Беда пришла откуда не ждали. Я потерял зубы. Каюсь, был пьян. Утром проснулся, нижняя челюсть на месте, а верхней нет. Ну то есть частично. Забыл как стоматологи называют эту вставку с недостающими зубами. Обыскал все по 2 раза. Живу один, квартира была заперта. Животных нет. Остается - барабашка.
Че делать? Может заговор какой есь? Типа поиграй и отдай.
Или идти новые зубы заказывать? Так ведь сто пудов что найдутся.
А без зубов как то неудобно жить.
Синька зло(
Так что же случилось с домовым из третьей главы? Почему он вдруг стал лихом, да ещё и не одноглазым, а многоруким и многоногим?
Чтобы ответить на этот вопрос, сначала нужно разобраться: кто же такие домовые?
Ещё каких-то сто лет назад во многих деревнях оставался обычай первого хозяина дома или кого-нибудь из его отпрысков — кто первый помрёт — хоронить под порогом дома. Делалось это для того, чтобы дух умершего привязать к дому и позволить ему переродиться как домовому.
Такой домовой становится частью семьи и, в случае смерти члена семьи, забирает себе часть его души (отсюда множество рук и ног). Естественно, чем дольше стоит дом, тем могущественнее становится и дух.
Домовой, с которым столкнулся Егор, оказался привязан к квартире. Когда застраивали район, старые крестьянские дома снесли, а останки заложного покойника одного из домов остались на месте. То ли зарыты были глубоко, то ли со временем глубже под землю ушли. И вот, когда новый дом строили, останки аккурат под порогом квартиры оказались. Так домовой к новому месту и привязался.
Когда экзорцист пришёл изгонять "полтергейст", он ненамеренно разорвал связь домового с его останками. С последним, что связывало его с семьёй и даровало ему его суть. В норме домовой должен быть просто развеяться, но этот дух уже к тому моменту был сильно обижен отношением хозяина квартиры к дому.
Одно сложилось с другим и домовой, под влиянием обиды, переродился в злобного и агрессивного духа.
Не стоит считать, что лихо и лихо одноглазое — это одно и то же существо. Лихо — это собирательное название злых духов, а лихо одноглазое — конкретный тип нечисти.
Скетч:
И ещё скетч в благодарность за донаты к прошлому посту про сомнения:
И скетч сегодня всего один. В следующий раз выложу больше, обещаю(
Ещё есть Леон отдельно. Вдруг кому надо:
За местными в Мурюке примечали такую особенность: пришлого тут не принимали всерьез, пока он себя чем-то не проявит. Будь он хоть ссыльный из самых захудалых доходяг или сам начальник лагеря, как Редкозубов, покажись, дай себя разглядеть, и я тебя увижу, пойму, что ты за птица. Пока подполковник аистом вышагивал по поселку, пытаясь переделать, перекроить все тут на свой лад, внимания ему уделяли не больше, чем вьющемуся слепню — жужжит, больнюче жалит, но перетерпеть можно. Стоило Редкозубову загореться идеей крестового похода против нечисти, идеей, прямо скажем, не из числа гениальных, особенно в таких гиблых местах, каким был Мурюк, начлагеря проявился, стал видеться местным целиком, полностью, как на ладони. И, несмотря, на явную зловредность помыслов, подполковника зауважали, как уважали в Мурюке любую одержимость, полагая ее отметкой, поставленной сильными иномирными духами. А уж когда Редкозубов объявил о своем намерении взорвать болото, местные ужаснулись, предвидя конец всему Мурюку, и признали его почти что за своего. А как же иначе смотреть на человека, который не далее как к вечеру займет одну из неглубоких могилок за околицей и станет частью местной каменистой земли, сольётся с ней, обменяется соками?
Наутро после сокрушительного поражения полководец осматривал свое войско. Не беря в расчет общих упадочнических настроений, выбывших было трое. Боец, загнанный меховыми на сосну, с этой сосны неудачно упал и сломал руку и два ребра, пожилой рябой зек, весь день бегавший голышом по тайге, пугая звоном своих бубенцов белок и бурундуков, слег с сильнейшей простудой, а заместитель самого Редкозубова, капитан Селиверстов, умудрился, подобно отважному флибустьеру, прорвать кордоны, установленного начальником временного сухого закона, и пустился в одинокое плавание по бескрайним просторам синего моря, иными словами, ушел в запой. Остальные участники похода, в количестве чуть более пятиста человек, и спецконтингент, и личный состав, стояли сейчас на плацу в угрюмом ожидании новых распоряжений от своего вождя. Под гробовое молчание собравшихся из здания камендатуры вынесли четыре деревянных ящика динамита. Редкозубов откашлялся, прочищая горло, и толкнул речь.
