Чтение на ночь... Любителям Кастанеды, наверное
Нашёл книгу за миллиард... Отрывки на страницах в объявлении
https://www.avito.ru/moskva/knigi_i_zhurnaly/stsenariy_pravo...
Нашёл книгу за миллиард... Отрывки на страницах в объявлении
https://www.avito.ru/moskva/knigi_i_zhurnaly/stsenariy_pravo...
Ночное небо блекнет и выцветает, проявляясь над кронами рассветной серостью. Ветер шумит молодой листвой, чирикает вдалеке ранняя пташка. Пропахший грибами и сыростью воздух кажется таким плотным, что заполняет легкие будто мутная вода.
Гулко хрустит сухая ветка под ногой осторожно ступающей женщины. Теряясь в сумраке среди деревьев, она тщательно выбирает место для каждого шага. Длинные спутанные волосы спадают на лицо, губы тревожно кривятся. Бордовая кофта с короткими рукавами, свободные джинсы, перепачканные грязью кроссовки — ночная прохлада мая с легкостью проникает сквозь легкую одежду, холодя взмокшую спину. Ползут по затылку мурашки, дыхание вырывается изо рта зыбкими облачками пара.
Женщина бережно прижимает к груди сверток из одеяла и шепчет:
— Не бойся.
Древний лес неохотно принимает в объятия. Здесь нет тропинок, только мшистая земля, укрытая прошлогодней листвой и хвойным настилом. Машину пришлось оставить несколько часов назад, когда ехать стало совсем невозможно. Теперь, пробираясь глубже и глубже, женщина с каждой секундой все сильнее сомневается, что сможет найти дорогу назад.
— Не бойся, — повторяет она младенцу. — Не бойся.
Рассвет вытесняет тьму, обрисовывая детали. Необъятные стволы деревьев, корявые ветви, разросшиеся кусты. Подрагивают капли росы на паутине, цепляются за шнурки колючки сорняков. Здесь нет разбросанных бутылок и следов от костров, не попадаются указатели и расчищенные для ночлега полянки. Нетронутое, непорочное естество дикой глуши кажется неприветливым и озлобленным.
Подняв глаза, женщина невольно вздрагивает: на стволах вековых сосен вырезаны лица. Скорбные, вытянутые, с плотно сомкнутыми губами и опущенными веками, они угадываются на коре даже в потемках.
— Не бойся, — хрипло шепчет она, вцепившись в ребенка так, будто его пытаются отнять. — Хочешь, расскажу сказку?
Где-то далеко-далеко каркает ворон, и эхо разносится по округе оглушительной волной. Стараясь смотреть только под ноги, женщина говорит:
— Жила-была девочка.
Краем глаза она цепляет неясное движение в стороне, но не подает виду.
— Давным-давно, сотни и сотни лет назад. Тысячи лет назад. Так давно, что никто представить не может.
Теплое дуновение, похожее на дыхание, касается голой шеи, и сердце срывается в галоп, требуя осмотреться, различить опасность до того, как настигнет.
— Девочка вела обычную жизнь и радовалась каждому новому дню, — рассказывает женщина, не поднимая глаз. — Девочка хотела вырасти красивой девушкой и завести семью, чтобы жить долго и счастливо.
Нечто совсем уж явное маячит на границе обозримого, и она невольно вскидывает голову. Рассвет отпугнул тьму, но она не ушла совсем, а спряталась, съежившись у корней и под кустами. Плотная и текучая, она движется как живой туман, складываясь в тени, и тени насмешливо изображают сказку. Вот, то удаляясь, то приближаясь, меж стволов танцует хрупкая фигурка, сотканная из тающей темноты.
— Но девочке была уготована другая судьба, — шепчет женщина, завороженно наблюдая за театром теней. — Девочку ждала иная великая цель.
Вздрагивает задетая ветка, сбрасывая на голову брызги утренней влаги. Прохлада впитывается в кожу, устремляясь к костям, и пальцы, сжимающие ребенка, кажутся деревянными.
— Потому что девочка была внучкой одной из первых ведьм, — говорит женщина. — Девочке предстояло унаследовать огромную силу. Огромную и опасную.
Над танцующей тенью появляются другие — большие, бесформенные. Нависают как волки над добычей.
— И первые ведьмы нашли ей особое применение. Уже тогда они столкнулись с непониманием обычных людей. Обычные люди завидовали и боялись. Они были уверены, что чужая сила обязательно будет направлена против них, а потому старались истребить ее. Ведьм искали, мучили и убивали. Их было намного меньше, это не оставляло шансов на победу. И ведьмы поняли, что так будет всегда. Что нет способа, способного привести к миру. И что на протяжении всего своего существования им придется бежать и прятаться.
Тени вьются и мечутся меж стволов, придавливая девочку к земле. Она прикрывает голову руками и сутулится, стараясь стать незаметнее. Лица нет, только непрестанно перекатывающиеся клубы тумана, но воображение с готовностью рисует испуганно перекошенный рот и распахнутые глаза.
— И вот тогда первые ведьмы задумали месть. Их план был прост — извести всех людей, от которых исходила опасность. Для этого требовалась невероятная мощь, какой никто не обладал, но они придумали особенный способ. Они сделали девочку сосудом для мрака. Ей предстояло оплакать все человечество.
Маленькая фигурка падает, рассыпаясь черными завихрениями, и тени давят сверху. Жадная клокочущая темнота растекается по земле, скрываясь от света под ветками и листьями. Тонкими щупальцами она тянется к кроссовкам женщины. Не позволяя себе впасть в панику, та упорно продолжает:
— Девочку усыпили и наполнили самым темным, что было в душах ведьм — гневом и ненавистью. Дальше ей полагалось только спать как можно дольше вдали от всех, чтобы тьма внутри с каждым годом копилась и усиливалась. Чтобы потом, когда девочка проснется, это зло вырвалось и обрушилось на людской род, уничтожив всех обычных людей. Это очень долгий способ мести, но другого не дано.
