Все мы знаем фразу о том, что если судьба подкинула тебе кислый лимон - подумай, где достать текилу и отлично повеселиться.
А что делать, если ваша жизнь подкинула вас самих в своеобразную лимонную плантацию, где текилы не найти, да и повеселиться особо не вариант? Вспомните про беднягу Уотни. Застрявший на богом забытом Марсе, он в одиночку живет полгода в агрессивной среде, слушая диско, забытое, по счастливой случайности, его товарищами. Ну да, радость сомнительная, но все же.
Марк Уотни - герой: не смотря на то, что он остался один, он не отчаивается (почти никогда) и не дает себе поблажек в виде истерик, печали и минуток грусти. Он - ботаник-инженер, что уже повышает его шансы на выживание. А его чувство юмора, в вперемешку с самоиронией, делают его спасение лишь делом времени. Основная проблема - в одиночестве, голоде и Марсе в целом. Меня до глубины души тронуло то, как Вейер прописал реакцию людей. Абсолютно незнакомых между собой, но объединенных общей целью: спасти того, кто сам себя спасти не может. Я очень надеюсь, что общество услышит призыв Энди помогать и перестанет быть таким бесчувственным.
Используйте свой юмор, даже когда жизнь кажется слишком тяжелой. Найдите своего внутреннего Марка Уотни и продолжайте двигаться вперед!
Роман-пьеса «Ставок больше нет», автором которой является Жан-Поль Сартр, написана в духе идей экзистенциалистов.
В центре сюжета пьесы - отношения между мужчиной и женщиной. В течение жизни оба не имели понятия друг о друге, так как их жизненные пути сильно разнились; первая их встреча произошла в загробном мире. Идея загробного мира и последующий сюжет, неожиданно приобретающий поворотный характер, заставляет задуматься о необходимости человека порой остановиться в несущей рутине жизни. Даже не порой.... Важно остановиться, чтобы осмыслить происходящее, ведь зачастую люди живут на основании изживших принципов и переставших иметь смысл ценностей и целей. Невозможность трезво оценить окружающий мир связана и с социальными ролями. Большинство забывает о собственной индивидуальности и следует за общественным мнением и авторитетами, угнетая уникальность своего "я" . Этой неповторимости, безжалостно поглощенной пучиной масс, а лучше сказать, ввергнутой в пучину толпы, соответствует личная история с уникальными и глубокими переживаниями. Проблеме противоречия характера и личности, проявляющейся в противостоянии индивидуальности и массы, автор отводит центральное место.
Режиссёр Советского Союза. Автор Яманов (Тенгриханов?) Александр
Вышла 8ая, финальная книга этой довольно неплохой серии.
В целом, окончание истории не разочаровало. Главный герой получил все кинематографические награды, прославив себя на мировом кинематографическом олимпе навеки.)
Поругался, помирился, и снова поругался (а потом опять помирился) почти со всеми значимыми силами тогдашнего СССР, включая даже ГРУ.
Заработал много деняк себе и стране, читерскими, в основном, методами (попаданец, сэр!)
Преуспел даже в отраслях, не связанных непосредственно, с кино, купил дворец в Риме с видом на Колизей и дачу в Москве, женился на жене и обзавёлся детьми.
Мотался по заграницам невозбранно, на зависть простому несоветскому человеку.
Изменил (в лучшую, капиталистическую сторону, от плохой, социалистической) экономику Советского Союза, натянул орган зрения на неполагающееся для этого место всем нахлебникам в СССР (все республики, кроме РСФСР и БССР. Да, автор, скорее, советофоб (или правильно антисоветчик?), причём, чем дальше, тем хуже. Сразу этого не понять, но где-то тому к четвёртому возникают обоснованные подозрения.) Считаю нужным предупредить.)
В промежутках между действиями главный герой много думал и рефлексировал, вот с этим, у автора тяжёлый лёгкий перебор, но, если перематывать, то и нормально.
Свернул серию к финалу быстро, но аккуратно и не без изящества. С теоретическим намёком на новые приключения старого героя.
Если читаешь книги издательства Поляндрия, будь готов к тому, что это будет минимум необычно.
И это действительно так, но за это я их и люблю, потому что порой хочется свой мозг просто максимально загрузить и вчитываться в каждое предложение, анализировать его и стараться найти метафоры и аллюзии.
Роман "Тирания мух" в первую очередь о семейных отношениях, которые показаны нам через деструктивные семейные связи, через призму отца тирана и деспота, через инфантильную мать и детей, которые имеют свои странности...
