О чём же ты поёшь, бродяга-ветер,

что хочешь так настойчиво сказать?

когда летишь один по белу свету,

пытаясь то ли плакать, то ли звать?

Ты гладишь травы шёлковой рукою,

срываешь шляпы с сонных горожан

и шепчешься с дрожащею листвою,

как будто ей одной секрет твой дан

Ты носишь запах соли с океана

и горький дым покинутых костров

и аромат цветущего дурмана

из дальних, позабытых городов

Ты видел всё - рождение и гибель

и первый крик и тишину могил,

ты был в горах, где снег веками победитель

и в той степи, где зной траву спалил

Так что в твоём настойчивом мотиве?

тоска по тем, кого умчал навек?

или предчувствие в слепом порыве,

что скоротечен хрупкий человек?

А может, ты поёшь совсем о прочем -

о том, что мир огромен и глубок

и что лететь, не зная дня и ночи

и есть твой главный жизненный урок

Ты не ответишь - лишь сильней завоешь,

стуча в окно, как гость, пришедший в дом

и тайну ту, что в сердце вечном носишь,

оставишь нам разгадывать потом

И пронесешься по седым равнинам,

где ковыли качаются, как сон

и станешь вдруг тоскливым и старинным,

как колокольный затихающий вдруг звон

И я стою, расправив молча плечи,

пытаясь твой услышать тайный код,

ты говоришь, что путь не бесконечен,

но вечен сам стремительный полёт

Ты шепчешь мне, что нет конца и края,

что смерть - лишь смена формы и пути

и щедро зёрна по планете рассыпая,

ты учишь нас не плакать а цвести

И я молчу, твой принимая шёпот,

твой гул и свист, твой плач и тихий стон,

ведь ты - не просто звук а древний опыт,

что вплёл себя в мой самый долгий сон

И я пою с тобой, бродяга-ветер,

о том, что так отчаянно ищу

и пусть ответ мой будет незаметен,

я в мир его с дыханьем отпущу

О воле, что не ведает запрета,

о силе, что рождается в пути,

о том, что в каждом есть частица света,

которую так важно пронести

О том, что все мы - лишь твои мотивы,

летящие сквозь время и туман

и наши жизни - краткие порывы,

что ты вплетаешь в вечный океан ...

Нет солнца в моей голове,

там тундра, вечная зима

и на замерзшей синеве

лишь снега злая кутерьма

Там мох седой покрыл гранит

и ветер воет, как шакал

и память мертвая хранит

лишь холод почерневших скал

Ни зверя нет, ни птичьих стай,

лишь стылый воздух, как стекло

и кажется, что этот край

навеки льдом заволокло ...

Он спит в коробке у метро,

где ветер рвёт афиши в клочья,

его затёртое и старое перо

осколок ледяного двоеточья

Он - уличный поэт, изгой,

чьи рифмы - стылый перекрёсток

и мир проходит стороной,

спешащий, деловой и жёсткий

Он пишет на клочках газет,

про то, как плачут водостоки,

про серый, безразличный свет,

про одиночества истоки

Его тетрадь - асфальт и пыль,

его чернила - копоть, сажа,

он сам - забытая бутыль,

которая годится для пейзажа

Февраль в глазах, где инеем седым

покрыты брови и ресницы

и терпкий, обжигающий всё дым

уходит за летящей птицей

Он смотрит в лица, в суету

и видит лишь одно и то же:

