Преступление + Смерть

-Я уже жалею, что сообщил тебе про больницу. Недельку пролежал бы без посещений и без твоих наставлений. Мне бы с тобой поговорить о деле, посоветоваться... А ты....

-Посоветоваться? Это хорошо, если вовремя. И это время пришло, я советую тебе – дай возможность мне действовать, или завтра я тебя ни то, что в больнице, вообще нигде не найду. Скажи Никита, кто это был? Архип?

Хоть и не хотел Никита сейчас ничего говорить ему, но знал, что Павел отходчивый и может ему ещё уступить один шаг.

-Нет это был не Архип... Зато в Архипа метились...

Он рассказал ему про свою поездку к староверам, про знакомство с Архипом, про мужика с вилами и как эти вилы продырявили ему его толстый тулуп и проткнули грудь до рёбер, но дальше не пошли.

-...Мужик этот, Семён, сам и привёз меня в город до больницы. Сильно он переживал за то, что сделал. А я много от него узнал, пока ехал с ним, очень много. Воспользовался, так сказать, его расстройством. Но не винить же мне его, Павел, что я закрыл того, который, наверное, заслуживает наказания?

-А, что Архип, где он сейчас?

-Он должен был уйти, как и хотел. Николай, наверно, навестит меня, и я от него узнаю. А переживал Архип сильно, обещал на обратном пути заехать, а я уже знаю, что буду делать – в скит проситься буду. Доверие его я заслужил полнейшее, ты бы видел, как он восторженно на меня смотрел. Думаю я, что мужик этот мне хорошо помог..., с вилами. - Никита криво усмехнулся, дотрагиваясь до груди.

Павел устало посмотрел на него – ему уже давно надоели братишкины догонялки, перерастающие в серьёзное дело, участие в котором его, Никиты, было совсем неудобно для него. Но он оставался единственной зацепкой в поимке Архипа.

-Теперь, Никита, послушай, что узнал я: правда, беглый этот Архип – Архип Данилов. За религию он сидел. Стрельнуть его тогда надо было, а не на нары. Получил я письмо с тех мест, где он «истине» учил и где судили его по причине двух смертей, но отбрехался он тогда от вышки, да и шума наделали его почитатели: заседания суда каждый раз пытались срывать, чуть ли ни демонстрацию устроили там, так что он червонцем отделался. А смерти ведь были. И не две, а пишут, что больше. Хороший там милиционер мне попался, на мой запрос даже больше, чем я ожидал, ответил. Но вот дело они не смогли раскрутить - не было прямых доказательств. Но я теперь его возьму, Никита, я обязан это сделать.

-Но сперва найдём Анну, а уже потом он будет твоим.

Они посмотрели друг другу в глаза и так замерли на несколько секунд. Никита боялся, что если Архипа возьмут прежде, нежели он найдёт Анну, то он не сможет уже никогда её найти.

Павел начал потихоньку закипать: подобное происходило с ним всегда, когда что-то намечалось к разрушению его задуманых планов.

-Скажи, было ли в тот раз, с Архипом, что нашли были скиты, или ещё что-нибудь в этом роде? - спросил Никита и машинально притянул ладонь к груди – от напряжения болезненно потянули повреждённые мышцы. Павел мог уже сейчас начать гонки за Архипом и разрушить этим всё.

-Угадал, братишка, даже трупов не нашли, были только пропавшие, которых мёртвыми видел один единственный свидетель, но против него нашлось намного больше свидетелей. - Павел понял, к чему клонит Никита и стал немного успокаиваться. - Но не нравится мне, Никита, что ты делаешь. Даже этот мужик - ты простил его, не простишь ли ты и Архипа как-нибудь. А то, больно ты начитаный стал, может и церковь скоро начнёшь посещать? - За всё это время Павел позволил себе немного улыбнуться, показывая, что смягчается.

-Архип – это совсем другое дело, да и вера его хоть и из Библии, но что-то с ней не вяжется. Толкует он её на свой лад, по своим фантазиям.

-Ну-ну, ты мне ещё про боженьку расскажи с ангелочками.

Никита проигнорировал его насмешку и, как ещё когда-то в детстве, имея нужду в помощи старшего брата, сказал, испытывая его любовь и доверие: 

-Я прошу тебя, Павел, не предпринимай сам ничего, осталось совсем чуть-чуть, а потом ты с Архипом делай, что хочешь. Я прошу тебя.

-Это ты без меня больше не делай ничего.

Тут в палату вошли двое больных, обсуждающих скудное обеденное меню и братьям пришлось выйти в коридор. Там они ещё некоторое время оценивали сложившуюся ситуацию, каждый выдерживая давление друг друга, но Павел всё же уступил, не переставая внутри себя удивляться, на какую великую глупость он идёт…

Дома он весь вечер мерил зал своими большими шагами и, отправив детей предварительно к тёще, на повышенных тонах объяснял и себе и жене, молча наблюдавшей за ним, о своей и о братишкиной дури. Жена уже привыкла к его не столь частым, но бурным обсуждениям затруднительных ситуаций, экстренному отсутствию детей и неспокойной ночи. Раньше она ещё пыталась ему советовать, думая, что он в этом как раз и нуждается, рассказывая ей всё и размышляя вслух о происходящем, но сразу поняла, что подобных мыслей - о её участии в его делах, у него совсем и не было, он был не из тех, кто нуждается в советах, используя её всего лишь как слушательницу. Со временем она привыкла к этому и, оставляя все дела, набираясь терпения и ниток, сидела, вязала и молча слушала его.

Но когда всё это приключилось с Никитой, подобное стало происходить чаще. Брат Павла ей очень нравился и за его судьбу она переживала не меньше мужа, и здесь она находила силы высказывать мужу свои мысли. Но Павла это ещё больше горячило, он уже почти не закрывал окно на улицу, впуская колкий морозный воздух в комнату, который всё никак не мог его остудить.

-...Сколько я ещё могу наблюдать за этой дурью? Слушая его, я и сам себя веду как мальчишка, как пацан! А ты его ещё защищать хочешь... – Он хотел ещё что-то сказать, но, смерив кутавшуюся в большой платок от холода жену строгим взглядом, пошёл закрывать окно, громко выдыхая уже собирающийся в пар воздух.

-Паша, не всегда ведь можно решить проблему милицейской указкой. Ты сам знаешь, что Никитка далеко не глупый парень..., – это всё она успела выпалить, пока он закрывал окно и задёргивал штору.

-Не глупый – да, но эта его любовь - она высушила его мозги, он потерял реальность, он играет в какого-то... – Павел потряс перед собой рукою, не находя уже нового обидного на Никиту слова... – Любовь – это самая большая глупость в мире. Да, это - глупость. Неужели нельзя реальнее смотреть на жизнь, на свои чувства; ты посмотри, сколько девчат вокруг. – Он обвёл по комнате рукой, словно кроме его жены в зале находилось много, даже очень много, девчат, к тому же и без чувств, и в должной реальности.

-Паш, а ты вспомни нас, вспомни себя, - тихо и мягко промолвила Света, стараясь уловить своими, по-детски широко раскрытыми глазами, его беспокойный взор. -Никита поделился с тобой своими трудностями, расчитывая на твою помощь как от брата, как от друга, надеясь, что ты будешь помогать, а не препятствовать.

Суровый милиционер Павел, который был грозой не только рецедевистов и грабителей, но и некоторых не очень радивых подчинённых, имеющий уже два служебных ранения и ещё множество противоречивых слухов о своей грубой натуре, оказывается, когда-то тоже любил. Он подсел к Свете и обнял её, уткнувшись лицом в её шею...

-Ну, давай, что ты там нового узнал?