Небо постепенно меняется с серого на голубое, воздух едва заметно теплеет. Ноги ломит от бесконечной ходьбы, но женщина улыбается, глядя на дитя.
— Не бойся, — говорит. — Нам ничего не будет, ведь мы не обычные люди. Наши предки были выбраны ведьмами среди людей, которые пытались их защищать. Нам доверили главную задачу — показать, где спрятана девочка. Когда придет время. Потому что место, где она спит, ведьмы стерли даже из собственной памяти. Они знали, что желание отомстить очень сильное, и это могло привести к тому, что девочку разбудят слишком рано, когда ее сил будет не достаточно. А потому хранить ее тайну полагалось не ведьмам.
Женщина останавливается перед небольшой поляной, заросшей сорной травой. Спящие лица на деревьях бесстрастны и неподвижны. Птицы перелетают с ветки на ветку, шуршат в листве суетливые белки.
— Но ведьмы также и не могли позволить, чтобы девочку вообще не разбудили. Ведь кто захочет брать на себя вину в гибели стольких людей? И тогда они добавили условие — тот, кто в свое время раскроет, где спит девочка, может просить о чем угодно, и это будет исполнено.
Запустив руку под ворот кофты, женщина выуживает висящую на шее деревянную флейту и дергает. Льняной шнурок лопается, оставляя на коже красноватую полоску. Флейта, тонкая и короткая, выполнена из дерева, давным-давно почерневшего от старости. Щербатые края похожи на растрескавшийся пергамент.
— Я услышала эту сказку, когда была совсем маленькой, — говорит женщина ребенку. — Больше, чем ты, но все равно маленькой. Всю жизнь я, как и все, кто был до меня, удивлялась. Всю жизнь я не понимала, какое желание может привести сюда? Ради какого желания можно пожертвовать столькими жизнями? Я была уверена, что никогда не сделаю этого. Думала, передам флейту по наследству, как получила ее сама, и что мои наследники передадут ее своим, и это никогда не прекратится.
Она долго молчит, прислушиваясь к звукам леса, словно ждет, что кто-то окликнет. Что кто-то помешает. Но минуты уходят одна за другой, а древний покой остается ненарушенным. Тогда женщина дрожащей рукой подносит флейту к губам и выдыхает.
Похожий звук бывает, когда дуешь в горлышко пустой бутылки — тихий, протяжный, напоминающий тоскливый вой.
Лица на деревьях с треском распахивают глаза. Опадает крошащаяся кора, отблескивают рубиновые зрачки. Ветер налетает безумным порывом, едва не сбивая с ног и ломая в вышине хлипкие ветви. Птицы рассыпаются по небу черными точками, клекоча и хлопая крыльями. Сгорбившись, женщина прижимает ребенка к груди.
Земля ходит ходуном. Поляна впереди бугрится, похожая на волнующуюся морскую поверхность. Выворачиваются спутанные корни, извиваются черви, в нос бьет затхлый запах влаги и прелой травы. Лица разевают бездонные черные провалы ртов, и все заполняет оглушительный стон множества голосов. Женщина кричит, но не слышит себя.
Поляна проваливается вниз, словно где-то в глубине образовалась большая пустота. Деревья вокруг кренятся, сыпля листьями и смыкаясь кронами. Из-под земли показывается дощатая крыша. Женщина невольно отступает. Крепкая приземистая изба вырастает перед ней, выкапывается снизу как оживший мертвец. Проходит меньше минуты, и она предстает во всей красе: закрытые ставнями окна, крыльцо с низкими ступенями, сложенные из толстых бревен стены, радушно приоткрытая дверь.
Ветер мгновенно утихает, уступая тишине. Лица снова засыпают, делаясь всего лишь узорами на древесной коре. Тяжело дыша, женщина подходит ближе. Колени дрожат, виски пульсируют.
— Не бойся, — говорит она то ли ребенку, то ли себе. — Мы сделали это. Она исполнит желание.
Поднявшись на крыльцо, она оглядывается, еще не уверенная, что все происходит взаправду. Все еще смутно ожидающая, что кто-нибудь остановит. Хотя поздно останавливать.
— Не бойся. Мы не будем ее будить. Мы бы не смогли, даже если бы захотели. И будет хорошо, если ее вообще никто никогда не разбудит.
Прикусив губу, женщина тянет за дверную ручку. Тихонько скрипят петли, дышит изнутри домашнее тепло.
Здесь всего одна комната, ярко освещенная желтоватым светом, хотя источников не видно — в избе нет ни свечей, ни ламп, ни фонарей. Пахнет свежей древесиной и натопленной печью, словно стены, когда-то чуявшие эти запахи, до сих пор их помнят. Посередине дубовая кровать с соломенной периной. Девочка лежит на спине, раскинув руки в стороны. Длинные русые волосы разметались по подушке, белое ситцевое платье расшито разноцветным бисером и украшено бархатными лентами.
Женщина приближается, не сводя глаз с бледного лица спящей. Опущенные веки едва заметно подрагивают, уголки губ опущены. Грудь мерно поднимается и опускается в такт дыханию. Кажется, достаточно одного лишь прикосновения, чтобы девочка проснулась.
Виновато сутулясь, женщина усаживается на краешек кровати и укладывает ребенка рядом.
— Скоро тебя найдут, — говорит. — Ведьмы тысячи лет тебя искали, но ты была скрыта. А теперь ты на виду, они почувствуют. Скорее всего, уже почувствовали. Я сделала, что от меня требовалось.
Девочка остается неподвижной.
— Это ведь значит, что я могу просить?
Ответа снова нет.
Трясущимися руками женщина медленно разворачивает одеяло. Показываются тонкие ручки, лиловые от трупных пятен, и посиневшее личико. На губах белесый налет, приоткрытые глаза высохли и запали. Женщина прижимает руку ко рту и кусает себя за пальцы. Впервые за долгое время она позволяет усталости взять верх и будто ломается изнутри пополам, мгновенно превращаясь в старую куклу.
