Первая любовь

У Ларисы лицо сделалось растерянным и несчастным.

- А что такое ваша высшая биология? – поспешно спросил Артём, взяв её за руку и вкладывая в ладонь конфету.

Лариса улыбнулась ему и опять стала рассказывать. Её, как и всех нас, привело на факультет неуёмное любопытство. Сейчас она перечисляла Артёму все самые главные загадки нашего века. Половина из них имела отношение к биологии.

- Сознание, разум, - пробормотал Артём. – А собственно, почему такой интерес?

- Потому что, - веско сказал Юрик, - генотип человека на 99 процентов такой же, как у шимпанзе. Только человек летает в космос, а шимпанзе…

- Тоже летает в космос! – поспешно сказал Артём. – Я где-то читал!

Мы с Лариской фыркнули. Юрка кинулся, было, объяснять, что имел в виду, но я положила свою руку на его локоть и заставила замолчать.

- Что, Тёмочка, - спросила я, - ощутил себя шимпанзе?

Артём шумно это признал и в восхищении уставился на Ларису.

- А что интересует тебя?

- Регенерация, - пробормотала наша староста. – Представляешь, как было бы здорово. Прооперировали язву желудка, отрезали прободной участок, а он потом раз – и восстановился здоровым!

- Биологи! – застонал Артём. – О! Все эти низменные материи! – и снова наклонился к Лариске. – Вот послушай…

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

С отравой жгучих слез и яростью без сил?

К вам приводила ночь немая из могил

Месть, эту черную назойливую гостью?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

Выдав четверостишие, Артём выжидательно уставился на Ларису. Юрка вдруг шумно вздохнул и продолжил:

О, ангел счастия, и радости, и света!

Бальзама нежных ласк и пламени ланит

Я не прошу у вас, как зябнущий Давид...

Но, если можете, молитесь за поэта

Вы, ангел счастия, и радости, и света!

- Жадина! – сказал ему Артём.

- Юра, ты о чём? – спросила Лариска. – О чём вы оба?

Юрка ухмыльнулся.

- Наш киношный друг хотел хлестануться тонкой душевной организацией и страстной натурой… В пику нам, таким приземлённым.

Ох, как мне всё это не нравилось! Я тянула вино из бокала маленькими глотками и тупо страдала. Больше всего мне сейчас хотелось остаться одной и выреветься. Вот только надо было выбирать. Между этими двумя претендентами на моё тело. Не хватало ещё, чтобы они сцепились! Проще всего было выставить их на улицу, но не факт, что они не выдадут Лариске концерт по дороге, а без неё вообще свалка неминуема.

Вся проблема была в том, что существовал внутренний барьер. Связь с Артёмом я вообще воспринимала как инцест. А Юрик слишком торопился. И кроме того, ну, не чувствовала я себя свободной, вот хоть ты тресни! Тем более в этом доме. Я в отчаянии уставилась на Артёма.

- Пьянствуем в одиночку? – тут же спросил он.

Я очнулась. Оказывается, всё это время они о чём-то говорили. А теперь смотрели на меня. Пришлось признаваться, что я задумалась и не слышала ничего.

- Тебя спросили, где ты празднуешь новый год, - опять помог мне Артём.

Я пожала плечами.

- С семьёй.

- А я не успею съездить домой и вернуться до следующего зачёта, - грустно сказала Лариса. – А в общаге как назло остаётся только Манера и ещё эти… засранцы-иностранцы…

Парни захохотали.

- Приходи к нам, - великодушно пригласила я.

- Что ты, неудобно, - отказалась Лариса.

- Я бы пригласил, - сказал всё ещё ухмылявшийся Артём, - но я уже обещал тут одним…

Он поморщился, но вдруг вдохновился:

- А давайте соберёмся у меня! Вот так, вчетвером. Родители мои снова в отъезде. Квартира в полном нашем распоряжении…

Я сказала, что не могу, что папа не простит. Юрка помялся и выдал, что тоже обещал сестре, что будет в новогоднюю ночь дома. Артём выжидательно уставился на Ларису. А она отчаянно колебалась. Ей так хотелось принять приглашение, но сильно мешали рамки приличия. Я пожалела её и дотянулась до телефона.

- Привет, па, - сказала я. – Насчёт нового года…

Я предложила отцу компромисс. До полуночи я с ними, а после уйду к Артёму.

- Да делай, что хочешь! – буркнул отец.

Я положила мобильник на стол. Артём подставил ладонь для хлопка, и мы тут же скрепили договор. Юрка немедленно сказал, что он придёт тоже.

- Отлично, - широко заулыбался Артём. – Наливай!

- А как же твоё собственное приглашение? – спросила Лариса.

- Отменю, - ухмыльнулся Артём. – Скажу, что у меня месячные начались!

Лариска подавилась вином, и он шумно и заботливо стал хлопать её между лопаток. Юрка весело сморщился, оценив шутку.

- Как уже насчёт того, чтобы украсить ёлку? – предложил Артём. – Зря я что ли её к половицам приколачивал?

- Какой кошмар! – сказал Юрка.

Я поднялась и ушла в комнату. Там стояла раскрытая коробка, а всё, что вываливалось с антресолей, было заботливо убрано обратно. Я запоздало сообразила, что шла целенаправленно ещё раз посмотреть на фото.

Мама специально поубирала Серёжкины фотографии. Раньше их было много в доме. Теперь остался только большой и очень удачный снимок Валерии Сергеевны. Я посмотрела на него и мысленно попросила прощения за всё, что тут происходит. Серёжкина мама улыбалась мне со снимка понимающе и лукаво.

- Юра, ты посмотри, какие здесь игрушки! – услышала я Ларискин голос и обернулась.

Они разбирали ёлочные украшения. Игрушки были действительно старинные и редкие, все эти шары, звёзды и ангелы. А ещё - явно самодельный, но на редкость изящный ракушечный домик, золотая рыбка с хвостом из органзы и маленькая фарфоровая фея со слюдяными крыльями. Я испугалась, что игрушки поломают. Лариска, например, уже была заметно пьяненькая, а Артём вообще пришёл сюда с бокалом.