Знал ведь Никита, знал, что он захочет его выслушать! Он, от набежавшего на него волнения, сглотнул комок в горле и, борясь с дрожью в голосе, стал по порядку всё рассказывать. Он боялся только того, что бы Павел не перебил, как ещё раньше и выслушал его до конца.

-Картошку мы тогда копали в «Звёздном». Это новый колхоз за озером - они один новый из двух отстающих сделали, так они сейчас вообще не справляются, а какие колхозы могли чем-то им помочь - помогали. И я там с парнем познакомился, молодой совсем, лет шестнадцать, семнадцать, он мне помощником на тракторе был. Неделю я с ним работал вместе. Странным он мне сразу каким-то показался – всё молчал, сторонился всех. Потом как-то мать его видел, так она вообще какая-то неживая, только по сторонам дико озирается – она ему поесть в поле приносила.

-А как это с Анной то твоей связывается? - Было понятно, что Павел это спросил, чтобы поторопить брата.

-Прямо-таки напрямую, Павел! Но это я узнал на последний день нашей с ним работы. Парень-то он ничего, ему просто внушают быть таким отрешённым. Он из Ручьёв, их там таких почти вся деревня. Староверы они.

-Что ты говоришь? Что я Ручьи не знаю? Там два двора, помню, всего оставалось после тифа. Какая деревня?

-Так это когда оставалось? Они там уже пятый год живут. Пришлые они. От коллективизации когда-то бежали, но она их обогнала, вот они там и осели. Семей пятнадцать...

-...И Анна теперь с ними? - Павел мрачно улыбнулся, дёрнув усами.

-Год назад она там была на собраниях их. А потом её увёз какой-то мужик.

-Бросила она тебя, значит, Никита, с другим уехала, детишек ему рожать. Ну, а первый будет вылитый – ты. - Павел рассмеялся так, словно и разговору этому конец, бросив со стола в рот пригоршню сушённой смородины.

-В скит её увезли.

Павел дожевал смородину и строго, по-военному, посмотрел на брата:

-Ты веришь этому пацану?

-Он описал её мне и почти точно назвал дни, когда она приходила к ним. В последнее время она ведь часто стала пропадать по нескольку дней и выглядела как больная. А ты ведь знаешь, у нас с ней ещё ничего не было, она со смерти матери стала нелюдимая... Я ей даже не говорил, что люблю её. - Никита подпёр голову рукой и замолчал.

-Ты это, что, с ней даже не ходил никогда?

Никита помотал отрицательно головой, уйдя на мгновение мыслями в себя.

-Никита, Никита, а что ты убиваешся-то по ней, словно её из под венца у тебя похитили!?

-Если бы я ей тогда сказал, что я её люблю, а не прятался за заборами, наблюдая только за ней изо дня в день, то было бы всё по-другому. - Он не слушал сейчас Павла, вспомнив всё упущенное. - Уборка ещё шла в то время, самый разгар, ночевать приходилось в поле, и я прглядел её...

-Э-эй, хватить убиваться, братишка, я тебе не батюшка, чтобы выслушивать тебя. Но мне кажется, что я начинаю верить тебе. Говорил ведь – давай, к нам, в милицию, ты умеешь с людьми обращаться. Что тебе этот пацан ещё рассказал? Где этот скит?

-Не знает он. И даже в деревне никто не знает это место.

-А что за мужик был этот, который забрал её?

-Его он тоже не знает, только, что Архип его зовут.

-А то, что где этот скит находится и этого в деревне не знают — это ты сам так думаешь или пацан так сказал?

-Он сказал это, но врать он, кажется, не будет. Я и вид делал, что это мне так, между прочим, интересно.

-Это значит, что Анна твоя в религию подалась. Да и ещё и к староверам, или в одну из их многочисленных сект. Не нравятся они мне. С детства мать ещё нас ими пугала, помнишь? Утащат, говорила, в лес, и не найдут тебя больше – пропащий будешь тогда. Так и с Анной твоей вот получилось.

Павел встал и осторожно потянулся, помня с детства о низких потолках в избе.

-Знаешь, мне даже интересно становится - если всё это только правда. Завтра я могу и после обеда домой, или даже к вечеру – Светка может и без меня воскресенье провести. Детям, правда, обещал конфет, ну, да ладно. Рванём мы с тобой завтра в Ручьи, хорошо я при форме, и допрос им всем устроим.

-Нет, нет Павел, тогда я вообще ничего не узнаю. Да и не знают они про скит тот.

-Мужик нам нужен этот, Архип что ли? А там и скит найдём.

-Про Архипа, где он и откуда, они тоже не знают, и это – специально. Здесь штука серъёзная. Дело он делает своё прячась от властей. Беглый он.

-Беглый?..

Павел был прирождённый охотник. С детства, как только силёнки позволили поднимать старое, однозарядное ружьё отца, погибшего в шестнадцатом на германском фронте, он пропадал в лесу, охотясь на разную живность. Это было его самое любимое дело и возможность иметь дополнительный кусок мяса на скудном крестьянском столе. И когда он, пойдя после армии служить в милицию и переехав в город, всё-таки вырывался в деревню, то снова брал это старинное ружьишко (хотя мог себе позволить куда не простое) и шёл в лес. Приходил всегда счастливый, не зависимо от застреленного зверья или птицы – его привлекал сам процесс охоты. Наверное, именно поэтому дела его в милиции шли неплохо, и он считался на хорошем счету. Но ему всегда не доставало тонкой работы с людьми, поэтому ему большее удовольствие доставляло гнать убийцу, а не вычислять какого-нибудь спекулянта-мошенника. И, услышав о беглом, у него аж лицо сделалось хищнически-напряжённым.

-Я очень хочу познакомиться с этим пацаном. Тебе не кажется, что он слишком много знает? 

-Просто его отец старший среди них, и многие разговоры проходят в их доме, а парень он, как я понял, очень любопытный. Конечно, было, что он и сочинял, стараясь нагнать чего-нибудь загадочного, но этим мало кто обделён.

-Фамилию ты не узнавал, Архипа этого?

-Не знают они… Знаешь, как всё тут у них? - спросил Никита и тут же сам ответил: - Над поселениями их, или общинами, есть старший, потом есть старейшины – учителя их, есть скиты, где живут затворники, типа монастырей поповских, а над этими скитами есть надзиратели. Архип, как раз, и есть такой. Вот и Анна в скиту его теперь находится. - Он глубоко вздохнул и продолжил дальше: - Эти надзиратели имеют сообщение со всеми общинами и желающих забирают к себе. Есть женские и мужские скиты. В Ручьях староверы пришлые и Архипа они не знали раньше и ради его конспирации их не стали посвящать глубже. Это почти всё, что я узнал.

-Разгон им поехать дать и, если это правда – привлечь! - Павел бы так, наверное, и сделал — это он мог без накладных проблем, от самого сердца. - Тем более, там беглый замешан и мой долг — это выяснить...

-Ты выясни сперва был ли такой Архип – бежавший, привлечённый по религии.

-Фамилия мне нужна. Ты знаешь, сколько их сидит за религию? Уйма: правых и неправых.

-Но бежавших намного меньше.

Усы Павла растянулись в улыбке, он провёл языком по своим белым и крупным зубам, после чего, взвесив Никиту хитрым взглядом, произнёс:

-Умён, братишка! Я постараюсь проверить всех бежавших по стране, но это будет о-очень долго... Если же этот тип подтвердится, я открываю на него дело и здесь ты должен мне будешь уступить свою историю.

Они оба посмотрели друг другу в глаза, как когда-то в детстве: младший пытался оценить свою силу и способности в противовес старшему, а старший, подзадоривая младшего ухмылкой, не соглашался поверить в младшего, как в достойного противника. Но сейчас всё было по-другому: для Павла это была ещё одна интересная игра, а для Никиты серьёзная жизненная проблема.

