Стразл и Фантастика

Сегодня Гоголь отправился на лилового слона семейства воробьиных. Отправился — на, а явился — к... Гоголь предполагает, а слон располагает и смеётся, как правило, в нос. Таким образом, писатель очутился перед перед слономом. Перед слоном ему сказал. Сам воробьиный слон промолчал, он в это время прыгал по асфальту и клевал пшено с другими слонами. Гоголь перед слоному ответил. Когда всё выяснилось, все разошлись. Все, кроме воробьиного слона. В зерне он получал, что хотел, и к расхождению не стремился. А после и вовсе сорвался и улетел, не оплатив парковку. Ну разве так можно? Одна как-то с одним сцепилась, а почему, никто так и не узнал.

Завтра разошедшийся Гоголь из дому не вышел. Он закутался в малиновое одеяло с золочёной ниткой, утопился в кресле и сражался с самим собой. Гоголь мрачно взирал перед собой, вдаль от себя, вглубь себя. Всенародно любимый писатель исхудал, заострился и пожелтел. Он превратился в тонкую коричневую свечечку, горящую слабым голубым огоньком, но воспринимал себя то розовой тенью и сахарным пряником с синей глазурью, то жадной и глупой старухой, то жадным стариком, в котором разместилась сотня жадных старух, то огромным бурым косматым медведем с песьей мордой, то плоской как бумажный лист изломанной фигурой сургучно-красного цвета, лежащей на земле, то ещё кем-то. Гоголь точил Гоголя, разбивая его на гжельские фигурки.

Все видели в Гоголе задорного малого, а оно вона как. Веселья-то мало оказалось, на самом донышке токма. С лучшими часто так. Смех раздают, тоску в себе прячут. Всех в хохот вгоняют, а себя в гроб. Всех смехом разят, а себя убивают собой. Гоголь хлебный мякиш в шарики скатывал-скатывал, с собой воевал-воевал и сам себя в свечу обратил. Лучше бы вновь отправился на слона, лучше бы с гремучницей столкнулся опять, а никак не с самим собой. Каким бы ты не был великим, самого себя не одолеть. А одолел, то не такой уж ты и великий. Нашёл тоже с кем сражаться. У великих всё великое: великое дарование, великая сила, великая слабость, великая страсть. Великие плывут. Великие плывут по течению. Великие плывут по течению своих рек, впадающих в Великое море, в котором всё мешается и заново распределяется. В своей реке каждый велик. Каким великий родился, каким сам себя смолоду воспитал, таким и будет. Изменить его величину не может никто, даже сам он. Гоголь не одолел Гоголя. А выходит, одолел, но одолел не тот, кого все знали, а тот, кто прятался внутри его и жил в глиняно-песочном мире восковой желтизны, мокрых лучин, затхлых книг и ядовито-румяных яблок из пенопласта.

Гоголь вплыл в устье Гоголевой реки, пахнущей горелой соломой, чернилами и отсыревшей бумагой. Река унесла его в Великое море со всеми его великими составляющими, ибо настал его час унестись, час Гоголя.

"Миразмы о Стразле": https://author.today/reader/135259/1085036

Подвальная сердцевина отслеживала состояние Общаги, обеспечивала ручное управление ею. Защищалась титановым колпаком и выглядела как округлый пульт управления с экранчиками, кнопками, рычажками, гнёздами и непонятной символикой. Сердцевину окольцовывала медная полоса с сотней светодиодов. 48 из них горели зелёным, 52 — красным.

Изначально зелёным горели 90 светодиода. Потом кто-то из общажных техников напортачил и что-то сломалось. Успешность упала до 75 процентов. И периодически продолжала падать. Виновный, испугавшись Погибели, сбежал, прихватив анализатор для сердцевины и книги с техническим описанием АВС-28. Без анализатора не запускалась сердцевина. Без техкниг серверная и машиление для любого спеца тёмный лес, а действовать наугад, имея дело с Общагой, влияющей на судьбы Вселенной, никому не хотелось.

Когда Шнирка Гуллинна стала капитаном, Общага заселяла жильцами все три этажа, отведённые для них, а экипаж состоял из десяти человек. График смен: сутки через трое. Техник, живущий в кандейке, можно сказать, вкалывал ежедневно, а можно и не сказать. К приходу Фингоуза успешность упала до 51 процента, Общага закрыла два этажа, а команду сократила до четырёх человек. Поэтому главная задача техника: Отыскать причины поломки и восстановить успешность. Но без техкниг сделать это невозможно, каким бы гением техник не был. А Кранкен Гаус им точно не был.

