Набирают обороты: народные нейропромыслы от бабушек
Теперь внуки точно проникнутся красотой хохломы и гжели 😂.
Что не поместилось в пост - разместил в комментариях.
🔥 Источник: t.me/nfaqs/3632 , следующая цель: 3 000 пирожков.
Теперь внуки точно проникнутся красотой хохломы и гжели 😂.
Что не поместилось в пост - разместил в комментариях.
🔥 Источник: t.me/nfaqs/3632 , следующая цель: 3 000 пирожков.
Давно Степан сжился с мыслью, что хуже жены его Верки зверя нет. Он к ней по-доброму, она в ответ — матюками. Он на нее рыкнет, дак она ластится кошкой до обеда, а после паужни кочергой в него пустит. Вот какая баба. Что ей ни скажи, все сделает по иному, подлая. Соседи шептались про икотку, а Степан грешил на характер пакостный.
Летом Степан нанимался на карбас и из моря не вылазил. Уж куда морюшко северное сурово, все ж милее Верки. А зимой провалиться охота, сил нет терпеть. Хоть бы красавицей была Верка, так опять мимо. Детей родила — сделалась горбата и костиста, точно кочерга, ручища к полу оттянулись. И дочери росли все в мать, чугунные.
Степан после каждого плавания деньги получит — отложит непременно рублишко. Очень уж хотелось ему собственный карбас заиметь, да чтоб не абы какой, а до самого Груманта ходкий. Глядишь, и зимовать там станет, медведей бить, моржей. Так Степан мечтал, по крайней мере. На деле-то все обстояло немного по-другому. Верка про запасец прознала и повадилась по-тайному у мужа отбирать. То сапоги, то платок какой, то самовар привезет из Архангельска.
Так и вышло, что едва десять дней после Сретения минуло, собрался Степан зверя бить. Время-то подходящее: утельги малюток под боками прячут, лысуны по кругу них лежат, бей на здоровье. Подначил соседа Федора — у того Овдотья тоже не сахар, с той лишь разницей, что вместо кочерги все чаще скалкой прикладывала.
Спешили еще и вот по какой причине: проклятые урманы повадились к самой горловине Белого моря заходить и зверя тащить. И в этом году заявятся, едва только поветерь почуют. Так что, пока владенствует над морем ветер-полунощник, пока гонит льдины с тюленьими залежами к берегу, надо добывать.
Решились выходить на утро, и Степан, заглянув в горницу, перекрестился.
— Вера Никодимовна, — позвал он жену, — накрывай-ка на стол. Поутру ухожу на промысел.
Верка из-под окутки глянула косо, гаркнула:
— Иди, раз идешь. Стол-то на кой? Продай сперва шкуру, будет и стол.
Окутку на голову натянула и дальше храпеть.
Степан пожевал хлеба, запил киселем и сам спать завалился. За стенами вьюга февральская, а ему на душе хорошо. Пусть вьюжит, все равно при деле веселей, чем в бабьей избе сидеть под сальником.
Утром оделись мужики по-промысловому, взяли багры да пики, хлебушка, рыбы вяленой, все это на саночки уложили и заторопились. От деревни Золотицы до нужного места пробирались вдоль отлогой горбовины, потом шли заснеженным берегом, затем по припаю. Степан доро́гой приговаривал:
— Вот угораздило нас, Федя, жениться. Лучше в море сгинуть враз, чем так волочиться всю жизнь.
Федор поддакивал, свое житейское слово вставлял.
Заночевали в одинокой сторожке, стоявшей на откосом бережку. Едва рассвело, снова на припай встали. А после обеда завьюжило. Метель крепко взялась — за бешеной круговертью не разберешь, где припай кончается, а где льдина пошла. Шли вдоль берега три дня, ночевали как попало, тулупами промасленными обернувшись, саночками от ветра отгородившись.
На четвертый день вышли к безлюдному становищу — Степан в том году еще его приметил. Рядом пригорочек с часовенкой древней, внутри божество — иконка Николы Святителя, извечного защитника перед морскою стихией. Воску мерзлого рядом накапано, тихо, покойно. Молитовку прочитали по памяти и снова ко льду.
Степан капюшон снял, лицо под ветер подставляет. Федор рядом тоже ветра щупает. А снег прямо в рожу лепит, сырой, рыбой вонялый.
— Норд-ост, — сказал Степан.
— Полунощник, — кивнул довольно Федор.
Оно, конечно, ничего в полунощнике доброго нет. В навигацию от него волны родятся, точно холмы кряжистые. Набежит такой взводень, завалит карбас, а обратно никак — парус мешает. Тут уж, считай, смерть.
Зато зимой полунощник иногда в помощь. Гонит он здоровенные льдины к берегам, а на льдинах тех, бывает, зверье отлеживается.
У берега полунощник встречает ветер с земли — побережник. Такой если силу возьмет, то льдины гонит прочь к открытому морю. Бывало частенько, что вместе с промысловиками. Так что ветра нужно щупать, не забывать.
Метель малость притихла, развиднелось. Федор первым впереди увидел узкое раводье, притерлись льды к береговому припаю, вздыбились ропаки и торосы. А недалеко в сером небе кружили вороны — верный знак, что на льдине обустроились тюлени.
— Чего делать-то будем? — спросил Федор.
Степану лестно стало, что друг бывалый посчитал за главного, он и сболтнул:
— А пойдем-ка пощупаем местечко.
Опасная затея, Степан это понимал. Но хотелось поглядеть, даром, что ли, блуждали столько дней. Он представил, как разводит в стороны руки над пустыми санями. И Верку в дверях.
Верку с кочергой.
Стыд и срам мужику бабы пужаться, и все ж пробрало от образа супружьего до самых до костей. Вот подлая баба, только одно от нее спасение. Карбас самоличный! Такой, чтоб до Груманта! Чтоб урманским шхунам спуску не давал, вот какой! Еще одно подспорье за шкурами лезть, копеечку с них отложить.