-Я думаю начать с ними общение, посещать их служения. Это уже что-то может принести. Как ты думаешь, Павел?

-Агенты – это незаменимый орган нашей советской милиции, да и везде, наверное. Ты только это, смотри, не начни общаться с ангелами. Ха – ха – ха!

-Я серьёзно, Павел. Завтра, как раз, я еду к ним на богослужение. Я обещал.

-Ты это, что, Никита, серьёзно? - Старший брат снова искренне расхохотался над младшим.

-Павел, согласись, что это - правильный ход и он принесёт больше пользы и всё будет быстрее.

Никита отличался тем от Павла, что если он что надумает, то он это сделает. И сделает обязательно. Было ещё то, что его ходы всегда были вернее, чем ходы Павла. Решительность и напористость Павла не всегда были обдуманными и приносили меньше пользы, чем расчётливость Никиты. Спорить было бесполезно.

-Тогда я еду с тобой, дашь мне гражданскую одежду, и мы пообщаемся с ними вместе.

-Так это привлечёт больше внимания – сразу два адепта!  Ты лучше конфет завтра своим купи.

Павел внимательно вгляделся в полное решимости лицо Никиты и вдруг, наконец снова что-то уяснив для себя, очень одобрительно произнёс:

-Тогда ищи Никита, ищи.

Это было то самое долгожданное понимание для Никиты, после целого года насмешек от Павла. Ведь он был единственным, кому Никита мог доверить свою проблему. После гибели отца в германскую и смерти матери в начале гражданской, Павел стал ему и двум сёстрам между ними, и отцом, и матерью, а ещё и другом, старшим товарищем. Когда сёстры вышли замуж, а он, Никита, ушёл в армию, Павел уехал в город, женился, а Никита уже вернулся в пустой родительский дом, выучился на тракториста и стал работать в колхозе. Павел почти всё время зазывал его в город, часто меняя по восходящей милицейские петлицы. Но деревня для Никиты была и душой, и жизнью, а город его только расстраивал своею скучной суетой; тем более здесь, в их деревне, подрастала дочь у вдовы Кондратьевой – красавица Анна. Она была даже в чём-то одинакова с Никитой: на танцы не ходила, много читала, в работе была умела. Никита решил дождаться её восемнадцатилетия и потом идти свататься, презирая дружбы. В этом он был мужчиной особого склада, видя в любимой только жену. Ждать оставалось совсем чуть-чуть, как неожиданно умерла вдова и Анна осталась одна. О внутренней жизни их семьи Никита знал немного, только то, что со смерти мужа, замёрзшего лет десять назад, они жили замкнуто и уже несколько лет вдова часто куда-то уезжала, оставляя Анну одну на хозяйство. Теперь Никита был уверен, что она наведывалась в Ручьи, хотя набожности сильной он в ней не замечал. Но вот умерла вдова и Анна, лишившись матери, совсем замкнулась. Никита несколько раз пытался пойти к ней, объясниться, но, внутренне горя и пересиливая себя, откладывал на следующий раз, пока Анна, оставив запущенное хозяйство не ушла. Он всё надеялся, что она вот-вот вернётся и проводил всё свободное от сбора урожая время только у её дома. Ему уже было безразлично, что в деревне шли разговоры о его карауле и её исчезновении, он знал только одно – если она едва появится, он тут же ей расскажет про свои чувства. Про Ручьи он тогда ещё не знал, да и узнал он про них две недели назад, но не про то, что они есть, знал он их ещё с детства, а о том, что они связаны с Анной. А тогда, не дождавшись её возвращения, он искал её везде, где только мог. Спрашивал чуть ли не каждого встречного о ней, изъездил все ближайшие колхозы, но она просто исчезла. Тяжело что-то скрыть в деревне, но её исчезновение было скрыто от всех. Он не верил, что потерял её, отдавая каждодневные мысли её поискам. И вот, наконец, он её почти нашёл, хотя и знал, что от него непременно потребуется много терпения, чтобы увидеть её. Но он готов действовать и идти до конца.

-Павел, ещё одно. Можешь ты мне достать Библию?

-Библию? - Павел хотел снова улыбнуться, но передумал. - Хорошо, я постараюсь.

У них была в распоряжении ещё целая ночь, чтобы обдумать роль и действия Никиты среди староверов, но они оба знали, что это будет не просто, поэтому спать они легли только под утро, каждый обуреваемый своими мыслями.

-Бог с вами, сёстры, - ступив с лестницы на покрытый мешковиной и соломой земляной пол, обратился он к находящимся там.

Отовсюду послышались тихие голоса, отзывающиеся на приветствие. Женщины ещё находились под впечатлением присшедшего и приход Архипа вызвал в них ещё большее волнение. Он присел на ступеньку лестницы и обвёл почти отеческим взглядом измождённых и уставших душевно послушниц. Некоторые робко, некоторые с внутренней усталостью смотрели на него.

-Бог вас любит. За ваше усердие, за вашу преданность, за вашу жертву. Вы здесь сокрылись от зла и божья рука над вами. Вокруг вас не земляные стены, вокруг вас не сырость и тьма, а благая внутренность божья. И не мне, не мне надо увещевать вас в эту минуту испытания, бодрить вас, а вам, вам следует давать мне сил к труду веры! Ибо здесь, в этой тиши, в глубоком общении с богом, вы крепните к твёрдому свидетельству вашей истинной веры. Мария и Марфа уже прямые свидетели трудов ваших перед нашим создателем.

Архип находил ещё и ещё слова в своём воображении веры. Послушницы в который раз молча слушали разъяснения их затворнического подвига, соглашаясь со своей святой избранностью в этом веке зла. Их увещеватель призвал их к молитве - и их воззвания к творцу, одно за другим, отрываясь от простёртых вверх рук, ударялись в тёмный потолок и отзываясь тупым эхом в холодных земляных стенах.

-Архип, - позвал Савелий сверху, открыв крышку люка.

Архип встал с колен и посмотрел мутными от слёз глазами на тесно стоящих или павших на колени среди двухярусных нар, послушниц.

-Будьте счастливы в боге! – благословил он питомиц и полез вверх по лестнице.

Пойманную Анну поместили в закрытую землянку, недалеко от дома, где начинался густой хвойный лес. Савелий шёл спереди с зажжённой керосиновой лампой. Молча подошли к земляному бугру, вздыбленному посреди могучих лесов, зайдя за который, Савелий нагнулся и открыл замок, распахнув перед Архипом дверь. Оставив замок отпертым висеть на двери и ничего не сказав, он тут же ушёл.

Архип прикрыл за собой дверь и подсел к горящей на столе свече. Анна, скомкавшись на углу грубой скамьи, насквозь пропитаная грязью, сидела тупо уставившись в пол. Он придвинул свечу на отколотом с краю блюдце ближе к себе и, заинтересованно наблюдая за крошечным пламенем, заговорил:

-Анна, я верю, что ты свой подвиг совершишь.

Он был артист действия, действия живого, сущного. Что может остановить его желания? Какая сила? Он знал великую силу только в себе, силу действия - когда желания имеют исполнения. А в нём жило желание божее, воля божья. Бог избрал его принести людям освобождение от гнёта греха, призывая скрыть себя от власти антихриста над этим миром в глухих скитах, в освобождающей смерти. Он был готов плакать или радоваться как ребёнок, быть суровым и жестоким как беглый каторжанин, любить, как любит мать своих детей, ненавидеть, как ненавидит загнанный волк свору псов, провонявшихся человеком. Он мог всё. И это всё он принял для божьего дела, подчиняя себя этому для приобретения заблудших душ.

-Неужели это сатана научил тебя так любить жизнь, Анна?..

-Да, да - я хочу жить, я хочу домой! - Она обхватила руками голову и, чувствуя своё бессилие, зарыдала.