Прочитать книгу "Звёздная Общага - 1" целиком вы можете здесь: https://author.today/reader/235849/2121331

Стены домов изобиловали тёмными крупными кляксами, кирпичом, сбитым и частично выпавшим, как осколки гнилого зуба, ржавчиной и окнами в жёлто-серых и пепельно-серых мутных подтёках. Граффити выглядели, как сплюснутые тусклые призраки, прибитые к стенам. На вывесках и щитах в слипшихся лохмотьях грязи с трудом различались рисунки и надписи. Провалы подворотен взирали враждебно. Из-под арок недоброжелательно выглядывал полумрак. Тупики с мусорными баками таинственно краснели. Городские зюзики, не таясь, сновали по улице со зловещим шорохом и с брезгливым пренебрежением косились на жужжащую платформу.

Каждый миллиметр Брынцул, подобно раковой опухоли, насквозь пропитали скорбь и забвение.

— Теперь всего-то и делов, что ворваться в ближайшую закусочную и заказать бургеры с картошкой! — с идиотическим оптимизмом воскликнул Броккен. — И бадью лучшего кофе в Брынцулах! Главное, чтобы бургер разбивался хотя бы кухонным молоточком, а кофе подавали с минимальным содержанием грязи. Я не люблю, когда слишком много грязи. Она тогда противно скрипит на зубах. Приходится сплёвывать.

— Может, они на праздник какой ушли? — промямлил Гербес, медленно разворачивая карту. В его глазах, затравленно вглядывающихся в недобрые подворотни, арки и тупики, прочно засел страх.

— Ага, и забыли вернуться. Местным крысам на радость. Вон, асфальт уже расцвёл.

— Ну да, всё верно. Это Брынцулы. — Для пущей уверенности Гербес ткнул пальцем в город, поднял голову и, словно для верности, сравнил отметку на карте с видимой частью улицы, по которой плыла платформа.

«Ул. Шкварочного сердца, д. 23-Б», — с трудом прочитал Гербес на замызганной и заржавевшей табличке двухэтажного кирпичного дома с вытянутыми окнами, мимо которого проплывала платформа. Обветшалая и гадливая улица Шкварочного сердца, судя по всему, центральная улица городка, будто бы делала всё возможное для того, чтобы не соответствовать заветным ожиданиям измученных степным климатом путников, алчущих всего-то навсего бургеры, картошку и кофе. Улица всем своим неприязненным видом недвусмысленно давала понять, что, пока она пребывает здесь во всей своей запущенной красе и пакостном величии, никто никаких бургеров и кофе в этом городе не получит. Только ржавчина на завтрак, только пыль на обед. И безысходность на ужин. Много безысходности на ужин.

Книга "В Великом Нигде, где всё возможно" ждёт своего читателя здесь: https://author.today/reader/238865/2150392

— Это же заднеприводная улитка, Брокк. Посмотри на узор раковины. И раковина такая же фиолетовая. Заднеприводные очень своенравные. Помнишь, как мы на такой же из Раком-сити удирали? Еле-еле заставили набрать приличную скорость. Нас даже тот старикан-зомбак едва не догнал на своей скрипучей инвалидной коляске. До сих пор с содроганием вспоминаю мерный визг коляски, его протянутые к нам полусгнившие руки и пустые глаза. Проклятье, как будто есть специальные инвалидные коляски для погони за жертвой на тот случай, если ты превратишься в зомби. А потом не могли эту рогатую заставить остановиться. Не, нафиг. Желательно на этом бы тоже не передвигаться на большие расстояния. — Гербес показал на одну из машин, белую, с красной окантовкой, похожую на толстую торпеду с гребным винтом. Сбоку к аппарату приделали коляску. — У меня нет доверия к машинам, которые выглядят, как гигантские тюбики зубной пасты...А к тем, кто их седлает, тем более нет.

В зале играла ныне забытая «Щенячья любовь» и хватало разнообразного народу. Хотя как забытая? В интернете никогда ничего не забывается окончательно. Интернет постоянно всем обо всём напоминает, даже о том, о чём ты никогда не знал и знать не хотел.