Кассандра любит (читай: имеет сексуальный фетишизм) различные вещи: объектив фотоаппарата, стул, мост... Калеб отличается тем, что любое животное или насекомое, прикоснувшись к нему, умирает. Калия, самая младшая, не разговаривает, но рисует гениально.
Вся эта семейная история является метафорой к политической системе Латинской Америки, да и не только к её системе, а ко всем государствам, где присутствует деспотизм. Она
очень гипертрофирована, всё в ней чересчур, поэтому окунаясь в неё, можно получить нехилый такой удар под дых, потому что за такой яркой обложкой никак не ожидаешь оказаться в огромной яме с фекалиями.
Однозначно советовать "Тиранию мух" я просто не могу, мне страшно взять на себя такую ответственность, но если решитесь прочитать - я с огромным удовольствием с вами всё бы обсудила, потому что при обсуждении книги споры возникают безумно жаркие!
Всем привет, начинать порой сложно бывает, но начать мне хочется. А ещё хочется освоить эту платформу и вести беседы о литературе.
Это я умею, как мне кажется :)
Меня зовут Екатерина, мне 29 лет, живу в Краснодаре и увлекаюсь очень многим, но чтение - в приоритете. Я веду блог в запрещенной соц.сети, в тг и LiveLib довольно много лет, смогла обзавестись многими интересными знакомствами, но мне мало.
Поэтому врываюсь сюда со словами о том, что буду заполнять ленту постами-рецензиями на прочитанные книги и окололитературную тематику.
Было бы здорово увидеть отклик, актуально здесь это или нет.
Политрук возник в вагоне на предпоследней станции перегона Москва — Петрозаводск, когда новобранцев вдрызг измотала тяжёлая дорога в теплушке. Ехали уже шестой день. Вагон с нарами и буржуйкой посередине стал почти родным домом на путях, забитых идущими на фронт составами. Сохранение жарко дышащего нутра печи составляло единственную цель и заботу в эти вечерние минуты, когда за стенкой теплушки царили темень и вьюга. Теплом печи хотелось не столько согреться, сколько раствориться в нём, вернув себе чувство полноценной жизни. Окоченевшие тела и души, пленённые холодом и печалью, желали только тепла. Уже Арон и Коля устали декламировать вслух стихи — свои и чужие, — а бойцы устали слушать. Миша Луконин пытался было вступить:
Падает снег, плещется, вьётся у самой форточки, В белой крупе мерещатся — точки, кружочки, чёрточки…
— Миха, заткнись! — грубо осадил Коля Турочкин. — Нет, в самом деле: который день этот снег, снег… А тут ты ещё…
И он грубо выругался на снег, чёрточки и кружочки, мелькавшие перед глазами.
— Ритмики тебе недостаёт, Луконин! Хотя замысел, может быть, и хорош…
Зима вроде бы катилась к концу, но морозы не отпускали. Стоило только высунуться из вагона, как лицо будто ударялось о ледяную стену — такой сухой и трескучий стоял мороз. Бойцы даже боялись загадывать, как же им придётся сражаться с врагом. Только Арон не унывал. Арончик, который и снег-то впервые увидел только в Москве, когда поступил на учёбу! У них на юге какая зима? Дождь да холодный ветер; противно, склизко. А тут зато какая красота!
Арон умел радоваться каждой мелочи: синичка ли проскочит на перроне, мелькнёт ли в слепом окошке теплушки холодное зимнее солнце, выскочит ли необычная рифма… Вот, кстати, к слову «истина» он долго подбирал рифмы. Нашёл: «истина» — «пристальна», «единственна». А к слову «правда», как ни странно, рифмы не находилось, как ни крути...
Правда состояла в том, что поэты, студенты литературного института имени Горького ехали воевать с Финляндией, этим маленьким империалистическим хищником, который клацал зубами на самых подступах к Ленинграду. Они были добровольцы — не спортсмены и не лыжники; хотя на Финской войне требовались в первую очередь те, кто умел ходить на лыжах. Те, кто не умел, уже полегли в снегах, застигнутые врасплох дикой стужей и лютым врагом, который будто и не принадлежал человеческому роду: с таким коварством финн расставлял ловушки за каждой сосной и с такой жестокостью мстил краснозвёздному недругу.
Далеко не все добровольцы хотели на войну. Тех, кто не хотел, склоняли на всех собраниях, клеймили позором, изводили придирками, обвиняли в трусости и в конце концов отчисляли из института. Были и такие, из числа спортсменов, которым сказали, будто бы они едут на лыжные сборы, а когда они узнали правду, было уже поздно выпрыгивать из вагонов-теплушек. Такова была правда Финской войны.