— Я… я не виновата.
Слезы струятся по скривившемуся лицу, слюни пузырятся в уголках рта, сочатся по подбородку. Спина содрогается от рыданий.
— Я не хотела. Я бы все отдала, чтобы этого не случилась, я бы саму себя… я бы свою жизнь… только чтоб… Отвлеклась всего на минутку, разве я могла знать? Кто-то постучал в дверь, и я пошла открыть, а там никого. Я сразу почуяла… сразу поняла, что случилось… плохое… Сразу побежала в спальню, а он… он упал со стола… я положила его, чтобы запеленать… Меня меньше минуты не было… а он упал… я просто… я…
Она бьет себя кулаком в нос, и кровь тут же размазывается по губам вместе с соплями и слезами. И девочка, и ребенок лежат на кровати без единого движения.
— Я… я ведь могу просить? — всхлипывает женщина. — Я хочу попросить… Я прошу, чтобы т-ты… вернула… Я прошу, чтобы ты вернула его. Я прошу, чтобы ты вернула его. Я прошу, чтобы ты вернула. Пожалуйста. Пожалуйста. Обещаю, я больше глаз с него не спущу, ни на секунду одного не оставлю. Прошу, пожалуйста. Я обещаю, слышишь? Я клянусь, я все на свете отдам, только верни мне его! Я что угодно…
Она осекается, заметив, как дрогнул указательный пальчик младенца. Она закусывает кулак, различив, как расширяются его ноздри, втягивающие воздух. Она ревет в полный голос, когда синева на коже блекнет, уступая здоровой розовости. Она подхватывает ребенка на руки, когда он открывает ясные глаза.
Женщина кружится по комнате и хохочет до хрипа, прижимая к себе дитя. Нет больше утомления, сомнений и страха, весь пройденный путь кажется одной мимолетной секундой. Неважно, что было до и что будет после, важно только то, что сейчас.
Немного успокоившись, она склоняется над девочкой и целует ее в теплый лоб.
— Спасибо. Спасибо. Спасибо, — шепчет на ухо. — Я больше никогда его не оставлю.
Женщина выходит наружу и осторожно ступает прочь, оставляя избу позади. Лес залит солнцем, наливающейся весенней зеленью и птичьим пением, здесь не осталось и крупицы той живой тьмы, что царила еще час назад. Наверное, она вернется ночью, но это уже не имеет значения.
Свет в избе гаснет, но дверь остается распахнутой настежь — здесь ждут новых гостей.
Автор: Игорь Шанин
В советском союзе старались селить людей у их мест работ. Кому-то это нравилось наверное, а кому-то и нет. Но какая польза от этого?
Если вы сейчас живёте в Москве и работаете на другом конце города, то вы тратите по 2 часа на дорогу в одну сторону.
Это 4 часа в день
Если вы работаете 5/2, то за год вы проводите 43,3 дня в пути.
Если допустить, что вы проживете 70 лет, из которых вы 45 лет будете работать, то к концу жизни вы оставите 5,3 года на тупорылые поездки.
За 5,3 года можно написать книгу, можно построить дом, можно их на семью потратить..
Т.е. коммунизм нам давал ещё 5,3 года приятной жизни, в которой можно было заниматься чем захочешь…
Вот такие размышления перед сном.
Не стихает бесконечный говор со всех сторон, плещет фонтан, динамики в вышине вещают жизнерадостную рекламу. Сгорбившись над пластиковым столиком, я меланхолично жую чизбургер и почти не чувствую вкуса. Обеденного перерыва хватает ровно на то, чтобы добежать до соседнего торгового центра, проглотить какой-нибудь фастфуд и спешить обратно, в тесный офис к истершейся клавиатуре.
Смотрю исподлобья. Вежливые улыбки, деловито приложенные к уху телефоны, большие пакеты с покупками. Непрерывный человеческий поток течет мимо скоростным поездом, а я будто потерялась на перроне. Уже не помню, каково это — жить беззаботной жизнью, не напрягая ежеминутно мозг в попытках придумать новый способ поиска. Должно же быть такое, что еще не изобретено. Такое, что по стечению обстоятельств не сообразилось раньше.
Скрежещут по полу ножки пододвигаемого стула, и я вздрагиваю, поворачиваясь. За мой столик подсаживается мужчина в темно-сером пальто. На вид немного старше тридцати, худой, темноволосый. Острый кадык, недельная щетина. Глаза равнодушные, странно неблестящие, будто все источники света вокруг разом погасли.
— Здравствуйте.
Голос твердый и бархатистый, какой бывает у опытных радиоведущих.
— Здравствуйте, — отвечаю заторможенно, прожевав последний кусок.
— Меня зовут Константин, — он улыбается лишь губами, умудряясь не задействовать больше ни одну мышцу лица. — Костя, если вам так удобнее.
— Я Ксения.
— Хорошее имя. Моя сестра назвала дочь Есенией, весьма созвучно с вашим, как считаете?
Пожалуй, более странного подката я еще не слышала.
— Спасибо за удивительный факт, — говорю, сминая упаковку от чизбургера. — А теперь мне пора.
— Пожалуйста, уделите минуту, — возражает Костя. — Я точно смогу вас заинтересовать.
— Это вряд ли. У меня есть парень, я полностью заинтересована им.
Он усмехается, и это выходит гораздо искреннее, чем недавняя улыбка. Словно проступает что-то живое из-под каменной маски.
— Что смешного? — хмурюсь.
— Если честно, я думал, что похож на какого-нибудь впаривателя банковских услуг, а не на идиота, который пытается склеить девушку.
Чувствую, как краска заливает лицо. Нет ничего глупее, чем ответить «у меня есть парень» на вопрос, относящийся к чему-то совсем другому.