Ступили на раздельную льдину, широченную, вроде бы крепкую. За торосами громоздились новые, приходилось обходить их, продираться через ледяные глыбы и ропаки. На берег поглядывали, не упускали, еще виделись очертания часовенки на холме. Степан как представил лик святой, и сделалось ему тоскливо. Остановился. Вокруг льдины снегом заметенные и вода темнее первой майской тучи. Эх, страна северная, отчего ж ты так сурова? Море Белое уж столько люда приняло в себя, а все ему мало. Тоска в единое мгновение сменилась на тревогу, Степан даже брови сдвинул, соображая, чего не так стало.
Но тут окликнул Федор:
— Степанушко, гляди! Лежат!
Степан от берега отвернулся, отстегнул от пояса санки, вскарабкался на ледяной завал, на котором уже стоял, пригнувшись, Федор.
На оконечине льдины тюленей разлеглось точно бревен после лесоповала. В середине утельги с малышней, а по краям крупные лысуны. Средь лежбища расхаживали вороны, выискивали остатки рыбы.
— Ух сколько, — сказал Федор. — Пойду-ка за баграми.
Степан останавливать не стал, хоть и не до конца улеглась в нем та тревога. Зрелище тюленьей лежки заворожило и его, охотничий дух взыграл, в груди горячо стало и тесно. Он коротко сплюнул, мысленно огладил крутой бок собственного карбаса и тоже достал пику и багор.
К тюленям подбирались ползком. Ох и муторно, ох и неудобно! Руки-ноги замерзли, спину ломило. Зато всяко веселее, чем у Верки под каблуком сидеть и нрав ейный терпеть. Раздолье нужно мужику! Раздолье и дело. Все это Арктика предоставит — будь здоров, не захлебнись.
Первым свалили лысуна, за ним молодую утельгу. На лежбище поднялся шум-гам, а Степан с Федором знай баграми да пиками работали. Пошла работа ладно. Вороны во все стороны гаркают, не нарадуются. Степан размечтался, не туши тюленьи считал, а денежки корабельщику отсчитывал.
Вдруг разом все лежбище заволокло белой мутью. Кураж зверобойный поутих, тогда шапки сняли, потные лица подставили под снег.
И оба переглянулись.
Еще прежде, чем услыхали грозный шорох, ногами почуяли — льдину мотать начало. Туча-то с берега налетела, стало быть, побережник над морем взыграл.
У Степана — сердце в пятки. Вот что тревожило-то, вот что!
— Бросай как есть! — заорал он Федору. — К берегу!
Санки, добычу — все побросали, ломанулись к берегу. Снег глаза слепит, подлый ветер вдохнуть не дает, а в разрывах метели уж видно разводье. Ширится, раздувается с каждым шагом. Когда кра́я льдины достигли, между ними и берегом встала полынья, широченная, точно река в половодье. А вода ледяная черна. Не вода то — могила.
Федор на колени пал, снег в волосах путается.
— Чего ж делать-то? — спросил он глухо.
Степан сдвинул шапку, репу почесал. Не верилось отчего-то, что такая беда с ним приключилась. Далеко не первый раз он на промысле торосном, но прежде пагуба мимо ходила.
— Надо бы оглядеться. Вдруг где смыкаются льдины. Глядишь, выберемся к берегу.
Обошли льдину по краю — везде вода или крошево ледяное. А снег поверх шапки и на плечах лег толстым слоем, за воротник пробрался. И все метет, и все от берега. К лежбищу вернулись молча. Тюлени перебрались на прочие льдины, а на этой остались санки, тушки и пятна крови. Степан и Федор посидели на санях, рыбы пожевали, снегом заели.
— Паршиво, — сказал Федор просто.
Степан смолчал. Ему боязно было, что Федор на него вину всю скинет, но тот вроде не помышлял. Сидели, жевали, смотрели, как за космами метели стелется родной заснеженный берег. То покажется, то снова скроется. До ночи сидели, глядели. На сон уложили рядком тушки тюленьи, улеглись на них, другими накрылись. Кое-как переночевали.
Так три дня их мотало. Поманит берегом, хоть вплавь бери, а через мгновение снег стеной, в трех шагах ничего не видать.
Пробовали жир тюлений с тушек срезать и рассасывать, но толку мало, воротит. И зябко. До того зябко, что иной раз просыпались оттого, что пальцы на ногах деревянные. От белого цвета зубы сводило, от черноты водной в головах мутилось.
У самой Горловины близко к берегу поднесло, пробовали кричать — не докричались, только охрипли. Льдины в Горле близко трутся, друг на друга наскакивают, лопаются. От их льдины большущий кусок отошел, на нем саночки уплыли вместе с баграми, сил не хватило удержать.
На пятый день с рассветом спустился туман, совсем ничего не разобрать. Нерпы рядом булькают. Или еще кто. Дрожь накинулась, зубы не сомкнуть. Степан нет-нет, а Верку свою вспоминает, какой была она. Поглядел на Федора — тот тоже в мыслях невеселых. К ночи мороз совсем одолел, тушки мерзлые не греют. Зато туман разошелся, звезды проглянули.
— Беда-а-а, — протянул Федор, колотя зубами. — На полночь уходим.
Степан и сам разглядел, что на полночь. В море открытое, в седой океан. Вот оно как бывает. Жил себе Степан, поживал. С женой, пусть и чугунной. Дочки опять же. Чего-то ж не сиделось. Вот тебе и карбас ледяной, может, до самого Груманта дотянет. Живо представилось, как среди плавника по весне вытянут урманы два мерзлых трупа. Эх.
Дальше счет дням потеряли посреди бесконечных туманов и волн. Ноги стали точно чужие, тюленина сырая из нутра обратно полезла. Снег истаял, смешался со льдом, пробовали откалывать куски и сосать, но только горечи во рту прибавлялось.
— Как бы помереть-то поскорее? — спросил спросонья Федор и снова забылся.
Казалось всякое. Булькало рядом, дышал кто-то влажно и часто. И вот однажды проснулся Степан, а на льдине глыба лежит и тюленя жрет. Ну Степан посмотрел, посмотрел и дальше спать. Все одно, померещилось.
Снова проснулся. В темноте не сразу разобрал, что Федор его за плечо мнет.
— Степан, это кто там?
Степан голову приподнял из-под тюленьей туши. Видно только, как ворочается что-то большое да белое, чавкает.
— Ошкуй, что ли? — переспросил Федор.