При всем старании не смогу повторить слова подполковника. Увы, не обладая даром, ныне давно утраченным, но когда-то присущим любому мало-мальскому начальнику, мне не дано сплести воедино заветы Ильича, славные подвиги предков, светлый путь, идеи коммунизма, счастье грядущих поколений с укладкой заплат на асфальте и починкой канализации в одном отдельном ЖЭКе. Редкозубов же, поднаторевший в словесной эквилибристике, крыл искрометно и блистательно, и сам чёрт бы не разобрал, что тот, собственно, имеет в виду. Никто из присутствующих и не понял, но динамит разглядели все. Однако, так как шансов уклониться не было, как однажды подметил сам Редкозубов, приятно иметь дело с людьми подневольными, публика разразилась жиденькими аплодисментами. Так начался второй день великого мурюкского крестового похода против нечисти.
Ровными колоннами выходили из бревенчатых ворот, одетые в одинаковую черную одежду, люди с одинаковыми серыми лицами. За ними вразнобой плелись румяные солдатики. Скрипела телега, груженная ящиками, сбитыми из сосновой доски, телегу тащила, еле передвигая ноги, каурая кобылка с гривой, заплетенной в косы конюхом-затейником. Последним вышел, прикрыв за собой ворота опустевшего лагеря, сам подполковник. Обитатели, все без исключения, до самого распоследнего поваренка из столовки, были мобилизованы и пополнили ряды угрюмых бойцов.
Поселковые, проигнорировавшие было вчера начало боевой операции, сегодня, все как один, явились на проводы уходящей армии Редкозубова. Толпа пялилась на проходящую колонну и перешептывалась: "Динамит везут? Это что удумал-то Сам?", "Неужели и правда болото взрывать станут?", "Ироды! Креста на них нет!", "Что будет? Что будет?!". Только старая ведьма Глухариха молчала и неотрывно смотрела на начлагеря, а штатных поселковых шаманов и вовсе в толпе замечено не было.
Из толпы вырвалась простоволосая баба в калошах на босу ногу, и народ с удивлением признал в ней интеллигентку Марину Юрьевну, которая без каблуков и накрученных кудрей со двора вовек носу не казала. Марина Юрьевна, заплаканная и подурневшая до крайности, бросилась на шею мужа, а когда тот мягко, но решительно ее отстранил, взволнованно прошипев: "Ну, будет, будет. Люди же смотрят. Нехорошо это", начала судорожно и неумело крестить Редкозубова, заставив подполковника окончательно смутиться.
Прощание с идущими на битву, хоть и без соответствующего музыкального сопровождения, вышло трогательным и торжественным. Колонна скрылась за поворотом, народ стал расходиться. Несколько мальчишек, увязавшихся было вслед за войском, были пойманы и отправлены по домам.
Осень, пышная и цветущая, до сего дня в лучах теплого солнышка решила развернуться к Мурюку другим боком. Низкое небо, затянутое тучами, неподъемной тяжестью навалилось на вершины, поросших густым лесом, сопок. Затихли птицы. Ледок, затянувший лужи, не спешил таять. Тайга попрятала в сундуки свои яркие цыганские юбки, явившись перед людьми словно фото в сепии, поблекшее и выцветшее. С болота полз туман и оседал в низинах. Сумрачно, неуютно было в тайге сегодня. Сырой могильный холод пробирал до костей. Из чащи тянуло первобытной жутью, заставляя подниматься волоски на руках и загривке. Мрачный это был мир, нелюдской.
Большая часть армии рассредоточилась по доступной границе Великой Топи, взяв ее в оцепление. Небольшой отряд, вооружившись шестами, двинулся вглубь болота. Шли так: первые прощупывали дно, определяя твердые участки, оступались, падали в трясину и, вытянутые своими товарищами, шли дальше. За ними, след в след, шли еще восемь человек и несли ящики с динамитом. Продвигались медленно. К обеду вышли к маленькому островку твердой почвы. Здесь и решили взрывать.
Передохнув, вскрыли ящики. Не мудрствуя лукаво, отошли на сколько хватило длины шнура, и подпалили. Громыхнуло так, что в поселке посыпались стекла в окнах, и завыли дворовые псы. А потом разверзлись врата ада.
Продолжение следует
Если задуматься, то любое суеверие может оказаться реальным, не создавая особого конфликта с современной наукой. Все слышали про кота Шрёдингера, про эффект наблюдателя и все такое. Как вы думаете, каким образом присутствие наблюдателя преобразует волну в частицу? Ответ проще простого. Никто ничего, конечно, не преобразует, просто наши органы восприятия, ограниченные четырьмя измерениями, способны воспринимать определённые волны в виде частицы и никак иначе. А что если границы восприятия размыты и мы иногда способны услышать отголоски явлений за пределами установленных границ? Ересь, конечно, но вдруг? Как чудно бы это объяснило массовые психозы, групповые галлюцинации и прочие чудеса веры.