Броккен заприметил синего тонконогого и тонкорукого типчика с четырьмя треугольными наростами на голове в красно-белых ботинках и белых перчатках. Типчик держал в руке бокал с пузырящимся коричневым напитком и общался с шаровидным толстяком в чёрных штанах, красной куртке и тоже белых перчатках. У толстяка были синие круглые очки без дужек, как бы вставленные в глаза, и длинные рыжие топорщащиеся усы, как у Рокфора, учуявшего сыр.

— И как отыскать тех, кто едет в Центр? — спросил Броккен. — Вон, давай у них спросим. Вид у них вроде миролюбивый.

— Не дрейфь, брат, всё под контролем. Пошли к стойке.

— Я и не дрейфлю, — пожал плечами Броккен.

Гербес подманил веснушчатого бармена пальцем и спросил:

— Есть такие, кто в Центр собирается?

Бармен кивнул на синего типчика с усатым толстяком.

— А, чёрт! А ещё кто?

Бармен показал на парня в белом скафандре с весьма рельефной мускулатурой. Скафандр имел небольшой встроенный ранец и был перетянут крест-накрест синими подтяжками и синим поясом с чёрной коробочкой на боку. Голову парню заменял земляной червяк исполинских размеров.

Книга «В Великом Нигде, где всё возможно» находится по этому адресу:

https://author.today/reader/238865/2150392

Когда-то Архив плотно боксировал нескоко гадов. Не нарушая графика. На Гробывском ежегадном соревновании забил второе местечко. Но вскорости увлёкся молотой розочкой и на депах разосрался с тренером. Начал житуху с чистого листа, завязав со спортом и развязав со спиртом. К молотой то возвращался, то уходил от неё. Дни текли своим чередом.

Архивная пещера находилась на втором этаже двухэтажной деревяшки. К ней вела скрипучая лестница под бескомпромиссным 110-градусным углом. Я преодолел эту архитектурную сложность. Пещерная дверь распахнулась. На гребне громыхающей лавины музона вынесся Архив.

— Музыку убавь! — вдогонку Архиву гневно метнул требование его батя. Музон утихомирился. Гордеем, поди.

В режиме зюзи Архив сражался с батей почти как белобрысый колдун с утопцами, в стремлении доказать, что второе местечко на Гробывском соревновании получено им вовсе не по роковому стечению обстоятельств. Так и надо. А если ты ваще чемпион глобуса по хаотичному мордобою, смело разбивай всем шнопаки и выворачивай жральники, ведь чемпион глобуса по хаотичному мордобою — не хер котячий. Тачку не так припарковал — тебе замечание, а ты в жбан лапищей опытной ебашь. И иди, как ни в чём не бывало. Ты не просто чемпион глобуса по хаотичному мордобою, ты сильная личность, сожалений не ведаешь и морально не промахиваешься.

Архивную башку терновым венцом усеивали шрамы. По словам Архива, он носил на себе 23 отметины: боевые, бытовые и любовные. Рубильник его выглядел так, словно принимал самое активное участие как минимум в трёх всё решающих межгалактических битвах, всегда смело выступая на самое острие атаки. Смело, с уступом вперёд. Конечно, Архив барагозил не тока с батей, но иногда и с кинг-конгами вместимостью с три его самого сталкивался и мутил с ними бойцовские сближения. Бывало, и одолевал. Батю. Бывало, и кинг-конгов. Крепкие боксёрские гады прошлого всегда помогают любому настоящему. А кинг-конги, бывает, и даром проходят.

— Здоров, чепушила, — дразню по старому знакомству.

— Ефё фаз так нафазафёшь, — пошатываясь, Архив зажигой заискрил сигу, — дам фо ебалу. Я нифому не пофсафляю нафывать меня чефуфылой.

— Эй, чепушила, курево есть? — сипло донеслось из-под ног.

Опухшее с бодунища бабское жало. В пролёт высунулось и снизу глядит выжидающе. Архивная соседка Колобок. Комплекцией и красотой прочно ассоциируется с авиабомбами времён ВОВ. Надыбав курева, Колобок попросила не давить пол-потолок музоном, у ей больная бабка, и её, бабку, надо жалеть. Сама Колобок больную бабку не жалела. И не жалеючи дралась с ней не реже, чем Архив с батей. Може, подобные действа у них иногда синхронно происходили.