Ошкуй. Точно он. Мохнатый здоровенный зверюга. Как же его сюда занесло? Хотя они, конечно, тоже на льдинах мастаки плавать. Стало быть, недалеко земля — Новая, или Колгуев, или еще чего.
К следующему утру ошкуй подъел третьего тюленя. Спать стало боязно. Украдкой среза́ли тюленину, кое-как в глотку пропихивали. Сил ни на что не осталось, разве что в воду сползти и под льдиной захлебнуться. Решили: ежели не побрезгует ими ошкуй, так и сделают. Молитву про себя читали, просили Николу Чудотворца, чтобы души их проводил куда надо. В белую Землю Гусиную, где им покойно и радостно. Где вечные сполохи красят небо. Куда залетают из живых одни только гуси — с мертвыми побеседовать да рассказать о делах мирских.
— Ты, Федор, про Землю Гусиную что знаешь? — спросил Степан шепотом. — Может, мы к ней и плывем?
Федор отмалчивался, вернее всего, спал.
Степан ногами попробовал шевелить, кровь разогнать, да как-то не вышло. Лед шершавый облизал, на льду кровь осталась. Глянул через тушу, а ошкуй совсем близко подобрался, мордой в нутре тюленьем копошится, жилы тянет. Видать, придется топится. От таких размышлений никаких душевных мук в Степане не проявилось, одно безразличие. Федора прежде бы столкнуть…
Снова в сон загнало.
И чудилось во сне немыслимое. Голоса человеческие, плеск, точно о борт карбаса волна бьется, шорох льдин, тянущихся за кормой. Степан разлепил зенки, дышать боится, голову приподнял. Недовольно заворчал ошкуй, морду окровавленную тоже поднял, понюхал воздух и сполз в воду. Как и не было. Степан кое-как на локти оперся, глаза вытаращил. Не верит. Идет к их льдине шхуна норвежская, и по-норвежски с нее орут.
Степану и радостно на душе, и в то же время ехидно.
— Слышь, Федор, урманы проклятые явились зверя нашего бить.
Федор замычал, тушу с себя скинул, поглядел хмуро воспаленными глазами.
— Точно, смотри-ка. Гады какие. А ну, пошли отседа, — махнул он вяло.
А норвежцы лодки спустили, подгребли. Поглядели на останки тюленьи кишками наружу, потом на лежащих рядом русских мужиков. Федор им пальцем погрозил и в обморок провалился.
Вот оно как бывает. Помирали Степан да Федор на льдине, в страну Гусиную собирались, а теперь на шхуне норвежской в тепле сидят, ноги вроде бы даже отогрелись. Морская наука прежде всего велит попавшим в беду помогать. Тогда и самому помощь будет.
Степан у норвежского кормщика спрашивал по-русски:
— Куда хоть собрались, злодеи?
А кормщик отвечал по-своему, сразу не разобраться. Кое-как сообразили, что идет шхуна к Шараповым кошкам, там, на отмелях, моржей больше, чем льдин. И вы, мол, с нами, умельцы.
Переглянулись Степан с Федором. Ох и страшен ошкуй, ох и нелегок норов у моря северного, а все ж Веркина кочерга и Овдотьина скалка похуже будут.
Автор: Екатерина Белугина
Оригинальная публикация ВК
Их есть у нас! Красивая карта, целых три уровня и много жителей, которых надо осчастливить быстрым интернетом. Для этого придется немножко подумать, но оно того стоит: ведь тем, кто дойдет до конца, выдадим красивую награду в профиль!
Духовник. Что же смущает тебя в вопросе о Промысле?
Неизвестный. Невозможность примирить понятие свободы воли с церковным учением о воле Божественной.
Духовник. Скажи подробнее, что именно кажется тебе непримиримым.
Неизвестный. Вот слушай. Понятие свободы воли, может быть, и непостижимо для разума, и, возможно, что ты прав, проводя в этом отношении параллель между «свободой» и «бесконечностью». Пусть непостижимость бесконечности подобна непостижимости свободы, которая с формальной стороны является как бы «бесконечностью» в волевой сфере. Но как бы то ни было, мы постигаем в понятии свободы воли момент «беспричинности», хотя и не можем его себе представить. Свобода для нашего сознания – это во всяком случае возможность независимого ни от каких внешних причин самостоятельного действия. Называя поступок «свободным», мы хотим обозначить этим, что он совершен не по необходимости, а по личному волеизъявлению человека. И потому нравственная ответственность, как ты не раз говорил, всегда предполагает свободную волю. А так как человек ответственен за всю свою жизнь, то тем самым предполагается, что и вся его жизнь состоит из ряда свободных, никакими внешними причинами не обусловленных поступков.
И вот я открываю Евангелие и читаю: «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; у вас же и волосы на голове все сочтены» (Мф. 10, 29–30). Эта мысль о всецелой зависимости человеческой жизни от воли Божией в совершенной полноте выражена в 6-й главе того же Евангелия. «Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры! Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом» (Мф. 6, 25–32).
Разве такое отношение к жизни совместимо с признанием человеческой свободы? Если ни одна птица не упадет без воли Отца, если ни один волос не упадет с головы человека без воли Божией, если человек совершенно бессилен сам своей волей изменить свою жизнь, не может «прибавить в себе росту хотя бы на один локоть», если человек сам по своей воле и не должен ни о чем заботиться, так как Отец Небесный знает, кто в чем имеет нужду, то спрашивается, где же проявляется свободная воля человеческая? Наша жизнь вся зависит от Бога. Все в ней совершается по Его воле. Церковь именует это Промыслом Божиим, но Промысел не совместим со свободой. Признать его – это значит неизбежно прийти к учению о предопределении. Если каждое движение жизни делается по воле Отца, то Его воля и решает все. Если предрешено Его волей, то твоя воля – ничто. Но если признание Промысла исключает возможность свободной воли, то, с другой стороны, признание воли исключает возможность Промысла. Я приведу тебе такой пример: разбойник напал на мой дом. Ограбил, изувечил, надругался над моими близкими. Я верю в Промысел Божий. Все от Бога. Господь знает, в чем каждый имеет нужду. Значит, и разбойник от Бога? Но ведь разбойник имел свою свободную волю. Почему же он на меня напал? Потому, что таково было его свободное волеизъявление, или потому, что такова была воля Божия? Если потому, что была воля Божия, то где же свободная воля разбойника? Если потому, что захотел сам, то при чем тут воля Божия? Ясно, что признание свободной воли разбойника совершенно исключает участие воли Божией в этом злодеянии, а, значит, и промыслительный его смысл.