Чудесам в Мурюке объяснений не искали. Жили с ними бок о бок, пытаясь как-то приспособиться, притереться друг к другу, стараясь особо не задумываться о причудах места, в которое нас определила судьба. Если приспособиться никак не получалось, как не получилось, например, у начлагеря подполковника Редкозубова, то приходилось вставать на тропу войны.
Рано утром, после семичасового построения, поселенцев разделили на отряды и, вооружив топорами и вилами, в сопровождении пары солдат с автоматами отправили в тайгу. Приказ был простой. Редкозубов, ранее не интересовавшийся мифологией Мурюка, целую неделю убил на изучение баек, ходивших в поселке, и составил перечень существ, подлежащих уничтожению. Перечень распечатала на машинке под копирку, крайне взбудораженная последними событиями, жена Редкозубова, Марина Юрьевна.
Лучи сентябрьского солнца наискось пронзали кроны кедров, отбрасывая узорчатые тени на пружинящую под сапогами рыжую подстилку из хвои. Воздух звенел птичьими голосами, а ветер играл серебряными паутинками. Во всей своей щедрой красе по сопкам гуляло сибирское бабье лето, пламенело рубиновыми серьгами рябиновых соцветий и тусклым золотом орляка. Спины, затянутые в черные телогрейки и армейские бушлаты старого образца, мелькали в тайге, удаляясь прочь от поселка.
Нужно быть дураком, чтобы устраивать боевые действия в такой день посреди пирующей природы. Дважды дурак тот, кто идёт воевать против вымышленного противника (солдаты срочники не успели достаточно прожить в Мурюке, чтобы принять на веру существование нечисти). И только трижды дурак, последний из дураков, попрет на реальных хозяев тайги, зная об их могуществе. Среди ссыльных, людей поживших и повидавших, таких не водилось. Кроме того, Редкозубов не учел того, что спецконтингенту в обычное время строжайше возбранялось покидать территорию Мурюка и ходить в лес. Запрет этот повсеместно нарушался, да и начальство смотрело на это сквозь пальцы, однако знатоков местной тайги не было ни среди охраны, ни среди тех, кого они охраняли.
Посланные отряды, все, за исключением одного, которым руководил сам подполковник, кто из неверия, кто, наоборот, из опасений, не сговариваясь, дезертировали с этой войны. Выбрали полянку у лесного ручья, на берегу Китата или на пологом склоне сопки, поросшей мягкой травой и багровыми кустами дикого шиповника, запалили костерки, распаковали сухпайки. Внутренне, а то и вслух, матеря Редкозубова за отсутствие в пайке спирта, ели тушёнку из банок, запивая чаем из местных травок. Один за другим бойцы невидимого фронта с потусторонними силами укладывались на растеленный в траве ватник, отдаваясь сладкому ничегонеделанию, смотрели в высокую, по осени, синь с редкими пёрышками облаков и уплывали им вслед, проваливаясь в сладкий, сытый сон под колыбельную старых сосен. Идиллия, как сказал Карл Иванович Штольц, человек весьма начитанный, хоть и из ссыльных, за пять минут до того, как закончилась мирная жизнь.
Слово прозвучало. Вызов был брошен и принят. Об этом знали местные, загодя заперев скотину и замкнувшись по домам. Притихший зверь в тайге попрятался по своим норам в предчувствии надвигающейся беды. Беду чувствовали и голосящие на все лады таёжные пичуги. Только люди в лесу оставались слепы и глухи к беспокойству, объявшему природу. Тайга щедра и проста с теми, кто и сам не имеет второго дна, для всех остальных у тайги заготовлена особая награда.
Нечисть не свирепствовала, нет. В первый день тайга решила просто припугнуть незадачливых вояк. Так, одного солдатика, отошедшего по нужде, взяли в кольцо меховые бабы. Томно вздыхая, гнали пацана по тайге, пока, наконец, не вынудили взобраться на высоченную ель, откуда ночью уже, матом, угрозами и увещеваниями, его сняли боевые товарищи.
Группа, расположившаяся у подошвы одной из сопок, была разбужена громким подземным гулом, нагнавшим на очевидцев такой жути, что даже спустя месяцы после происшествия, дядя Вася, матёрый зек, топтавший тайгу не один десяток лет, бледнел и начинал заикаться, вспоминая тот день. Рассказывают, что шум из под земли сопровождался скрежетом камней, будто что-то живое и огромное очнулось от многовековой спячки и прокладывало себе дорогу наверх, к людям.