- Оставь, - сказал Юрка. – Давайте электрическую гирлянду повесим…

Гирлянда тоже была древняя и практически рассыпалась. Юрка взялся чинить и паять. Артём сосредоточенно помогал. Лариска пристала ко мне насчёт музыки. Но в этом доме на дисках имелась только инструменталка, преимущественно струнная. Я пошла за ноутбуком. Там у меня хранилась недавно вытащенная из сети подборка французов прошлого века: Пиаф, Азнавур, Мирей Матье и Джо Дассен.

Лариска плавно поплыла по комнате. Очень красиво. Одно удовольствие было за ней наблюдать. Артём бросил своё занятие и присоединился к ней. Удивительно, но они неплохо смотрелись – длинный Артём и маленькая Лариска. Я вдруг сообразила, кого они мне напоминают. Да моих родителей же! Артём так хорошо улыбался, надеюсь, не играл.

- Полька, иди помоги, - позвал Юрик.

И я отправилась разбирать с ним проводки и лампочки, навинчивать колпачки в виде звёзд и протирать пыль. Юрка поднял на меня глаза.

- Ты странная сегодня, - сказал он.

Я пожала плечами.

- Мы и в самом деле помешали с Лариской? – вдруг спросил он.

До меня доходило медленно, а когда дошло, я уставилась на него.

- А какое, - начала я и сбилась, - да с чего вы…

- Понятно, - ухмыльнулся Юрка. – Я тебя ему не отдам!

Я вздохнула. Такой, видимо, сегодня был день.

- Сперва я сама себя должна отдать, - буркнула я. – Нечего меня делить!

Юрка заметно повеселел.

- Ну, всё, пошли вешать гирлянду!

Когда мы с Юркой закончили, Артём картинно принялся восхищаться и всплёскивать руками. Поганец.

- Завидовать плохо, - объявила я и кинула в Суворина бумажным комочком.

- Я молодец? – тут же спросил Юрка.

- А как же, - сказала я и чмокнула его в подставленную щёку.

Артём стал звать всех выпить ещё по глоточку, а Лариса вдруг всполошилась, что уже поздно, общагу закроют, её не пустят.

- Я провожу! – загорелся Артём

Юрка нахмурился, оглянулся на меня, посмотрел на Артёма, который усиленно ухаживал, помогая Лариске одеваться, и решительно направился в прихожую.

- Мы вместе проводим, - решил он.

Лариса просияла и виновато глянула на меня. Я показала рукой: всё нормально. Артём перехватил мой жест и скривил рот.

- Поздравляю с ролью, - поспешно сказала я. – Всё просто замечательно. Мне понравилось.

Артём пренебрежительно дёрнул плечом.

Потом они шумно укатились, а я отправилась убирать остатки застолья. Только теперь я разглядела вино, которое принёс Юрка. Это был аргентинский совиньон из Мендосы, любимое вино Валерии Сергеевны. Я плюхнулась на табурет и наконец-то расплакалась. Короче говоря, я поняла, почему не хотели меня сюда отпускать мои родители. Поэтому вот, а вовсе не из-за тех причин, что я навоображала!

Я слила в бокал остатки из бутылки и решила, что сейчас выпью это и усну. А подумаю утром. Хорошо подумаю! Я надеялась, что наступит тупое опьянение. Не наступило. Более того, голова сделалась отчаянно ясной. Я навела порядок на кухне и отправилась заканчивать ёлочный убор.

Работа неожиданно увлекла. Мысли потекли по другому руслу. Сначала я жалела, что не знаю истории этих хрупких вещиц. Наверняка, у каждой из них имеется великолепная легенда. И я начала придумывать сама. Будут же у меня когда-нибудь дети и внуки, и надо ведь будет их чем-то этаким занимать. У меня родилось несколько здоровских сюжетиков в духе Леонида Андреева. Я расслабилась. Вот тут они меня и достали.

Сначала позвонил Артём, а потом – Юрка. Подозреваю, стояли мерзавцы друг напротив друга и спорили, кого я позову. Я быстренько отбрила обоих, потом вспомнила, что не спросила про Ларису, и перезвонила Юрке. Марков мне долго рассказывал, как они шли, преодолевая бурю и мороз, как по очереди замерзали среди торосов. Я уловила, наконец, что хвалёный Марков пьян в дымину.

- Юрка, ты где? – спросила я.

Он мне принялся описывать чугунную решётку и фонари. Господи, каким-то образом это чудо природы снова оказалось в нашем районе, в парке, и блуждало теперь по нему в поисках выхода. Я подхватилась и помчалась его выручать. Успела вовремя. Юркой уже заинтересовалась бригада ППС. Мне сделали внушение. Я пустила слезу, мысленно обещая негодяю Маркову припомнить этот свой позор.

Я приволокла его к себе и сгрузила на диван. Юрка был практически овощ. Я злобно раздела его до трусов и закидала пледами. В довершение всего на его мобильник позвонила какая-то тётка, и мы с ней разругались. Злая, как тысяча разъярённых фурий, я приняла душ и ушла спать в другую комнату.

Что интересно, очнулся Марков только к полудню. За утро я трижды успела по его мобильнику обменяться колкостями с мадам по имени Люба. О себе я узнала много интересного. И столько же сообщила ей о Юрке и о ней самой. А нечего обзываться!

В полдень же пришли Тёмка и Лариса, которая ночевала ни в какой не в общаге. Блин!

- Обидел её – убью! – яростно сказала я, пока Лариска, что-то счастливо щебеча, разгружала сумку на кухне.

Артём принял заносчивый вид. А я быстренько сбила с него спесь рассказом, в каком виде был брошен Юрик. Артём психанул и принялся громко выражаться на тему, что кто ж знал, что этот нежный салатик совершенно не умеет пить. Выяснилось, что мерзавец Суворин влил в них бутылку текилы. Это после того, что было выпито у меня.