Навесёлый вечор. Гуляли с девками недалече от Архивной деревяшки. Наклюканный Архив треплоедствовал, мол, в посёлке обитает с сызмальства, все его здесь знают и уважением окружают. Как нимбом ангельским, как аурой геройской. А на фонарном столбе, с приближением к нему, надпись выделилась, кривая и размашистая: «АРХИВ — ЧМО!». Архив — мы на оптобазе вкалывали — в понеделье подходит — а то в субботье было — и грит: «Там про другого Архива написали, я узнавал. Там, на другой улице, другой Архив обитает, вот про него и написали, не про меня... а меня уважают. Все.».

Гордей в кресле обустроился. Одиночество пивом разбавлял. Зелёным. Набрал пятнашку литров венерианской блевоты по акции. По случаю внедрения венерианской продукции на Землю розыгрыш проводился. Двухнеделиного расслабона на Венере.

— Венерического, — примитивно остроумлю, — и ты повёлся на сей развод?

— А какая им выгода обманывать, едва наладив товарный импорт?

— Не знаю, но какая-то есть, раз акции разводные устраивают.

Сижу, починяю системник всовыванием-высовыванием проводов. Внезапно разорался Архив. Гордей крутого закорчил, мол, вмажь. Мне вмажь! Вмажь и не боись! Архив вмазал. Не побоялся. Гордей элегантно припал на коленце. Я до того момента полагал, что так элегантно сдерживать удар можно тока в киноце. Гордей медленно поднялся, изящно опираясь ладонью о стену. Ты ударил, констатирует, а я стою. Боксёр грошовый из тебя, подчёркивает, никудышный, малафьёй измазанный. Архив едва в истерику не впал. Зарычал, надел на лицо маску бешенства и влупил кулаком по... почему-то по стене. А уж потом по Гордею. Тот вновь на колено, по-рыцарски так, по-благородному. Издевательски расхохотался и поднялся. Архив аж завизжал от ярости, слюни ртиной пустил, как псина бешеная, и запрыгал устрашающе на месте. И врезал, влупил, ухайдокал, отвесил, уебал Гордею от всего своего крупного боксёрского сердца. В больной зуб угодил, не иначе. Гордей неожиданно поднял лапу и произнёс, мол, сдаюсь, мол, ты крут. И круче тебя не было воина в наших посёлках доселе. Архив окончательно уверовал в свой драчливый гений и плаксивым от нахлынувших эмоций голосом вскрикивал: «Я боец! Боец я! Я! Боец! Меня все уважают! Все-все-все!». И бойцовски передёргивая плечами, метался по комнате, как гадюка по террариуму. «И Винни-Пух», — хотел брякнуть я, но не брякнул.

Голосом, полным показной вежливости, грю ему заткнуться. Архив с воплем: «А ты откуда здесь?!» тут же напал на меня. Во мне 187 росту и 100 весу. В Архиве 174 росту и 65 весу. Соотношения неравны. И с боксёрским прошлым неравны. Обозлённый, я опрокинул Архива на половицы и в его хлебало обрушил кулак. Вскользь. Рассёк костяшками шкуру меж подбородком и горлом. Напористо и свежо хлынула кровь. Архив оскалился и противно сморщился.

Блядь! Я не ожидал такого кровопускания. Гоношу, айда в больницу, чё валяешься?! Гордей поддержал. И попёрся в приходскую в уличное наряжаться. Я за ним. Обуваюсь, взираю. На меня, окропляя кровью всё подряд, недорезанной свиньёй несётся драчливый гений. Переживаю второе нападение Архива.

Гордей с двумя баклахами венерианского спустился на улицу. Мы следом поцапали. Выходим, а его уж нет, как и пивца, им забранного. Переживаю третье нападение Архива. Заваливаемся в больничку. Пока правщик мяса и костей штопал, Архив развлекал его сказом о сломанной ноге, что у него теперь 24 шрама и что он занял второе местечко среди боксёров по всему Гробыву. Сказывая, беспрестанно махал неугомонными своими ручонками и мотал беспокойной своей дыней. И, сидя на хирургическом столе, ножонками своими кривинькими, исшрамлёными болтал. Правщик, извлечённый из себя, в ярости махнул иглой с ниткой, едва не разодрав зашитый наполовину шрам. И послал болтливого Архива на хуй. Гений бокса умолк как радио, брошенное в воду, и замер. Правщик мяса и костей доштопал в благословенной тишине и славном покое.