как люди верят в теплоту,

что их согреть уже не сможет

Ни у кого он не попросит ни гроша,

лишь ловит взгляд случайный, редкий,

его усталая душа замёрзла в ледяной беседке

И строки, словно льдинки с крыш,

срываются, остры и звонки,

он шепчет их в ночную тишь,

в пустые тёмные воронки

Про то, как стынет тротуар,

как фонари дрожат от ветра,

про то, что каждый божий дар

рассеян в воздухе бесследно,

про то, что вера - тонкий наст,

что может хрустнуть тяжело, зловредно

И этот взгляд - как приговор

всем тем, кто ищет оправданья,

кто запирает на затвор

свои минутные страданья

Он - зеркало их скрытых вьюг,

их внутренних седых метелей,

они бегут, замкнувши круг

от отраженья в самом деле

А он стоит - седой пророк

без паствы, храма и амвона,

его единственный итог -

хрип ледяного саксофона

Его слова - не для бумаги,

не для того, чтоб он пылал,

они - как знаки на овраге,

которых путник не узнал

Они - как трещины на льдине,

как вой бездомной стаи псов,

как эхо в брошенной машине,

как скрип заржавленных замков

Он не мечтает о признанье,

о славе, что придёт потом,

его единственное знанье -

что мир построен на пустом

На хрупком, выцветшем обмане,

где каждый прячет свой озноб -

в кармане или в чемодане

или за крышкой, в гардероб

А он не прячет, он - открытый,

как рана, что кровит зимой,

всеми забытый и избитый,

но всё ещё, как страж, живой

Он видит, как под снегом тает

последний выживший росток

и точно так же угасает в чужих

глазах надежды кровоток

Он поднимает ворот рваный,

вдыхая стылый, едкий смог,

он - летописец безымянный

всех неисхоженных дорог

И если город видит сны

о солнце, лете и капели,

в его глазах - преддверье тьмы,

последней вьюги колыбели

И если вдруг ты с ним столкнёшься

в потоке безразличных лиц

и в этот взгляд на миг вольёшься,

упав с проторенных границ

То не увидишь там упрёка,

ни злобы, ни пустой мольбы -

лишь отражение порока

его же собственной судьбы

Его поэзия - не музыка, не звуки,

не стройный, выверенный лад,

она - больные и чужие муки,

что тянут, тащут всё назад

Она - в осанке, в каждом жесте,

в том, как он кутается в хлам,

как будто ищет в этом месте

свой позабытый миром храм

Но в храме этом - только холод

и вместо ликов - пустота,

его терзает вечный голод,

но ... не еда ему нужна

Он жаждет смысла, искры, знака

в круговороте серых дней,

но видит лишь потёмки мрака,

что с каждым часом всё плотней

Он - словно треснувший барометр,

застывший на отметке «шторм»,

его единственный параметр -

несоответствие всех норм

Он выпадает из системы,

из всех расчерченных сетей,

он есть живое воплощенье темы

о безнадёжности и глупости людей

Его февральская угроза -

напомнить правду до конца,

что все дворцы - всего лишь глина,

что все наряды - только тлен,

И что под маской арлекина

скрывается всё тот же плен -

плен одиночества и страха,

что гонит всех вперёд, бегом,

от неизбежного, от краха,

что ждёт любого за углом

Его пергамент - корка льда

на луже, где дрожит реклама,

он пишет строчки в никуда

и в этом - суть его и драма

Не для потомков, не для книг,

не для венков и пьедесталов -

лишь для себя, на краткий миг,

чтоб сердце биться не устало

Чтоб доказать, что он живой,

пока мороз сжимает веки,

что этот хриплый, стылый вой -

не просто эхо в человеке

Что это песнь - о том, как пал

последний лист с продрогшей ветки,

о том, как мир пустынным стал,

загнав себя в стальные клетки

А он остался, он - один

свидетель общего распада,

средь тысяч бегающих спин -

ненужная, живая правда

И этот взгляд его - как соль

на рану сытого покоя,

как неудобная и злая боль,

что не пройдет никак без боя ...

Иду я за гробом чужим,
случайный прохожий, зевака
а может, судьбой одержим,
чтоб выучить азбуку мрака

Смотрю на понурые спины,
на слёзы, что прячут в платки
и кажется, нет середины -
лишь жизнь и её тупики

Кто он, что лежит под досками?
богач, работяга, поэт?
он просто ушёл а за нами
остался невыключен свет

И я, провожая чужого,
свой путь измеряю тогда -
и нет мне пути здесь иного,
чем тот, что сжигает дотла

Иду я за гробом чужим,
шаги отмеряют молчанье,
над городом - солнечный дым
а в сердце - чужое прощанье

Неведомый прерван рассказ,
захлопнулась книга земная
и пара заплаканных глаз
глядит в пустоту, не мигая

А я - только тень в стороне,
что в этом потоке увязла
и чья то свеча не по мне
а всё таки в мире погасла ...

в тихий дом украдкою уже мне не свернуть,

где свет в окне и так по детски многолюден

Как жаль, что больше не услышать слов,

тех самых, что лечили все тревоги

и не найти средь тысячи миров

тепла родной, знакомой мне дороги

Но горше всех потерь и всех разлук

и с этой болью сердце не смирится:

как жаль, что мне в тепло любимых рук

уже не суждено лицом уткнуться

Года летят, как сорванный листок,

морщины - словно тонкие наброски,

я стал и выше, и порой жесток

и мир вокруг - неласковый и броский

Я научился прятать боль и страх,

держать удар и выглядеть спокойно,

но иногда, в бессонных вдруг ночах,

душа скулит отчаянно и больно

И в этот миг я всё бы променял -

карьеру, статус, гордость, побрякушки -

на то, чтоб снова маленьким я стал

и носом ткнулся в мамины веснушки

Чтоб позабыть, как холоден гранит

и ощутить знакомое объятье,

как жаль, что память лишь одно хранит:

тепло тех рук, что не вернуть обратно ...