— На впаривателя похожи тоже, — говорю, поднимаясь из-за стола. — Только они рассказывают про проценты, а не про своих родственников. В любом случае, мне не интересно.
— Да подожди! — повышает он голос.
— Давайте не будем переходить на «ты».
Подхватываю сумку со спинки стула и разворачиваюсь, чтобы поскорее слиться с толпой, но тут Константин негромко говорит:
— Мне нужна Аза, а вам ваша сестра. Валерия.
Оборачиваюсь, широко распахнув глаза.
— Кажется, вам все-таки интересно, — хмыкает он.
— Ты знаешь, где Лера? — спрашиваю мгновенно севшим голосом.
— Так все-таки можно на «ты»?
Возвращаюсь за столик, не сводя с него взгляда, будто может в любой момент раствориться в воздухе. Сердце колотится так громко, что заглушает окружающий шум.
— Это ты ее похитил?
— Я никого не похищал.
— Сейчас вызову полицию и им это будешь доказывать, понял?
— Ты как-то чересчур агрессивно относишься к человеку, у которого есть нужная информация. Так можно спугнуть доброжелателя.
— Доброжелатели говорят нужное сразу, а не тянут кота за хвост! Лера жива?
Костя складывает руки на стол, сцепляя пальцы в замок.
— И правда, — говорит. — Давай ближе к делу. Просто хотелось как-то тебя подготовить, настроить на контакт.
Глубоко дышу, мысленно убеждая себя не делать лишнего. Решения, принятые в панике, редко доводят до добра.
Будто не замечая моего состояния, Константин спокойно произносит:
— Недавно, буквально вчера, ты встречалась с некой… мм, девушкой, которая называет себя Азой.
— Причем тут это? Мне нужна моя сестра!
— А мне нужна Аза. Мы можем друг другу помочь, понимаешь? Одно в обмен на другое.
— Если ты скрываешь, что тебе известно про Леру, то это преступление, и я могу обратиться в полицию. Про похищенных надо…
— Да что ты заладила со своей полицией? И кто тебе сказал, что ее похитили?
— А что тогда?
Он терпеливо вздыхает, точь-в-точь как учитель, объясняющий проблемному ребенку что-то простое:
— Аза вышла к тебе. Мне интересно, почему.
Стискиваю зубы. Если не хочет делиться информацией, то и я не буду.
— Понятия не имею, что это за Аза.
— Ведьмы, особенно сильные, оставляют след на людях, с которыми встречались. След весьма условный — так, легкие колебания в ауре, заметить очень трудно. Но я умею. Поэтому не надо обманывать, хорошо?
Молчу, лихорадочно складывая в голове острые осколки. Надо поскорее собрать всю картину, чтобы знать, как действовать.
— Мы ее ищем, — продолжает Костя. — Но Аза тот еще фрукт. Залегла на дно так, что даже с иголкой в стоге сена не сравнить. А тут раз — и выходит к тебе, еще и по собственной воле. Как ты сумела?
С трудом уняв дрожь в голосе, я отвечаю:
— Давай так: сначала ты говоришь, где Лера, а потом я говорю, где Аза. Все по-честному.
Лицо Константина снова делается бесстрастным.
— Как же это может быть по-честному, — говорит, — если ты не знаешь, где Аза?
— Что тебе тогда от меня надо? — вспыхиваю. — Если ты такой умный, если видишь все по ауре, какой от меня толк? Я просто хочу найти сестру!
Прохожие встревоженно оглядываются в нашу сторону, и Константин понижает голос:
— Давай сохранять спокойствие. Все, что мне нужно — это чтобы ты повторила вчерашнее. Пусть Аза снова выйдет к тебе. А я буду неподалеку и смогу зацепиться. Если у тебя получится — встретишься с сестрой. Договорились?
В кармане вибрирует телефон — видимо, на работе меня уже потеряли. Не обращая внимания, я сижу неподвижно и чувствую себя привязанной к рельсам. Дрожит земля, слышится далекий гудок — поезд приближается.
— Аза больше не появится, — говорю после долгой паузы. — Она вчера сказала, что пришла просто из любопытства. Она была… разочарована.
— А ты попробуй, — отвечает он прохладно. — Других вариантов все равно нет. Кстати, обращаться в полицию не стоит — они меня не найдут, а вот ты потеряешь последний шанс.
Константин поднимается со стула, и я в отчаянии хватаю его за рукав:
— Не уходи! Скажи, где Лера! Пожалуйста! Я сделаю что хочешь, только скажи!
Кривя уголок рта в вежливой улыбке, он выдергивает руку и удаляется. Хлопают полы пальто, уверенно стучат по полу каблуки тяжелых ботинок. Секунда — и я уже не вижу его в толпе. К глазам подступают жгучие слезы, все размывается разноцветными пятнами.
***
Холод забирается за шиворот и расползается по спине мурашками. Ежась, я прячу подбородок в воротник и оглядываюсь. Никого, только разбитая дорога, редкие фонари и снежинки, порхающие над крышами. Ни одного горящего окошка — уже почти два часа ночи.
Скрипя подошвами по снегу, я приближаюсь к дому Азы. Покосившийся забор, прогнившее крыльцо, черные стены. Тишину нарушает только слабый шум ветра. В одиночку здесь особенно неуютно, но звать Глеба было бы слишком неловко. Особенно после утреннего разговора. Между нами и без того стало чересчур напряженно.
Взвизгивают дверные петли, и я проваливаюсь в темноту прихожей. Блеклый свет фонарика на телефоне ползает по стенам, стонут под ногами гнилые доски. Присыпанный снегом пол, свечи, руны — все как вчера. Вот мой ущербный знак правды, а вот — знак призыва. Придется рисовать еще один и надеяться на чудо. Больше никаких вариантов.