- Убью, - безнадёжно сказала я. – Артём! Богема ты несчастная!

- Но я же позвонил! – вскричал перепуганный Артём.

- Да, но ЧТО ты нёс при этом! – разозлилась я.

- Ну я ведь тоже, - сдался он. – Был нетрезв!

Поганец включил всё своё обаяние, и сердиться на него сделалось невозможно. Тем более, что пришла Лариса, которая буквально лучилась счастьем и была невероятно красивой. Я вздохнула и смирилась со своей судьбой.

Вот тут и проснулся Юрка, больной и помятый. Я кинула ему мобильник и велела перезвонить этой Любе. А сама ушла на кухню готовить горячее моим несчастным алкоголикам. Уж не знаю, кто и чем загрузил его за эти пятнадцать минут, но на кухню ко мне он явился всё в тех же трогательных семейных трусах-парусах в цветочек и принялся умолять о прощении. Господи! Этот дурачок вообразил, что совершил надо мной чуть ли не насилие. Пришлось его жестоко разочаровать, всучить полотенце и отправить в ванну. Артём и Лариска, фиксируясь за столом, мерзко при этом хихикали. От них я узнала, что Люба, оказавшаяся старшей сестрой Юрика, устроила ему вселенский разнос, и что когда он скулил в телефон, то напоминал осьминога в крайней степени мимикрии по поводу активированной защитной реакции…

Ах, как переменилась за ночь моя Лариска! Теперь это была не девочка-провинциалка, мямля и растеряшка, теперь передо мной сидела уверенная в себе столичная штучка, красавица. Правда, прежний наивный вид никуда не делся. Я любовалась этим сочетанием и загружала в булькающую солянку лук, специи и другие потребные по рецепту приправы. Любопытнее всего было то, что и Артём переменился со вчерашнего дня неузнаваемо. Он напрочь забыл о своём лицедействе, и теперь я с удовольствием наблюдала знакомого и родного Тёмку, доброго и открытого, будто вернулась на четыре года назад. Если я хоть что-то ещё понимала в этой жизни, то стала я свидетельницей зарождения истинного чувства. Я мысленно взмолилась, адресуясь одновременно ко всем мировым богам, действующим и давно забытым, чтобы не отнимали этого у них.

В какой-то момент я спохватилась и отнесла Юрке в ванну его одежду. Отнаблюдала панически вылупленные глаза над ворохом пены. И хихикала потом до самого его появления на кухне. Марков был полностью деморализован провалами в памяти, которые свели на нет его самодовольный вид и неприкрытую гордыню. Юрка сел за стол и обхватил руками больную голову. Артём быстренько плеснул ему чего-то прозрачного из расписной бутылки. Юрка цапнул рюмку как робот и опрокинул в себя. Я быстро протянула кусок хлеба. Но Марков гордо отвёл мою руку. История грозила повториться.

- А-ар-ртём! – грозно рыкнула я.

- Ну чего ты, - заныл Артём. – Нормально всё. Давай уже скорее. Есть до смерти хочется! Вчера ведь только шоколад жрали!

Я возмутилась до крайности. Это он-то ел один шоколад?! А кто, спрашивается, опустошил у меня холодильник?! Потом я посмотрела на Юрку и исполнилась жалости и заботы. Короче говоря, первая же благоухающая миска была водружена перед ним. Юрка шумно втянул носом ароматный пар и поспешно схватился за ложку. Спасение рядового Райана состоялось.

Артём попытался и меня напоить этой подозрительной жижей из своей бутылки, но я не далась, предпочтя хорошо заваренный чай с лимоном и сахаром. Лариса последовала моему примеру. Так что мальчишки уговорили эту дрянь на двоих, пришли в хорошее настроение и вполне боевой вид.

- Даже и не думай! – сказала я Юрке. – И вообще, проваливайте. Я иду к Игорю.

Юрка возликовал и напросился со мной.

Между прочим, происходило это всё 31 декабря.

- Молодец, что пришёл, - сжалилась я. – Не обижайся, всё классно…

Не удержалась и снова принялась хохотать.

- Вот дура, - обиделся Артём и вдруг, притиснув меня к стене, попытался поцелуем закрыть мне рот.

Но я никак не могла остановиться. Хохот по-прежнему меня душил.

- Я хочу, как вон ту рыжую! Вот сюда и сюда!

Артём ушёл на кухню, плюхнулся на табурет и уткнулся лбом в сложенные руки. Я перепугалась.

- Тёмка, ты чего?

- Все или плюются или смеются, - глухо сказал он. – Я бездарность!

Опс! Всё было куда как серьёзнее, чем я подумала. А подумала я о том, что Тёмка решил похвастаться своей первой по-настоящему крупной телевизионной работой.

- Артём, - осторожно позвала я.

Он вдруг вскинулся, остро глянул на меня и пружинисто поднялся. На губах у него возникла мучительно знакомая ассиметричная улыбка. Когда он двинулся ко мне, я даже не попыталась уклониться, так и стояла, как загипнотизированная. Артём по-хозяйски притянул меня к себе и, прихватив затылок растопыренной пятернёй, стал целовать. Я испытала смутное ощущение дежа вю. Артём некоторое время терзал мой рот вдруг затвердевшими, напряженными губами. Потом на секунду оторвался и непривычным для себя полузнакомым глуховатым голосом пробормотал:

- Эстрелла моя…

И всё встало на свои места. Я решительно отстранилась.

- Признаю, - сообщила я ему. – Ты – талантливый лицедей. Только он говорил кьерида…

Я видимо изменилась в лице, потому что Артём тут же принялся просить прощения. Но я не злилась. Удивительное дело, я испытала что-то вроде восхищения. Проделано было великолепно.

- Давай своё шампанское, - сказала я. – Голодный?

- В некотором смысле, - буркнул Артём.

- Бутербродами обойдёшься? – поинтересовалась я.

Он усмехнулся.

- Полька!

