил профуру щами к каменке — были Олегу уже знакомы. К ним присоединился обледенелый, перекрученный бомж и огромная вспухшая старуха, из которой на снег сочилась тёмная жижа. Пятого было не разглядеть — низкорослый жмур влез в самый центр кустарника.
Твари не шевелились, не дышали, лишь как загипнотизированные пялились в его темное окно. Через толпу мертвецов как ни в чём ни бывало прошагал дедок в брежневском «пирожке» и с авоськой. В этот момент Олег почувствовал себя предельно, бесконечно одиноким и беззащитным — один на один с этими тварями. Хотелось отойти, отпрыгнуть прочь из-под слепого взгляда жмуров, но из глубин рассудка утопленником всплыло чёткое осознание: «Пока ты смотришь — они не двигаются».
Так они и торчали друг напротив друга: Дыба на кухне под бешеный свист давно закипевшего чайника, и жмуры — по колено в снегу, точно остатки снесённого джипом частокола. Когда в глазах начало темнеть, Олег уже знал, нужно делать: совершив над собой усилие, он вдохнул и выдохнул, напрягая едва ли не все мышцы, чтобы расправить слипшиеся от ужаса легкие. Под взглядами жмуров вегетативная нервная система сачковала, и дышать приходилось «самому». Всё решил шаг — неуверенный и неловкий шаг обожженной проститутки в сторону подъезда.
Олег, вернув себе контроль над телом, рванул в коридор, вынул из висящей на вешалке кобуры верный «Тульский-Токарев», прижался спиной к стене и зарычал, целясь в массивную железную дверь:
— Ну, сукины дети, подходи по одному!
Тут Дыба немного лукавил, подбадривая себя самого яростной бравадой. Чтобы сукины дети подходили, ему хотелось меньше всего. Поэтому, когда дверной глазок погас, загорожённый чьим-то силуэтом, Олег, не раздумывая, выпустил пулю по двери. Та оставила неглубокую темную вмятину в самом центре, а силуэт пропал. Заслышался топот по лестнице, прогремело подъездное эхо: «Долбанутый!»
Бессильно Дыба осел по стенке на пол, не спуская глаз с двери; он сверлил её взглядом, пока по гофрированному металлу не поползли тусклые лучи рассвета. Олег поднялся на ноги, сбегал в ванную, умылся и спешно покинул квартиру.
До офиса Сайдуласа он доехал минут за семь, едва не стесав отбойник перед самым рынком. Цой из уличных колонок настойчиво требовал: «Перемен!»
Выскочив из Широкого, Олег в три шага преодолел расстояние до двери офиса гипнотизёра… чтобы обнаружить промокшее, отпечатанное на принтере объявление: «Вилкас Сайдулас временно приостанавливает приём граждан на неопределенный срок. Просим прощения за неудобства. Администрация»
— Твою мать! — Дыба с досады саданул по двери каблуком. «Облажался ведь как пацан! — ругал он себя. – Надо было сначала пробить, где живет, куда ходит, чем дышит! Как его теперь искать?»
Впрочем, это проблемой не было — один звонок, и Чача с Келоидом поднимут на уши всю Тулу и к вечеру доставят гипнотизёра насаженным на самовар. Одна беда — дожить бы до вечера. Недолго думая, Дыба запрыгнул обратно в джип и рванул с места.
Вырулив на Оборонную и подрезав возмущенно зазвеневший трамвай, Олег припарковался у ворот храма. Он выскочил из машины, провалился в лужу, хлебнув полный ботинок ледяной жижи, и побежал к крыльцу хлюпающей трусцой. Уже было заскочил внутрь, но опомнился.
— Как там… — Олег перекрестился, тыкая двумя пальцами в случайном порядке то в лоб, то в плечи, после чего дёрнул дверь на себя.