Пока воскрешаю в памяти заговор, лицо обдувает теплый ветерок, мелькает по стене зыбкая тень, хлопает дверь за спиной. Вскрикнув, я оборачиваюсь и замираю: дверного проема больше нет, только короткий коридор прихожей, упирающийся в тупик. Фонарик выхватывает отваливающиеся обои и рассыпающуюся штукатурку под ними.
Вожу лучом по сторонам. Окна тоже исчезли, а стены будто меняются местами. Секунду назад я была уверена, что символ призыва должен быть слева, но вот он прямо перед лицом. Словно дом перестраивается за спиной.
— Эй! — кричу. — Кто это делает?
Опять какие-то ведьмовские штучки. Значит, я тут не одна.
— Аза?
Никто не откликается, только шуршат темные углы да уползают от фонарика тени. Сложно понять, реально это или просто кажется. Борясь с головокружением, я заставляю себя зажмуриться. Виски пульсируют, горло сжимается в болезненном спазме. Надо удержать спокойствие, не дать ему улетучиться. Истерика тут точно не поможет.
Вдох, выдох. Неуловимая догадка щекочет мозг осиными крылышками. Что-то знакомое. Я видела такое. Читала о таком. Кажется, в библиотечной книге.
Открываю глаза. Знак правды теперь на потолке, а старый рунный рисунок сбоку, на уровне моего плеча. Кресло будто приклеено ножками к стене, а под ним распахнутый шкаф. Опадают сверху отсохшие обои, кружится подброшенный снег. Пытаясь уцепиться взглядом хоть за что-то неизменное, я копошусь в мозгах как в мусорном баке. Это заклятие путаницы. Все нереально, все только в моей голове. Заклинание простое, и снимается тоже легко.
Сложив вместе средний и указательный пальцы левой руки, я кручусь на каблуках, рисуя невидимый круг. Налетевший порыв затхлого ветра теребит волосы, ушей касается далекое хихиканье. Слова, давным-давно прочитанные в ветхой книжке, всплывают на поверхность сознания яркими буквами.
Произношу четко:
— Я отправляю всю тьму на свет. Раз — и нет.
Свежий морозный воздух с готовностью врывается в разверзнувшиеся окна. Поскрипывает болтающаяся на сквозняке дверь, мебель и рисунки успевают вернуться на свои места за ту долю секунды, что я моргаю.
Из угла раздается:
— Универсальный отвод простеньких проклятий. Самое верное решение в данном случае.
Оборачиваюсь. Аза бесшумно выходит из темноты, одобрительно улыбаясь.
— Это была ты? — спрашиваю, медленно приходя в себя. — Что ты здесь делаешь? Ждала меня?
— Нет, не тебя. Но ты тоже пришла, и я решила повеселиться. — Она скрещивает руки на груди, осматривая меня как музейный экспонат: — Пожалуй, я ошиблась, когда сказала, что ты неинтересная. Надо было понять еще вчера, конечно, но у меня голова другим занята.
— В смысле?
— Твой призыв вчера сработал. Я его услышала. А сейчас вот отвод этот замечательный. У тебя получается. Значит, ты не обычный человек.
— Я просто делала, как написано в книжках.
Аза проходит к креслу и осторожно устраивается на подлокотнике.
— Милая моя, — говорит. — Прочитать может кто угодно. А вот сработает не у всех. Лет триста назад — да, смог бы любой, но сейчас другие времена.
— Как это?
— Так. Магия задушена людьми. А это тонкая и хрупкая материя, между прочим. Капризная. Ей надо существовать в среде, где все в нее верят. А вы что угодно можете объяснить наукой, вам факты подавай и законы физики. Потому магия чахнет и больше не подчиняется каждому встречному. На это нужны особые силы.
— Значит, раньше все могли колдовать?
— Ну, — она неоднозначно поводит плечами. — Так или иначе что-то получилось бы. Некоторые мелочи, самые простые вещи. Разумеется, чтобы сотворить нечто по-настоящему достойное, надо обладать не только знаниями, надо принадлежать к определенному роду. Быть ведьмой.
Пока перевариваю услышанное, Аза достает из кармана пачку сигарет. Тускло отблескивает в свете фонарика серебряная зажигалка, взвивается язычок пламени, шипит поджигаемый табак.
— Ладно, рассказывай уже. — Она выдыхает струйку дыма в потолок. — Что там у тебя за сестра?
Будто подстегнутая хлыстом, я с готовностью выдаю:
— Лерка… Она пропала прошлой осенью. Она… Ну, она увлекалась всякой этой чертовщиной, колдовством. Всю жизнь, и чем дальше, тем больше. Сначала только читала, фильмы там смотрела про все это, а потом и практиковать начала. Я сама видела, у нее получалось — какие-то незначительные штуки, но они правда работали по инструкции. Она, например, однажды бабочку на лету убила каким-то заклинанием. Даже не прикасалась к ней, только сказала что-то. А еще спички зажигала. Вот так рукой делала, и огонь сам загорался. А еще она один раз…
— Не перечисляй, я поняла, — морщится Аза. — А с чего ты вообще взяла, что ее исчезновение связано с такими увлечениями? Может, просто нашла мужика хорошего да сбежала с ним на теплый бережок. А?
— Лера бы так не сделала! Она бы обязательно мне рассказала. Если исчезла, значит, что-то случилось, а случиться могло только из-за этой фигни. Она все искала, где взять новую информацию, знакомилась в сети с какими-то сумасшедшими, а потом просто исчезла. Тут без вариантов.
— И ты, чтобы ее найти, тоже взялась за колдунство? И у тебя получается?
— Ну, — пожимаю плечами. — Не так хорошо, как у нее, но что-то срабатывает. А что-то нет.
— Как знак правды, например. — Аза ехидно подмигивает.
Молча поджимаю губы, и она меняет тему:
— А откуда у нее взялся такой интерес? Причины есть?