- Да поняла я, поняла! – разозлилась я. – Тебе что, женщин целого мира не хватает? На тебя после сегодняшнего эфира станут пачками вешаться!

- Всякие шалавы, - пожал он плечами. – Нормальные женщины от меня шарахаются как от чумного.

Я засмеялась от неожиданности.

- Это что ещё за чушь такая?

- Да уж какая чушь, - буркнул он. – Наташка меня сглазила!

Артём цветисто выругался в Наташкин адрес и сказал:

- Давай свои бутерброды!

Поедая их с отменным аппетитом, он поинтересовался, почему я не пью шампанское.

- Желаю отметить свой дебют! – развязно добавил Артём.

- Ну, тогда открывай, - вздохнула я.

Короче говоря, мы уговорили с ним эту бутылку, и Артём снова принялся поглаживать мои коленки. В этот раз он был упорный и без конца менялся, будто примеривал на себя разные образы.

- Вернись, - попросила я. – Хочу нормального Артёма.

Эти мои неосторожные слова послужили спусковым механизмом. Он брякнулся передо мной на колени, обхватил за талию и принялся, чуть ли не мурлыкая, обцеловывать мои руки и кожу в расстёгнутом вороте блузки. Но, в конце концов, Артем психанул:

- Какого чёрта ты такая ледяная, дева?!

- А нечего меня так пошло домагиваться! – отрезала я.

Он яростно выдохнул и сел на пятки.

- Ну не может быть, чтобы ты была совсем фригидная, Полька! Что он делал такое, что ты от одного взгляда на него заводилась, как пропеллер?

От неожиданности я засмеялась.

- Это было так заметно?

- Не то слово! – пробурчал Артём. – Мы все буквально погибали от зависти…

У него были такие шальные глаза, что я поспешно попросила помочь мне установить ёлку. Артём тяжело вздохнул и велел принести инструменты. Мы с ним долго канителились, сооружая крестовину и придавая новогоднему дереву устойчивое положение. Когда всё было сделано, Артём уселся на пятки и сообщил:

- Услуга была платная!

- Так нечестно! – рассердилась я.

- Я такой, - объявил Артём и опрокинул меня на палас здесь же возле ёлки. – Говоришь, так же как рыжую тебя? Сюда? И сюда?

Он поцеловал меня сначала в шею, потом в ухо. Это было приятно. Я начала потихоньку отвечать на поцелуи. В процессе несколько раз звонил телефон, но Артём пресекал мои рывки. Он уже почти ничего не говорил. Его руки были уже где-то у меня под юбкой и сражались с нижним бельём. В это время сначала позвонили, а потом сильно застучали в дверь. Ощутимо запахло паникой. Я начала вырываться.

- Тихо, не дергайся! – рыкнул Артём.

- Идиот! – завопила я. – А если с кем-то беда? А если это Егорка? Или родители?!

Кончилось тем, что я непроизвольно, но точно попала ему по самому больному месту.

- Вот дура, - простонал Артём, скатываясь с меня.

Я вскочила и, поправляя на ходу одежду и волосы, помчалась к двери. Это были всего лишь Лариска и Юрик.

- Что с тобой? – завопил Юрка. – Мы звоним, ты не отвечаешь! А свет горит! Мы испугались!

- Мы помешали? – тихо спросила Лариска.

Я оглянулась. Артём приковылял в прихожую и теперь растопырился в дверном проёме, огромный какой-то и крайне недовольный. Вместо ответа я представила его Лариске, но она уже узнала и залепетала что-то невнятное. У неё был такой счастливый вид, что Артём снизошёл. Он сложил своё артистичное тулово в полупоклон, чмокнул Ларискину ладошку и что-то заворковал. А Юрка немо и яростно уставился на меня.

- Раздевайся и проходи, - сказала я.

- А зачем? – нагло спросил он. – За мою задачку ты ведь не бралась…

- Нет, - сказала я. – Мы устанавливали ёлку.

- Что? – не понял Юрик.

Артём, который стаскивал с Лариски её пальтишко, повернулся к нему и отчётливо произнёс:

- Ель. Дерево такое праздничное.

- А, - сказал потрясённый Юрка.

- Слушай, - пристал к нему Артём. – Давай-ка сбегай за вином и…

Он обернулся к Лариске.

- Ты любишь шоколад? – и когда она часто закивала, добавил. – И коробку шоколада купи.

Я с интересом уставилась на Юрку, будучи в полной уверенности, что он сейчас откажется идти. Но Юрик неожиданно покорно развернулся к двери.

- Стой!

Артём всучил ему деньги и что-то прошептал на ухо.

- Я сейчас вернусь! – с тихой угрозой в голосе сказал Юрик. – И объясню в деталях.

Артём запихнул руки в карманы и просвистел какую-то музыкальную фразочку. Когда за Юркой хлопнула дверь, Артём снова переключился на Лариску. Она уже избавилась от шарфа и всяких других утеплителей и теперь прихорашивалась перед зеркалом. Она здорово смотрелась в своих джинсиках в обтяжечку и пушистой тоненькой кофточке. Цвета на ней были хороши, они постепенно перетекали из синего в розовый.

Я пошла на кухню строгать бутерброды. Всё-таки Артём был стихийным бедствием. Он активно убалтывал Лариску, по всей видимости, травил какие-то байки. Лариска смеялась до упаду. Через некоторое время она пришла ко мне, стирая слезинки в уголках глаз.

- Какой он замечательный! – сказала Лариска. – Где ты с ним познакомилась?

- Артём – одноклассник, - пояснила я и предупредила. – Ты с ним поаккуратнее. Он тот ещё ловелас.

- Мы хотим ёлку украсить, - сказала Лариска. – Есть чем?

Я задумалась. Когда мы с мамой прибирались здесь после поминок, я видела что-то похожее на ёлочную канитель. Я прошла в комнату и велела Артёму открыть дверцу на антресоли. Та самая коробка стояла в самом низу, а сверху были пакеты и альбомы. Я указала Артёму, что надо достать. Он потянул. Естественно, обрушилось и всё остальное.