-Ты хочешь в колхоз? - Брови Архипа поднялись вопросительно ко лбу. - Там, за скитом, последнее время антихриста. Он хочет всех согнать сегодня в колхозы, что бы легче их пожрать в последний день гнева своего! Не это ли тебе знамение от бога?.. Думай, думай хорошо.

-Не хочу думать, и знать больше ничего не хочу!.. Я хочу назад, в свою прежнюю жизнь!

-В жизнь греха и служения антихристу! - добавил Архип.

Ему вспомнилась прошлогодняя поездка по южным равнинам, кода он там тайно посещал некоторых из старцев, боль всеобщего отступничества жгла его сердце:

-Он жрёт уже. Разве ты сама в прошлом не говорила это? Разве ты ни сама пришла однажды на собрание и просила укрытия? Мы помогли твоей душе тогда. Мы не отбросили тебя. Так доверши же с достоинством начатое!..

-Не знала я тогда, что делала. Мама умерла, а я… я… - Анна опять уронила голову на колени и, не имея уже сил плакать, только тяжело дышала.

Архип нутром чувствовал, что её будет тяжело смирить. Эта напряжённая неделя, проведённая в долгих беседах с послушницами, дала о себе знать – усталость, после внутреннего разочарования во взбунтовавшейся воспитаннице, навалились как будто одним разом на его утомлённое тело, уставший мозг.

-Думаю, недели две тебе хватит одуматься. - Архип встал и повернулся к двери. - На работы водить тебя не будут, твоя работа – молить бога о разуме, Анна... А дороги домой отсюда нету.

Когда щёлкнул замок и его осторожные, ощупывающие тьму шаги скрыла ночь, Анна сползла со скамьи на глиняный пол и царапая его, почти по-собачьи, заскулила. Только сейчас, за все эти долгие месяцы, она спросила себя: зачем, зачем она сделала этот страшный шаг? Может, она не совсем понимала, что её ждёт там, за чертой нормальной жизни? Так нет же - она даже хотела этого! Она хотела от всего уйти, убежать, спрятаться от повседневной суеты! У неё было желание прикоснуться к чему-то возвышенному, одухотворённому, чего так не хватает в действительности. Ей верилось, что здесь, в скиту, она получит мир своей терзаемой душе… Теперь же она поняла, что так называемый антихрист царит не только там, за идеалами скита, но и в самом скиту, в его стенах, построенных из людских заблуждений. За эти долгие месяцы она самостоятельно перечитала Библию несколько раз, и вот результат - все сочинения Архипа, которые их заставляли изучать, стали терять всякую духовную ценность, так как в них жил полнейший абсурд, не имеющий в смысле своём ничего общего со всеми учениями Библии. Горька обида на себя была в том, что она не читала Библию внимательно тогда, когда ещё была далеко от всего этого кошмара... А теперь она была почти мертва. Убита злом ненормальных людей, разрушена своим невежеством веры. Где и что она? Слышима ли она действительным Богом, и где Он? Ей больно всё, ей больно везде, ей больно отовсюду...

На подходе к дому навстречу Архипу из-за сараев вышла Агата. Её услужливую походку Архип почему-то не любил; да и не только походку. Но как помошница, она была незаменима. Хотя она и была смотрительницею над данным женским скитом, иногда ему приходилось пользоваться её услугами и во втором женском скиту – когда у кого-то не хватало веры…

-Что делать с мальчишкой? - спросила она, как только он приостановился.

Он знал наперёд, что этот вопрос будет его раздражать. Он повернулся к ней. Начинающийся в далеке рассвет давал возможность разглядеть её лицо. Архип пристально посмотрел на неё, стараясь сдержать гнев, но заискивающиеся глаза над распухсшим носом почти взбесили его.

-Не знаешь, что с ним сделать? - сверкнув глазами и выговаривая каждое слово, спросил он её или, вернее, спросил с неё.

Она молчала и расстерянно смотрела ему в глаза, не понимая его. Архип, буравя её своими глазами, растягивая слова, намекнул ещё раз:

-Неужели он не просится больше к матери?

-Зовёт он её, Архип. Спрашивает про мамку-то свою, про Марию. - Агата аж обрадовалось, что Архип не закричал на неё. - До сих пор не заснул. Я в свинарнике его заперла.

-Так отдай его мамке... - прорычал он и зловеще подчеркнул: - Да и она его уже давно заждалась.

Духовник резко развернулся и пошёл в дом, пряча голову в плечи, а Агата тенью скользнула к сараям. «С матерью и покладём его, и могилку новую копать не нужно», - думала она о мальчишке и была довольная тем, что Архип не накричал на неё, не обругал.

Если бы всех знаменитых портретистов попросили, независимо друг от друга и пользуясь чисто воображением, изобразить рецидивиста-душегуба, то даже в набросках каждого из них просматривался хищнический оскал дядьки Славки. Тем или иным образом, под любым углом. Широкая и выдающаяся челюсть с ямочкой на подбородке, орлиный нос, готовые бешенством округлиться глаза, тело же – сплошная широкая жила в метр девяносто с хвостиком. Ещё большей кровожадности его дьявольской ухмылке придавали массивные, во весь рот, зубы из качественной нержавейки – наследие штрафных изоляторов, тюремных погромов и прочих беспределов не то ментовских, не то воровских.

Если Господь Бог наш сотворил человека и духом своим исполнил его к унылому прозябанию, то дядьку моего воззвала к жизни самая отбитая на свете психушка, забывшая, или не успевшая накачать его галоперидолом. Но, поработав над ошибками (ваять тварину из праха земного – та ещё канитель!), Господь вымыслил усмиритель мозговых волн венцов своего творения - ганджубас, явив затем и само чудо – подсадив на травку и дядьку. Выкурить чертей из чертогов разума не выходило, но усмирять, время от времени их свистопляски, получалось.

-Чё стоишь тогда? – рыкнул дядька. – Мой уже его!

-Да, да, конечно! – тут же согласился с ним хранитель трупов и вопросительно посмотрел на меня.

-Я ему сказал, что сам тело обмою, - сообщил я дядьке. – Пусть идёт к себе, отдохнёт.

-Чё?! – Скривился дядька, но не по поводу, а от моего, всё ещё, существования. -  На хера?!

-Хочется, - спокойно ответил я, тактично оттесняя уголовника от двери и выпроваживая в свою каморку санитара. С какой стати мне объяснять этим двоим то, что отказать дяде Лёни в его последнем омовении лично, я никак не могу.

«Ты знал, что это он, Славка, тот яд моей Идке достал?» - печально и смирившись со своей участью, спросил пущенный в расход во имя блуда. Потёртая нержавейка прозекторского стола, поскрипывая, всё ещё не распробовала своё новое блюдо.

«Сразу догадался», - поделился я своими подозрениями, приступив к омовению. – «Зря она его, что ли, на зоне сгущёнкой прикармливала?»

«А он ведь прекрасно знал, что травить будут меня!» - Обида – самый неприятный попутчик в мир мрака и забвенья…

«Его можно понять, - цинично заметил я, - твоё, абсолютно бесполезное место в семье, занял целый подполковник из налоговой! Тебя просто сбросили, как ненужную карту».

«А ты… - наконец-то он решился спросить. – Ты знал о их… затее?»

«Я знал, что тебя хотят «списать» - развод там и билет на самолёт до родителей, с некоторой суммой отступных, - изложил я свои мысли. – Но вот, чтобы вот так, считай – открыто замочить…»

«Когда в вашей семейке было по-другому?!» - вздохнул дядя Лёня, отплёвываясь от напора подаваемой воды.