— Есть, — киваю. — У нас бабушка в деревне вроде как ведьмой была, все про нее так говорили. Мама даже нас одних у нее не оставляла, боялась. И вот Лерка как-то вычитала, что способности ведьмы передаются через поколение первой родившейся девочке. Тут у нее крыша и поехала.
— С бабушкой что стало?
— Дом сгорел, она не выбралась. Говорят, это поджог был, но виноватых не нашли. Мы тогда совсем маленькие были.
— Да уж, любят деревенские так делать. Как будто мы от другого не помрем, только огонь подавай. — Аза вздыхает. — Как звали бабку?
— Зина… Зинаида Степановна.
— Село Петрухино?
— Да. А ты откуда…
— Хорошая тетка была, — она говорит это равнодушно, глядя куда-то сквозь пол. — Хотя мы не особо дружили. Значит, вы ее внучки? Сколько тебе лет?
— Двадцать пять.
— А сестра, получается, старше?
— Да, на четырнадцать минут.
— Минут?
— Мы близнецы.
Аза затягивается, не спуская с меня внимательного взгляда. Алеет кончик сигареты, подвывает ветер снаружи. Дым ползет по воздуху завитками, расползаясь и истончаясь.
— Так ты поможешь? — спрашиваю, когда молчание становится невыносимым.
— Посмотрим. Полагаю, тот, кого я тут жду, будет полезен и тебе тоже.
— Кто?
Аза гасит бычок о подошву и говорит куда-то в угол:
— Я знаю, что ты уже пришла.
Горбясь и озираясь, на свет выползает невысокая девушка в потертой куртке серого цвета. Пряди светлых волос выбиваются из-под ободранной меховой шапки, черные валенки шаркают по полу. Она говорит, указывая на меня пальцем:
— Я думала, ты будешь одна.
— Я тоже думала, — отвечает Аза. — Ее никто не приглашал, знаешь ли.
Девушка глядит на меня как на динамитную шашку с подожженным фитилем. Когда подхожу ближе, она отступает, упираясь спиной в стену.
— Это Люся, — говорит мне Аза. — Моя давняя приятельница.
— Мне это не нравится, — шипит Люся. — Это ой как нехорошо.
Аза закатывает глаза:
— Прекрати скулить и рассказывай. Раньше начнем, раньше кончим. Я на семь лет выпала, если помнишь. Мне надо знать, что творилось.
— Если бы я знала, что…
— За тобой должок. Рассказывай и вали.
Поправив шапку, Люся цедит сквозь зубы:
— Меня не особо посвящают во все дела, я только подслушивать могу.
— И что наподслушивала?
— Они уже знают, что ты вернулась.
— Тоже мне новость. Они узнали, как только я заняла новое тело. Сильные ведьмы чувствуют такое. Впрочем, тебе не понять.
Люся бросает на Азу озлобленный взгляд, но не отвечает. Подсвечивая их фонариком, я прячусь в тени как зритель на театральной премьере. Происходящее выглядит манящим и необъяснимым, будто приоткрылось окошко в другую реальность.
— Чего там? — спрашивает Аза. — Много пришло новых?
— Было четверо, одна в итоге передумала. Говорит, решила быть отдельно от всех, сама по себе, как раньше.
— И Марфа ее отпустила?
— Вроде как да, но приказала кому-то следить. Если брыкнется и попытается мешать, от нее избавятся.
Скучающе покачивая ногой, Аза выглядит как студентка на неудачном свидании.
— У тебя точно должно быть что-то поинтереснее, — говорит.
Где-то вдалеке лает собака, и Люся вздрагивает, оглядываясь. Кажется, вот-вот забьется в угол как испуганная мышь.
— Они все чаще говорят про Плакальщицу, — произносит тонко. — Обсуждают какие-то планы, вроде хотят разбудить.
— Так я и думала.
Устав не понимать услышанное, я подаю голос:
— Что за Плакальщица?
— Черт ее знает, — тянет Аза. — Это настолько стародавняя легенда, что ни у кого нет подробностей. Она то ли первая ведьма, то ли наш древний дух-покровитель, который спит многовековым сном неизвестно где. Ведьмы всегда грезили ее разбудить, потому что только она способна отомстить за гонения, которым мы подвергаемся. «Когда проснется Плакальщица, все остальные уснут» — так говорят. Якобы ее пробуждение уничтожит всех обычных людей. А Плакальщица оплачет их погибель.
Повисает тишина, даже ветер сходит на нет. Аза задумчиво вертит в руке поблескивающую зажигалку, Люся не сводит с меня напряженного взгляда.
— И кто-то правда задумал ее разбудить? — спрашиваю упавшим голосом.
— Не бери в голову, — отмахивается Аза. — Об этом постоянно говорят, но никому ничего не известно о способах.
— У них есть какой-то план, — шепчет Люся. — Вроде бы это можно сделать с помощью чернокнижника.
— Чернокнижника? — удивляюсь.
— Это как ведьма, только мужского пола, — снисходительно поясняет Аза. — Ну, и в сотни раз сильнее. Ведьмы черпают силу от природы — земля, небо, вода, деревья, животные, солнце, луна и так далее. Чернокнижники же берут ее прямиком из ада. А это уже не шуточки, сама понимаешь. К счастью, их всегда было не очень много. Последний умер почти двести лет назад, с тех пор в мире ни одного не осталось.
— Теперь один есть, — возражает Люся.
Аза вскидывает голову, распахивая глаза, и она улыбается, довольная произведенным эффектом.
— Марфа провела успешный обряд, буквально на прошлой неделе. Ее сын теперь чернокнижник.
— У Марфы есть сын? — Впервые я слышу дрожь в голосе Азы.
— И дочь. Они сбежали от нее давным-давно, а теперь она их вернула и сделала все, что надо.
— Для этого ритуала нужно принести в жертву наследницу своей силы. Значит, у нее и внучка есть?
Люся часто кивает:
— Есть-есть. Ну, то есть уже нету.