Больше всех не повезло тем, кто решил разбить временный лагерь на берегу Китата. Дух Золотого Китата, реки, петлей окружавшей Мурюк, славился своенравным и взбалмошным характером. Любимым его развлечением было плести сеть иллюзий, показывать человеку картинки и небылицы, пока тот полностью не утратит чувство реальности. Тут Китатушка разошелся не на шутку, и пятерых несчастных отловили лишь на следующее утро в пятидесяти километрах ниже по течению. Дело в том, что сам дух ничего выдумать не в силах, а все иллюзии берет из голов своих пленников. Пленники, на свою беду, в прошлые выходные смотревшие мультик про аргонавтов, попав под влияние Китатушки, нашли в кустах чей-то оставленный плот и решили пуститься в плавание — родной покинув дом — за Золотым руном.
Остальные отделались по мелочи. Кого-то русалки вымочили в ручье, другие, наслушавшись голосов из чащи, разделись и, в чем мать родила, выскочили из тайги на дорогу, ведущую к поселку. Троих загнал на утёс странный, ходящий, почти по-человечьи, на двух лапах, гигантский черный медведь. Говорили о красной лисице, поющей песни женским голосом, и о летающем сморщенном старике в меховых лохмотьях. Старик спикировал на сук разлапистой лиственницы, крутанулся вокруг себя и обернулся филином. Кто-то заприметил двух маленьких детей, выглядывающих из-за пышного куста орляка, дети смотрели на испуганных людей немигающим мертвенным взглядом молочно-белых глаз. Разное рассказывали в тот день вернувшиеся из леса, всего и не упомнить.
А что же наш бравый вояка, начлагеря подполковник Редкозубов и его отборные головорезы? Как они провели этот день? В каких славных боях поучаствовали? Каких грозных врагов сразили недрогнувшей рукой? Для подполковника начало военной операции обернулось бесславным поражением, выстрелом в молоко. Пока все остальные отряды носились по тайге, подгоняемые ожившими кошмарами, Редкозубов просто плутал по лесу в поисках выхода. С самого утра, войдя в тайгу, группа начлагеря окончательно и безвозвратно потеряла все ориентиры. Подполковнику пришлось признать, что он заблудился. Надо отметить , что Редкозубов был владельцем единственной карты местности, и тем страннее было то, что карта эта напрочь отказывалась этой местности хоть в чем-то соответствовать. Так и бродили меж трёх сосен, пока к вечеру не подоспел спасательный отряд охотников из поселка.
Первый день войны окончился полной и безоговорочной капитуляцией человечества. Но не той породы был наш подполковник, чтобы сдаться после первой же неудачи. Когда-то в далёкой юности, когда Редкозубов ещё не встретив свою будущую жену Марину Юрьевну и не перешёл под крыло к своему тестю, в службу, отвечающую за исполнение наказаний, был начлагеря обычным лейтехой, учился в учебке и готовился к великим битвам, таким как теперяшняя. И из славного своего прошлого накрепко запомнил он две науки: поражение в битве не равно проигранной войне, а у каждого вражеского войска обязан где-то быть генеральный штаб. Дело за малым: найти и обезвредить, обезглавить, так сказать, противника, тем самым деморализовав и внеся смуту в неприятельские ряды.
К несчастью, своему и всего поселка, исходя из личных счетов, на роль оплота таёжной нечисти решил Редкозубов назначить Великую Топь.
Тут шутки-то и кончились.
Продолжение следует
«Урал» на полном ходу въехал в лужу неизвестной глубины, и я уже приготовился к тому, что мы потеряем колесо. Но лейтенант, похоже, хорошо знал здесь каждую яму и, хрипло хохотнув, поддал газу. Бурая вода полетела в стороны волнами, а мы подлетели вверх на очередной кочке. Я уже почти катапультировался из люльки, но начальник на ходу схватил меня за шкирку и рывком усадил обратно.
Дядя Саша — а именно так представился мне участковый деревни Безрадное, куда меня направили за систематическое раздолбайство, — был, мягко говоря, странным персонажем. На обычный вызов, который он охарактеризовал как «бытовуха», мы взяли: неуставное ружье, гранаты (явно тоже нелегальные), «макаров», фонарики, два распятья, литр святой воды (в пульверизаторе от «Мистер Мускул»), пачку соли, консервы и блок сигарет. Вместо мотоциклетного шлема мне выдали каску времен Первой мировой, которая чудом не сгнила, и компас, за которым я и должен был следить.
— Направо! Нет, налево! Разворачиваемся! — я подавал сигналы, перекрикивая рев мотора.
— Путай сколько угодно — у меня полный бак бензина, а другой бак полон кофе, так что я хоть всю ночь готов кататься! — громко кричал дядя Саша неизвестно кому. В лесу, кроме нас, не было ни души. Только вековые деревья провожали нас, скрипя стволами, словно насмехаясь над нашими жалкими потугами казаться хозяевами планеты.
