Поначалу мама часто ругалась и плакала — привыкать к деревенской жизни ей было тяжело. Даже мне тогда было видно, как она не похожа на остальных жительниц деревни — всегда накрашенная, одетая в красивое платье, скоро она стала ходить в простом халате, подвязывая волосы косынкой. Её мягкие руки стали сухими и потрескавшимися, по вечерам она отмачивала их в горячей воде и мазала кремом, но каждый раз вздыхала и снова плакала. Отец старался помогать ей с хозяйством, но работа в совхозе отнимала у него много времени и сил. А я не лез в домашние дела, с утра до ночи носился на улице с мальчишками и не попадался на глаза матери, чтобы не нагрузила работой. Мы с отцом пропустили тот момент, когда всё стало совсем плохо — мама перестала убирать в доме, часто забывала кормить живность и куры передохли, заразившись какой-то болезнью, а за ними померла и коза. Корову отец успел продать.
В тот день я вернулся домой в сумерках, голодный и уставший. Черныш сидел на цепи и не бежал встречать меня, как обычно, а протяжно и печально подвывал, выскребая лапами борозды в земле. В доме было темно, отец еще не вернулся и сначала я подумал, что мама ушла к соседке или еще куда. Но как только вошел внутрь, сразу понял, что что-то не так. Мама как-будто забрала из дома душу — пропал легкий аромат её духов, который мне никогда не нравился, но сейчас его отсутствие отозвалось тревогой и тоской. Исчезли туфли на каблуках, те, что она не надевала с того момента, как мы переехали, но которые всё равно стояли на обувной полке. Не стало её сумочки и пальто, которые она тоже не надевала с момента переезда из города.
Я пронёсся по дому, заглядывая во все углы, еще не принимая, но уже зная правду. Её нигде не было. На столе в кухне лежала записка. Я схватил её и собрался развернуть, когда услышал отца.
— Отдай! — требовательно протянул он руку. Я попытался что-то сказать, но в горле пересохло, страшное чувство надвигающейся катастрофы давило на меня, а отец... Он стал похож на мертвеца из фильма, который мне как-то удалось посмотреть втайне от родителей — после него я долго боялся спать один и ходить в темноте, везде мерещились белые мертвые руки и посиневшее лицо с застывшим взглядом. Такое же лицо было у отца, а трясущаяся бледная рука, протянутая в мою сторону, напомнила ту, из кошмара — со вспучившимися венами и выступившими суставами, она подергивалась и тянулась ко мне.
Холодный пот выступил на лбу и зубы застучали — я скорее отдал записку и отошел подальше, наблюдая за отцом.
Отец медленно развернул бумагу, пробежался взглядом и кинулся из дому. Я смотрел вслед, хлопая глазами, а потом осторожно направился за ним.
Отец был в сарае. Черныш выл всё громче, от этого звука волоски на моей коже поднялись дыбом. Я медленно шел к двери, страшась того, что могу увидеть, и когда был уже на пороге, отец подхватил меня и унёс. Но прежде я успел заметить свисающие с потолка мамины ноги в сетчатых чулках и красных туфлях на каблуке.
Так мы с папой остались вдвоём.
Наша деревушка была слишком мала, чтобы строить в ней отдельную школу, поэтому на учебу я ездил в соседний, более крупный, поселок, как и дети из нескольких близлежащих сёл. Рано утром школьный автобус собирал учеников и отвозил в Пагульево. А вот добираться до дома иногда приходилось самостоятельно — время окончания занятий у всех было разное и приходилось либо ждать пару часов, когда все освободятся, либо автобус уже уезжал, потому что тебе назначили отработку или дополнительный урок. Тогда было два варианта — ловить попутку или идти пешком. Я выпрашивал у отца велосипед, но он лишь обещал купить его когда-нибудь потом. А пока я ходил пешком, потому что садиться к чужим в машину отец настрого запретил.
После смерти матери он почти не разговаривал со мной. Думаю, он считал себя виноватым, а я его тяготил. Он старался как можно реже находиться со мной рядом и тем более говорить. Но заботился обо мне, по-своему: дома всегда была еда, мне было, что надевать и я мог брать деньги в шкатулке на мамином столике, если мне было что-то нужно. Он научил меня добираться до школы и из неё, научил определять время. Но я чувствовал себя одиноким, отец прерывал все мои попытки рассказать о чём-то своём, а при упоминании мамы стискивал зубы и выходил из комнаты. Скоро я научился говорить с ним только по делу и никогда не упоминать мать.
