Торшер
Рассказ придуманный и графоманский (это я к тому, чтобы незаинтересованные не теряли времени :)
Паша решил, что нет больше смысла продолжать что-либо делать. То есть совсем. Дышать и пульс тоже казались ему бессмысленными. Он из тех отвратительных людей, которые каждый день хотят умереть, но, сдавая анализы, просят тщательнее натирать клаптик кожи спиртом. Но сегодня Павел был молодцом – решил все-таки закончить все это.
В магазине он выбирал между рисом долгозернистым и рисом пропаренным. И решил точно покончить с собой. Такие решения так и принимаются: никаких багровых закатов на фоне тихого моря, или долгой и зубодробильной борьбы. Нет. Где-то в магазине, стоя в очереди, или переходя дорогу – внезапная вспышка. И все. Ты покойник. Ты сам это принял. Так же и Павел: между двумя видами риса он выбрал суицид.
С Милой он познакомился в университете. На учебном походе. Все как в старых советских фильмах: ночь, дешевая водка, обгоревшие, но безумно вкусные сосиски – которых не хватит. Ты их ешь, и песок на зубах хрустит, но так вкусно – как никогда до, и уже никогда после. Туалет в кустах. Костер, вместо проектора.
Затем песни под гитару, целующиеся пары, насекомые. И чувство светлой грусти, когда было настолько душевно, что вывернуло боль. И, конечно же, зудящее одиночество, когда живые и теплые эмоции, пробивают твою защиту, уходя, оставляют тебя голого, сам на сам с дурными мысли.
Сидел так Паша, под градусом и звездами, чавкая пожирал себя изнутри. И вдруг заметил ее: огненно-рыжая, маленькая, как надо, и главное – в шортиках. Коротких шортиках! Хоть и сидела она через несколько человек от него, но Павел отчетливо увидел отражение костра в ее глазах – и сгорел, полностью. Понял, что только у этого пожара он хочет греться годами.
Но несмотря на бурю чувств, он никак не решался подойти к ней, не понимал, с какой стороны подступиться – и тут удача. Она стоит спиной, тут медленно, он сразу его заметил, комар летит со стороны кроны деревьев – и садиться прямо под шортиками. Он решает, конечно же, спасти девушку от опаснейшего зверя. Хотел хлопнуть ладонью, но передумал, решив, что не прилично и пошло – в итоге, дабы не оставить шансов ни насекомому, ни девушке – убрал угрозу ногой. Это тот случай, когда поступок не кажется глупым до совершения, но потом превращается на многочасовые размышления перед сном.
Удар получился сильным, очень. Настолько, что всю ночь проплакала, а Паше разбили нос. Но как это бывает обычно – сработало. Сошлись. С разбитым носом, но целым сердцем, Паша потом повторял, что стрела амура была на носу комара. И что этих же комаров даже приятнее прибивать, когда на любимых сидят.
Все у них происходило быстро – несколько свиданий. Давались стандартные клятвы приправленные обещаниями: путешествия, две собаки, раз в год каникулы с родителями, двое детей, совместный бизнес – пекарня, затем миграция, Париж, круассаны по утрам, кабриолет.
Потом долгожданная ночь вместе – кровь на простыне, при виде нее Паша почувствовал ответственность, Мила любовь. Затем переезд, прожили душа в душу год. В какой-то момент решили поменять окна – поставить современные, пластиковые. Тут стало уже ясно, что все серьезно, свадьба. Года шли, они понемногу набирали вес, но вместе сбрасывали к какой-нибудь свадьбе. И снова набирали. Париж так и остался их родным городом, кабриолет обзавелся крышей, и стал называться «метро», круассаны стали бутербродами. Паша работал в банке, и не жаловался. Мила была бухгалтером, и время от времени пила.
Паша спокойно себе жил, но Мила все помнила. Не понятно, когда начались ссоры, Паша не помнил, когда он первый раз ее ударил. Она приходила под утро, и всегда были разные отговорки – подруги рожали, отчеты горели, людей спасали – раз даже задерживала грабителя. Паша сначала не замечал, потом терпел, начал бить. Но все шло по кругу. Она гуляла, он бил, вместе страдали.
Скандалы стали нормой.
Как-то у цыган купил шелковый шарф, алого цвета, настоящий, как они его заверили. Отдал крупную сумму, и с презентом, гордый, пришел домой. Но, скандалы стали нормой.
- Как ты мог отдать за такую паршивую подделку такие огромные деньги?! Как?! – вопила она.
А он не понимал:
- Какая подделка? Это настоящий шелк! Я с чистым сердцем, тебе приятно сделать! Да что с тобой не так?! – кричал он.
- Со мной не так?! Со мной?! Ты отдал за этот блядский шарф пол зарплаты, когда у нас столько проблем! Я погибаю, понимаешь? Погибаю. Я не об этом мечтала, нет. Не так должно быть. У нас, черт возьми, на кухне у всех шкафчиков ручек нет. Да от этого торшера откололся кусочек, и ты никак его обратно не приклеишь! Разве этого я заслужила? Чтобы торшер был вот такой?! Это твой кабриолет?! Твои обещания вот такие вот?! – она начала плакать, Паша стоял прибитый. Сначала хотел было ударить, да не смог.
- Но, - наконец начал он,- у всех, же так! Все по молодняку планируют, мечтают – но вырастают в семьи и живут вот так. Вот все! Мила, ты чего…
- Стареют, а не вырастают.
Шарф она, все таки, стала носить, неделю проходила.
В один из дней он получил от нее сообщение, что больше не может, сил нет, просит прощения – и уходит от него, навсегда. Внутри у Паши что-то оборвалось, было грустно, но не так, как он ожидал. Было терпимо, до момента с рисом.
И вот он в квартире, пить Паша не любил, но убивать себя на трезвую ему было стыдно. Выпил водки, поморщился. Хотел найти изящный способ, как красиво покончить с собой. Ходил, думал. На глаза попался алый шарф. Взял его в руки – обжегся. Совладав с болью, открыл окно – замахнулся выкидывать его, и замер. Если выкидываете вещи бывших – никогда не махайте, иначе запах ударит в нос, и попадет далеко.
Они были пропитаны духами Милы, он вспомнил ее, пожар в глазах любимой все таки сжег его, и принял единственно верное решение – повеситься на нем же.
Встал на шаткую табуретку (у них в квартире все было шаткое), перевязал один конец шарфа вокруг шеи, другой же накинул на люстру. Выбил табуретку, повис на мгновение, и под треск рвущейся ткани упал на спину. Шарф превратился с одной стороны в галстук, с другой в тряпку. Лежал на спине, смотрел на алое пятно сверху, лихорадочно вспоминая, рвется ли шелк. При этом остро понимал, что до остервенения хочет рис пропаренный.