Я понятия не имел, куда мы едем, потому что деревня закончилась полчаса назад, а впереди были только бесконечные деревья. Судя по засохшим следам мотоциклетных колес, кроме дяди Саши здесь вообще редко кто-то ездил.
— Подъезжаем, — радостно крикнул лейтенант и показал мне на ельник, к которому вела наша еле заметная дорога.
Лес смыкался, как кулисы на сцене театра, а еловые ветки хлестали меня по лицу, выбивая остатки сна. Выехали мы в пять утра.
— Ты на часы глянь, — усмехнулся дядя Саша, заглушив мотор.
— Да часов шесть, наверно, мы где-то с час ехали, — сказал я, но начальник подначивал меня заглянуть в телефон, и я заглянул. Часы на экране показывали девять вечера.
— Чё за фигня? Глюк, наверное.
Я заблокировал устройство, но тут дядя Саша показал мне свои наручные часы. Стрелки показывали то же самое.
— Время тут иначе идет. Скоро стемнеет, доставай фонарики.
Остаток пути мы шли пешком, потому что елки жались друг к другу, как влюбленные старшеклассники, а я все надеялся, что за очередным деревом нас ждет выход из леса. Но нас ждала какая-то несуразная лачуга без окон, слепленная из дерьма и палок. Именно на такую хибару я и смогу рассчитывать через двадцать лет службы, если не возьму ипотеку и не начну откладывать с первой зарплаты.
— Соль давай, — прошептал дядя Саша, и я достал полосатую пачку, а заодно пистолет.
Надорвав уголок, участковый медленно обошел хижину, высыпая на землю белый порошок.
— Что мы делаем? Тут какие-то запрещенные плантации, что ли? — я не понимал сути действа.
Тут из лачуги послышался сдавленный женский крик и глухой удар, будто стул упал на дощатый пол.
— Смотри, — дядя Саша навел луч света на соляной круг, и я заметил, как он начал чернеть. — Теперь уже не уйдут. Будем проводить разъяснительную беседу. — Он приосанился и уже во весь голос сказал: — Хозяева, открывайте!
— Пошел вон, мент! — раздался из хижины такой оглушительный рев, что деревья задрожали, а у меня из рук выпал «макаров».
— Открывай, говорю! На вас жалоба поступила, — все тем же веселым голосом продолжал лейтенант.
— Кто это? Давайте уедем, — взмолился я, чувствуя, что ввязываюсь в какую-то сомнительную авантюру.
Изо рта у меня вырывался пар. Ночь быстро опускалась на лес, и уже было непонятно, с какой стороны мы пришли и где мотоцикл.
— Я сейчас сам тогда открою! — не слыша моих просьб, дядя Саша выудил из подсумка гранату и потянулся к чеке.
— Не дадут спокойно поругаться! — снова раздался голос, и тут на одной из стен хижины вырисовался контур двери.
— Дай воду, — сказал лейтенант, подходя к лачуге.
— Может, лучше ружье? — спросил я, протягивая бутылку с пульверизатором.
— Это в крайнем случае, — замотал он головой, нервно выхватывая из моих рук распылитель. Подойдя ближе, он толкнул дверь ногой. Та резко повернулась на петлях и с грохотом ударилась о стену. Изнутри хлынул свет.
— Чего застыл? Хочешь, чтобы тебе волки задницу отгрызли? — крикнул дядя Саша, а затем повернулся к двери и рявкнул: — По углам разошлись, или стрелять буду! Через секунду он исчез внутри.
Словно в подтверждение его слов, неподалеку раздался тоскливый вой. Уже через мгновение я залетел следом в странное жилище. На пороге я заметил почерневшую соль.
Несмотря на запах сырости, в доме было достаточно сухо. Пол действительно был сложен из досок. Имелось большое окно, которое снаружи видно не было. Часть мебели была перевернута. Возле стены в осколках стекла лежала рамка с фотографией. Под потолком висели часы с кукушкой, а стрелки на них шли в обратную сторону. В одном из углов, скрестив руки на груди, стояла невысокая женщина с длинной растрепанной косой. В полумраке ее лицо казалось то молодым, то отталкивало обилием морщин, за которыми еле просматривались черные глаза.
Рядом с окном, насупившись, стоял зеленый мужчина, чье тело было покрыто не просто растительностью, а целой экосистемой: в его бороде копошились какие-то жучки, на плечах росли грибы, а из ушей выползал плющ.
Дядя Саша, вооруженный «Мистером Мускулом», заряженным святой водой, хладнокровно переводил прицел с хозяина дома на хозяйку.