Попёрлись обратно. Архив самодовольно поглаживал 24-ый шрам, а я задавался вопросом, куда съебался Гордей? Чужое. Венерианское. Пойло. Две полторашки. Всего лишь. А всё равно жалко. И тут перед нашими ликами возникло оранжевое пятно с чёрной рваной обводкой и расширилось настока, что два барана проскочат. С третьим на спинах. Из портала выперся Гордей. В солнцезащитных очках с ярко-жёлтой оправой и круглыми выпуклыми стёклами, синими, как топаз. В лапене фужер в строгих геометрических узорах золотистого глиттера. А в фужере сиреневый коктейль, красный зонтик и долька некого дерьма.

— Чё, Стразл, прав кто? — ухмыляется, очки задрав на лбину. Крышку пивную показывает, с рисунком победным. — Мне две недели расслабона на Венере выпало! Первому из всех землян! Разрешили прихватить немного знакомых морд, чтоб веселее было. Рвём Венеру, парни?

— На работу завтра, — грю. И дивлюсь. Бывает, такое сболтнёшь, самому потом стыдно.

— А кто сказал, что завтра на работу? — захохотал Гордей и отпил из фужера.

В портале заманчиво переливалось что-то мутно-искристое, что-то манящее своим внеземным содержанием.

— А чё, бля, фука, пофли! — крикнул пьяный Архив. — За новыми шфамами!

Разбежался и сиганул в портал, профессионально, как в закрытое окно, ручилами копилку прикрыв и бочилой развернувшись.

Мы бросились за ним и тоже попрыгали в портал. Не зря всё, не напрасно.

Книгу «Миразмы о Стразле» вы можете прочитать здесь:

https://author.today/reader/135259

- Почти час, - напомнил Холс. - Это если на катере.

- Отлично, отлично... - Лицо Буца непривычно оживилось. В этом помогли разноцветные огни приборов. Ожившее лицо Буца не стало красивее, оно стало индеистей. - Здесь щёлкнуть, это утопить...

И ведь сработало! Вертолёт загудел, как шмель, разбуженный весной, лопасти завертелись, меся воздушную отбивную, и восставшая после пятилетнего застоя стальная стрекоза медленно, тяжело, неуверенно, но оторвалась от жёлтого шестиугольника. Между крышей и вертолётом нарастала пустота.

Холс, напоследок глянув на институт, увидел выбегающего из чердака Волейрота, с ружьём и неизменной коробкой вина. Сторож рванул к набирающему высоту вертолёту, что-то крича и размахивая обрезом и коробкой.

Вентиляционные трубы тут же перестали интересовать стайку фиолетовых светляков. С их точки зрения Волейрот был куда интереснее труб. Дети небесного щебня устремилась к злосчастному сторожу.

Холс подавал старику отчаянные знаки и корчил страшные рожи за плексигласом дверного окошка. Заметив его усилия или, скорее, почувствовав неладное, Волейрот обернулся, от неожиданности подпрыгнул и запустил в стремительно приближающееся к нему облачко огней вином. Пачка пролетела сквозь скопление фиолета и дохлой рыбой шлёпнулась на асфальт. Фиолет, проигнорировав спиртное, хода не сбавил.

Пока сторож мешкался, подлетевшие градастики отрезали единственный путь к отступлению, заняв линию, соединяющую его и чердачную дверь. Волейрот вскинул руки, будто сдаваясь в плен. Теперь он стоял спиной к маневрировавшему вертолёту. И тут произошло нечто совсем уж необъяснимое. Фиолет подплыл к сторожу, и стайка, словно в раздумьях, замерла в полуметре от него. Огняки и старик как бы вперились друг в дружку взглядами. Тёмный силуэт Волейрота ненавязчиво отсекало от ночи фиолетовое свечение. В воздухе будто повис вопрос: Собственно, а что дальше? Ответив для себя на этот вопрос (А ничего!), дети небесного щебня дали задний ход и поплыли обратно к трубе. Вновь закутанный в сумрак ночи Волейрот опустил руки, затопал ногами и сделал то, что Холс тоже лицезрел впервые. Старый алкаш кинулся вдогонку фиолету! Рехнувшийся старик преследовал светляков!

- Буц! Надо вернуться за Волейротом и спасти его! Он сейчас на крыше!