В школе мне было легко — читал я с пяти лет, писать научился быстро и в основном скучал на уроках, отчего придумывал разные шалости, за которые периодически наказывался отработками.
В четвертом классе я влюбился. Лика была новенькой и класс её не принял — она была не похожа на нас. Белые волосы, брови и ресницы, глаза такого цвета, будто смотришь на воду через стекло, и розовые веки на белоснежной коже. Она напоминала мне Снегурочку из сказки, что читала раньше мама. Хотелось потрогать её ладошки и убедиться, что она не растает. Я не осмелился подойти к ней, только не сводил с неё взгляда до окончания занятий. А потом пошел за ней, прячась в кустах у дороги, до самого её дома.
На следующий день одноклассник Миша принёс новорожденного таракана, белого и прозрачного, и посадил его перед Ликой.
— Твой папка пришёл! — засмеялся он, а за ним и все остальные.
Ребята окружили Лику, тыча в неё пальцами, и кричали:
Она затравленно смотрела на класс, прозрачные глаза подернулись влагой, губы скривились, она вся как-то съежилась, переводя взгляд с одного лица на другое, а мерзкий таракан ползал по парте, шевеля усами и цветом и правда походил на Лику.
Я схватил его, сдавил пальцами и выбросил в окно, тут же получив тычок от Миши:
— Ты чё делаешь? Это мой таракан!
Я толкнул его в ответ и завязалась драка. Мы мутузили друг друга, катаясь между парт, а когда я подмял его под себя и занес кулак, чтобы зарядить ему в нос, учительская рука рванула меня за шиворот.
Еще разгоряченный от драки, я сунулся было с кулаками и на учителя, но меня крепко хлестнули по щекам, приводя в чувство. Фёдор Иванович, наш физрук, гневно смотрел на меня, а Галина Васильевна укоризненно поджимала губы. Мишка притворно стонал и жаловался, и после непродолжительного разбирательства, меня снова оставили после уроков.
Со следующего дня я сидел с Ликой на первой парте. Мы почти не разговаривали — мне хватало просто смотреть на неё, ловить её взгляды и улыбку, слушать тихий голос. Я боялся испортить это волшебное ощущение тепла, что росло между нами с каждым днём, поэтому не торопился узнавать её лучше или рассказывать о себе. Всё, что я узнал — она живёт с родителями в соседнем селе Балезино, туда и автобус не ездил, оно было совсем близко. У неё был братишка. Первые классы мама учила её дома сама, потому что боялась отправлять в школу, но потом отец настоял, что Лика должна нормально учиться. Так она и попала к нам в четвертом, а не в первом классе.
Я не провожал её открыто, не держал за руки и не рвал для неё цветов. Просто всегда был неподалеку и следил, чтобы никто её не обидел.
Но в тот злополучный день меня отправили мыть класс и она ушла домой без моего присмотра.
Утром следующего дня я опоздал в школу — отец ушел раньше обычного и не разбудил меня, а будильник я не услышал.
Примерно ко второму уроку я влетел в здание школы и сразу понял, что что-то произошло. Не было обычного гула и суматохи, и я сперва решил, что урок уже начался, но коридоры были полны учениками. Все перешептывались и взволнованно что-то обсуждали. Я прошел в класс, где у двери меня встретила Галина Васильевна. Она с подозрением смотрела на меня выцветшими глазами через толстые линзы очков. Я же, как всегда, когда она буравила меня взглядом, уставился на сухое коричневое пятно над её губой и забившуюся в морщины помаду морковного цвета.
— Беляев! К директору! — коротко бросила она и опустила ладонь мне на плечо.
Пока мы пробирались по коридору сквозь кучки учеников, я всё гадал, что случилось. Обычно за опоздания не таскали к Косому — так вся школа называла за глаза Константина Павловича.
Затертые стулья в приемной были расставлены полукругом вокруг письменного стола и оказались заняты незнакомыми людьми в форме. Тут я по-настоящему испугался, шевельнулись воспоминания о тех днях, когда не стало мамы. Тогда к нам с отцом приходило много чужих людей, таких же собранных и суровых, они задавали нам странные вопросы, а мне хотелось только чтобы все уже ушли и оставили нас в покое.