— Не-не-нечисть, — вырвалось из меня со стоном. Рука сама потянулась к распятью, но дядя Саша взглядом запретил мне предпринимать какие либо действия и в особенности мочить штаны от страха.
— Это чё за выкормыш? — фыркнул зеленый, явно намекая на меня.
— Это Дениска, из Питера. Прислали на подмогу мне сегодня утром.
— Младший сержант Денисов, — зачем-то уточнил я.
— Денис Денисов? — нагло усмехнулся хозяин. — Родителям лень было думать, что ли? Отчество, небось, Денисович? Солист группы «ДДД»?
— Завязывай давай с сарказмом своим, — строго прервал его дядя Саша. — Жену, вон, довел уже своими подколами и претензиями.
— Да кто кого довел! — вспыхнул мужчина. — Со вчерашнего вечера мне мозги компостирует! Ревность у нее, видите ли, на трехсотом году совместной жизни взыграла!
— Ты тут из себя недотрогу не строй. Можешь бобрам и лосям своим сказки рассказывать. Тебя, между прочим, не раз видели возле топи. На молоденьких болотниц его потянуло. У-у, котяра! Как дала бы! — женщина вытащила откуда-то топор и уже замахнулась, чтобы метнуть в мужа.
— А ну, без глупостей! — лейтенант навел на нее оружие и слегка надавил на спусковой крючок. «Мистер Мускул» слабенько брызнул, будто выжал из себя материал в день сдачи анализов, но этого хватило, чтобы женщина остыла и опустила топор.
— Да не тянуло меня никуда, — обиженно буркнул зеленый. — Сто раз уже сказано, что я проверяю площадь болота! Водяной лезет за границы своего участка — нарушает мои владения. Пока нашу доблестную полицию дождешься, проще самому порядок навести… — последняя ремарка явно была адресована нам.
— Разберемся, — холодно ответил участковый. — Вы по предписанию суда должны совместно посещать психолога, а мне донесли, что на двух последних сеансах вас не было. Вот и результат, — он показал на кавардак. — А еще у меня ориентировка на пропавшего грибника из Дятлово.
— Не знаю я ничего ни про каких грибников. В моем лесу без моего ведома люди не пропадают. Если узнаю, мало не покажется! А психолога вашего — к бесам, — махнул рукой зеленый. — Толку от него, как от дрозда в борьбе с борщевиком. Ох уж этот мне борщевик, лезет, гадина, со всех сторон, скоро выселит нас всех к чертовой бабушке… — на секунду он потерял нить разговора.
— Да ты просто не хочешь над собой работать. Вместо того чтобы дома быть с женой, шляешься по болотам. Как будто я не знаю, что ты избегаешь моего общества и ходишь плачешься бабам этим, жалуешься на свою несчастную жизнь, — разбухтелась хозяйка. — И психолог тебе то же самое говорит: что, если у тебя какие-то проблемы дома, то решать их надо со мной, а не на стороне ныть и привлекать к себе внимание.
— Психолог говорит, психолог говорит, — передразнил ее муж. — Олень твой психолог!
— Товарищ лейтенант, — обратился я к начальнику, — может, распятием их? Чтобы не позволяли себе эти оскорбления?
— Да нет, у них и правда психолог — лесной олень.
— А… ясно, — я решил больше не выступать с инициативами.
— Короче, друзья мои хорошие, — дядя Саша перевернул табурет и присел на него. — Либо вы посещаете назначенного психолога, либо психологом буду у вас я.
Он попросил меня достать из блока пачку.
— Сегодня у нас будет первая беседа, а следующая — через неделю. Прошу, присаживайтесь, — не опуская пульверизатор, предложил лейтенант и закурил сигарету.
— Да иди ты в баню, — зеленый без колебаний встал и направился к двери.
— Все выходы заблокированы, — покачал головой участковый. — Пока не закончим, из дома не выйти, так что в ваших же интересах пойти мне навстречу.
— Тьфу, в собственном доме заключенный, — выругавшись, хозяин вернулся на место.
Мне предложили, пока суть да дело, поставить чайник и заварить облепиху, растущую прямо на спине у мужика.
Кое-как переборов страх, я подошел и протянул руку.
— Аф! — гавкнул этот подлец, напугав меня до чертиков, и загоготал как идиот.
— Хорош уже! — дядя Саша потянулся к гранате.
— Ладно, ладно, не буду больше, — мужчина подставил мне спину, чтобы я собрал урожай, а затем сказал: — Дай тогда и мне табачку, — он выхватил сразу пять сигарет. Жена его тоже не отказалась.
Через пять минут воздух наполнился ароматами чая и сигаретного дыма. Начался сеанс.
