Никто не мешает мне войти внутрь, в коридорах темно и тихо, только доски скрипят под моими босыми ногами. Здесь нет зеркал, я не могу себя увидеть со стороны, но знаю, как выгляжу: обнажённое тело, человеческое, женское, белое, голову и плечи, как капюшон кобры, покрывает платок, лицо открыто, и оно – обтянутый кожей череп. Не выражающий никаких эмоций, на нём не может отразиться ничего, кроме смерти. Круглые провалы глаз-глазниц, не рот, а пасть, оскал, расщелина. Раньше я не была такой, но это не кажется мне странным.

Мёртвые не удивляются.

По коридору бежит толпа детей. Девочки из школы при монастыре, как и я, без одежды. Они могут меня испугаться. Но похоже, что они видят лишь мой силуэт на фоне бледно-лунного окна и принимают за одну из монашек. Дети пробегают мимо, они боятся чего-то другого.

Иду дальше. В трапезной между столов среди опрокинутых лавок лежат обнажённые мёртвые женщины, их кровь смешалась с оплывшим воском раскиданных на каменном полу свечей. Тикают часы, стучат, заполняют своим звуком застывшее пространство. От тел пахнет насилием и опасностью. Не для меня, для напуганных девочек. Я должна увести их отсюда, потому что скоро, я чую это, будет поздно. Я не знаю, кто или что им угрожает: люди ли с оружием, разорвавшийся ли снаряд, воздух ли, отравленный болезнью. Направляюсь к ним.

Мёртвые не сомневаются.

Девочки сгрудились в одной из келий, неприкрытые, беззащитные, дрожащие. Они испугались меня. Говорю, что не причиню вреда, помогу, уведу отсюда, но они боятся. Только две из них, похожие друг на друга, молча кивнули, взялись за руки и пошли за мной. Они видели что-то страшнее женщины с лицом смерти.

За дверью поздняя осень. Промёрзшая земля, на ней белые пятна колкого снега. Холодный ветер остужает тёплые тела, но я знаю, мы успеем добежать до дороги и поймать машину.

Мёртвые не мёрзнут.

Светает, мы стоим у дороги. Моё лицо больше не похоже на череп, оно красивое, с полными красными губами. Платка-капюшона тоже нет, у меня просто волосы, собранные в пучок. Тёмные, контрастирующие со всё такой же белой кожей. Нет, со стороны я себя не вижу, но знаю, какая я снаружи и какая внутри. Внутри я всё так же мертва.

Останавливается машина, большая, военная. По этой дороге ездит много военных. Внутри двое мужчин. Я прошу у них одежду или хотя бы какую-то ткань, чтобы прикрыться, прошу увезти нас отсюда. Они отвечают, размахивают руками, перебрасываются друг с другом короткими репликами, но я не понимаю их языка.

Мужчины могут быть опасностью или спасением, никогда не угадаешь. Каждый носит в себе оба начала и может повернуться любой гранью. Но мне не страшно.

Мёртвые не испытывают страх.

Если кто-то из этих людей захочет взять меня как женщину, мне всё равно, моё тело уже ничего не чувствует, что бы с ним ни делали. Если же они решат причинить вред девочкам, то я легко убью любого из них, убью обоих. Я сильная и быстрая, сильнее и быстрее всякого человека. Насильники не должны жить. Как бы я ни выглядела, во мне всё тот же оскал черепа.

Мужчины одевают нас, кутают одеялами, поят водой из жестяной кружки и усаживают на заднее сиденье. Один из них, высокий, смуглый, темноглазый, протягивает мне свою флягу, но я отвожу дающую руку. Ни к чему этому человеку связывать себя с мёртвой глотками из общего сосуда.

В дороге они молчат, хмурятся. Потом говорят друг с другом, сквозь зубы, зло, резко. Смуглый оборачивается к нам, его голос становится мягче, спокойнее. Девочки обнимаются, молчат, прячут лица в одеялах. Я молчу тоже.

Мёртвым ни к чему разговоры.

Из-за бурых холмов показалась блестящая полоса. Море.

