Между светом и тьмой. Легенда о ловце душ
Глава 8. Ночь Хаоса
Совикус шагал уверенно, сжимая уздечку коня. Его движения были размеренными, лишенными спешки, будто он следовал тропой, выжженной в памяти волей неведомой силы. Черный плащ развевался за спиной, как крылья ночной птицы, а капюшон скрывал лицо, оставляя видимыми лишь глаза — холодные, острые, словно клинки, пронзающие мрак. Дорога вела на север, к холму у границ, где, по зову Моргаса, его ждала судьба — ритуал, который должен был изменить все.
Воздух был пропитан чем-то странным, неуловимым, почти живым. Ветер шептал слова на давно мертвом языке, они цеплялись за разум, но ускользали от понимания. Деревья вдоль тропы дрожали, их голые ветви тянулись к небу, но не касались друг друга, словно боялись нарушить невидимую границу. Звезды тускло мерцали сквозь рваные облака, их свет был слабым, будто они прятались от того, что должно было свершиться этой ночью. Совикус чувствовал это всем своим существом — магия витала в воздухе, густая и тяжелая, как невидимая рука, которая вела его вперед. Все было готово, и он знал это.
Но он не был один.
Тень следовала за ним с тех пор, как он покинул стены Вальдхейма. Шаги ее были едва слышны, дыхание — слабым шепотом, заглушенным воем ветра, но Совикус ощущал ее присутствие. Это не была угроза, скорее неуклюжая попытка остаться незамеченным. Мальчишка. Худощавый, ловкий, не старше шестнадцати лет, он прятался за деревьями, замирал в зарослях, его темный плащ сливался с тенями. Но для Совикуса он был как открытая книга — магия в его венах, дар Моргаса, обостряла чувства до предела. Он слышал каждый шорох, ощущал малейшие колебания воздуха, знал, где мальчик ступает, даже не оборачиваясь.
Кто он? Случайный сирота, гонимый любопытством или голодом? Или чей-то посланник, чьи глаза следили за ним из тени? Совикус мог бы поймать его в один миг — достаточно было взгляда, чтобы заморозить его страхом, или жеста, чтобы тени разорвали его на куски. Но он не сделал этого, а просто шел дальше, позволяя мальчишке следовать за ним, как мотыльку, летящему на пламя. Моргас подаст знак, когда придет время, и тогда все станет ясно.
Лес вокруг становился гуще, деревья смыкались над тропой, образуя свод из голых ветвей, скрипящих под напором ветра. Земля под ногами была влажной, укрытой мхом и опавшими листьями, которые теперь шуршали под его сапогами. Вдалеке завыл волк, его голос разнесся над пустошами, но быстро угас, словно подавленный чем-то большим. Совикус не обращал внимания на звуки — его разум был занят только целью, что ждала впереди.
Дорога привела его к Гребню — маленькому поселку, затерянному в темных лесах на севере Альгарда. Низкие дома, крытые потускневшей черепицей, жались друг к другу, словно пытаясь укрыться от ночи. Запах гниющей древесины и сырого сена висел в воздухе, смешиваясь с дымом от угасающих очагов. Когда Совикус въехал в деревню на своем черном жеребце, тишина накрыла ее, как тяжелое одеяло. Жители, которые еще минуту назад сидели у костров или возились у домов, поспешно исчезли, захлопнув двери и ставни. Даже собаки, обычно не дающие проходу чужакам, притихли, забившись в тени.
Совикус чувствовал их взгляды — тени мелькали в щелях окон, лица прятались за дверными проемами, полные страха и недоверия. Это не был обычный страх перед чужаком. Люди Гребня знали его — не по имени, не по званию, а по тому, что исходило от него. Хаос пульсировал в его ауре, как невидимый огонь, и они ощущали его, пусть и не могли назвать. Напряжение висело в воздухе, густое и липкое, как предгрозовая духота.