- Сидел бы в своей конуре и дальше! - заорал Буц. - Крохотный мирок сторожки как раз по его мозгам, с ним бы он точно справился!

- Он… он догоняет фиолет!

- И как, по-твоему, можно спасти того, кто гонится за собственной смертью, а, учяный ты энтимилог?!

А Волейрот продолжал погоню за огняками, которые, отстраняясь от него, перелетели через край крыши и зависли над пропастью. Старик, не сбавляя скорости, перепрыгнул ограждение и сиганул с крыши в эту самую пропасть уличного мрака, в момент поглотившую его падающую фигуру. Холс зажмурил глаза и отвернулся.

Книгу "И смерть смертен" полностью вы можете прочитать здесь:  https://author.today/reader/157612

— Не налетят, не высунется, лезь без страха, — ответил следопыт, держа тем не менее винтовку наготове.

А Гумбалдун все карабкался и карабкался, пока не оказался почти у самой дыры, выходящей наружу.

— Не дотянусь! — жалобно крикнул ветеран скотобойни.

— У тебя возле левой руки выемка!

— Нет здесь ничего!

— Да выше, пьянь слепошарая!

— Да где?!

— Нарочно придуриваешься? Да вот же! Где рука твоя, чуть повыше!

— Вижу, вижу. Но, наверное, не смогу...

— Так смоги! Будь там канистра с вином, и ногой дотянулся бы.

Гумбалдун ухватился за выемку, но тут же отдернул руку и понюхал.

— Да тут всё в пустожадьем говне!

— Если не поторопишься, мы сами в их говне будем. Лезь!

Совершив опаснейший, поистине героический прыжок, Гумбалдун изловчился и вцепился в края отверстия. Упёршись ногами, подтянулся, вскарабкался и скрылся из глаз.

Прошло с полминуты, Гум не появлялся. Ретрублен нервно крикнул:

— Куда пропал?

В прорехе, исходящей светом, тут же появилась зеленоватая лысина Гумбалдуна, отчаянно блестевшая от пота.

— Погодь!

Спустя некоторое время, по стене с мягким шуршанием сползла сплетённая Гумом коричневая лоза. Ретрублен закинул винтовку за спину и с сомнением поглядел на веревку, висящую почти в метре над ним.

— Приспусти, не достаю!

— Так достань! Цепача больше нет, я уж все облазил! — ответил Гумбалдун из наполненной светом бреши.

— Да там его полно было!

— Так то там, а то тут! Прыгай, жиротряс!

Лишь с третьей попытки, больно саданувшись коленями о стену, натужно крякнувший Ретрублен достал лозу, которая от этого натянулась и скрипнула связками. На секунду показалось, что сплетенная мясником войны веревка лопнет или распустятся узлы, но верёвка не лопнула, а узлы выдержали. Такими узлами Гумбалдун в круги войны затягивал бечёву на пленных, предназначенных для допроса и последующего расстрела.

Ретрублен, подуставший от самого себя, опустился в траву. Пот градом стекал с него, а мышцы рук едва сами не скрутились в узлы. Мощь мощью, но излишек веса излишком веса. Деревья и кусты вокруг щедро увивал зеленый крепкий, эластичный цепач, а ссохшиеся, но по-прежнему прочные, коричневые лианы в изобилии стелились по земле. В цепаче можно было купаться. Из цепача можно было вязать города. Гумбалдун как ни в чём не бывало прохаживался и радовался солнцу. В воздухе витал кисловатый самогонный душок. Недавно здесь шлялся варщик. Следопыт потянул носом. Нет, колдун здесь не проходил. Кислым несло от Гума.

— Цепача, значит, нет... — скрипнув зубами, произнёс Ретрублен.

— Нет, совсем нет, — невозмутимо вторил Гумбалдун.

— А это что?

— Где? — удивился ветеран скотобойни. — Ах, это... Не заметил... Совсем слепошарый стал от пьянства.

— Злопамятный мудак, — укоризненно сказал следопыт. — Я колени едва не разбил, пока верёвку доставал.

— А я в дерьмо залез рукой. Пошли Михудора искать или труп его.

— Будь начеку. Колдун с Лохмой могут быть где-то рядом.

Книгу «Гимгилимы-2: С надеждой на возвращение» можно прочитать здесь: https://author.today/reader/124944