Фонтан из земли и камней оглушил, толкнул, перевернул, рассыпал окна мелким стеклом. Выползаю, вытаскиваю девочек. Целы. Второй фонтан в стороне. Из машины стон, смуглая рука царапает землю. Тяну высокого военного наружу, половина его лица и грудь красны. Шарю по его карманам, нахожу флягу. Делаю глоток, не чувствуя вкуса. Прикладываю сосуд к его рту, вливаю внутрь оставшуюся жидкость и касаюсь его губ своими губами. Сейчас это всё, что я могу для него сделать. Он выберется, хоть и станет другим. И, может быть, мы когда-нибудь ещё встретимся. Его товарищу уже не помочь, он остаётся в машине, недвижимый, иссечённый, окровавленный.

Беру девочек за руки и бегу к морю, бегу быстро.

Мёртвые не оборачиваются.

***

Мы стоим возле моря, на краю посёлка. Тут виселицы. Много виселиц, много повешенных. Девочки стоят возле одного из тел, рыдают, обнимают не касающиеся земли ноги. На виселице их мать. Во мне же нет слёз.

Мёртвые не плачут и не чувствуют скорбь.

Они обнимают уже меня, утыкаются лицами в живот и грудь, всхлипывают. Я говорю, что плакать не надо, не время. Потом, все слёзы потом, а сейчас нужно уходить. Скоро здесь опять станет опасно. Я не знаю, что надвигается: снова люди с оружием, ядовитые облака, шторм, всё вместе – просто чую приближающуюся душную чёрно-багровую тяжесть. Но девочки называют мне свои имена, и теперь я смогу увести их, моих Пистис и Элпис, далеко от всего, далеко…

Я мертва, и я не чувствую холода, страха, удивления и скорби, я не завидую живым, не превозношусь, не горжусь силой, не бесчинствую, не ищу своего, не раздражаюсь и не мыслю зла.

Но я знаю долг, и я буду всегда, даже когда языки умолкнут и знание упразднится.

Автор: Надежда Эйтлих
Оригинальная публикация ВК

В Библии речь о том, что бы похоронами занялись "мёртвые" - т.е. погрязшие в своей суетной конечности родственники, а возвысившийся до жизни вечной ученик не терял на это время, а занимался пропагандой - "благовестом". Очень, кстати , согласуется с категорией конечное -> бесконечное у Гегеля.

У Ленина (и Маркса) смысл тот же – предоставьте буржуазным деятелям ("мертвецам") выражать интересы буржуазии, не теряйте времени, занимайтест просвещением и борьбой за интересы более передового класса.

Хотя обычно выражение употреблялось не совсем в этом смысле, а в более размытом - не думать о прошлом, а стремиться в будущее.

***

Утро было обычным. Сладкий чай с бутербродами, скобление морды лица бритвой и выход на улицу. Прижавшийся к бордюру, запыленный Рио - моя рабочая лошадка.

Нервный поток машин выносит к парковке офиса. Несколько этажей на лифте, полным хмурых людей. В офисе, как обычно, помятые лица, недовольное бурчание и звон чайных ложек в бокалах с кофе.

В помещение нашего отдела вошел шеф.

- Доброго утра, коллеги! - Весело он поприветствовал нашу братию и прошел в середину офиса. - Хочу донести до вас информацию. Прошу ближе.

Вокруг него столпились сотрудники, молча внимая вечно бодрому начальнику.

- По итогам работы отдела за полугодие, выявлено выполнение плана на сто десять процентов! Поэтому, руководство приняло решение, премировать весь отдел тремя оплачиваемыми выходными, а так же начислить каждому сотруднику персональную премию в размере равном вкладу в выполнении плана, согласно спискам поданным моим замом.

И тут я понял, что мне ни хрена не светит, кроме трех выходных. Как говорится, и на том спасибо.

- Все свободны. Сегодня вы уходите и возвращаетесь лишь в понедельник! - Шеф весело осмотрел сотрудников. - Слышите, что бы через полчаса тут ни души. Ясно?

Я поплелся к своему столу, как вдруг услышал:

- Меркулов, стоять, - голос шефа был холоден.

"Мне кирдык" - пронеслось в голове.

- Слушаю вас, Валентин Николаевич, - изобразил я улыбку.