-Ты чё себе там под нос бормочешь, псих? – спросил меня дядька Славка, подозрительно прищурившись и приблизившись к нам. Голые, отдающие белизной смерти пятки дяди Лёни готовы были упереться в загорелые и сильные руки причастного к его смерти громилы.

Понятное дело, что слышать меня, и тем более видеть несуществующие движения моих губ и выражение лица, ведущего задушевные беседы, он никак не мог! Но вот некоего, почти сверхъестественного чутья, ему было не занимать! Что это – мистическое наследие бабки, или интуиция, выработанная в исполнении громких преступлений и за годы выживания в самых лютых тюрьмах и лагерях?

-Пою, - ответил я, продолжая поливать тело из загрубевшего от времени шланга и натирая его мочалкой, обросшей волосами разных цветов. – Колыбельную.

-Кому это, поёшь? – Врождённая и плохо скрываемая брезгливость этого, умывшегося кровью многих злодея, отрицательно гармонировала с его варварской натурой. Шуршащая в моих руках по мёртвой коже мочалка выводила его из себя. Тянущиеся за ней мокрые волосы разной длины и толщины, вытягивали наружу содержимое его железного, но чувствительного к мерзким образам желудка. Он, скривившись, тяжело сглотнул взбурлившее отвращение. Но отступать было не в его правилах. – Ему, что ли? – По мокрой пятке покойника он похлопал точно так же, как возбуждал шлепками свою очередную грудастую подружку.

-Ты ещё пощекочи его, - посоветовал я. – Может, проснётся…  

-Тебе, чё, больше всех надо? – Нависший надо мной дядька уже готов был вырвать из моих рук взлохмаченную, и сбрасывающую с себя кожу многих тел вехотку. – Если ты что-то снова задумал, шкет… - Он пожирал меня глазами, обнажив в презрении стальной оскал. На полголовы выше и порядком шире меня, да и с огромным опытом уничтожения себе подобных, он был грозным соперником. Поклонник самого буйного беспредела и тонкий эстет женских форм – как с таким тягаться в открытую? – Харэ его уже натирать, шизик!

Я прислушался к авторитетному мнению родственника и, отложив в сторону орудие пытки его тонкой натуры, завершил омовением тела лёгким ополаскиванием.

«Как же я так лажанулся, как проглядел свою Идку и это вот всё?! – принялся сокрушаться дядя Лёня, истекая последней в этом мире влагой на железный стол. – Два ранения, дюжина заданий и засад в самой заднице Афгана, да даже бодание с грёбаным Минобороны за пенсии, пособия и реабилитации для наших пацанов – и то прошёл! А вот капельку яда в стопке водки от обожаемой жёнушки – не вывез! Не учуял подлости, не раскусил предательства от той, которую всегда любил! Я ведь всё для неё, всё в дом, всё для семьи, для нашего настоящего и будущего! – В потухших и прикрытых мраком век глазах стояли слёзы хлорированной воды. – Да я за неё, не задумываясь, готов был умереть!»

«Так ведь и умер! - напомнил я, обтирая некогда заряженное боевой выучкой тело цельным, в кучу метров, ритуальным рушником, с помощью которого потом и гроб покойного опустят в могилу – таинства, знаете ли, диктуемые нам загробным миром! – За неё, за её счастье, за её будущее!»

«А девочки мои – как они теперь будут? - Фигура свершившейся безотцовщины, пропустила мимо ушей моё едкое замечание. – Вот сердце прямо разрывается за них, за боль - обрушившуюся так неожиданно на их головы!»

Я беззвучно, но от души посмеялся! Причинить боль этим двум злобным мегерам может только счастье, или успех их ближнего - тех же, горячо любимых подруг, например. Которым потом, за их дерзновение к фарту в обход избранным к триумфу популярности сёстрам, придётся ой как туго и больно! Набор пыток для зазнавшихся, или неосторожных конкуренток, у этих молоденьких, прекрасных и даже обходительных стерв, просто безграничен: непрямая травля, паутина лжи и сплетен, подставы и пакости, поклёпы и интриги, и прочие, прочие козни – весь этот неисчерпаемый и искренне востребованный чертихами список у того самого врага всех человеков.

-Что здесь смешного?! – вновь возмутился дядька Славка, подозрительно вглядываясь в моё, не терявшее ни разу серьёзности, лицо. Разбирая переданные дедом шмотки для покойного, он деловито примеривался к его импортным и незаношенным туфлям.

-Обидно? – участливо поинтересовался я.

-Чё?!

-Ну, что они малы тебе. – Я глазами указал на лакированную обувь в его руках.

-Слушай, ты… - Туфлю в правой руке дядька сжал так, что мне стало даже интересно – влезет ли теперь в неё нога бывшего десантника. Сомнения же дядьки Славки были куда рациональнее – пробить мою башку этим итальянским тапком ну никак не получится!

-Говори, - подбодрил я его, подойдя к тому же пакету с вещами, надеясь найти там трусы и носки – дядя Лёня во всём любил порядок.

Обе туфли, с подачи достойной римской катапульты, пронеслись над моей головой, шмякнувшись, одна за другой, о беззащитное тело на измятой нержавейке. Дядька, который живой, наконец-то воспылал и душой, и телом – впал в бешенство!

-Сам наряжать этого тухлого фраера будешь! – прорычал авторитетный урка, лязгнув пастью терминатора.

Дядя Лёня не возражал, довольный уже тем, что хотя бы руки убийцы больше не прикоснутся к нему. «И пусть улепётывает отсюда, блатняга!» – напутствовал он родственничка, устремившегося на выход.

Перед тем как хлопнуть за собою дверью, дядька Славка зыркнул на меня. Наши взгляды встретились. Я хорошо знал этот, затуманенный ненавистью и с тем же трезво оценивающий взгляд, который не предвещал ничего хорошего. Кто первым из нас переступит границу дозволенного?

Не знаю почему, но эти двое – дед и его первенец - упрямо верили и подогревали своё воображение улавливаемыми только ими образами и знаками, что некая тёмная сторона почившей бабки отразилась исключительно во мне. Но если эта демоническая сущность, по их мнению, была для неё обузой и испытаниям её пламенной и кристально чистой веры в Спасителя, то во мне она заменила мою душу. Сама дева Мария, та самая богородица, вела бабку по жизни, будучи её личной святой, а мой же путь протаптывали черти…

Перед моими глазами почему-то всплыл бабкин цветастый платок. Почему его не закопали вместе с ней?

«Это – тот самый правильный вопрос!» - похвалил меня дядя Лёня, повернув голову в мою сторону. Намокшие нитки были не в состоянии удержать его задорного порыва к зрительному контакту с другом.

Личный посыльный от столь авторитетных, пусть и районного масштаба людей ничем, особенно своим видом, не вызвал у него недоверия. Развлечь себя он предложил мне недавним выпуском журнала «Огонёк». Когда дверь за мясником в медицинском халате закрылась, я взглянул на популярный еженедельник. С его мягкой обложки писатель Астафьев вопрошал постсоветского читателя со всей строгостью советского человека: «Наш символ: простор и неволя. Кто кого?» Свернув журнал трубочкой, я на окне прихлопнул им большую зелёную муху, размазав её спелые яйца по грязному стеклу. Чуют, сволочи, падаль морга, но добраться до неё и отложить в ней яйца – удаётся не многим.

Кто-то уверенно стукнул в дверь и тут же в неё ворвался. Мента-оперативника я узнаю даже по запаху. А хорошего и въедливого мусора - тем более.

-Ты чё так пугаешься, парень?! Я к Аскерову, – рассмеявшись моему, почти детскому смятению, спросил меня незваный посетитель моего сообщника. – Я не хотел, извини. Да, ты, садись уже обратно.

Я нерешительно присел на краешек стула, с которого до этого, для пущей убедительности в своей безобидности, вскочил как ошпаренный.