Вот те сомнения, которые явились у меня по поводу всего сказанного тобою о таинствах, нравственном совершенстве и монашеских подвигах. Своими силами я не мог разрешить этих сомнений.
Духовник. Да, твой вопрос действительно нуждается в разъяснении. Он сложен по двум причинам. Во-первых, потому, что затрагивает целый ряд побочных вопросов, и во-вторых, потому, что Церковное учение о Промысле часто принимается совершенно искаженно.
Неизвестный. Вот я и прошу тебя разъяснить мне все это.
Духовник. Постараюсь. Нам придется вновь и более подробно говорить о свободе. Ты знаешь уже, что, по Церковному учению, человеку, созданному по образу и подобию Божию, дарована свободная воля. Он – не только частица вещества, организованная в живое существо и подчиненная, как все в вещественном мире, закону причинности. Он – носитель того таинственного и непостижимого начала свободы, которая делает его волю первопричиною тех или иных действий, ничем иным, кроме этой свободной воли не обусловленных. Поступки человека не механические явления физического мира. Они не есть автоматические следствия какой-то причины, вне воли заключенной, и не являются простым следствием физико-химических процессов в самом человеке, они определяются его собственной волей, ибо воля его, как начало свободное, является в причинном ряде явлений причиной в себе. Сам человек определяет тот или иной ряд явлений и несет нравственную ответственность за свои поступки, потому что поступить так или иначе, хорошо или плохо зависит от его собственной воли, он всегда выбирает сам. И не по формальному своему определению, а по существу, свобода – это одно из свойств души человеческой, которая, являясь единой по существу, как подобие существа Божия, имеет и подобие ипостасей, в существе своем оставаясь единой и неделимой.
Неизвестный. Я очень хорошо понимаю все, что ты говорил о свободе человеческой воли, вот потому-то я прошу разъяснить, как это учение о свободе можно примирить с учением о воле Божией.
Духовник. Подожди. Я предупредил тебя, что здесь необходимо коснуться многих побочных вопросов. Первородный грех был свободным актом человека. Он сам выбрал свой путь, не совпадающий с волей Божией, и, нарушив данную Богом заповедь, встал на путь своего волевого самоутверждения. Этот акт, свободный сам по себе, привел человека к рабству и по последствиям своим был потерей дарованной ему свободы. Дело искупления было делом освобождения – не потому, что упразднялся грех, а потому, что уничтожалась власть этого греха в мире. Ибо через жизнь в Боге каждый воссоединялся с Богом, по слову Апостола: «...соединяющийся с Господом есть один дух с Господом» (1Кор. 6, 17). Первородный грех искуплен, и возможность соединения с Богом восстановлена. А тем самым восстановлена и свобода. Вот почему в слове Божием говорится: «...стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» (Гал. 5, 1). «Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков» (1Кор. 7, 23).
Неизвестный. Эта свобода не есть реальность, данная каждому, а лишь возможность?
Духовник. Нет, эта свобода дана всему миру как реальность, но человек как совершил свободно первородный грех и тем отказался от своей свободы, так же свободно отказывается и теперь или не отказывается от той свободы, которая дарована ему искуплением.
Неизвестный. Что же ты разумеешь под отказом от свободы?
Духовник. Отказ от веры в Христа Воскресшего, ибо только через веру освобожденный человек остается освобожденным, а не отдает себя вновь в рабство греха и смерти. Для решения поставленного тобою вопроса о взаимоотношении свободы воли человека с Божественной волей весьма важно уяснить себе следующую мысль. Неверие и проистекающее отсюда состояние души человека есть отказ от свободы и признание внутреннего рабства. Этим отказом человек, по внешности оставаясь человеком, ставит себя в общий ряд с бытием животных, но как более совершенный вид этого ряда. Он не делается «вещью», но отказывается от высшего достоинства свободного человека. Апостол говорит верным: «Грех не должен над вами господствовать» (Рим. 6, 14).
«Неужели вы не знаете, что, кому вы отдаете себя в рабы для послушания, того вы и рабы, кому повинуетесь, или рабы греха к смерти, или послушания к праведности?» (Рим. 6, 16).
Это состояние рабства греху Апостол Петр изобразил следующими словами: «Они, как бессловесные животные, водимые природою, рожденные на уловление и истребление, злословя то, чего не понимают, в растлении своем истребятся» (2Пет. 2, 12). «Глаза у них исполнены любострастия и непрестанного греха; они прельщают неутвержденные души; сердце их приучено к любостяжанию: это сыны проклятия» (2Пет. 2, 14). «Ибо, произнося надутое пустословие, они уловляют в плотские похоти и разврат тех, которые едва отстали от находящихся в заблуждении. Обещают им свободу, будучи сами рабы тления; ибо, кто кем побежден, тот тому и раб» (2Пет. 2, 18–19).
И напротив: «...кто вникнет в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нем, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в своем действии» (Иак. 1, 25).
Вот что надлежит держать в своей памяти при рассмотрении вопроса о свободе человеческой воли и воли Божественной.
Неизвестный. Я все еще не могу понять, какое отношение все эти предварительные рассуждения имеют к самому вопросу?
Духовник. Подожди. Ты сейчас поймешь это. Вот ты привел слова Спасителя из 6-й главы Евангелия от Матфея: «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться» (Мф. 6, 25). Но закончил их только стихом 32-м: «Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом». А дальше? Почему ты на этом остановился? Ведь слова, приведенные тобой, совершенно неотделимы от следующего 33-го стиха: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам». Как часто люди ропщут, что не исполняется обетование Спасителя – все, что ни попросите во имя Мое, дастся вам. Помня лишь одну часть обетования: «все, что ни попросите, дастся вам», забывая условие этого исполнения «во имя Мое». Апостол говорит таким людям: «Просите, и не получаете, потому что просите не на добро, а чтобы употребить для ваших вожделений» (Иак. 4, 3).