За два часа беседы мне стало понятно следующее: цветущего мужика зовут Леший, жену его, соответственно, Кикимора — ну тут и без подсказок можно было догадаться. Живут они в этом лесу с незапамятных времен. Триста лет назад решили свадьбу сыграть. К Кикиморе тогда подбивали клинья то Домовой, то Вий, а Леший в то время был частым гостем у Водяного, где они вместе с русалками куролесили ночи напролет. В общем, брак этот изначально был шатким предприятием. А эти двое друг другу до сих пор старые обиды вспоминают и подозревают в разном.
К концу второго часа меня начало клонить в сон. Расположившись на сундуке, я закрыл глаза и слушал вполуха, словно все происходящее было лишь плодом моего воображения.
— Ладно, прости меня, был не прав, — услышал я сквозь сон ближе к утру и, открыв глаза, заметил, что Леший и Кикимора сидят на одной скамейке в обнимку, а дядя Саша, отложив оружие в сторону, записывает что-то в свою тетрадочку. Потянувшись к рюкзаку, я вытащил консервы и принялся завтракать.
— И ты меня прости… — аккуратно высвободилась из объятий женщина. — И вы, товарищ лейтенант, простите, — виновато улыбнулась она своими полумолодыми-полустарыми губами. Затем встала, подошла к шкафу и, открыв дверку, явила нам седого мужичка в камуфляжном наряде с сумкой грибов на плече и явно находившегося в каком-то анабиозе. — Я его специально украла, хотела, чтобы муж обнаружил и приревновал...
— Родная, ну ты головой вообще думаешь?! — снова повысил голос Леший, но тут же успокоился.
Кикимора влила грибнику в рот что-то из чашки, взятой со стола, и тот резко открыл глаза. Картина, открывшаяся человеку, могла любого ввести в ступор: лейтенант, курящий сигареты и пьющий чай с Лешим; Кикимора, наводящая порядок в доме, и младший сержант, поедающий консервы прямо из банки.
Подумав немного, грибник решил, что в отключенном состоянии как-то спокойнее, и не стал бороться с накатившим обмороком.
Через пятнадцать минут, разблокировав дом и оставив его хозяевам сигареты, мы уже везли грибника на мотоцикле в сторону Дятлово, а потом двинули в Безрадное.
— Ну, как тебе у нас после мегаполиса? — спросил дядя Саша, когда я закончил писать рапорт о находке человека, опустив, разумеется, все странные подробности.
— Да вроде ничего. По крайней мере, нечисть тут, в отличие от той, что в городе обитает, куда человечнее мне показалась. Но поживем — увидим.
— Это точно, Денис Денисыч. У нас в Безрадном нечисть достойная. Так что оставайся.
— Я подумаю, товарищ лейтенант.
— Дядя Саша, — поправил он меня.
— Дядя Саша, — кивнул я.
Александр Райн
Приглашаю всех в свой телеграм канал, где я не только публикую рассказы, но и делюсь новостями о выходе книг и концертах https://t.me/RaynAlexandr
С религией в Мурюке было из рук вон. Если в старинных деревнях, ведущих свое летоисчисление со времен царя Гороха, существовала преемственность поколений и традиции, глубоко завязанные на религиозных праздниках и обрядах, то Мурюк представлял собой сборную солянку из аборигенов, местных русских, перебравшихся в Сибирь в незапамятные времена, ссыльных всех национальностей и ВОХРы, этих ссыльных охраняющей. Были ещё немногочисленные старообрядцы, но те жили очень замкнуто, в поселке их считали слегка чокнутыми, и в особенности их вероисповедания особо не вникали. Атеистов в Мурюке тоже не было. Юный атеист-комсомелец, попадавший в Мурюк, оставался таковым ровно до первой встречи с меховой бабой на окраине, а там уж пальцы сами складывались в щепоть, повинуясь, видимо, врождённому навыку, и неверующему Фоме приходилось вносить коррективы в существующую у него доселе картину мира. Было у нас в поселке пару шаманов, одна ведьма, большая семья лютеран и один баптист, сосланный за религиозную пропаганду. Вот и все, чем мог похвастаться маленький таёжный поселок. Общее же мировоззрение можно описать просто: есть советская власть, построившая лагеря, есть места, типа Мурюка, где наряду с советской властью существует бесовщина, этой властью неучтенная и нерегламентированная, и есть свод простых бытовых правил, позволяющих простому человеку сосуществовать и с той, и с другой властями. И если в некоторых случаях требуется вывешивать красный флаг, а в других устраивать пляски с бубнами, то ведь никакого противоречия здесь нет, это же вещи одного порядка, ведь так?
А всё это я к тому, что мурюкский крестовый поход не имел никакого отношения ни к кресту, ни к христианству в целом, и получил такое прозвание исключительно с лёгкой руки моего одноклассника Ванюшки Шварца. В тот год мы как раз изучали средневековую Европу.