Сверху на кучу спланировала папка с нашего выпускного.

Артём отложил коробку и цапнул её. Я подошла поближе. Это была традиционная раскладушка: на одной стороне имелась общая фотография, на другой – портрет. Я уставилась на него. Серёжка был здесь очень серьёзный и щурился. При этом волосы у него стояли торчком, а ворот рубашки сбился на сторону.

- Это Васька нам тогда приём с захватом показывал, помнишь? – сказал Артём. – Я тоже получился помятым…

- Ой! Точно! – Хохотнула Аня, нажимая на стрелку «Сезамчика», и ожидая нового дурацкого задания от приложения. Мы специально выбрали высший уровень сложности. Чтобы раскачать эту тухлую общагу, внести, так сказать, элемент безумства в размеренную студенческую жизнь.

- Так, стоп, девки!  - Аня приблизила лицо почти вплотную к экрану гаджета, читая по слогам: – «Позвонить в МЧС и сообщить о пожаре, через минуту отменив вызов». Ого!

- А как ты хотела? – Просияла Катюха. – Только жесть. Только хардкор! Леська же прогулялась по карнизу. Так что давай, звони, детка!

- Да что за нафиг! Так не честно! – Заныла Аня, собираясь соскочить, но Катя настойчиво протянула ей смартфон.

- Давай-давай!

- Меня же из общаги выпрут, если узнают. – Продолжала отпираться Аня.

- Нифига! Никто не узнает. Я уже за тебя даже номер набрала. – Катюха прислонила трубку, в которой слышались длинные гудки, к Аниному уху.

- Здрасьте. Я это… у нас тут пожар… кажется… в углу дым какой-то. А, нет, извините, это просто сосед курит. Простите, до свидания. – Скороговоркой выпалила Аня, и сбросила вызов. Было видно, как её трясёт. Не по Аниным белым зубонькам такие задания. Но поздно, она уже подружилась со мной и Катюней, и с этого пути ей не свернуть.

- Ура! Молодец! – Катюха обняла очумевшую от сделанного Аню, вручая ей бутылку с коктейлем.

- Анька, ты – мой герой! – Потрепала я подругу за пухленькую щёчку, снова падая на колени к нашему импровизированному столу.

Чокнувшись заметно опустевшими бутылками, и закусив, чем Бог (в лице родителей девчонок) послал, мы уткнулись носами в интерфейс приложения, готовые к новой порции трэша. Особенно готовы были я и Аня, потому что настала Катюхина очередь вытворять страшное и опасное.

«Выйти на улицу в одном купальнике и поздравить прохожих с Новым годом» - требовали прыгающие буквы на экране. И Катюха, ни секунды не сомневаясь, и совершенно не стесняясь пьяных нас, сбросила всю одежду, выудила из дорожной сумки сплошной купальник и в три секунды натянула его на своё загорелое мускулистое тело.

- Ты бы хоть дверь что ли закрыла, - Пискнула обалдевшая Аня, поглядывая в сторону коридора, видневшегося через узкую щель.

- Я никого не стесняюсь. – С вызовом крикнула Катюха приоткрытой двери, и, обув босоножки на шпильке, плавно покачивая бёдрами, пошагала к выходу. Мы с Аней, запоздало переглянувшись и подскочив на ноги, побрели за ней.

Наша звезда спускалась по лестнице под громкие выкрики и свист, абсолютно не обращая внимания на ошарашенные взгляды прибывающих к началу нового учебного года студентов, гордо вздёрнув свой курносый нос. А мы, охреневшие от её королевских замашек, только успевали перепрыгивать со ступеньки на ступеньку, пытаясь догнать подругу.

Во дворе было много машин, суета, гвалт, кто-то пытался затащить на невысокое крыльцо общаги тяжелые сумки, кто-то выслушивал последние наставления родителей, кто-то, как мы, уже отмечал день знаний. Но как только её величество Екатерина Петровна явила себя и своё едва прикрытое разноцветной тряпочкой весьма соблазнительное тело всем, кто не успел отвернуться, наступила полная тишина. Казалось, даже вороны на деревьях перестали каркать.

Окинув невольных зрителей величавым взором, Катюха, набрав в грудь побольше воздуха, торжественно произнесла:

- С Новым годом, люди! В смысле – с новым учебным годом! Всем – пис! – Она растопырила пальцы в характерном жесте, и, даже не взглянув на вытянувшиеся лица и округлившиеся глаза зевак, той же гордой походкой двинулась к пластиковой двери с зелёной вывеской.

Мне показалось, что кто-то даже начал укладывать сумки обратно в багажник авто. Родители первокурсников наверняка оценили зрелище, испугавшись оставлять кровиночки в этом царстве порока и разврата. Ничего, совсем скоро их «юные и зелёные» детишечки познают все тяготы и лишения общажной жизни, и им придётся приспосабливаться и соответствовать. А тут и не такое случается.

Сама я не живу в общежитии, мне повезло родиться в столице мира. Чему я несказанно рада, иначе, с моим характером, от одной очень маленькой комнаты давно остались бы одни руины. Но бываю в гостях у девчонок частенько, и участвовать в безобразиях похлеще сегодняшнего бесплатного стриптиза приходилось не раз. При этом, мы еще не закончили отмечать первое сентября. Вернее – мы только начали, и самое интересное ждёт впереди.

Когда мы с Аней вернулись в комнату, Катюха уже переоделась в привычную одежду, и демонстративно зевая, недовольно посмотрела на нас.

- Где вы ходите? Весь праздник пропустите! – Сползая с кровати на старенький палас, она тряхнула в руках опустевшую бутылку. – Ооо… Лесь, загляни в холодос, есть там ещё допинг?

- Ещё по одной, - грустно вздохнула я, достав запасы, и захлопнув дверцу старенького Стинола. – Сейчас пойдём в магазин, или, когда?