-От прыщей, кстати, тоже помогает, - уверил меня глазастый опер, приблизившись к столу.

Журнал, который я якобы читал, развёрнут был мною на автомате аккурат на статейке по уходу за кожей лица. На цветной фотографии мордашка усталой модели была приправлена дольками свежего огурца. Я заставил себя смутиться и покраснеть.

-Вижу, дело не в огуречном соке, а в девушке, вступившей с ним в интимную связь! – Видать, товарищу менту, как и похожим на него сексуально активным самцам, было очень забавно вводить в краску замкнутых и совсем неопытных в любви юнцов-переростков.

Ментовской борзой было слегка за тридцать, а в превосходно сложенном теле и подвижности интеллекта, бурлила так удачно скрещенная генетика славянина с узбеком. Понятное дело, что, как и любой в его профессии мастак, он так же сидел на некой своей коррупционной теме, чтобы не только иметь возможность прокормиться, но и что-то «заносить» начальству – «безынициативных» в структурах власти, особенно в наше время, попросту не держали. На честных же и неподкупных мусоров, мы, в своё удовольствие и в полном избытке, могли насмотреться в кино и книжках – искренне удовлетворяя своё чувство справедливости и долга. Но если любым блюстителем порядка и власти, насаженным на кукан маломальской продажности, можно было уже вертеть в любую удобную сторону каждому причастному к схеме, то, следуя закону исключения, в каждом коллективе всегда могла найтись своя паршивая овца. На примере таких тёмных лошадок драматургия Астафьева работать никак не могла: будучи подневольными, они не гнушались простора, а резвясь на просторе, всегда помнили о своём ярме. Одним словом, отбросив высокопарность героической поэтики, этот, в чём-то принципиальный тип, был опасен для таких, как я.

Поэтому, интуитивно оценив профессиональные качества оперативника и те обстоятельства, в которых мы с ним сейчас оказались – голова дяди Лёни и колдующий над ней судмедэксперт, который вдруг понадобился этому менту – банковать при таком раскладе сил нужно было только мне самому. Такое совпадение нашей встречи могло быть или банальной ситуацией – в чём я был почти уверен, или подставой, как по души наши, так и чисто разбором грехов самого эскулапа.

Из окна второго этажа я прямо сейчас наблюдал появившегося из-за угла и беззаботно закуривающего дядьку Сашку и того же, перекусывающего на лавочке в тенёчке охранника, намеревающегося непременно стрельнуть импортную сигаретку у нарисовавшегося зеваки. Ничего особенного.

-Так, где он? – спросил меня опер.

-Кто? – игра в растерянность, как и любая другая, не должна показать в тебе ни раздражающую собеседника заторможенность, ни, тем более, нарочитую хитрость. Всего – в меру, а сползающие от волнения очки – в пользу.  

-Хозяин кабинета, Аскеров, - пояснил опер.

-Ах, да! – Моему персонажу было стыдно за его робость, путающую мысли. – Он вышел по какому-то делу и попросил меня подождать его здесь.

-Тогда, подождём вместе! – обрадовал меня мент и молниеносно уселся на подоконник с приоткрытым окном, с другой стороны стола. Энергия и пытливость из него так и пёрли! – Тебя как зовут?

-Альберт, - представился я, осторожно привстав со стула, как того требовал этик взрослых мальчиков.  

-Я – Виктор, - куцая пауза, с повторной оценкой моей презентабельности, - Рустамович, - представился он, ещё удобнее расположившись на подоконнике.  О своём кастовом статусе он решил умолчать.

-Очень приятно! – отозвался я с уважительной деликатностью на его снисходительность.

-Чем занимаешься? – Погоны оборотня только украшали его врождённое любопытство.

-Практикант на каникулах, - выдохнул я в поисках сочувствия, даже не обманывая и искренне сокрушившись своему бедственному положению неприкаянного студента.

-Здесь, что ли? – Мой опасный для меня собеседник рассмеялся и хлопнул себя по колену, словно плетью подгоняя меня к признанию.

-Нет, конечно! – запротестовал я, вскинув ошеломлённый взгляд на стены заведения и попахивающую тленом документацию. – В суде у нас, там. – Достав из кармана брюк кошелёк, я гордо, через стол, показал оперативнику пропуск в обитель нашей местной Фемиды и свой студенческий билет, бережно запаянный в плотную плёнку.

-Ого! – Этот мент, готовый ещё неподдельно удивляться, быстрым и внимательным взглядом изучил документы.

Корочка студента престижнейшего «юридического» исполнила моего дознавателя по неволе сдержанным уважением к моей персоне: для зачисления в ряды будущих служителей Фемиды требовались не только огромные деньги, но и приличные связи. Закон и владение им стоил в наше время очень дорого.

Но с другой стороны: неважнецкая одежда, простенькие очки, русскоязычный – плохо вязались с той элитой, которая строила новое узбекское ханство по типу и подобию государства. Контингент высокородного студенчества от власти и к власти столичный мент знал не хуже меня.

-Ты, как я понял, признал во мне своего мигом, - усмехнулся опер, - а я, вот, насчёт тебя, ошибся сразу.

«С санитаром, небось, спутал», – похвалил я себя.

-По квоте поступил, - успокоил я подозрительного мента, оправдывая своё дерзновение к успеху. – С успешной сдачей всех вступительных экзаменов, с одной только четвёркой! – Как-то ведь, для вида, отметить себя надо!

-Квота, наверно, по инвалидности? – участливо и даже с надеждой спросил въедливый собеседник. Видать, не отпустила его ещё обида о провале при поступлении в эту самую альма-матер права и пришлось довольствоваться школой милиции.

-По ней самой, - я, с сокрушаемой трепетную гордость полу-студента досадой, опустил голову, позволяя закидать себя пеплом.

Но то, что инвалидность я получил на границе с Афганом, где служил в погранвойсках, ему знать не обязательно. Да и про тот бой с моджахедами наши командиры настоятельно просили нас не распространяться – кто знал, что их караван с «лекарством» заблудится в густом ночном тумане, и они выйдут не на организовавших им коридор покупателей, а на наш дозор. Встреча с вооружённым противником нос в нос, лишившая многих бойцов с обоих сторон даже возможности передёрнуть затвор, дала обильную пищу для фантазии в поиске способов убийства. По крайней мере мне. Нет, снять с предохранителя и отвести свой затвор я успел, и даже прицелился в боевика в метре от себя! Но подвёл капсюль патрона, а передёрнуть затвор во второй раз помешал обрадовавшийся такому везению бородатый афганец, планирующий теперь непременно сам прострелить мне голову. Отведя дуло автомата и сам выстрел противника своим автоматом в сторону, пришлось в дальнейшем действовать по обстановке, применив, наконец-то, и свой штык-нож по его прямому назначению. Признаюсь, но не военной прокуратуре, что кое-кто из гордых детей гор хотя и пытался докричаться до ме…, до нас на узбекском и на ломаном русском, что они – почти свои и у них всё договорено и с заставой и выше – нас этим они не провели! По крайней мере тех, кто остались в живых. Потеряв кусок черепа и часть селезёнки, но не сознание, я, с чувством исполненного долга, был отправлен в госпиталь, а затем и комиссован.

-Ну, бумажной работы в судах всегда хватает! – определил моё будущее милиционер, довольный восстановленной справедливостью чести.

-Это точно! – согласился я. – У вас, знаю, работа куда увлекательней!

Опер снисходительно улыбнулся. Открыл окно пошире и закурил. Интересно, Вселенная, сдавая карты, ограничивает его успехи лимитом, или позволяет, время от времени, сыграть с судьбой без какой-либо квоты на пути к победе?

-Слышал про бойню с поджогом в одном из наших городских райотделов? – с долей загадки и с довольной улыбочкой посвящённого спросил он.