— Вот где мы посмотрим жизнь, ребята! Это почище любой творческой командировки! А какие стихи мы напишем про то, что видели, а!
До войны Арон успел выпустить несколько книжек на украинском, потому что, как он говорил, на украинском стихи сами собой писались и выходило оно так широко и напевно; а на русском получалось натужно. Хотя по дороге на войну Арон уже по-русски писал. И оставалось только недоумевать, как это: человек едет на фронт и пишет стихи? Хотя в теплушке все были одинаково молоды и одинаково поэты — за исключением здоровенного хохла Тараса Будко, которого тут же прозвали Будкой — за необъятную физиономию. Широкий в плечах, с низким лбом и маленькими глазками, обритый наголо, он походил бы на беглого вора, если бы не странное задумчивое выражение, застывшее на его лице.
Почему в вагон к студентам определили Будку, оставалось только гадать. Может, для того, чтобы они подтянули его идеологический уровень. У Будки поговорка такая была: «Серп и молот — смерть и голод». И вроде бы он даже удачно каламбурил, но подоплёка была такова, что на расстрельную статью тянула. И, должно быть, Будку именно потому не тронули до сих пор — решили, что финны этого бугая точно прикончат. Боец из него никакой, так пускай хоть чужую пулю словит.
Впрочем, это была только версия. Может статься и так, что Будко нарочно студентиков подначивал, этих интеллигентиков, на всякие разговоры, чтобы ещё по дороге на фронт выявить всех до единого предателей и отщепенцев. Вот, например, выведывал Будка:
— А фiны у полон беруть? — Не-е, финны в полон не беруть, — передразнил его Миша Луконин. — Финны сразу расстреливають. — Хiба? — Не хiба, а сразу крышка! — О, як шкода. — Какая ещё шкода? — Да это он говорит, что очень жаль, что не берут, — перевёл Арон. — А чего так? — уточнил Луконин. — А то можна було б здатися, а потiм протии червоних командирiв багнета повернути. — Какие ещё багнета? — с крайним подозрением спросил Луконин. — Багнета — это штыки, — перевёл Арон. — Не нравятся мне что-то такие разговоры… — А шо? — не унимался Будка. — Та не шо, а ты вже заткнися, — Арон продолжил по-украински. — Хiба ти сам хохол? Тю-ю… Я тiльки на твою рожу глянув, одразу просiк: жидяра ты, ось хто! — В СССР по закону все народы равны, — подал голос Коля Турочкин, юный студент-первокурсник с чересчур серьёзным лицом. — Тiльки немає таких законiв, яки мають бути в наших iнтересах, — заключил Будка. — И кто эти «наши», по-твоему? — спросил Коля. — Як хто? Трудящi люди. Ось у мене в голодомор троє братiв померло, простих трудящих. А начальники в голодомор щи зi свининою хавали. Ось ти, жид, де був у трядцять третьому року? — Где я был в тридцать третьем? — Арон будто совсем не замечал издевательского тона Будки. — На заводе работал. А ещё у меня в тридцать третьем первая книжка вышла. — Вiршi писав? — на полуслове перебил Будка. — I добре годували за цi вiршi? Гляди який товстий вымахав.
Арон отличался огромным ростом, хоть и сложен был неуклюже. Но всё же его грузная фигура производила впечатление неодолимой силы; возможно, из-за спокойной уверенности во всём, что он говорил или делал.
— Ось я отримав з дому листа, в якому пишуть, шов дома всi голоднi, — расходился Будка. — Чому ми повиннi Фiнляндii допомогати?
Арон и сейчас смолчал, а Борис не сдержался:
— Ты, Будка, заткнись! По-хорошему прошу! — А то шо? — Будка искренне удивился: для угроз Борис, несмотря на широкие плечи, был слишком интеллигентный молодой человек; с артистично зачёсанным чубом, который не примялся даже под грубым подшлемником. Его выразительные губы, ровный покатый лоб с откинутыми назад кудрями изобличали человека страстного. Однако голос звучал твёрдо. Сжав кулаки, Борис двинулся на Будку.
В этот момент вагон дёрнуло, Будка едва устоял на ногах, а Борис чуть не опрокинулся на спину, но успел присесть, опёршись ладонью об пол.
Над Борисом ещё посмеивались: в учебке не привыкший к морозам новобранец умудрился подхватить простуду, да такую, что пыхал жаром, как паровоз. Арону поручили его хорошенько пропарить в бане: если уж баня не поможет — какая война! Арон выполнил боевое задание с особым рвением: отходил Бориса веником так, что истрепал веник в клочья. А напоследок, умилившись, крепко облобызал болящего и сам потом долго смеялся: «Это что же получается? Я с голым мужиком поцеловался, ребята… Ой, только жене не сообщайте!»