- Успеем! – Уверенно проговорила Катюха, срывая крышки с последних катализаторов нашего пьяного беспредела.

- За нас! Красивых и смелых! За будущих экономистов! Вот, как окончим универ, как поднимем с колен экономику страны – все будут гордиться нами! – Громко произнесла я тост, чокаясь с подругами, и глотнула сладкой обжигающей жидкости.

- Амбициозненько, - Кивнула головой Катюха, соглашаясь с моими пьяными пожеланиями. – Так, Олеся, Олеся, Олеся, твоя очередь. Крути шарманку.

- Давай, звезда, покажи класс! – Легонько толкнула кулаком в бок Аня.

Я нажала непослушным пальцем на зелёный треугольник в центре экрана, мысленно готовясь к самому худшему. Хотя, что такого может предложить «Сезамчик», с чем я не справлюсь? Во мне сейчас градусов больше, чем в трёх бутылках коньяка – с моей-то мелкой комплекцией, уж они заставят серое вещество в моей черепушке работать во благо нашего скромного праздника.

Всё вокруг плыло, но я не растеряла уверенности, готовая практически на любое безобразие.

- Ух ты! Леська, это как раз по тебе задание! – Радостно взвизгнула Катя, раньше меня прочитав сливающиеся в серое пятно буквы. – Иди – целуй!

- Кого? – Не поняла я, тщетно пытаясь уловить смысл написанного на экране, но мне так и не удалось. Одарив подруг пьяной улыбкой, я навалилась спиной на кровать, чувствуя, как подо мной качается пол.

- Так, ты совсем пьяная, да? – Озадаченно оглядела меня Катюха, сделав глубокий вдох, и засунула мне в рот ложку жареной картошки, щедро политую майонезом. – Тебе же ещё домой добираться, а время без десяти девять. Пошли-ка в душ. Задание – потом.

Я никогда не понимала, почему всегда срабатывал один и тот же сценарий: пили одинаково, а развозило только меня. Да, я самая маленькая в нашей тесной компании – метр шестьдесят, и вес у меня бараний – точно меньше пятидесяти. Наверное, поэтому и сносит мою рыжую бесстыжую голову алкогольный вихрь, не позволяя допраздновать. И каждый раз одно и то же: что бы ни пили, с кем бы ни пили – я всегда первая среди синих. Даже обидно. Единственной радостью было отсутствие похмелья, я вообще не имела представления, что это и с чем едят. В конце концов, должно же мне было хоть в чём-то повезти.

Послушно переодевшись в Катин халат с задорным замочком от шеи до колен, который я зачем-то дергала вверх-вниз, то расстёгивая до пупа, то снова наглухо закрывая, я решила всё же уточнить, пойдя на поводу у пьяного серого извилистого друга:

- Мне кого-то поцеловать надо? Кого? Я готова!

- Ты лучше так не делай, - кивнула Катя на распахнутый в районе груди халат. – Потом будешь целоваться, идём в душ.

- Ну нееет, я хочу целоваться, - Протянула я, копаясь в карманах халата, чтобы хоть как-то отвлечься от собачки на замке.

- Успеешь ещё нацеловаться, у нас до пол-одиннадцатого времени - вагон. Только после душа. – Катя деловито подхватила меня под руку, но я вырвалась, нахмурив брови и скрестив руки на груди.

- Я сама пойду! – Крутанувшись в сторону выхода в коридор, я уже было сделала шаг, как вдруг услышала:

- Да пусть целует первого встречного! Какая разница – сейчас или потом. – Аня решила вставить свои пять копеек, вызвав волну возбуждения и внезапной дрожи в моём управляемом алкоголем теле.

- Опа! – Обрадовалась я, снова отыскав злосчастную застёжку на халате, и потянула её вниз на несколько сантиметров, так, что теперь в моём импровизированном декольте едва виднелся бежевый кружевной бюстгальтер.

- Пьяная пантера вышла на охоту, - закатила глаза Катерина, наконец вытолкнув меня за дверь, и последовав за мной на безопасном расстоянии.

В коридоре никого не было – все разошлись по комнатам готовиться к завтрашнему учебному дню. Пусть лекционная неделя, но всё же тетрадки, ручки и другие принадлежности нужно было бы проверить. Как и сверить расписание, о чём мы напрочь забыли. Куда завтра идти, во сколько – ни одна из нас не имела ни малейшего представления. Девчонкам не страшно – спросят у одногруппников в общаге, а вот я в своём расписном состоянии могу всё пропустить.

Спускаясь по лестнице со второго этажа я уже почти забыла про дурацкое задание, как вдруг увидела белобрысого паренька, поднимающегося мне навстречу, совершенно не обращая на меня внимания и даже не глядя в мою сторону. Будто я невидимка. Будто – пустое место. Я – с моей рыжей кудрявой шевелюрой, горящей ярким пламенем на фоне бежевых стен лестничного пролёта, с игриво расстёгнутым замком халата, открывающим всё самое интересное. Да как так! Да кто он такой!

- Эй! Привет. – Окликнула я парня, когда он почти поравнялся со мной, вынудив всё же поднять на меня глаза. Красивые, надо сказать. Цвета мокрого асфальта со стальными переливами. Я даже слегка зависла.

- Привет. – От его голоса по моей спине пробежала толпа мурашек, таких же пьяных, как и я. При этом парень не остановился, продолжая подниматься. И мне это очень не понравилось.

Позабыв про стоящую позади меня Катю, я перегородила парню дорогу, сделав шаг в сторону. И дело было уже не в глупом задании, речь шла об уязвлённом самолюбии.

- Я могу пройти? – Ровным тоном поинтересовался «первый встречный», остановившись на две ступеньки ниже меня, так, что его лицо оказалось практически на одном уровне с моим.

И я не стала упускать возможность – потянулась к губам парня, прикасаясь к ним своими осторожно, нежно, словно нащупывая границы дозволенного, при этом, завалившись на него с грацией мешка картошки, и рискуя скатиться кубарем вниз, сделай он хоть один шаг назад. Но он не сделал, наоборот придержал меня рукой. Мы так и стояли, не отрывая друг от друга губ, и не отводя глаз, в упор ошарашенно разглядывая друг друга.