Так же и в вопросе о воле Божией в нашей жизни и о промыслительном о нас попечении. Для того, чтобы воля Божия во всей полноте содержала жизнь нашу, надо искать Царства Божия и правды его – и тогда все остальное приложится.
Если перенести этот вопрос в сферу формально-логическую, можно сказать, что поскольку человек сохраняет свою свободу и не поддается игу рабства – его воля совпадает с требованием воли Божией.
Неизвестный. Но ведь жизнь слагается из действий не только моей воли. Допустим, моя воля будет свободной и совпадет с волей Божией, а как же воля разбойника? Ведь она тоже определяет мою жизнь. Как же быть с его злой волей, как понять ее действие на мою жизнь? Как ее примирить с Промыслом?
Духовник. Да. То, что сказано мною, этого вопроса не разрешает. Пока мы говорили только о том, ограничивает ли Божественная воля волю человеческую и тем делает ли ее «несвободною»? И на вопрос этот ответим: нет, не ограничивает – истинное состояние свободы есть исполнение воли Божией по свободному произволению человека – такой свободный, то есть в Боге живущий, человек прежде всего ищет Царствия Божия, и тогда все остальное ему дается.
Теперь будем говорить о воле Божией в физическом мире и о Божественном Промысле в отношении всей жизни вообще, памятуя все время о том, что раскрыто нам в слове Божием о свободе.
Ты привел слова Спасителя: «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего» (Мф. 10, 29). Что значат эти слова? В чем выражается воля Божия в физическом мире? В отношении мира физического участие во всем Божественной воли надо понимать в том смысле, что сами законы, по которым протекает эта жизнь, являются выражением воли Божественной, и их неизменность и продолжающееся действие возможны только потому, что Господь повелевает этому быть, то есть содержит все это в своей воле.
Божественная воля дала вселенной неизменный строй. Душа человеческая, имея в себе Богоподобное начало свободы, живет по иным законам. Однако и она, через эту вещественную основу своего земного бытия, составляет некоторую частицу вещественного мира. Поэтому физическая жизнь может оказывать то или иное действие и на наш душевный строй, и потому Божественная воля может содействовать нашему спасению через так называемые «механические законы природы». Господь направляет их в соответствии с высшими целями нашей духовной жизни. И то, что в отношении естественно-природного бытия является Божественной волей в форме неизменных законов, определяющих жизнь вселенной, то в отношении жизни человека становится Божественным Промыслом.
Продолжение следует...
«Смейтесь над грибами, вся Россия объедается грибами в разных видах, и жареных, и вареных, и сушеных. Мужики ими наживаются, и в необразованной Москве рынки завалены сушеными трюфелями».
А.О. Смирнова-Россет «Автобиографические записки»
Эта не слишком изученная тема не проста для изложения, поскольку о современном русском периоде этих грибов, известно слишком мало. Но трюфели когда-то в России были – это факт. В царской России их собирали в Подмосковье, Новороссийском крае, Бесcарабии, на Кавказе, в Крыму, в Туркестане, на Украине, в Прибалтийском крае, в Среднем Поволжье. В нынешних границах России растут десятки видов подземных грибов, но только белый троицкий трюфель (Choiromyces meandriformis) представляет интерес для промысла.
Наружную часть его плодовых тел – перидий – промысловики и повара в России называли «лупиною». Она бывает гладкая или растрескивающаяся, с возрастом на ней появляется войлочный налет. В отличие от западных и южных сородичей, троицкий трюфель легко вступает в союз с многочисленными древесными породами – с дубом, березой, осиной, тополем, ивой, рябиной, липой, ильмом, боярышником, лещиной, сосной, елью, пихтой, можжевельником. Также непривередлив он и к почве: растет и на известковой, и на суглинистой. Тип леса, разреженность древостоя и его возраст, почва, грызуны и копытные, погода – все отражается на обилии трюфеля, но его мицелий очень стоек. Поэтому до сих пор сохранились трюфельники в самой Москве.
Русские охотники различали верховой и земляной трюфель. Первый всегда редок, но бывает крупным, с дыню-колхозницу, весом до 1,5 кг. По сравнению с земляным, который редко достигает 0,5 кг, верховой нежнее на вкус, но менее душист. Впрок идет только земляной, его можно сушить, солить, мариновать. Верховой хорош в свежем виде. Плодовые тела выглядят, как картофель, за что последний и получил свое название в некоторых странах. Бельгиец де Севри дал название новому для Европы картофелю «тартуфель» за сходство его с подземным грибом – это слово позже в Германии превратилось в Kartoffeln, а в России – в «картофель». В старину плодовые тела трюфеля называли «глыбками» и «глыбами».
Этот гриб когда-то широко встречался в Тульской, Орловской, Смоленской, Владимирской, Московской областях и в Среднем Поволжье; в больших количествах его добывали в окрестностях Загорска и Александрова, причем урожай совпадал с урожаем белых грибов. «Отыскиванием трюфелей занимаются крестьяне многих селений, лежащих близ Троицко-Сергиевской лавры, в западном углу Дмитровского уезда и в восточном Александровского Владимирской губернии. Трюфели встречаются вблизи корней деревьев и кустарников. Самыми лучшими считаются растущие в березовых лесах; они белы, плотны, ароматны и лучше сохраняются; находят их не глубже 3 дюймов под поверхностью земли. Отдельные бывают иногда весом более 3 фунтов.
Трюфель начинает образоваться около Троицына дня; но только от 13-го до 1-го октября он достигает полного развития и тогда начинают собирать его. Сбор продолжается до самой поздней осени; берут даже иногда из-под снега. Для отыскивания их употребляют собак, которых нарочно к этому приучают» (Труды Императорского Вольного экономического общества. Т.2. СПб., 1870. С.449).
В Подмосковье трюфельный промысел вели на севере – в Дмитровском уезде, и на юге – в Подольском. Точное время его появления не известно, но в XVIII веке этим промыслом уже кормились десятки деревень, а высший подъем совпал с возвращением из Парижа после войны 1812 года наших войск. Еще в начале прошлого века белые трюфели можно было встретить в Коломенском, Бутове, под Подольском и у Серпухова. Более того – Московская губерния была центром трюфельного промысла на протяжении трех веков. В Подмосковье существовал настоящий трюфельный промысел с оборотом в сотни, а в иные годы – и более тысячи пудов. Добытые трюфели свозили на ярмарку в Нижний Новгород, хотя в XVIII и XIX веках Среднее Поволжье было одним из самых трюфельных мест.