- Отчет по тебе не внушает оптимизма, - начальник присел на краешек ближайшего стола.

- Ну, надо думать, - я невесело усмехнулся. - Ваш зам во мне души не чает, ровно с того корпоративна, где я ему всю морду в фиолетовый цвет разукрасил.

Шеф внимательно посмотрел на ногти своей правой руки и, резко вскинув голову, озорно посмотрел на меня.

- А что если я тебе скажу, что после отпуска ты возвращаешься в должности моего заместителя? - Он весело рассмеялся, увидев мое удивление. - Да, Олег уволен за подлог, а ты, Саша, теперь мой зам. Все, давай двигай домой, в понедельник переезжаешь в свой кабинет.

Я с благодарностью пожал руку Валентину Николаевичу и выскочил из офиса.

***

На стоянке, как обычно, было тихо - рабочий день в полном разгаре. Ряды автомобилей, припаркованных "ёлочкой", всех марок и цветов. Я подошел к своему Рио, нырнул в нагретый солнцем салон, пропахший одеколоном и сигаретами.

На выезде, как обычно, охранник, пенсионер МВД, Михалыч приложил руку к козырьку фирменной фуражки и открыл шлагбаум.

- Рановато вы сегодня, Александр Иваныч, - пока поднимался шлагбаум, вступил в разговор пенсионер.

- Так весь отдел отпустили, - я закурил.

- Знаю, говорят, работаете хорошо, - Михалыч кивнул и махнул рукой. - Проезжай.

Я посмотрел налево и медленно выехал на дорогу. Повернув голову вправо мельком заметил летящий по встречной огромный джип.

***

Было странно смотреть, как вытаскивают твоё тело из груды металла, что когда-то было автомобилем. Странно и страшно.

Болтающаяся голова, переломанные руки и ноги, одна из которых почти оторвалась. Вдавленная внутрь грудина не оставляла шансов на надежду.

Блеск солнечных лучей, отражающихся от стёкл и проблески от "люстр" спецтранспорта. Суета у тела, выкрики и команды сотрудников полиции. Растерянный Михалыч, дающий объяснения инспектору ГИБДД.

Я сел на бордюр и подставил лицо солнцу.

- Меня это теперь не касается, - громко произнес я, но стоящие рядом люди даже не повернули головы.

- Касается, еще как, - произнес кто-то рядом.

Повернувшись на голос, я увидел мужика бомжеватого типа.

- Да, не смотри ты так, дыру пробуравишь, - мужик подошел и, бесцеремонно оттолкнув полицейского, сел рядом на бордюр. - Они нас не видят, но мы-то их завсегда.

Он вздохнул и кивнул в сторону трупа:

- Твоя тушка?

- Агась, - даже для самого себя, я был удивительно спокоен.

- Хреново, - бомжа почесался левой рукой, задрав куртку и футболку, а правую протянул мне. - Толик.

- Саня, - я пожал протянутую ладонь, точно зная, что ничем не заражусь.

Анатолий проворно поднялся на ноги:

- Ну, что, Сашка, пойдем, познакомлю тебя с другими горемыками. Один хрен, тебе тут полтора месяца болтаться.

Мы молча шагали вдоль Покровской улицы, свернули на Карпатскую и в конце Киевской я понял, что мы идем на старое городское кладбище.

- Не ссы, Саня, народ тут тихий, не буйный. Все культурные люди. - Почти себе под нос бубнил Толик. - Бывает, конечно, но редко. Попадется, какая-нибудь скотина и давай хулиганить! Но это редко.

С неба начал накрапывать дождик и я поднял воротник пиджака.

- Нет смысла, Сашка, - видя мои манипуляции, усмехнулся мой провожатый. - Ты ж дохлее, чем асфальт. Без-обо-ло-чеч-ное существо! Ха!

Действительно, на серой ткани пиджака не проступали темные следы влаги.

- И чо, я вот на всю вечность, в этом? - Я брезгливо подергал лацканы пиджака.

- Ну, вечность, ты это загнул, - Толик остановился и внимательно посмотрел на меня. - Подумай, очень внимательно, во что бы ты хотел сейчас быть одетым?