Он не обратил на них внимания. Его путь лежал к таверне — старой каменной постройке с покосившейся вывеской, на которой едва читалось слово «Гребень». Дверь скрипнула, когда он вошел, и душный запах копченого мяса, дешевого эля и пота ударил в лицо. Внутри было тесно: деревянные столы, потемневшие от времени, стояли вплотную, а у стены сидели несколько крестьян, чьи лица были покрыты грязью и усталостью. Они замолчали, едва он переступил порог, их взгляды скользнули по нему и замерли, полные настороженности.
Трактирщик, пожилой мужчина с густыми седыми бровями и морщинистым лицом, молча шагнул к нему. Его руки дрожали, когда он ставил на стол кружку вина и глиняную миску с похлебкой — густой, с кусками картофеля и лука, плавающими в этом мутном бульоне.
— Тепло нынче, — буркнул он, словно эти слова были единственными, которые он смог выдавить из себя.
Совикус не ответил. Он сел, подтянув к себе миску, и начал есть, сосредоточившись на предстоящем. Ложка черпала похлебку медленно, размеренно, а вино оставалось нетронутым — багровая жидкость отражала свет единственной свечи на столе. Крестьяне шептались, бросая на него косые взгляды, но он не поднимал глаз. Его мысли были далеко — на холме, в тумане, где ждал Моргас.
Когда огни в деревне погасли и тишина стала почти невыносимой, мальчишка все еще следил за ним. Совикус чувствовал его — где-то в тени сеновала, за стеной таверны, он затаился, как мышь перед котом. Тень, что движется следом.
Теодор не спал. Он устроился в сеновале, прижавшись к грубым доскам — они пахли сыростью и старой соломой. Ночь становилась все тяжелее, воздух давил на плечи, словно сама тьма сгущалась вокруг него. Вдалеке, за лесом, поднимались черные облака, их края озарялись вспышками алого света, и его частички пробивались сквозь мрак. Это был знак — зловещий, необъяснимый, но он чувствовал его всем телом. Сердце билось быстро, но он заставлял себя дышать ровно, прячась в тени.
Он видел, как Совикус вошел в таверну, видел, как жители Гребня разбежались, словно крысы перед пожаром. Что-то было не так с этим человеком — не просто властность или холодность, а нечто более глубокое, что заставляло воздух дрожать вокруг него. Теодор сжал кулаки, вспоминая слова Дианы: «Будь осторожен. Он опасен». Она была права, и теперь он понимал это лучше, чем когда-либо.
Лес за деревней затих, поглощая последние звуки ночи — ни шороха листвы, ни криков сов. И в этот момент послышались шаги. Тяжелые, уверенные, с хрустом веток под ногами. Теодор напрягся, выглянув из-за досок. Пятеро фигур двигались к Совикусу, который стоял у края деревни, глядя в сторону леса. Разбойники. Их одежда была грязной, рваной, а ржавые клинки в руках тускло блестели в лунном свете. От них пахло потом и страхом, смешанным с жадностью.
— Эй, господин, чего один ночью? — насмешливо бросил один, долговязый, с кривыми зубами.
Совикус не шелохнулся. Его взгляд оставался холодным, как лед, лицо — неподвижным. Он не ответил, словно их слова были пустым шумом.
— Кошель бросай, — рявкнул второй, шагнув ближе и протянув руку с грязными пальцами.
Третий, самый крупный, с широкими плечами и шрамом через щеку, замер, вглядываясь в фигуру в плаще. Его глаза расширились, узнавание мелькнуло в них.
— Это... это же... — прошептал он, но голос его оборвался.
Совикус слегка приподнял руку. Тени вокруг него ожили — черные, извивающиеся, как змеи, они вспыхнули с шипением и рванулись вперед. Теодор затаил дыхание, вжавшись в стену.