Эти люди не обратили на меня никакого внимания, каждый из них был занят бумагами, наваленными на стол Марии Геннадьевны — завуча. Сама она сидела в углу, побелевшая и какая-то пришибленная. Сейчас она совсем не внушала обычного трепета и уважения, как когда встречалась в школьных коридорах или грозно заходила в класс.
Галина Васильевна подтолкнула меня в директорскую дверь и вошла следом.
— Беляев Никита, — произнесла она, обращаясь к худощавому высокому человеку, сидящему на месте Константина Павловича. Мужчина поднял взгляд от журнала и посмотрел мне прямо в глаза. Я почувствовал себя виноватым, захотелось сказать что-то в свою защиту, хотя я до сих пор не понимал, что натворил.
Помимо незнакомца в кабинете сидела мать Лики. Я видел её пару раз мельком издалека, но сразу узнал по светлым волосам и голубому платью. Её лицо было рыхлым, как вздувшееся тесто, глаза красные. Она издавала странные звуки, будто ей было трудно дышать и вздрагивала, так, что полное тело ходило ходуном.
— Никита, меня зовут Сергей, я следователь. Ты не против, если я задам тебе несколько вопросов? Это очень важно. — незнакомец смотрел на меня уже не так обвиняюще, как в начале, скорее доброжелательно.
От того, что он употребил прошедшее время, у меня подогнулись ноги и стало холодно в пальцах. Я снова кивнул.
Я не понимал, как она могла пропасть, почему-то в голове мелькнули мамины туфли и записка. Я смотрел на незнакомца, ждал продолжения и надеялся, что я просто всё ещё сплю.
— Когда ты видел её в последний раз?
Мать Лики перестала икать, или что она там делала, и в кабинете повисла тишина. Я смотрел на взрослых вокруг и думал, почему они сидят здесь, если Лика пропала? Почему не бегают и не ищут её везде, не переворачивают каждый камень и не заглядывают во все углы? Вместо этого они спокойно перебирают какие-то бумаги и задают бессмысленные вопросы. Я попятился к двери, но меня перехватила Галина Васильевна.
— Никита, расскажи всё, что ты знаешь, весь ваш вчерашний день, это очень важно! — сказала она, наклонившись ко мне, и внятно проговаривая каждое слово, будто я маленький.
Все они выжидающе смотрели на меня.
— Мы были на уроках. Потом она ушла домой, а меня оставили мыть класс.
— Ты видел, как она ушла? — спросил Сергей.
— Я видел, как она вышла из класса. Потом... — я запнулся, решая, стоит ли говорить, что пошёл до её дома, увидеть её еще разок, прождал около часа, но она так и не вышла.
— Потом? — подался ко мне Сергей, его темные глаза сейчас были колючими.
Сергей задавал еще кучу разных вопросов, я отвечал, не особо задумываясь, все мои мысли крутились вокруг Лики. Я пытался спросить, когда она пропала, но на мои вопросы никто не ответил.
Когда меня, наконец, отпустили, я кинулся в класс прямо к Мишке, схватил его и повалил на пол:
— Где она? — кричал я, сидя на нём верхом и сжимая его голову.
Мишка испугался, он попытался меня скинуть, но я держал крепко.
— Я не знаю! Я не видел её со вчера, это не я! — закричал он. Но в его взгляде что-то проскользнуло, я не успел понять, когда меня оторвали от него и рывком подняли на ноги. Когда я обернулся, увидел отца. Он молчал, крепко держа меня за руку, и лицо у него было такое — как тогда, когда он не пустил меня в сарай. Я даже не удивился, что он здесь, а не на работе, кинулся от него, но он крепко прижал меня к себе и поволок из школы.
Я бился, кричал, нужно было искать Лику, но отец молча тащил меня к машине и отпустил только когда закинул внутрь.
Он сел на водительское сиденье и так же молча завел мотор.
Я вздрогнул, когда услышал его вопрос. А главное голос — хриплый и дрожащий, слова дались ему с трудом.
— Просто одноклассница, — пробубнил я, отвернулся в другую сторону и замолчал.
— Не лезь в это. Они сами разберутся, а ты не лезь.
Я кивнул. А сам решил, что буду искать её хоть до конца жизни, но обязательно найду...