Есть косвенные свидетельства того, что трюфельную охоту с собаками к нам «завезли» итальянцы. На севере такой промысел процветал в окрестностях Фряново, неподалеку от Фрязино и Фрязево («фрязями» в старину на Руси звали выходцев из Италии). На юге губернии сбор трюфелей с собаками был сосредоточен в окрестностях Дубровиц, где сто итальянских мастеров в течение 14 лет возводили в конце XVII века уникальную церковь Знамения Божией Матери. На юге за грибами ходили с железными палками, а на севере – с длинными ножами, у которых был клинок в три четверти (около 53 см). Свидетелем сбора трюфелей с железными палками в Московской области близ Дубровиц в начале 50-х годов был Вильям Васильевич Похлебкин.
В подмосковном Дмитровском уезде до 60-х годов позапрошлого столетия на трюфеля ходили с медведем. Вот как это описал со слов местного старожила основатель Петровской академии Николай Иванович Железнов: «Прежде трюфель искали с медведем: водили его на цепи и зубы ему вырывали. Но так трудно охотиться было: как только почует запах трюфеля, так к нему и помчится, а охотник лишь знай, поспевай. Лет 13 назад в деревне четырех медведей держали, но один из них как-то грубо обошелся с женщиной, ободрав ей плечо, с тех пор запретили держать опасных зверей. Теперь только с собаками ходят за трюфелем». Действительно, сегодня грибники все-таки предпочитают собак (чаще сук – у них тоньше нюх), которых приучают к трюфелям еще щенками.
Подмосковье было весьма богато подземными грибами. Их изучение отечественные ученые вели на высшем мировом уровне. Примером служит капитальный труд профессора миколога Федора Владимировича Бухгольца (1872–1924) «Материалы к морфологии и систематике подземных грибов» (Рига, 1902 год), изданный Естественно-историческим музеем графини Екатерины Павловны Шереметевой в селе Михайловском Московской губернии. Основным материалом для работы были собственные находки более чем 20 видов подземных грибов, сделанные автором в парке усадьбы Шереметевых и окрестных урочищах. В 1908–1909 годах Бухгольц редактировал изданный Е.П. Шереметевой «Иллюстрированный определитель грибов Средней России». Этот определитель представлял собой перевод и переработку раздела грибов из издания А. Энглера и К. Прантля «Die Natuerlichen Pflanzenfamilien» с добавлением российских видов.
Не только Подмосковье славилось местными трюфелями, собирали их, конечно, и в южных губерниях. Встречались трюфели, к примеру, в Сергачском уезде под Нижним Новгородом. В 1850 году они даже выставлялись на Нижегородской сельскохозяйственной выставке. При этом их производитель – местный купец Крюков – консервировал трюфели в бульоне с мадерой или чистой мадере:
«Трюфели, растущие в Сергацком уезде, были представлены из села Шарапова г. Крюковым. В одной банке они были приготовлены в бульоне с мадерой, а в другой – в одной мадере Само собой разумеется, что сергацкие трюфели далеко не идут в сравнение с трюфелями французскими. Но если мы вспомним, как часто вместо французских трюфелей на многих, даже изысканных, столах подаются трюфели московские и польские, и если заметим, что трюфели сергацкие мало чем уступают польским, то должны будем согласиться, что приготовление их в здешних местах заслуживает внимания, и подает повод желать, чтобы они приготовлялись в тех местностях, где родятся, в большем количестве и с большим тщанием» (Журнал Современник. Т. XXIII. СПб., 1850. С.97.).
Встречались трюфели и севернее Подмосковья. Существуют документальные подтверждения того, что эти грибы находили даже под Санкт-Петербургом. В 1801-1802 гг. профессор-ботаник Григорий Федорович Соболевский (1741-1807) в двухтомнике «Санкт-Петербургская Флора…» (СПб: Тип. при Губернском правлении, 1801, 1802. – 410, 424 с.) довольно красноречиво описал встречавшийся в наших краях белый троицкий трюфель. Не упустил профессор и эротические свойства этого гриба, отметив: «Труфель-гриб располагает к любовному жару: для чего молодые девицы на больших обедах, у знатных персон бывающих, его кушать стыдятся».
Интересные сведения о продаже русских (и не только русских) трюфелей можно почерпнуть из третьей книги вышедшего в 1854 году в Санкт-Петербурге «Альманаха Гастрономов», составленного И.М. Радецким, «бывшим метрдотелем двора его императорского высочества герцога Максимильяна-Лейхтенбергского». Вот как продавались «подземные бриллианты» на Петербургских рынках того времени:
Трюфель французский, под названием салфеточный, продается от 7 до 10 руб. за бутылку.
Трюфель салфеточный в жестяных ящиках, французского же приготовления, от 6 до 8 руб. за ящик.
Трюфели французские чищеные, приготовленные в бутылках, от 6 до 8 руб. за бутылку, от 3 до 4 руб. за полубутылку.
Трюфели в четвертных бутылочках, от 1 руб. 75 коп. до 2 руб.
Трюфели малороссийские доставляются в бутылках из Каменец-Подольской губернии, продаются в овощно-фруктовых лавках от 1 руб. до 1 руб. 50 коп. за бутылку.
Трюфели малороссийские и московские продаются различно, они заготовляются в сале, вине и бульоне, для гастрономического же стола трюфели эти не могут быть употре**яемы потому, что заготовлением оных в сале, вине и бульоне, они лишены безвозвратно натурального своего вкуса.