Он отмер первым. Отстранился, нахмурил брови, и, сделав шаг в сторону, молча прошёл мимо меня дальше вверх по лестнице. А я не могла унять своё сердце, отчаянно кувыркавшееся в груди, как раз в районе расстёгнутого замка. В голове пульсировала только одна мысль: «Мне понравилось! И я хочу ещё!»

Соседки приняли моё водворение в квартире Галицыных как подарок небес. Оказывается, все последнее время они целым подъездом жалели Валерию Сергеевну и переживали по поводу новых жильцов. Все опасались, что квартира отойдёт или какому-нибудь вздорному семейству, или вообще некоей асоциальной личности. Так что моё появление было воспринято весьма и весьма благосклонно. Единственное, что было плохо, это их воспоминания. Каждый раз они доводили меня почти до обморока разговорками о периоде нашей с Сергеем влюблённости. Как выяснилось, все всё тогда видели и всё знали. Теперь они меня жалели и расспрашивали о матримониальных планах, причём так, будто я и не сообщила уже им раз сто, что замуж пока не собираюсь, потому что учёба и всё такое. Каждый раз бабки скорбно кивали и вздыхали о том, что, ах, какой славный мальчик был Серёжа Галицын, не то, что все эти нынешние лоботрясы…

Вот и сейчас они вогнали меня в стойкую депрессию. Войдя в квартиру, я уложила ёлку лысым боком на палас, ушла в Серёжкину комнату и улеглась там на кушетку. Я свернулась в три погибели и укрылась с головой своим походным пледом.

Сон обрушился на меня мгновенно. Только что я ещё раздумывала над тем, что вечером надо будет подумать над новой задачкой, которой меня снабдил Юрик, но в следующий момент вдруг оказалось, что я стою посреди узкой улочки в жарком южном городе. Слева от меня глухая белая стена из грубой каменной кладки, справа такая же стена, но с узкой двустворчатой деревянной дверью. Я стою ближе к сплошной стене, в её почти чёрной тени. Посреди улицы проходит чёткая граница, за которой имеет место быть ослепительный, почти такой же глухой, как тень, солнечный свет. И вдруг из двери стремительно выскакивает какой-то человек и кидается ко мне, сходу хватает за плечи и начинает целовать. Я замечаю, что под его натиском падаю, и очень пугаюсь. От этого испуга я и проснулась. Села с колотящимся сердцем, нащупала в кармане мобильник и поняла, что спала всего несколько минут. Подсознание сыграло со мной весёлую шутку. Причём, я была уверена, что этот человек во сне был Сергей.

Я решительно встала, оделась и снова вышла из дома. Я уже давно собиралась поискать какую-нибудь работу и видела тут одно объявление. Вообще-то у меня имелся выбор. В непосредственной близости от моего нынешнего дома находились два объекта, где требовались работники: цветочный магазин и заведение Людмилы Таракановой. В цветочном магазине я уже побывала. Там предлагали чистую должность продавщицы и даже дали мне понять, что я подойду. Вот только график работы меня не очень устраивал. А у мадам Люси, которая держала кошачий питомник, я ещё не была и решила наведаться сейчас.

Мадам встретила меня в рабочей одежде, что мне сразу понравилось. Значит, человек она вполне серьёзный и знающий, раз ведёт своё дело сама. В питомнике у неё содержалось голов двадцать взрослых особей обоего пола и два гнезда с молодняком. Породы были представлены только две из самых популярных: персы и сиамцы. Я просунула палец в ближайшую клетку, и меня моментально куснули, а потом так же быстро зализали ранку, я даже дёрнуться не успела.

- Ну, надо же, - умильно сказала мадам. – Царица Савская ещё никого так быстро не принимала. А ну… возьми её на руки!

Я пожала плечами и открыла клетку. Мне на грудь моментально выметнулась роскошная старая очень красивая сиамка – вся голубая с чёрной мордочкой и сизыми тонкими лапами – и взялась тереться шёлковыми щеками о мои скулы. При этом она так звонко мурлыкала, будто я была вожделенным ведром валериановых капель. Мадам Люси даже прослезилась. Собственно, в этот момент она и попросила звать её Люси. Произносится с ударением на «лю».

Я узнала, что от меня требуется приходить сюда на два часа утром и на два часа вечером, кормить всю братию и вычёсывать персов.

- Понимаешь, - сказала мадам. – У меня работает постоянная опекунша, но она жалостливая и способна или перекормить, или угостить каким-нибудь шоколадом. И расчёсывать их ей жалко, больно им, понимаешь… Возьмёшься?

Я поинтересовалась оплатой. Мадам сказала, что не обидит. Как показали дальнейшие события, она и в самом деле умела оценить хорошо сделанную работу.

Это ароматы осени, это ее пряная, горькая, депрессивная правда, жуй же ее, дыши, подбирай губами то, что налило тебе небо, все, что каплет, каплет, каплет сверху. Ищи какой-то смысл в том, что с тобой происходит, пытайся идеализировать, пытайся что-то изменить – и замерев однажды под дождем, ощути мгновенное, острое, непередаваемое счастье: от того, как прекрасно быть, просто быть, просто дышать, просто чувствовать – и вдруг ощутить томительную, тягучую благодарность к той женщине, что однажды подарила тебе право на это все.