Я задумался.

- Годно, - он хрипло рассмеялся.

Черное полупальто, строгий костюм "тройка", шляпа, сигара в зубах и "Томми", с дисковым магазином, в руках.

- Одна радость, можно быть кем хочешь, - помотал копной грязных волос Анатолий и пошел дальше.

Старый склеп на кладбище, собранный из бетонных плит, с железной крышей, которая была вся в прорехах от старости. Внутри склепа сидели и лежали десятки людей, одетых разнообразно. Кто-то в рубище, кто-то щеголял в бриллиантовых колье или смокингах. Пара девушек были одеты как средневековые принцессы, в конических головных уборах с шлейфом и пышных платьях.

- Встречайте, братия, новопреставленного Сашку, - провозгласил Толик и толкнул меня вперед. - Невинноубиенный автомобилем.

- Сбили что ли? - Недовольно поинтересовался кто-то.

- ДТП, ёптыть, - скривился Анатолий. - Тебе, дураку, еще при жизни говорили, что самокат лектрицкий смертоубийство одно, а ты? И всех под ту гребёнку чешешь. - Он подтолкнул меня еще раз, - давай, Саня, гнездись, где удобно. Внимания не обращая на неудобства. Еды, воды нам не трэба, как и сортир тоже ни к чему. А на толкотню забей, мы способны аки ангелы по три сотни на острие иглы сидеть. Шагай, Саня.

Я прошел в вглубь склепа, выискивая место.

Призраки вокруг свободно располагались. Уныния среди смешков и разговоров не было. Почти все вели позитивные разговоры.

- Представляешь, - вещал невысокий, кряжистый мужик девушке в костюме женщины-кошки. - Я девяностые со стволом в кармане прошел. И ножом резали и гранаты в окно квартиры кидали - похрен все было, а тут, раз, и инфаркт! И скопытился. Представляешь?

Я прошел еще глубже.

- Я с Бродским водку пил на его квартире, - начал рассказ интеллигентного вида мужчина.

- Ой, не вгри, - раздался голос с «еврейским» акцентом напротив. - В жизни тебя не видал!

Все громко засмеялись.

Мне вдруг стало грустно, среди веселья мертвецов.

- Ты чего загрустил, - на плечо легла чья то ладонь. - Семью вспомнил?

- Да, - я повернулся и увидел высокого седого мужчину с большой бородой.

Кожаный ремешок прихватывал длинные волосы, обрамлявшие высокий лоб. Одет он был в хороший костюм, поверх которого было накинуто добротное пальто. Поверх одежды красовалась массивная золотая цепь с большим хитрым знаком.

- Я смерть, - он улыбнулся. – А о семье не думай, погорюют и успокоятся, - он привалился плечом к стене склепа. - Не ты первый, не ты последний. Костюмчик, смотрю, со вкусом подобрал.

Я рассеяно кивнул в ответ.

- Для разгона тоски, могу посоветовать, реализовать все, что хотел при жизни, - он подмигнул. - Аб-со-лют-но! Понимаешь? Тройничок, прыгнуть с парашютом, разбить лицо президенту или расстрел большого количества людей, совершить самоубийство. Все, что хочешь. Твой остаток – сорок нечеловеческих дней, а потом абсолютный мрак.

- А как же, - я запнулся. – Ну, там, заповеди всякие.

- Заповеди для живых, - мужчина громко расхохотался. – Считай, что ты попал в компьютерную игру. Твори бардак, мы тут проездом. Понял?

Я вышел из склепа.

Представил себе Субару WRX и оказался за рулем. Мотор заурчал, когда я провернул ключ зажигания.

Мелькали люди, лица, улицы и перекрестки. Стрелка спидометра то и дело касалась отметки двести пятьдесят. Я летел. Я был счастлив.

Порыкивая басистым выхлопом  въехал в родной двор. Покрутившись по двору, не обратив на себя внимания даже детворы, что копалась в песочнице, я разочарованно тихо уехал.

***

В течение тридцати, с лишним, дней я воевал с зомби, взрывал административные здания, рушил мосты и гонялся с Вин Дизелем за рулем Тойоты Супры. Чего я только не делал, но это не приносило удовлетворения, ведь никто не мог оценить моей крутости и увидеть, что я творю.