Последнее замечание Радецкого существенно, но спорно. Дело в том, что по вкусу наш троицкий трюфель сильно уступал французским, и, чтобы этот вкус «подправить», трюфель в XIX веке частенько томили в печи «исподволь» в горшках с мадерой или малагой, после этого отличить его от французского было уже почти невозможно. В продаже появились банки с черными «французскими» трюфелями – на этикетке был изображен обворожительный «иностранец» с лихо закрученными усами и свинья в наморднике. Так подделывали в Москве французские трюфели, о чем писал русский профессор миколог Владимир Андреевич Тихомиров (1841–1915):
«Консервы трюфелей, купленные в хороших магазинах, всегда оказывались настоящими черными французскими. Тот же черный трюфель попадался мне в настоящих страсбургских паштетах из гусиной печени и в кушаньях лучших ресторанов (Эрмитаж, Славянский базар) Москвы. Не то наблюдается, однако, в Охотном ряду и многих, даже и довольно крупных ресторанах, пользующихся этими консервами, где властно и нераздельно царит трюфель троицкий... Банки украшены... безграмотными ярлыками, на которых изображен в широкой шляпе, камзоле, чулках и башмаках, с усами, отчаянно закрученными вверх, некто, долженствующий представлять собой «испанца». Перед ним – свинья, уже нарывшая массу трюфелей, настолько благонравная, что вместо того, чтобы сожрать их сейчас же, она продолжает неуклонно работу далее в пользу смотрящего на нее испанца... Такова весьма распространенная в Москве подделка трюфеля французского троицким».
Видимо пропали эти грибы в России не разом, а как-то постепенно. Даже послевоенная сталинская Книга о вкусной и здоровой пище 1953 года издания сообщает читателям, уже тогда предпочитавшим на праздник бесхитростный винегрет и картошку с постным маслом: «Черные трюфели растут у нас на юге, среди дубов и буков, а белые – севернее, преимущественно в березовых рощах, а также среди ольхи и орешника. Белые трюфели – желтоватого, охристого цвета, по форме и величине напоминают картофель. На разрезе этот гриб – белый. Черный трюфель представляет собой темный, почти черный клубень; мясо у него сначала светлое, затем темнеет (до фиолетово-черного цвета с белыми прожилками). Надо иметь в виду, что существует ложный трюфель – очень опасный гриб желтовато-серого или красновато-бурого цвета». Последнее замечание может быть связано с тем, что трюфель немного схож с ядовитыми мухоморами белого цвета, от которых отличается отсутствием кольца на гладкой шелковистой ножке.
И вправду, трюфели в России сегодня большая редкость. Справедливости ради отметим, что Советская власть тут не при чем – и в дореволюционное время этому грибу в России уделяли не слишком много внимания. В «Отечественных записках» за январь 1858 года была опубликована следующая заметка: «Некто Равель, торговец трюфелями во Франции, представляя результаты своих тридцатилетних наблюдений ...описывает способы отыскания трюфелей собаками и свиньями; правила разведения дубов, под сенью которых растут трюфели, ...предлагает любителям семена и саженцы этого дуба ...и даже свиней, приученных к отысканию трюфелей. Нельзя не пожалеть, что московские комитеты [имеются в виду широко распространенные в то время комитеты по акклиматизации растений] не обратили внимания на этот предмет, тем более что у нас в России, как мы знаем, трюфели растут в Польше и, вероятно, в других местах Западной России»… Вторит этой заметке и Энциклопедия Брокгауза и Эфрона: «В России трюфели пока найдены только на Юго-Западе и в Царстве Польском»…
В заключение еще раз непременно вспомним Владимира Федоровича Одоевского (1803–1869) – русского писателя, философа, педагога, музыкального критика и кулинара, выступавшего на страницах «Литературной газеты» под именем доктора Пуфа с «Лекциями… о кухонном искусстве». И вот, что он писал: «Я не могу расстаться с вами, мм. гг., не сообщив вам весьма утешительной для меня новости. В Петербурге уже есть московский трюфель в бутылках, сохраненный по способу Аппера! Вы в этом можете увериться, если зайдете в первый нумер милютиных лавок. Там он называется «трюфель в соку». Покупая бутылку, опрокиньте на пробку и посмотрите на свет; чем чище жидкость, тем вернее, что трюфель хорош. Бутылка продается по 1 рублю серебром, – и трюфель очень, очень не дурен; лишь тонкий знаток отличит его от французского; нечего и говорить, во сколько сот раз этот трюфель превосходнее трюфеля в масле, сушеного и других варварских приготовлений. Словом, этот трюфель так же хорош, как свежий».
К сожалению, редкий россиянин знает теперь, как выглядит трюфель. А пустые рассказы о его божественном аромате и вкусе могут вызвать разве что снисходительную усмешку слушателей – мели Емеля! А ведь трюфели использовались даже в знаменитом салате Оливье – по крайней мере, такой рецепт приводится в книге П. Александровой «Кулинарное искусство», изданной в Санкт-Петербурге еще в 1899 году. Наконец, если вы человек культурный и начитанный, то просто откройте Булгакова и попробуйте себе представить деликатесные «филейчики из дроздов с трюфелями», которые подавали в знаменитом на всю Москву ресторане МАССОЛИТа всего какие-то 100 лет назад – зачастую фантазия способна превзойти любую реальность… Увы, сегодня не все даже «слыхали, как поют дрозды», чего уж говорить о трюфелях…
Бывают ли в жизни случайности? Если событие происходит впервые и в итоге все складывается удачно, мы, как правило, говорим, что это воля случая или просто нам повезло. До определенного момента я тоже так думал, однако, некоторые жизненные обстоятельства открыли некую закономерность и присутствие в происходящем реальной силы, которая проявляется тогда, когда думаешь, что надежда потеряна и помощи ждать неоткуда.
Первый случай произошел много лет назад, когда я ездил на работу в другой город на маленькой чудесной машине «Оке». В то зимнее утро стоял страшный мороз, точно ниже -30. Накануне вечером я снял аккумулятор и поставил на ночь на зарядку и был абсолютно уверен, что утром легко запущусь. Рано утром открыл капот, накинул клеммы, помигал фарами, выжал сцепление и повернул ключ зажигания, и, никакой реакции, даже не пол оборота, просто тишина. Надо было ехать, в 10.00 было очень важное собрание. Из подъезда вышли отец с соседом, они собирались на работу, но увидев мое опечаленное лицо, предложили завестись с толкача. Далее, произощла целая эпопея. Машину протолкали до конца шестиподъездного дома, но запуска не последовало, к компании «толкателей» присоединилось еще несколько человек, которые дотолкли меня до горки у школы. Машина катилась по пешеходной дорожке (размеры позволяли) с горки, и таким образом мы добрались до рынка. К сожалению, чуда не произошло, и я уже почти сдался, тем более, что мои добрые помощники ушли на маршрутку и в это самый момент откуда не возьмись рядом остановилась «Газель» из которой вышел улыбающийся бородатый шофер, взял меняя на трос и минут через десять Окушка начала подавать признаки жизни и завелась. Моего спасителя звали Николаем, и он не взял ни копейки за помощь, лишь крепко пожал руку, так же улыбаясь и уехал. Самое интересное, что я в своем небольшом квартале знаю всех, если не по имени, то в лицо точно. Этого человека я видел впервые и потом более никогда не встречал.