Но все эти сложные ощущения и мысли были еще недоступны двоим, собравшимся для того, чтобы подготовиться к контрольной по физике. Хотя оба, от природы умные и тонко воспринимающие окружающую действительность, наверно, смутно ощущали депрессивную притягательность осеннего безумия, тревожно вздрагивали под порывами равнодушного ветра, ежились под неласковыми лучами  холодного северо-западного солнца, но все же восемнадцатое октября для них было одним из рядовых учебных дней, одним из тех, что приближают к концу первой четверти. Скоро каникулы, и завтра контрольная, и Аделаида Степановна очень строга, и нужно просто прорешать это все, чтобы завтра идти со спокойной душой в школу. Ей было четырнадцать, ему шестнадцать, они знали друг друга с детства, потому что жили в двухэтажном доме, выкрашенном шебуршисто-белой краской, на окраине маленького городка: нужно ли объяснять, что такое маленький городок? Место, где все знают друг друга, живя не одной семьей, но одной деревней, почти общиной, когда люди так тесно спаяны друг с другом, что даже не испытывая друг к другу приязни, все же знают друг о друге все – и подстраиваются один под другого, поневоле вынужденные прилаживаться к характеру и привычкам соседей.

Владу хорошо давались физика и математика, Анечке, соседке, значительно хуже. Их бабушки дружили, и дети часто играли вместе, а потом, немного повзрослев, помогали друг другу со всякой школьной белибердой, потому что Анечка, несмотря на юный возраст, отлично писала сочинения – сказывалась яркая природная литературно-лингвистическая одаренность и привычка читать все, где есть буквы. Оба были по-своему талантливы... и красивы, той робкой, неоформившейся, не знающей о себе и не уверенной в себе красотой, которая бывает только на заре жизни. Когда человек еще очень доверчив, очень открыт и верит в хорошее: потому что заряд жизненной энергии, что дается при рождении, еще не потрачен, он как сверкающее ядро внутри, и жар его только разгорается.

У детей было много общего, обоих воспитывали любящие бабушки и дедушки, в то время как родители устремились в поисках лучшей жизни в направлении больших городов. Там, где они в силу обстоятельств оказались, детям было хорошо, но все же полностью старшее поколение родительскую любовь заменить не могло. И оглядываясь на одноклассников и соседей по двору, у которых были порой пьющие и безалаберные, но все же молодые родители, с интересами, вкусами и привычками молодых, дети завидовали. Бабушки, при всей их бесконечной прелести, все же жили в прошлом веке, им нравилась Людмила Гурченко и Лев Лещенко, они стряпали под бормотание пузатых телевизоров, пузырящихся закупленными за рубежом мыльными операми, и полгода проводили в огороде. И ничего-то их кроме этих колосящихся, зеленеющих посадок не интересовало: только бы взошло, только бы заморозки не побили, только бы колорад не сожрал.

А хотелось другого. Хотелось, как другие, жарить с родителями шашлыки во дворе, коптить за гаражами с батей рыбу, ходить с мамой на речку. Анечке – чтобы мама, не бабушка, плела косы, и пусть бы даже нервничала и психовала, дергая волосы, но только пела веселые современные песни, скакала козой по квартире, наряжала ее, как куклу, сама собирала на школьные дискотеки – и никому, никому, никому не отдавала. Потому что это ее единственная, ненаглядная, расчудесная дочь.

И оба, и мальчик, и девочка, были по-своему одиноки. Высокий интеллект и природная жизнестойкость и амбициозность, доставшиеся от активных, пробивных родителей, рождали пропасть между ними и окружением – ребятами, которые в большинстве своем не разделяли их интересов, а часто втайне завидовали: слишком уж легко и просто, без труда давалось все этим двоим. Социально оба были менее адаптированы, чем их посредственные, скучные сверстники. И еще поэтому их тянуло друг к другу, потому что не только дураки, но и умные друг к другу тянутся.

Нужно было подготовиться к той контрольной... Написать ее хорошо, как следует, чтобы было не стыдно. И она попросила его помочь, как привыкла просить с детства, не чувствуя ни смущения, ни какой-то необходимости отблагодарить – так, как просят только близких. Тех, «с кем не надо напрягать язык, а просто быть рядом и чувствовать, что жив».

Они сидели в ее комнате, среди тетрадок, кукол, книжек – старых, доставшихся от мамы и бабушки, и совсем новых, купленных на сэкономленные на школьных булочках деньги, и решали задачи из сборника по физике. Выданная в библиотеке синенькая книжка, растрепанная, на глазах разваливающаяся, странно гармонировала с синими анечкиными джинсами. Острые коленки, немного широковатые для девочки ее возраста бедра, маленькая, едва проклевывающаяся грудь – и очки с толстыми линзами, вечная боль и вечная скука. Нежность полудетского лица, тонкого, с богатой, выразительной мимикой – лица, которое когда-то, потом, станет лицом красивой, сильной, уверенной в себе женщины. Но пока все это впереди, а есть только обещания юности – обещания, которые могут не сбыться...

И он – красивый, действительно красивый русоволосый, зеленоглазый мальчишка, высокий, широкоплечий. Для нее почти как старший брат и уж точно лучший друг.

Решали задачи.

И вдруг увидели друг друга.

Она же сама к нему потянулась.

Положила руку на его джинсы. В безотчетном стремительном порыве прижалась губами к щеке – не рассуждая, не думая о том, что будет дальше.  Поцеловала – не так, как целовала бабушку или кошку.

Как мужчину... Первого. Главного.

Уговаривать долго не пришлось.

Она же тоже была ему нужна. Давно. Всегда.

Было очень больно. Просто больно, как бывает, когда порежешь палец, только сильнее. А потом за болью пришло что-то другое, не удовольствие, но во всяком случае от этого не хотелось плакать. Странно-тягучее, волнующее чувство. Стремление не отталкивать. Стремление держать при себе. Сохранять – для себя...

Беречь от других.

Ревниво охранять свое счастье.

Он целовал ее весь тот вечер – почти не отпуская.

А в окно стучалась и звала осень, страшно-горькая, таинственно-призрачная, обещающая сладость и боль, и долгую жизнь впереди. В которой будет – всякое. Но которая только начинается.

А красно-коричневое пятно они потом вдвоем застирали под краном. И холодная вода унесла не только кровь, но и обиды, и недомолвки, которые, конечно, конечно, тоже случались. Даже в их маленькой, еще такой короткой жизни. Которая уже тогда была – общей.