Подполковник Редкозубов в нечисть не верил. Нечисть тоже не могла поверить в реальность столь картонного сказочного персонажа и не спешила предстать пред светлы очи начлагеря. Три года прожил в Мурюке подполковник в относительном спокойствии, не желая слушать "бабские побасенки" и высмеивая тех, кто готов был поклясться на партбилете, что встретил в тайге черта, пока не забрел однажды на большое болото, где был пленён и обесчещен разгулявшимся болотником. Такого, полагавший себя Законом Тайги, Редкозубов спустить не мог.
Решил Редкозубов идти войной на таежную нечисть. Основательно подготовился. Обошел всех баб, торговавших самогоном, запретив им под угрозой статьи отпускать товар солдатам срочникам, служившим в охране лагеря. Инспектировал арсенал. Провел политинформацию с личным составом, обрисовав новый курс развития. Снял с дальних лесозаготовительных командировок весь спецконтингент с охраной. Вышагивая как Наполеон, если, конечно, допустить, что Наполеон мог быть тощим и длинным, как каланча, перед рядами выстроившихся на утреннюю проверку мужиков в одинаковых черных телогрейках, поминутно снимая фуражку и промакивая лысину большим алым платком, Редкозубов толкнул пламенную речь о том, что нечисть, расплодившаяся без счету в тайге, стягивается к поселку, беря его в петлю, видимо, выбрав Мурюк плацдармом в войне против всей нашей Родины, Партии и Советской власти, являя собой несомненную угрозу существующему миропорядку. И их, мужиков, и самого Редкозубова, обязанность, да что там, Священный Долг перед Родиной, эту угрозу обезвредить.
Мужики послушали, покивали для порядка, решив, что допился начальник до белой горячки, и собрались было расходиться на работы, когда, вместо нарядов с предписанием, им выдали топоры и начали разбивать на отряды. Русский человек (я сейчас не о национальности, а о духе) весьма терпим к великим и безумным идеям другого русского человека. Сие утверждение вдвойне справедливо, если этот другой — начальник. Чем выше должность идейного вдохновителя, тем меньше критиков находится, готовых его осудить. Главнее Редкозубова начальников в Мурюке не было. И Кемерово, и Москва — где, а Редкозубов здесь, рядом, первый после бога. Да и что греха таить, денёк отдыха на свежем воздухе, пусть и в погоне за пьяными чертями подполковника, это не то же самое, что день на лесоповале. Одним словом, спецконтингент с энтузиазмом воспринял новость о предстоящей охоте на ведьм.
Солдатня, более обеспокоенная невозможностью купить самогонки, отреагировала вяло. Им-то что? Они люди подневольные. Скажут охранять, будут охранять, скажут воевать — что ж, не хотелось бы, конечно, на трезвую голову, но надо так надо.
Мнением своих миньонов-офицеров Редкозубов даже не поинтересовался. А те, привыкшие к самодурству начальника и надеявшиеся отсидеться где-нибудь под шумок, особо и не выступали.
Местные, все как один, участвовать отказались наотрез. По опыту зная, что увещевать Редкозубова бесполезно, сил тратить не стали, лишь глубже пролегла морщинка на лбах у мужиков, а бабы, поджав губы, заперли ребят в хатах, строго наказав на улицу не ногой. В двух концах поселка развели в каменных очагах огонь, и шаманка из шорцев и ссыльный ненец, по старости освобожденный от общих работ, готовились к камланию. И лишь в Глухариху словно бес вселился. Второй раз за жизнь видели жители, как быстро умеет перемещаться старуха. Прибежав к высоким бревенчатым лагерным воротам, бабка впала в неистовство, кричала, топала ногами и звала начальника. А когда тот вышел на крик, осыпала его проклятиями и плюнула в лицо. Поведение старой ведьмы лишь укрепило начальника в правильности и своевременности предстоящего мероприятия.
Стояла ранняя сибирская осень, когда прозрачный до хрустальности воздух уже пропитан лёгкими ароматами тлена, дни ещё теплые, а ночью дорожная грязь схватывается ломкой, хрустящей под сапогами, корочкой узорчатого льда. Хорошая, красивая пора. Тайга стоит нарядная, будто дает полюбоваться собой напоследок перед тем, как укроется двухметровой пуховой периной снегов и затихнет, уснет на полгода до весны. Что-то надвигалось. Это чувствовали притихшие куры на насестах, беспокойно поднимали носы, нюхая ветер, непривычно молчаливые лайки. Уроки отменили по особому распоряжению, но улицы были пусты — не было слышно криков поселковой ребятни, никто не спешил к пекарне за хлебом или навестить соседа. Замер поселок в ожидании великих потрясений. И те не заставили себя долго ждать.
Продолжение следует.