Следующие события происходили ежегодно на протяжении шести лет на Великорецком Крестном ходе, когда почти обессиленный, весь промокший и замерзший, продолжал идти, и сила по молитвам Святителю Николаю,прибывала в тот момент, когда казалось, что все, далее никак, нет мочи, но в итоге получалось так, что доходил до нужной деревни и с утра вновь ход продолжался.
И тут, буквально на днях, серьезно приболел и нужно было срочно поехать купить лекарство. Но, как назло, Сузуки замерзла и с каждым толчком давала понять, что шансов нет. Слабость такая, что ходить трудно, позвонил в такси- праздники, сказали, что в лучшем случае приедут через 3 часа, но не факт. У жены есть знакомая, муж которой владеет автосервисом. Решил, не веря, что это может помочь, позвонить и попросить о помощи. Человек выслушал мою проблему, сказал, что будет через пол часа. Можете не верить, но приехал мужчина с густой бородой и обаятельной улыбкой и ровно через 15 минут моя машина была запущена, об остальном даже говорить не хочу, просто факт есть факт и его зовут Николай.
Случайность говорите- нет их, все в нашей жизни промыслительно, Святитель Николай никогда не отказывает людям, которые обращаются от всего сердца к нему в моменты немощи и бессилия. Уверен, что и вашей жизни, мои дорогие читатели, были подобные моменты, вспомните, и пусть хранит Вас и ваших близких Господь по молитвам Николаю-Угоднику.
История выращивания промышленной конопли имеет глубокие корни. Конопля была использована в качестве пищи, волокна, топлива и лекарства на протяжении многих веков. Археологические находки свидетельствуют о том, что конопля была одним из первых выращиваемых волокнистых растений. Ее использование в качестве материала и пищевого продукта было обнаружено в различных регионах мира.
Одним из ранних примеров использования конопли было ее промышленное использование в Китае более 10 000 лет назад. Найденный кусок глиняной посуды с конопляной нитью в Тайване свидетельствует о том, что коноплю использовали для изготовления изделий и в пищу. Это одно из первых известных промышленных использований конопли.
Кроме того, использование конопли было обнаружено и в Месопотамии. Археологи обнаружили, что конопляная ткань начала использоваться в этом регионе примерно в то же время, что и в Китае. Эти открытия показывают, что коноплю использовали в различных цивилизациях на протяжении тысячелетий до начала письменной истории.
В Китае коноплю также использовали для создания одежды. Она была широко доступна и использовалась вместо шелка. Китайский император Шэньнун даже поделился своим опытом выращивания конопли со своими подданными, что способствовало ее широкому использованию. Конопля также использовалась для производства бумаги, и первые бумажные фабрики из конопли появились в Китае и на Ближнем Востоке.
Япония также разработала значительные изобретения на основе конопли. В 770 году был опубликован Хякуманто Дарани, религиозный текст, полностью состоящий из конопляной бумаги. Это свидетельствует о том, что конопля продолжала играть важную роль в различных аспектах жизни и культуры.
История выращивания промышленной конопли демонстрирует ее многогранность и значимость на протяжении тысячелетий. Она использовалась в различных областях, таких как пища, одежда, материалы и письменность, и продолжает быть важным ресурсом для многих стран в настоящее время.
«Медицина» насаждает, культивирует болезни в людях. Медицина – рассадник болезней. Например, именно медицина ставит «диагноз» той или иной болезни – даёт имя и описание (симптомы, синдромы, этиологию, патогенез, диагностику, лечение) всех болезней.
Очевидный факт, что именно медицина «устанавливает» (=созидает и провозглашает) все "телесные" болезни в людях. Психология «устанавливает» (=созидает и провозглашает) все "душевные" болезни в людях. Социология «устанавливает» (=созидает и провозглашает) все "социальные" болезни в людях.
Вообще все телесные, душевные, социальные болезни в людях – это и есть «промысел божий». Поэтому медицина более-менее успешно претворяет в жизнь (=в "болезни") промысел божий. Медицина - инструмент божьего промысла.
Вся жизнь человека – это его болезни. Человек болеет, страдает, мучается с самого рождения. Если человек избавляется, спасается от этих болезней, страданий, мучений, он тут же «умирает» - выздоравливает. «Смерть» (=здоровье) человека — "состояние полного физического, душевного и социального благополучия, а не только отсутствие болезней и физических дефектов".
Представьте (в мысленном эксперименте), что люди перестали болеть - живут здоровыми. Нужна ли им "медицина"? Нет. Без болезней медицина вымирает, как класс, как отрасль человеческой деятельности - жизни. Медицина заинтересована в своей "смерти" (=в отсутствии болезней) или в своей "жизни" (=в наличии болезней)?
Людям нужны "болезни" - нужна жизнь, а вовсе не здоровье - не "смерть". Именно поэтому есть медицина, которая эти болезни усердно культивирует и беспощадно (?) "борется" с ними. Медицина просто выполняет социальный заказ на болезни. Люди обращаются к медикам за болезнями (=за "жизнью"), а вовсе не для того, чтобы стать здоровыми (="мёртвыми"). "Мёртвыми" (=здоровыми) они могут успешно стать и без медицины.
В этом смысле современные медики ничем не отличаются от всякого рода ведьм, магов, шарлатанов. Они как наводят порчу и сглаз, так и снимают порчу и сглаз. Вот и вся их работа.
«Я летаю в разные края,
Кто же знает, где мы завтра будем.
Дождик привожу в пустыню я,
Солнце раздаю хорошим людям.
*
Почему, дружок, да потому
Что я жизнь учу не по учебникам,
Просто я работаю, просто я работаю
Волшебником, волшебником…»