В целом, мне это порядком надоело.

Последние несколько дней я сидел под навесом подвала и курил, не чувствуя вкуса сигарет, ожидая погребения моего тела.

Серое небо. Серые люди по серым лужам несутся на свою опостылевшую работу, с серой зарплатой и сомнительными перспективами. Крапает мелкий дождь. Не сильный, но противно тягучий, мелкими каплями тарабанящий в навес, из профнастила серого цвета, над головой.

- Привет, - рядом сел седой мужчина с бородой. – Скучаешь?

- И да, и нет, - я выпустил облако дыма.

- Не печалься, друг мой, - он внимательно посмотрел на меня. – За прошедшие дни, ты испытал и испробовал больше чем за всю жизнь. Есть еще что-то чего ты хотел бы?

- Рыбы хочу, солёной, с пивом и покурить нормально, - я был в шаге от того, что бы расплакаться.

- Хорошо, - он мотнул в ответ головой. – А потом закругляемся.

Две кружки прохладного, не холодного, светлого пива и четыре очищенные тушки вяленной воблы, лежали на походном столике, наподобие тех, что продают в сети «Хищник». Норм? Вроде бы, да. Но обстановка вокруг не способствовала приятному времяпровождению – меня хоронили.

Столик стоял чуть в стороне от зияющей ямы могилы. Вокруг толпились родственники, коллеги и сочувствующие, большинство из которых я даже не знал. Живые культурно обходили нас и столик, словно натыкаясь на невидимую преграду, что разграничивала миры.

Я с наслаждением отхлебнул из кружки и впился зубами в рыбу.

- Вкусно, - я облизал пальцы, доев первую рыбу. – Вкусно, чёрт возьми!

- Понятное дело, что вкусно, - Седой стоял рядом. – Скоро кончится срок, будь готов.

Я принялся за вторую рыбину.

- И в ад?

- Ада и рая не существует, друг мой, - Смерть присел на оградку ближайшей могилы. – Люди, возвели все в абсолют. Вы сами себе создаёте коллективный ад, но при этом единицы живут в раю при жизни. Вы способны испоганить и переврать всё, к чему стремитесь всю жизнь, но по её окончании, запрашиваете простые вещи, которым способны радоваться каждый день. Хочешь холодца?

- Ага, - я кивнул.

- Но уже поздно, друг мой, - он криво усмехнулся и сокрушенно покачал головой. – Видишь? Все просто и сложно.

По гробу застучали комья земли, что кидали люди. Он встал.

- Твое время подходит к концу. Заканчивай. Сорок дней ты прожил, как желал. Теперь все кончится.

Я обтер пахнущие рыбой пальцы о брюки и отхлебнул из кружки.

- Готов.

- Прощай…

Странное чувство у меня возникло не сразу. Я был внутри уже минут 5 ковырял ботинком в мусоре на полу, Сашка где то рядом пытался что то нацарапать на кирпичах и в этот момент, я вдруг почувствовал что меня бросило в холод. Как будто волна прошла по телу. На секунду я замер, и сразу ощутил вторую волну. Помню что звуки поменялись, стали более глухими, а зрение , было такое ощущение что смотришь в бинокль с другой стороны. Это все произошло быстро, за секунды. На третьей волне мой мозг начала паниковать, тело разворачиваться к выходу , а ватные ноги пытались идти в направлении прочь. Все жило какой то своей жизнью. Разум, как зверь в коробке, бился в стены и кричал - уходи, ноги которые сами куда то пошли, и я, как бы смотрящий на это все с 3й стороны. Произошел полный рассинхрон всего. Поворачивая голову, в сторону выхода, вслед за направлением движения тела, я увидел на полу плюшевого медведя. Игрушка смотрелась странно, очень странно, на фоне грязного и пыльного окружения, она была почти новенькая. Такой детский медведь. Сейчас их не делают. Плюшевый. Он сидел на полу, как будто только что оставленный тут. И он точно не вписывался в окружение.