Храм Двенадцати Апостолов почему-то встретил Дыбу не тяжелым духом ладана, а кислой вонью половой тряпки — безвозрастная баба в платке разгоняла серую водицу по глянцевым плитам. Поп обнаружился у иконостаса; как положено: большой, круглый, с бородищей. Полный фарш. И крест на пузе такой, что иному и на могилу поставить не стыдно. Увидев Дыбу, тот сразу посерьезнел, отмахнулся от какой-то прихожанки — иди, мол, с Богом, и степенно зашагал навстречу. Олег его узнал — этот поп освящал Дыбе Широкий.
— Давно не заходил, сын мой! — поп по-мамзельски протянул руку для поцелуя, но, будто вспомнив что-то, тут же отдёрнулся и поприветствовал Олега рукопожатием. — Новую ласточку купил?
— Здорово, отец. Да не, мой на ходу ещё, тут вот… — оглядевшись по сторонам, не слышит ли кто, Дыба интимно пробормотал в нос: — Нехорошо мне на душе последнее время, видится всякое: жмуры там и прочее…
— То грехи за тобой ходят! — трубно пробасил священник, раздуваясь как рыба фугу. — Душа у тебя грязная, кровью замаранная…
— Слышь, какой кровью? Ты за помелом-то следи! — набычился Олег.
— Почиститься надо! Исповедоваться!
— Ну так давай, командуй, колдуй! Что делать-то надо?
— Куда ты так спешишь? —пузатый служитель культа поморщился. — Ещё это «колдуй»… Тебе сначала подумать надо, в уединении побыть, грехи свои упомнить, а лучше записать…
— Слышь, бать, я свои грехи тогда до старости записывать буду. Нельзя как-то, ну, экспресс-вариантом, чтобы сразу? Я вот тебе… — Дыба стащил с запястья котлы и протянул попу. Тот ловко повел пухлой ручкой; часы исчезли в складках рясы.
— В принципе, если душа требует покаяния…
— Требует, ещё как требует! —Дыба закивал, залез рукой в барсетку, отсчитал три миллиона и обратился к бабе с тряпкой: — Эй, милая! Поди сюда! На-ка тебе… Поставь свечек на все деньги! И ещё вот… сверху. На помаду-колготки, сама решишь.
Растерянная уборщица приняла деньги, дождалась благосклонного кивка священника и пропала за колонной.
— Ну, вставай на колени… Да не здесь, вот, тут почище!
Поп принялся осенять Олега крестным знамением и монотонно гудеть:
— Боже, Спаситель наш, иже пророком Твоим Нафаном покаявшемуся Давиду о своих согрешениих оставление даровавый, в покаяние молитву приемый, Сам и раба Твоего Олега, кающагося о нихже содела…
Слушать все эти непонятные слова Олегу быстро наскучило, и он принялся водить взглядом по буроватым от времени иконам. Те изображали предельно одинаковых людей в банных халатах. Вдруг в груди потяжелело, дыхание сперло: там, в черной дыре посреди иконостаса, за испачканной краской стремянкой виднелось еще одно лицо, разительно отличающееся от прочих – круглое, кипенно-белое. Волосы вперемешку с водорослями облепляли лоб пожилой тётки; глаза запали; изо рта сочилась болотная тина. Под ноздрёй копошился речной рачок, похожий на крупную козявку. В метре над этой жуткой сценой висел распятый Иисус и виновато разводил руками — что, мол, тут поделаешь?
— Не усрамись передо мной, я лишь свидетель, ты говоришь со Христом! — напутствовал поп, а Дыба, уже поднимался на ноги, активно работая легкими – точно к погружению готовился. — Ты куда?
— Да поговорили уже… — процедил тот сквозь зубы, бегом направляясь к выходу. Дыба выбежал на крыльцо и остановился, переводя дух. Дышал носом, чтобы успокоиться — как учил старшина. Сырой холодный воздух царапал носоглотку, «Стиморолом» прокатываясь по ноздрям. Вдруг к мятному аромату примешался гадкий привкус мышиного помёта и корвалола. Раздался скрипучий голосок:
— Мальчики кровавые в глазах стоят?
***