Первый разбойник не успел вскрикнуть — тени обвили его голову, сжались, и его глаза вспыхнули алым, выгорая изнутри. Он рухнул, тело дернулось в агонии и затихло. Второй взвыл, когда его кожа почернела, покрываясь язвами, эти язвы лопались, как гнилые плоды. Его пальцы, сжимавшие кинжал, рассыпались в пыль, и он упал, хрипя. Третий открыл рот, но крик застрял в горле — щупальца теней втянули его в себя, поглотив, как волна поглощает камень. Четвертый бросился бежать, но пламя взвилось под его ногами, охватило тело, и через миг его кости осыпались черным пеплом, который быстро унес ветер. Последний, дрожащий, отступал, сжимая меч. Совикус повернул голову, его пальцы сжали воздух. Раздался влажный хруст — разбойник осел, кровь хлынула изо рта, глаза остекленели.
Теодор зажал рот рукой, чтобы не закричать. Он видел все — каждый удар, каждый ужасный конец. Сердце колотилось так громко, и он боялся, что Совикус это услышит. Но советник не обернулся. Он шагнул вперед, оставив тела лежать в пыли, и растворился в лесу.
Холм возвышался над лесом, скрытый густым туманом, клубившимся вокруг него, как живое существо. Древние камни, покрытые мхом и выщербленные временем, стояли кругом, их темные силуэты проступали сквозь дымку. Совикус вошел в этот круг, и воздух затрепетал, словно пробудившись от векового сна. Туман сгустился, стал плотнее, обволакивая его, как саван.
— Выходи, — произнес он спокойно, голос его был низким, резонировал с землей.
Туман дрогнул, расступился, и из его глубин выступила фигура. Теодор, притаившийся за деревом у подножия холма, замер. Это был не человек. Высокий, темный, как сама бездна, Моргас стоял перед Совикусом. Его рога, черные и изогнутые, поднимались в воздух, багровые глаза пылали, как угли в сердце вулкана, а тело окутывал плащ из теней, и эти тени шевелились, как живые.
Мальчик шагнул вперед, его ноги дрожали, но он не отступил. Бледный, с растрепанными волосами, он смотрел на Совикуса, не прячась больше.
— Ты знал, что я здесь? — спросил он, голос слабый, полный страха.
Советник кивнул, его взгляд был холодным, но в нем мелькнула тень сожаления.
— Ты не должен был следовать за мной, — сказал он. — Теперь у тебя есть выбор. Уйди и забудь все, что видел. Или...
Моргас шагнул ближе, и его голос раздался в разуме Теодора, не произнося слов вслух: «Ты выбрал не ту дорогу».
Тени рванулись вперед, быстрые, как молнии. Теодор вскрикнул, бросился бежать, но они поймали его, обвили, как сети. Его крик оборвался, поглощенный тьмой, и все вокруг исчезло — холм, камни, лес. Остались только Совикус и Моргас.
— Совикус, — прогремел голос бога, раскатываясь, как гром.
Советник опустился на колено, склонив голову.
— О, великий Моргас, я твой преданный слуга, — произнес он, голос его был тверд, в нем звучала покорность.
Из ладони Моргаса начала стекать темная субстанция — жидкая, как смола, но сгущающаяся в нечто твердое. Она упала на землю, приняв форму куска металла, ледяного и обжигающего одновременно. Совикус взял его в руку, ощутив холод, пронзивший его кожу до костей.
— Чистый хаос, — сказал Моргас, его глаза вспыхнули ярче. — Ты знаешь, что с ним делать.
Советник кивнул, не отрывая взгляда от металла. Он блестел, отражая багровый свет глаз бога, и в его глубине пульсировала сила — живая, неукротимая.
— Теперь ты готов, — голос Моргаса резанул ночь, как клинок.
Совикус поднял голову и увидел в глазах бога свое отражение — не человека, не мага, а пустоту, которая жадно впитывала хаос. Металл в его руке ожил, впился в ладонь корнями, тонкими, как нити. Боль пронзила его, но она была сладкой, возносящей. Кровь смешалась с тьмой, и он больше не чувствовал тела — только вихрь, бесконечный и всепоглощающий, где границы между слугой и господином растворялись в едином дыхании хаоса.