Внезапное появление игрушки как бы вернуло меня назад, собрало тело и разум. В голове была одна мысль и она была единственной во всем вакууме - и она был очень четкая - уходи! Уходи! Не знаю, моя ли это была мысль, или сработал какой то механизм. Но ничего иного в тот момент в голове не было.

Я оглянулся в ту сторону, где Сашка ковырял стену, и крикнул - Уходим! . Не дожидаясь ответа друга, я направился к выходу. Пробегая взглядом то место, где был медведь, я его не увидел. Как только эта мысль была мною понята, волны опять вернулись а звук стал меняться. Но был импульс, было направление, была цель - я помню что вылетел от туда быстрее пули.

Все это происходило какие то секунды, показавшиеся мне жизнью. Вслед вышел Сашка, растерянный, со словами - Что случилось?

Херовое какое то место, сказал я.

Да, есть малежа, ответил друг, а ты чо, не знешь историю?

Это была больница до войны, а потом, во время войны, тут много детей с мамками эвакуированных было. Ну и в один из дней, бомба прям в здание попала. Загорелось все, мало кто выжил. Страшной смертью умерли тогда дети с родителями. Потом, после войны, здание пытались восстановить, стены то вековые, но каждый раз что то происходило. То строители разбегались, то сгорало оно опять. Так и стоит заброшенное с тех пор как памятник....

Больше мы туда никогда не возвращались. А 10 лет спустя, Сашка поехал в другой город. Обычно мы с ним ездили вдвоем, у меня там родители а у него девушка, мы на его машине гоняли в 2 водителя. Но в тот день я не мог и просил друга перенести поездку. Но куда там. Подружка же. Поняв что план не сработает, я передал ему небольшую коробку для родителей, там был инструмент для отца. Попросил ехать аккуратно.

На следующий день позвонила Алена, его девушка. Сказала сухо - Саша разбился....

Я сильно переживал, не мог работать, винил себя, винил жизнь, всех. После скромных похорон, спустя некоторое время, мне позвонили его родители и попросили приехать в ГАИ , на стоянку, в разбитой машине были мои вещи, их можно было забрать.

Машина стояла на стоянке, в середине таких же, битых, изуродованных. Я шел к ней медленно, родители остались стоять с сотрудником ГАИ в стороне, им там уже было ничего не нужно. Не доходя метров 20 до машины, я четко почувствовал давно забытые волны холода, понял что опять меняется звук вокруг.... Кинув взгляд на искореженный метал, увидел сидящего в том, что было машиной, Сашку. Я замер. Он сидел, целый, бледный, и смотрел в пустоту. Он сидел там целую секунду. Потом пропал. На ватных ногах, дойдя до машины, я оказался возле водительской двери. Машина после лобового столкновения, передняя часть сильно изуродована, но сиденье на месте, дверь согнута, доставали тело, стекла нет и все прочие ужасы лобовой аварии с грузовиком... Положив руки на мятую крышу, я закрыл глаза, и мысленно спросил пустоту - ну как так, Сашка. Ну как же так... И услышал .. Четко. Как гром. Одно слово. Сашкиным голосом.

--- Уснул.

Сразу после этого слова, мир вернулся назад. Звуки стали прежними. Спи спокойно друг, сказал я вслух. Забрав коробку с уцелевшего багажника, я уехал домой.

Рассуждая сам с собой , почему иногда это происходит, пришел к выводу, что это как радио. Достаточно чуть чуть покрутить частоту. В случае со мной, меня скорее притягивало на другую волну на какие то моменты. Секунды.

По одной из теорий, все вокруг - информация, энергия. Матрия ее производное. Вот в моменты эмоционального взрыва - например страданий, горечи, часть информации как бы впечатывается в объекты или место, в котором это случилось. Впечатывается все то, что было вспышкой в чей то последний момент жизни. И иногда, это можно читать. Или слушать. Или видеть. Не всем. Но определенно - можно - и определенно - там что то есть. Какая то информация. Я не знаю зачем. Я не знаю как. Но точно знаю, что есть.

А на кладбищах никого нет. Ничего. Там только тела и пустота.

А вы говорите ерунда это все....

п.с

А еще я пиздабол. И вы так можете.