Данная серия постов создана на основе мемуаров самой императрицы и содержит малоизвестные факты и события из жизни Екатерины II
София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская увидела будущего мужа в первый раз в 1739 году, когда ему было одиннадцать лет. Ей самой было тогда десять. Уже в этом юном возрасте Петр III был склонен к пьянству, и его приближенные с трудом препятствовали ему напиваться за столом. Он был упрям и вспыльчив, не любил окружающих и был слабого и хилого сложения. Цвет лица у него был бледен, и он казался тощим и слабого телосложения. Приближенные хотели выставить этого ребенка взрослым, и с этой целью стесняли и держали его в принуждении.
Вступив на русский престол, императрица Елизавета объявила племянника своим наследником.
9 февраля 1744 года София Августа Фредерика (дома ее называли Фике) с матерью Иоганной Елизаветой прибыли в Москву. Великий князь, казалось, был рад их приезду. В течение первых же десяти дней София Августа Фредерика многое увидела и поняла, в частности то, что Петр не очень ценит народ, над которым ему суждено было царствовать, не любил своих приближенных и был очень ребячлив. Она молчала и слушала, чем снискала его доверие. Однажды он ей сказал, что ему больше всего нравится в ней то, что она его троюродная сестра, и что в качестве родственника он может говорить с ней откровенно. И рассказал, что влюблен в одну из фрейлин императрицы, которая была удалена тогда от двора ввиду несчастья ее матери, некой Лопухиной, сосланной в Сибирь; что ему хотелось бы на ней жениться, но что он покоряется необходимости жениться на Фике, потому что его тетка того желает.
Девушка слушала, краснея, эти родственные разговоры, благодаря его за такое доверие, но в глубине души изумляясь его неразумием и недостатком суждения о многих вещах.
На десятый день после приезда Софии Августы Фредерики в Москву как-то в субботу императрица уехала в Троицкий монастырь. Великий князь остался в Москве.
Чтобы сделать более быстрые успехи в русском языке, Фике вставала ночью с постели и, пока все спали, заучивала наизусть тетради, которые оставлял ей учитель. Так как комната была теплая, то она не обувалась, как вставала с постели босиком, так и училась. На тринадцатый день она схватила плеврит, от которого чуть не умерла. Начался он ознобом, который Фике почувствовала во вторник после отъезда императрицы. Позднее к ознобу добавились сильный жар и невыносимая боль в боку. Доктора утверждали, что ей надо пустить кровь. Иоганна же ни за что на это не соглашалась. Фике была уже без памяти, в сильном жару и с болью в боку, которая заставляла ее ужасно страдать и издавать стоны, за которые мать бранила ее, желая, чтобы она терпеливо переносила боль.
Наконец, на пятый день болезни, императрица вернулась из Троицкого монастыря, и прямо по выходе из кареты пошла к Фике и увидела ее без сознания. Выслушав мнение докторов, она велела пустить кровь. В ту же минуту, как кровь хлынула, девушка пришла в себя и, открыв глаза, увидела себя на руках у императрицы, которая ее приподнимала.
София Августа Фредерика оставалась между жизнью и смертью в течение двадцати семи дней, в течение которых ей пускали кровь шестнадцать раз и иногда по четыре раза в день. Мать почти не пускали больше в ее комнату. Она по-прежнему была против этих частых кровопусканий и громко об этом сообщала.
Императрица приставила к больной графиню Румянцеву и несколько других женщин, и стало ясно, что суждению матери больше не доверяли. Наконец нарыв, который был в правом боку, лопнул, и с этой минуты Фике пришла в себя. Она тут же заметила, что отношение императрицы к ее матери за это время изменилось в худшую сторону.
Когда Иоганна увидела, что дочери очень плохо, она захотела, чтобы к ней пригласили лютеранского священника. Когда Фике привели в чувство, чтобы предложить ей это, она попросила привести к ней православного священника. Императрицу это обстоятельство очень порадовало. А Иоганна своим странным поведением продолжала настраивать против себя императрицу и весь двор.
Через два дня после того, как Фике стало лучше, Иоганна решила, что девушка должна уступить ей голубую с серебром материю, которую брат отца подарил ей перед отъездом в Россию. Фике сказала матери, что она может ее взять, однако эта материя ей самой очень нравится. Те, кто был свидетелем этой сцены, видя, что дочь отдает матери обрез ткани скрепя сердце, и ввиду того, что она так долго лежит в постели, находясь между жизнью и смертью, стали между собою говорить, что весьма неразумно со стороны матери причинять умирающему ребенку такое неудовольствие.
Когда эта история дошла до Елизаветы Петровны, она немедленно прислала Фике несколько кусков богатых и роскошных материй и, между прочим, одну голубую с серебром. Эта ситуация еще больше навредила Иоганне в глазах императрицы: ее обвинили в том, что у нее к дочери нет ни нежности, ни бережности. Фике привыкла во время болезни лежать с закрытыми глазами. И когда графиня Румянцева и находившиеся при ней женщины говорили между собой о том, что у них было на душе, девушка таким образом узнавала массу вещей.
Когда Фике стало лучше, великий князь стал проводить вечера в ее комнате. Казалось, он искренне переживал за ее состояние.
Наконец, 21 апреля 1744 года, в день ее рождения, Фике была в состоянии появиться в обществе в первый раз после этой ужасной болезни. Выглядела она плохо: сильно похудела, выросла, лицо удлинилось, была смертельно бледна. Она и сама видела, что страшна, как пугало, и не могла узнать себя. Императрица прислала ей в этот день банку румян и приказала нарумяниться.
С наступлением весны и хорошей погоды великий князь перестал ежедневно посещать Фике. Он предпочитал гулять и стрелять в окрестностях Москвы. Иногда, однако, он приходил к девушке обедать или ужинать, и тогда снова продолжались его ребяческие откровенности.
В мае месяце императрица снова уехала в Троицкий монастырь, куда Фике с великим князем и матерью за ней последовали. Императрица стала с некоторых пор очень холодно обращаться с Иоганной, и в Троицком монастыре выяснилась причина этого. Как-то после обеда, когда великий князь был у Фике в комнате, внезапно вошла императрица и велела матери идти за ней в другую комнату.
Их разговор продолжался очень долго.
Наконец дверь спальни отворилась, и императрица вышла оттуда с лицом очень красным и с видом разгневанным, а Иоганна шла за нею с красными глазами и в слезах.
Когда императрица ушла, Фике узнала приблизительно, в чем было дело. Оказалось, что ее мать вела тайную переписку с Маркизом де ла Шетарди (французский посланник в России в 1739—1742 годах, в 1744 году был выслан императрицей из России за интриги), в которой они обсуждали о современных делах России, а также вели малоосторожные разговоры об императрице.
Фике не знала, удалось ли матери оправдаться в глазах императрицы, но при дворе с Иоганной продолжали обращаться очень сдержанно и холодно.
Вернувшись в Москву, Фике с матерью стали жить более замкнуто. У них бывало меньше народу и ее готовили к исповеданию веры.
28 июня 1744 года Фике перешла из лютеранства в православие и получила имя Екатерина Алексеевна.