-Конечно! – Как не знать такое человеку, приближённому к «органам»?! – Кто-то ночью проник на их территорию и убил в их КПЗ задержанного! – поделился я тем, что должен был знать.

-Убив при этом одного из сотрудников и тяжело ранив двоих! – дополнил опер мои сведения. – Ты милицейскую сводку не читал? – удивился он.

-Читал, конечно, - успокоил я его. – Просто… - я осёкся. Как бы не перетянуть с блефом.

-Что? – То ли ему было интересно моё мнение, то ли просто скучно.

-Целью убийцы был, по-моему, задержанный, а не сотрудники, - пояснил я своё возмутительное невнимание к трагедии в их ментовской среде. – Вот, как-то, и сконцентрировался на нём.

-Точно! – оживился легавый. – Всё действие совершилось в том самом захламлённом обезьяннике и «танцевать» нужно именно оттуда! – Тлеющий бычок, щелчком пальцев, был отправлен в свободный полёт, и как бы не на голову ждущего меня дядьки Сашки. – Смотри, в их отделе две клетки для задержанных – давно не используемая и заваленная древними архивами старая, и полупустая, в ту ночь, новая, и этого мутного задержанного, почему-то, запирают одного в старой…

Затем опер скороговоркой поведал мне некоторые детали происшедшего и то, что некоторые его коллеги не соглашаются с его версией, и тянут следствие в направлении умышленного нападения на ментовскую, с целью то ли завладения оружием, то ли уничтожения того самого архива. Я искренне поддержал его версию, оценив, и вправду, его аналитические способности. Пусть я и знал, в отличии от него, всё про ту ночь и что именно случилось в той мусорской, но рыть землю носом он умел! Вселенная, как бы там ни было, всё ещё могла удивлять, сведя за одним игральным столом не то фортуны, не то злого рока меня и этого Пуаро от мира ментов.

-И вы здесь именно по этому делу? – поинтересовался я.

-Так точно! – рапортовал он, разгорячённый своими измышлениями и доводами. – Труп, дежурившего в ту ночь лейтенанта, всё ещё здесь, в холодильнике, под патронажем Аскерова, и у меня тут мыслишка одна проскочила и всё покоя не даёт…

Я, на сколько мог, округлил глаза вопросом.

-Как перерезают горло? – задал он мне неожиданный вопрос.

Я, слегка стушевавшись, неуверенно провёл внутренним ребром ладони по своему горлу.

-Вот! – обрадовался, непризнанный дипломом юрфака следак моим знаниям по владению ножом. – В большинстве случаев – именно так! Но горло этого лейтенанта, по-моему – и так думает Аскеров – было перерезано с другой стороны!

Я всё понял, но в полном непонимании мотнул головой и взмахнул руками.

-Смотри сюда, студент! – Опер, вытянув крепкий указательный палец, ткнул его себе в шею с боку. – Он всегда вонзает свой, с узким лезвием и обоюдоострый нож ниже кадыка, аккурат между шейным позвонком и горлом, а потом, одним режущим движением наружу, перерезает и обе артерии и трахею! Понимаешь?!

Мне бы и не понимать! Я с большим трудом сдержал позыв сглотнуть жажду смерти.

-Он, как натуральный хищник, клыками вонзающийся в горло жертвы и разрывающий его! – Этому оперу, в погружении в образ злодея, усердия было не занимать!

-А, кто это – он? – вопросил я о его кровожадном герое. – Разве преступников не больше одного было?

Но вдаваться в столь сомнительные для его теории детали мой новый знакомый уже не собирался. Муза сыска накрыла его с головой и нужен ему был в столь значимый момент лишь благодарный слушатель. Должно быть, почти отсечённая голова несчастного лейтенанта, охлаждаемая совсем рядом с нами, вдохновляла его к декламации своего видения убийцы.

-Понимаешь, мне, совсем случайно, уже приходилось видеть такой способ перерезания глотки, - сообщил о своих подозрениях опер. – Пару месяцев назад, и как раз в вашем районе. Тогда, за городом в горах, нашли казнёнными таким способом двух «авторитетов». Мы там с коллегами, по близости, в «Зоне отдыха» как раз отдыхали, вот и проскочили, по приколу, на местную «вечеринку» коллег. Я сразу, хотя и был навеселе, сообразил, что глотки им не пилили, а как бы вырвали, что ли, острющим ножом от самого хребта.

Будет ли честной игра, когда твой оппонент раскрыл, практически, так или иначе, все свои карты, но не имеет понятия о находящихся у тебя на руках; больше - он даже не представляет, с кем играет?!

В дверях появился Аскеров. Вывезет ли голову дяди Лёни табачный верблюд на пакете в руках трупореза из этих, подконтрольных силовым структурам, стен-барханов?

-Салам, коронер! – поприветствовал опер судмедэксперта, и принялся, нам на удачу, не слезая с подоконника, закуривать сигарету из того же верблюжьего навоза.

Я, незаметно для мента, успокаивающе подмигнул немного стушевавшемуся хозяину кабинета. Сейчас, главное, не дать Аскерову нарушить ту легенду моего здесь появления, которой я замазал глаза опера.

-Ну, меня уже заждались в нашем суде, - произнёс я внятно и доходчиво, вставая со стула. – Быть курьером на побегушках – то ещё наказание!

Аскеров, торопясь прикрыть пакет от опера, ударил дядю Лёню лбом о стол.

-Ты что там, мослов на шурпу, у себя в покойницкой насобирал?! – подколол его мент и довольный собой рассмеялся.

-Вроде того, - поддержал его шутку эксперт по смерти, сумев наигранно-заговорщицки улыбнуться в ответ.

Мне не оставалось ничего другого, как вежливо взять из подрагивающей руки Аскерова пакет, деликатно поинтересовавшись:

-Всё на месте?

-Да, конечно, - криминалисту-медику оставалось только ответить.

Вежливо раскланиваясь со столь большими для меня людьми, я прошёл к двери.

-Значит, вот так? – уже в дверях уточнил я у опера, приставив к своей шее указательный и средний пальцы свободной правой руки, нацеленные точно между позвонком и сонной артерией – пронзая плоть, я ведь не хочу тут же быть забрызганным струёй крови!

-Всё верно, студент! – одобрил мои новые познания сыскарь, прощаясь со мной вялым взмахом руки. Я был ему уже не интересен.

Аскеров, присев на край своего захламлённого стола, странно смотрел мне вслед.

Прихваченный с собой журнал-мухобойку я вручил охраннику, занявшему к этому времени свой пост, настоятельно посоветовав ему прочитать титульную статью – писатель Астафьев требовал ответа у всех нас!

Простор и неволя – кто кого?!

Почему же дядя Лёня всё ещё здесь?! Ни срезанный скальп (очень, кстати аккуратно), ни вскрытый череп и покалеченный скальпелем мозг – ни что до сих пор не освободило его от нас. 

-А ты за этим наблюдаешь с самого начала и не спешишь на помощь тощему шкету, попавшему под зарубу целой шайке сопливых отморозков, - пожурил я дядюшку. Модный пакет, с гордо вышагивающем на нём верблюдом сигаретного брэнда, заботливо пристроился между ног стоящих пассажиров.

Дядю Лёню тех лет я помнил исключительно в форме офицера десантных войск, бравого, всегда подтянутого, прошедшего Афган. Сильный и волевой мужик, давший слабину всего один раз в своей жизни – без ума, до одури втрескавшись по молодости в мою тётку.