Аза соскальзывает с подлокотника и выпрямляется, пряча руки в карманы. Брови тяжело нахмурены, губы сжаты в тонкую линию. Нет больше расслабленности, насмешливости, самоуверенности. Словно волна размыла песок, обнажив скалистый берег.
— Ритуал чудовищно сложный, — бормочет под нос. — Кем надо быть, чтобы убить свою внучку? Нет ничего ценнее, чем продолжение ведьминского рода. А как же вечное нытье, что нас так мало осталось?
— Это же Марфа, — с благоговением произносит Люся. — Она сказала, цель оправдывает средства. Так что у нас теперь есть чернокнижник. Ты же понимаешь, что это значит? Тебе лучше не выделываться. В конце концов Константин сможет отыскать даже тебя, это вопрос времени.
— Так Константин — чернокнижник? — спрашиваю.
Они резко поворачиваются ко мне. В глазах одинаковый испуг, как у детей, застуканных за кражей соседских яблок.
— Я говорила, мне это не нравится! — кричит Люся. — Зачем ты с ней нянчишься? Теперь мне тоже кранты!
Взмахнув рукой, она очерчивает мизинцем какой-то жест и уходит прямо в стену. По обоям с шуршанием разбегается мелкая рябь, крошится штукатурка, а потом все затихает.
Аза подходит ко мне, глядя исподлобья:
— Почему не сказала, что виделась с чернокнижником?
— Я не знала, кто он такой! Просто странный мужик, просил вывести его на тебя. Это опасно? Он обещал рассказать про Леру, не могла же я отказаться!
Она срывается на крик:
— Надо было сказать мне сразу, я бы успела хоть что-нибудь! Навести защиту, пустить пыль ему в глаза. Я столько лет у них как кость в горле. Представляешь, что со мной могут сделать?
— Он знает, где Лера, разве я…
— Нельзя быть такой дурой!
Она толкает меня кулаком в грудь, и я падаю, неловко вскидывая руки. Вместо деревянного пола под спиной оказывается что-то мягкое, а сверху накрывает тяжелая сеть. Вскрикнув, я торопливо сажусь и застываю от удивления. То, что показалось сетью, на самом деле всего лишь одеяло, а я у себя в кровати. Спальня утоплена в сумраке, только фонарный отсвет просвечивает занавески. Глеб приподнимается на локтях, часто моргая.
— Что кричишь? — хрипит. — Плохой сон?
— Н-наверное. Все нормально.
Когда он отворачивается, я прижимаю ладони к лицу. Неужели ночная вылазка просто приснилась? Не могла же я за мгновение вернуться оттуда домой. Это было так ярко, так детализировано. Кажется, в носу все еще стоит запах задымленного воздуха частного сектора и заплесневелых стен, а шея ощущает узкий ворот свитера. Нет, не кажется — в самом деле ощущает. С похолодевшим нутром отнимаю руки от лица, чтобы бросить взгляд в настенное зеркало.
Оно отражает меня, бледную, растерянную, сидящую на кровати в зимней куртке.
***
Дни ползут тяжело и неторопливо, перекатываются как громадные булыжники по пологому склону. Мороз сжимает город в неумолимых тисках, снег укрывает всё неподъемным слоем. Замедляется уличное движение, воцаряется мутная сонливость. Жуя на обеде очередной чизбургер или картошку фри, я неустанно верчу головой, готовая заметить Костю как только появится в зоне видимости, но его нет. Словно изначально был всего лишь плодом моего воображения, рожденным в воспаленном мозгу из-за нежелания верить в смерть Леры.
Душа сереет и съеживается, выгнивая изнутри. Смирение похоже на высокую каменную стену, ограждающую меня от мира. Сколько ни колоти по ней кулаками, сколько ни пытайся прогрызть дыру, все тщетно. Я сделала что могла, и этого оказалось мало. Дальше придется существовать, только догадываясь, что же именно произошло.
В один из первых декабрьских дней я выхожу утром из квартиры и замираю, не веря глазам. Тусклая подъездная лампочка разгоняет сумрак на лестничной площадке, где на бетонном полу выведен мелом узор. Сложные фигуры и линии переплетаются между собой, как будто стекаясь к ногам стоящей в центре Азы. На ней легкий темный плащ с капюшоном, совсем не подходящий для усиливающихся морозов. Волосы заплетены в длинную косу, на плече висит сумка, лицо сосредоточенное как у школьника на олимпиаде.
— Сколько можно дрыхнуть? — спрашивает раздраженно.
— Я… Я не… В смысле сколько, я же… всегда так на работу выхожу, — бубню растерянно, подходя ближе.
За прошедшее с последней встречи время получилось убедить себя, что Аза затаила на меня смертельную обиду, поэтому теперь кажется, будто от нее исходит неведомая опасность. Это как пытаться поймать красивое насекомое, не зная, ядовито оно или нет. С другой стороны, сейчас хоть какое-то соприкосновение с миром ведьм для меня на вес золота.
— Пошли быстрее, — она тянет руку, пытаясь ухватить меня за рукав, но я уклоняюсь.
— Куда?
— Узнаешь!
Аза нервно осматривается, и я тоже невольно обвожу площадку взглядом. Облупившаяся краска на стенах, потертые створки лифта, ступени. Ничего особенного.
— Я хочу сперва узнать, — говорю твердо.
Закатывает глаза:
— Сейчас свалю с концами, и будешь тут свои вопросы в пустоту спрашивать как дурочка, поняла? Сказано тебе «пошли», значит, пошли!
Вид у нее как у человека, ступающего по хлипкому мосту над пропастью — в любой момент может сорваться. Доверять такому точно не лучшее решение, но выбора у меня нет.
Хватаюсь за протянутую ладонь. Аза затаскивает меня на рисунок, и все мгновенно меняется. Легкие заполняет свежий воздух, свет заливает все зыбкой серостью, от раздавшегося в стороны пространства кружится голова.