Поезд остановился. Снаружи потянуло морозным воздухом и дымом — эти запахи были почти неотличимы друг от друга и совсем привычны. С улицы донеслись звуки обычной жизни: лай собак и отголоски будничной перебранки. На маленьких станциях люди говорили очень громко — по деревенской привычке докрикиваться до соседей. И даже здесь, на севере, не изменяли себе, разбивая возгласами размеренное и монотонное существование, состоящее из соседских и семейных ссор, неизмеримой тоски, редкой радости, ничего не значащих и очень значимых фраз, мыслей, чаяний…
Дверь теплушки кто-то резко распахнул снаружи, и вот, вместе с клубами морозного пара, в вагон затёк политрук невысокого роста, с гордо выпяченной грудью, в ушанке, надвинутой на глаза.
— Так, — он быстро пробежал острым взглядом по углам, по нарам, задержался на чадящей печке-буржуйке, вокруг которой согревались студенты в широченных, не по размеру шинелях, и зычно произнёс: — бойцы! Помните: мы идём в Финляндию не как завоеватели, а как друзья и освободители финского народа от гнёта помещиков и капиталистов! — и, покашляв в кулак, ещё добавил: — Это товарищ Жданов сказал, к вашему сведению!
— Да мы знаем, товарищ политрук, политически подкованы, — срезал его Коля Турочкин, который не любил, когда ему в сотый раз объясняют давно понятные вещи. — Красная армия борется за освобождение трудящихся Финляндии из-под гнёта кровавых банд Маннергейма. — И где это тебя подковали? — удивился политрук. — Известно где: ещё в институте. — Литературном? — Точно. Литературном. — Стишки, значит, писал, пока советский народ социализм строил? — Как на буржуазию на меня смотрите, да? — не унимался Коля, нервно дыша. — Я, между прочим, публиковался в заводской малотиражке «Даёшь трактор». — Ладно, не ерепенься. А какого ж лешего тебя на фронт понесло? Публиковался бы дальше. Давал своего трактора! — майор чуть было не выругался, но сдержался. — Советский народ воюет — значит, и моё место — в строю! — твёрдо ответил Коля. — А в перспективе Финляндия станет демократической республикой. — Ишь ты, серьёзно тебя подковали, — отметил политрук. –– Но я вам больше скажу: будущую республику возглавит верный сталинец Отто Куусинен, и её проглотит Карело-Финская ССР. — Ничего не понимаю. Кто кого проглотит? — подначил Борис. — Финляндию проглотит Карело-Финская ССР, — уточнил политрук. — А-а, тогда её не проглотит, а поглотит, товарищ политрук. — Ну, ты тут давай-ка, поменьше умничай. Как твоя фамилия? Доложи по форме! — Заходер, товарищ политрук, — отрапортовал Борис. — Заходер. Тоже из Литературного? — Так точно! — Ну вот что, товарищи поэты, чтобы мне тут без лишних вопросов! Поняли? И если мне тут петь удумаете, так вот: до Петрозаводска громко петь можно, а потом уже нельзя.
Бойцы недоумённо уставились на политрука.
— Товарищ политрук, — наконец нашёлся Арон. — Мы поэты, а не хор Пятницкого. — А Будко к вам зачем подсадили? Чтоб пел! А то мне жалуются, что студенты по дороге коченеют. С песней-то веселей! Мы с вами ещё фронтовую самодеятельность развернём! Она дух укрепляет, хотя дух у вас тут и без того ядрёный. Боец Будко! — зычно скомандовал политрук. — Песню запе-е-вай! — Яку ж мені пісню заспівати? — спросил Будко. — «Катюшу»? — Да ну, пой какую хочешь. Только хорошо пой, по совести. Как и подобает бойцу Красной армии!
Будко встрепенулся, повёл плечами, будто расправил крылья, и, набрав полную грудь воздуха, выступил вперёд, запрокинул голову и вдруг залился фальцетом:
Ридна мати моя, ти ночей не доспа-ала I водила мене у поля край села…
А потом вдруг перелился голосом сверху вниз с залихватской удалью:
I в дорогу далеку ты мене на зорi проводжа-ала, I рушник вишиваний на щастя дала-а…
Бойцов накрыла глубочайшая тишина. Они внимали пению, не смея пошевелиться и едва сдерживая внутренний трепет.