«Так я ведь заступился! – весело, с задором возмутился дядька. – Разогнал шпану малолетнюю! И платок свой носовой сунул тебе – кровь вытереть!» Видно, дядька не прочь был бы потрепать меня по голове, стиснуть за плечи, как когда-то в детстве. «К тому же, - добавил он, хитро прищурившись, - попробуй я влезть в ваши тогда тёрки, не дав тебе вволю помахать кулаками, то получил бы сам от тебя!» Что мне ещё в нём нравилось – его озорной, почти мальчишеский смех, плохо вяжущийся с его упрямым подбородком и жёстким взглядом боевого офицера. «Один из моих товарищей, бывших тогда со мной вместе, сказал: «Этому пацану Армия противопоказана – там или он кого-то убьёт, или убьют его!» Ты ведь помнишь ещё дядю Женю?» - дядька прищурился, словно целился.

Конечно помню! Это как раз он житья ни следователю Садыкову, ни прокуратуре не даёт! Деда моего везде не иначе как «урка» обрисовывает, а его прекрасную дочь «ведьмой», самой натуральной, обзывает. Сейчас он вместо тебя, дядя Лёня, занял пост местного общества офицеров запаса. Упёртым оказался не меньше твоего. Наши ему хотели мозги сразу вправить, но товарищ прокурор посоветовал повременить с экзекуцией, чтобы не привлекать к этому делу ещё большего внимания. Вот здесь я с ушлым юристом полностью был согласен – лучше всего не реагировать, по крайней мере – не подавать вида, что их бунт совести что-то там да значит! Пусть дальше строчат свои доносы, хоть в прокуратуру республиканскую, хоть на имя президента нашего среднеазиатского ханства – всё равно, в столь неспокойное время для среднестатистического обывателя пока что всё решается на местах и теми, кто за эти места платит.

Дядя Лёня, тяжело вздохнув, укоризненно покачал на меня головой. Задумался. «Тут не поспоришь, - покорно согласился некогда боевой дядька из пакета, - сейчас вся сила у вас, у таких, как вы. Ваше время, смутное».

Автобус дребезжал на рытвинах, завывал и стонал, останавливался чтобы кого-то высадить, или подобрать на пути в Ташкент. Если на легковушке, своим ходом, путь до столицы занял бы не больше часа, то на этой колымаге плестись мы будем все два часа. Хорошо, что мой пункт назначения находится недалеко от въезда в столицу.

-Молодой человек! – обратилась ко мне стоящая рядом со мной солидная тётенька славянской наружности. – У вас из пакета течёт! Прямо на мои туфли!

Да, дядь Лёнь, сдаваться ты не умеешь, борешься до победного – до тех самых двух метров земли над своей буйной головушкой!

Из новенького пакета и вправду капало на импортную туфлю зажатой со всех сторон пассажирки.

-У тебя там что мясо, да? – Пожилая узбечка, к сиденью которой была прижата наша часть стоячих пассажиров, подозрительно принюхалась. Её нос был ближе других к дяде Лёне. – Какое-то тухлое, да?!

Нога мадам, в подмокшей замшевой туфле, резво отскочила от пакета с привлекающим к себе внимание общественности убиенного во имя блуда. Эх, дядя Лёня, дядя Лёня, ставишь ты меня в неловкое положение! Не спеша я засунул руку в пакет и часть прикрывающей голову тряпки заправил под неё, для пропитки трупной жидкости. Узбечке, пристально наблюдавшей за мной, ответил:

-Это баран ваш, сдохший от старости, на весь базар воняет, а свининка – пахнет! – И сунул ей под нос промокшие в пакете пальцы.

-Ай, шайтан! – взвизгнула правоверная, подтолкнув к действию локтем мужа, сидевшего у окна: – Махмуд!

Узбек, приготовивший уже было обидчику своей заносчивой жены пару отборных матерных выражений на русском, встретившись с бедовым взглядом молодого, но до мурашек наглого «уруса», неразборчиво пробормотал в его адрес проклятия на узбекском, и отвернулся к окну. Проигрыш самых недовольных, стал поражением для всех – у каждого, заинтересовавшегося до этого мясным конфликтом, сразу появились неотложные дела: оценка знакомых пейзажей за грязными окнами автобуса; требующие незамедлительного контроля вещи в сумках и сумочках, особенно в карманах; чрезвычайное внимание к посещаемым их головы мыслям. Гнилостный запах, виной которому были разъеденная ядом полость рта и глотка головы в пакете, стал законной частью автобусных миазмов.

«Не только рыба гниёт с головы, - флегматично заключил я. – Особенно, когда с несчастным трупом носишься из одного морга в другой; замораживаешь его и размораживаешь, замораживаешь и размораживаешь…» Дядя Лёня притих, то ли задумавшись о вечном, то ли обидевшись на пассивность окружающих. Неожиданно для себя, я мирно закемарил. Все мои сны, всегда, даже совсем короткие, на пару минут, неизменно были перенасыщены не только образами и действиями, но и перевариваемой в искомые выводы информацией. В отличии от тела, способного, когда надо, мгновенно расслабиться, мозг мой не знал покоя.

Ощущение жизни большинства людей – не дальше их следующего шага. Да, в отличии от животных, они могут себе нафантазировать зримость исполнения запланированных событий всего их дня, всей недели, целого года, или даже до конца своей жизни. Кичащийся своей значимостью организм из человеческой массы гордо и вполне уверенно заявляет: я, непременно, сделаю то-то и то-то, достигну того-то, и – ещё большего! В его голове – картинки его грядущих успехов и побед, якобы уже свершившихся – дайте ему только до них дойти! Смешной человечек уверен, что все его грёзы и мечтания непременно обретут форму задуманного им «завтра»! Вкусивший осознания бытия примат уверен, что в состоянии отличить «сегодня» от «завтра», а «завтра» от «вчера». Выбранная им перспектива линейна и неизбежна! Но в реальности все чаяния среднестатистического гражданина своего будущего, лишены какого-либо восприятия действительности в видении этого самого будущего. По-простому: очень редкий человек ощущает на себе события грядущего точно так же, как осознаёт себя в настоящем. По воле то ли подвыпившего провидения, то ли нечестных игр природы я чувствую и заранее проживаю многие ответвления предстоящего события, тасуемых передо мною будущим.

Приподняв веки, я увидел девушку, сидевшую в трёх рядах от меня. Миленькая, с ясными, незакопчёнными общим примитивизмом глазами, с нарастающей паникой изучавшая мой пакет между ног стоящих пассажиров. Дядя Лёня, оценив податливость и пластичность импортного полиэтилена, уткнулся в него с такой силой, что на наружной стенке пакета проявились даже контуры его бровок. Не мигая, с полуопущенными веками и приоткрытым ртом, он смотрел на заметившую его девушку. Да, товарищ гвардии майор, а я до последнего верил в ваше благородство, отгоняя от себя мысли о столь грязной игре с вашей стороны – пугать прохожих с целью привлечения внимания к своей расчленённой персоне!

Выглянув в окно, я убедился, что мы подъезжаем к нужной мне остановке.

-На следующей остановите! – крикнул кто-то, опередив меня.

Я невозмутимо стал пробираться к передним дверям автобуса, оставив оцепеневшую девчонку позади себя. Понятное дело, что столь непохожая, по моему мнению, на других барышень девушка, была мне немного знакома и даже не так давно вызвала мой интерес к себе. Как-то неудобно получилось. Поэтому на дядю Лёню, за такую подставу, я остался слегка обижен.

Выскочив из душного, уже нагретого предобеденным солнцем автобуса, я поспешил в нужном мне направлении. Элла – так звали предмет моего недавнего внимания, смотрела из автобуса в мою сторону. В то, что скандировал ей из пакета дядя Лёня, я не вслушивался, но вот глаза девушки кричали тем ужасом, который пожрёт человека надолго. Ну, и чего ты добился, голова садовая?! Пугалом себя возомнил?!

Встряхнув пакет, я с укором посмотрел на приплюснутый полимером нос бренного останка.