Мы посреди леса. Куда ни глянь — сплошь иссохшие деревья с острыми почерневшими ветвями. Земля укрыта палой листвой, небо серое и гладкое, как бывает на рассвете осенью. Тишину не нарушает ни птичье пение, ни шорохи суетливых белок. Не стучит в высоте дятел, не копошатся в корнях грызуны. Все словно поставлено на паузу, нет даже слабого ветерка.
— Эй! — вскрикиваю. — Где мы?
Эхо подхватывает мой голос и мгновенно разносит в стороны, но от этого окружающее кажется только мертвее. Все равно что расхохотаться на кладбище.
— Там, где никто не увидит и не услышит, — поясняет Аза, запуская руку в сумку. — Пришлось попотеть, раз уж так сложились обстоятельства, зато теперь нас точно не достанут.
— Верни меня обратно!
— Верну, когда поговорим.
Она вытаскивает на свет какой-то неровный ком, и я щурюсь, разглядывая. Мозг не сразу соглашается осознать, что в руке Азы отрезанная голова. Спутанные волосы, посеревшее лицо со следами разложения, приоткрытый рот. Шелушится на губах засохшая кровь, пялятся в пустоту подернутые мутью глаза. Это Люся.
— Убери! — кричу, отшатываясь.
Спина упирается в ствол ближайшего дерева, и оно надсадно хрустит, будто способно свалиться от одного моего прикосновения.
Аза пожимает плечами и отбрасывает:
— Как скажешь.
Голова перекатывается и замирает, равнодушно глядя в нашу сторону. Налипшие на лоб и щеки листья похожи на пятна грязи. Не выдержав, я отворачиваюсь.
— Что, не нравится? — подмигивает Аза. — А это из-за тебя, между прочим.
Сердце переворачивается в груди.
— В смысле из-за меня?
— А кто с чернокнижником на хвосте поперся в мой дом? Благодаря тебе он слышал, что там сказано было. Узнал вот, что Люська мне докладывает про то, что у них в племени происходит. А они всякие предательства ой как не любят. Ну да сама видишь, в принципе.
— Я же не специально! Я не знала! Думала, он просто… ну, просто поговорить с тобой хочет. Я же не…
— Да не ной. Люська сама виновата, знала на что идет. Рано или поздно ее бы все равно раскрыли.
— Это Константин сделал? — опускаю глаза, не в силах оглянуться на голову.
— Нет, Марфа. Она там главная, казнить предпочитает сама. Так больше уважать будут.
Брезгливо кривясь, Аза стряхивает с плеча сумку и тоже выбрасывает. Описав дугу, сумка цепляется ремнем за ветку и повисает, вяло покачиваясь.
— Что это за племя-то? — спрашиваю.
— Племя как племя. Ведьм совсем мало осталось, вот и стараются не разбегаться. Обустроили себе деревню в глуши и вынашивают там свои планы мести. Убить всех человеков, всякое такое. Мило, правда?
— А ты почему не с ними?
— Мне такие идеи не нравятся, у меня свои взгляды. Да и вообще, не все с ними. Некоторые не любят совместное бытие. Одиночки обычно живут сами по себе, им это разрешено. Не разрешено только палки в колеса ставить, а то сразу вон как Люське сделают. Это легко, вообще на раз-два. Вот и получается, что основная масса друг о дружку трется, а другие разбрелись по своим краям и делают вид, что ничего не происходит.
— Ты же вроде ставишь палки в колеса, — говорю. — А голова на месте.
Аза усмехается:
— Бегаю быстро. Да и силенок у меня побольше, чем у большинства. Так сразу не возьмут. Точнее, раньше не могли. Теперь, с этим чернокнижником, вообще фиг знает что дальше будет.
Догадка прошивает мою голову как пуля:
— А Лера с ними, да? В этой их деревне?
— Да. Люська тебя потому и испугалась, — кивает Аза. — Сразу все поняла.
Мигом взмокнув, я трясущимися руками расстегиваю ворот пальто. Чудится, будто меня душат, топят, закапывают.
— Мне надо туда! Срочно!
— Да никуда тебе не надо, — тянет Аза. — Я для этого и пришла. Уговорить.
— Уговорить?
— Оставь свои поиски. Ни к чему хорошему они не приведут.
Захлебываясь возмущением, я повышаю голос:
— Как это оставь? Она моя сестра, я никогда ее не брошу!
— Ну, она же тебя бросила.
— Чушь! Ее держат, они ей непонятно чего наговорили, вот она там и…
— Она сама на них вышла, — холодным тоном перебивает Аза. — Я все узнала. Они, конечно, рады такому пополнению, но силой твою сестру туда никто не затаскивал. Она знает, чего хочет. Теперь они для нее семья, а не ты.
Слезы обжигают щеки, и я утираюсь рукавом. Все размазывается: расчерченное ветвями бесцветное небо, грязная земля, равнодушное лицо Азы. Услышанное чересчур невероятно, слишком невозможно. Проще прожевать и проглотить кусок стекла, чем принять мысль о предательстве Леры.
— Я не верю, — выдавливаю. — Этого не может быть.
Голос Азы становится непривычно мягким и располагающим:
— Придется поверить. Послушай меня, просто успокойся и послушай, хорошо?
Когда поднимаю глаза, она продолжает:
— Присоединяйся ко мне. Я могу многому научить, из тебя выйдет толк. Однажды ты обязательно встретишься с сестрой. Только не сейчас, лучше не надо. Я подготовлю тебя и отведу к ней. Но перед этим еще многое нужно узнать.
Где-то вдалеке щелкает ветка, и Аза вздрагивает, оглядываясь.
— Сюда никто не мог пролезть, — шепчет. — Неужели он настолько…
Что-то светящееся мелькает над ее головой, не давая договорить.
Автор: Игорь Шанин