Огонь плясал в чугунной буржуйке, превращая дрова в дышащие угли. Так представлялось бойцам, что в чугунном чреве буржуйки бьётся горячее живое сердце. Такое же, как билось в груди каждого из них. И ничего иного уже не хотелось, кроме как вот так сидеть у этого огня, внимая глубокому, надрывному пению.
А Будко тем временем заходился раскатистыми трелями, голос его завихрялся, разгорячаясь, и сам он по мере пения будто вырастал, поднимался вверх, уже готовый пробить бритой макушкой хлипкий потолок теплушки. И от этих трепещущих и звенящих звуков всем вокруг становилось сладко и страшно одновременно, как если бы бойцам открылась какая-то потаённая горячая правда, та самая, которую тщетно пытался открыть им огонь буржуйки. Голос Будко крепчал, как степной ветер, от него веяло чем-то неизмеримо родным и знакомым, звуки отдавались в сердцах страстным ответом, и когда Тарас наконец замолчал, никто даже не посмел пошевелиться, ошарашенный открывшейся бездной. Это была бездонная пропасть будущего, в которую тянул их длиннющий состав, ускоряясь в направлении Петрозаводска. И каждый боец в отдельности, возможно, сумел разглядеть в этой бездне собственную судьбу.
Арон первый собрался с духом.
— Ну ты, Будка, даёшь! Молоток! А я уж грешным делом хотел тебе морду набить, — и Арон заливисто, радостно засмеялся.
И все засмеялись, как будто что-то очень страшное миновало вот только что, отпустило, истаяло. Раздались реплики: «Будка, тебе только в Большом театре петь!»; «В самом большом!»; «Ну, на худой конец в среднем!»; «В заглавной опере!»
— Отставить разговорчики! — наконец скомандовал политрук. — И вот ещё что: в Петрозаводске уже никаких песен. А потом — и тем более. — Почему? — спросил Борис. — На фронте громко петь воспрещено! — На фронте громко петь воспрещено, — подхватил Арон. — Это вы замечательно сказали: на фронте громко петь воспрещено…
И тут же без запинки выдал:
Теперь мы перемалываем душу, Мечтаем о театре, о кино,
Поём в строю вполголоса «Катюшу» — На фронте громко петь воспрещено…
Поезд катился в ночь.
Повесть «Лежу неубитый, живой» вышла в издательстве Чтиво в 2024 году. Узнавайте о книге больше, скачивайте её демо-версию и обретайте издание на сайте.
Неучебник писателей, из которого вы узнаете, как не говорил старик Хэм
Если честно, я на бугре вертел любые книги по писательскому мастерству. Максимум, чему научит текст «напишикнигузаодиндень» — это то, как тасовать штампы по методике Проппа или Кэмпбелла. На книге «Пиши рьяно» взгляд остановился лишь потому, что я увидел знакомую фамилию. Кто не знает, Апполонов — автор канала «Хемингуэй позвонит», редактор и журналист.
Короче.
Я люблю нонфик, но читаю его без уважения удовольствия: тужусь, суплю брови, что-то выписываю — ну как учебник. Лишь одна «документалка» завладела моим вниманием не хуже какого-нибудь детектива — это был «Христос» Латыниной. Вернее, теперь таких книг две.
Помните «Полночь в Париже»? Вот здесь ощущения такие же: будто бы ты попал в бар, где писатели за бокалом виски или дайкири обсуждают своё ремесло и сидишь, слушаешь, восхищаешься. Это не учебник — это удивительно мелодичный диалог с самыми разными авторами: от Керуака до Водолазкина, в котором они рассказывают то, как видят писательство.
Заботливо собранный альбом с воспоминаниями, который позволяет, конечно, не влезть в шкуру, например, Фицджеральда, но увидеть его подход к писательству — как следствие, увидеть не забронзовелый монумент, но живого человека: со своими проблемами и загонами. А заодно поскрести по сусекам и собрать золотые крупицы опыта, которые, в общем-то можно инкрустировать и в свою жизнь.
Есть и сухие выдержки из книг по сценарному мастерству — впрочем, тоже полезные: пару лайфхаков на тему того, как строить сюжет, списал и я. Из минусов — пустоватые, на мой взгляд, интервью с современными писателями в самом конце книги. Нет, подборка писателей, конечно, хорошая, но вопросы довольно однотипные: они раскрывают авторов как личностей, но того самого золотого песка опыта в них почти нет.
У нас новая игра: нужно расставлять по городу вышки связи так, чтобы у всех жителей был мобильный интернет. И это не так просто, как кажется. Справитесь — награда в профиль ваша. Ну что, попробуете?