Можно быть уверенным лишь в том,

что ни в чём нельзя быть уверенным.

Плиний Старший

Пролог

Рассвет – самое ненавистное время. Магия яркой жизни возвращается в серую обыденность дня.

Глава первая

Тетрадь №4

Меня зовут Антон Сомов.

Я творческий человек и отсекаю от словаря Ожегова всё лишнее, расставляя оставшиеся слова в художественном порядке. Проще сказать – пытаюсь писать рассказы. Живу Новосибирске, разменял четвёртый десяток, не курю… дальше в анкете пойдут сплошные «не», но это неважно.

Есть у меня друг, Денис. Неординарная личность – всё время ищет себя. Недавно землю купил на Алтае, в Уймонской долине. Для строительства дома. Там, где Рерих, Шамбала и поиски Истины. Товарищ – буддист, и я не удивился его выбору. В окрестностях горы Белухи, увлечённые люди рассказывают, связь с космосом и прочие аномалии – на каждом шагу. Не верю в эти теории, но над другом не смеюсь, когда он про реинкарнацию философствует.

На днях Денис передал тетрадь в коричневой виниловой обложке, с цифрой четыре, выведенной ручкой в правом верхнем углу. Она старая, ещё при Советском Союзе выпущена. «Когда канаву копали камень своротили, а под ним, в трубе алюминиевой, записи хранились. На, разбирайся, – говорит, – это по твоей, писательской, части».

Открыл слипшиеся страницы и с трудом разобрал каракули – почерк шёл вразнобой: то ручкой, то карандашом. Кроме скачущих рассуждений о каких-то Правилах и Вратах, в тетради оказалась невероятно запутанная история. Поверить в происходящие события невозможно, думаю их кто-то выдумал.

Заварил чай покрепче и решил ещё раз перечитать рукопись, может понятнее станет. Устроился за столом и открыл коричневую обложку:

«Если бы мои ученики затеяли на уроке обсуждение: «Кого из известных людей можно назвать странным человеком», то легко бы перечислил немало талантливых фамилий, показав их неординарные поступки. С разбором, объяснениями и выводом, как и учили нас в педагогическом институте. Но не стал бы приводить самый близкий и очевидный пример. Он, для тринадцатилетних оболтусов, ежеминутно отвлекающихся на уроке литературы, окажется слишком удивительным. Дело в том, что я сам себя считаю «Странным человеком».

Для ребёнка, из далёкого села Тюнгур, у которого отец летом водил конные туры к Белухе, а мать занималась хозяйством, освоить чтение в пять лет – это странность. И не просто складывать букву к букве, а бегло читать, проглатывая книгу за книгой так, чтобы уже в шестом классе шокировать заведующую районной библиотекой списком побеждённых за лето фолиантов.

В пятнадцать лет не поехать с отцом на охоту, а просидеть ночь с антикварным изданием, которое с заезжим туристом случайно оказалась в моём распоряжении и утром уедет в город – неведомая странность.

Удивительная странность – обладая отличными знаниями, учиться в Горно-Алтайском педагогическом, а не поступить на филфак Новосибирского Универа. И, после окончания, не остаться в единственном институте Республики завкафедрой литературы, а отправиться учителем в райцентр Усть-Кокса – выходящая за все рамки странность.

Но зачем непоседливым сорванцам знать о моих непонятных поступках, если за окном весна, скоро каникулы, и в схватке: «Базаров – герой нашего времени» против «Свободу гормонам!», победа всегда останется за вторым?

Пожалуй, добавлю ещё один пункт, который можно трактовать как странность, хотя именно его отнёс бы к необычному увлечению – я писатель.

К сожалению, слово «писатель» не отражает масштаб творческой личности. Лев Толстой писатель и Александр Грибоедов писатель, но их одним аршином не измерить – слишком сильно отличается длина книжной полки у каждого. Льву Николаевичу шкафа мало, а родителю Чацкого достаточно двухсантиметрового уступа. Не могу мериться лавровым венком с Грибоедовым, но отношу себя ко второму типу авторов. Пишу недавно и только рассказы. Без нравоучений, в основном – мистика. Уже зарегистрировался на сайте «Прозаик.ру» и имею немало подписчиков.

Хочу уточнить, само по себе писательство не может быть странностью, а вот то, как ступил на эту стезю – заслуживает внимания. Говорят, обезьяна, спустившись с дерева, превратилась в человека. В моём случае можно провести похожую аналогию. Я превратился в литератора – упав с дерева. По крайней, других событий, повлиявших на размеренную жизнь, не происходило. Полез в октябре на кедр за спелыми шишками. Ветка обломилась и, пролетев несколько метров упал, ударившись затылком об узловатые, смолистые корни. Не знаю сколько времени пролежал без сознания, очнувшись сел и, потирая голову, дождался жену, не рассказав о неловкости. Возможно, в момент встряски, накопленная с детства масса литературных образов, прорвалась наружу собственными сочинениями.

Как бы то ни было, предпочёл не смущать коллег и учеников своим увлечением, поэтому мои произведения вы не найдёте, набрав в поисковике – Амат Кергилов. В писательском сообществе меня знают под более звучным псевдонимом. А в нашем большом селе Усть-Кокса, только любимая Айлу, жена и мать двух чудных ребятишек, точно уверена, что у мужа нет женщин на стороне, но есть второе имя и толпы виртуальных почитателей. И почитательниц. Жена, скорее, ревнует не к ним, а к компьютеру, перед которым провожу семейные вечера. Хотя при обдумывании сложных сюжетных поворотов – могу ночь просидеть, неоднократно переписывая шероховатые эпизоды.

И, очень может быть, жизнь так бы и тянулась спокойной размеренностью, но произошли по-настоящему странные события, которые всё изменили.

Одним весенним утром, открыл свою страницу на Прозаик.ру – полистать свежие комментарии и почувствовать пульс читателей. В руке чашка с кофе, настроение прекрасное и громом среди ясного неба новость – мои произведения заблокированы, а в личном кабинете письмо от администратора сайта: «Вы украли рассказ «Елена». Он публиковался журналом «Новый мир» в середине девяностых годов. Автор – Сергей Кузнецов. Поэтому страница закрыта, а ваши данные мы передали правообладателю произведения, для дальнейших разбирательств».

Много раз встречал у классиков приём – в минуты сильнейшего стресса у главного героя, всё из рук валится. Не верил в такой слог, хотя, как уже писал, много читал с самого детства. Было дело, убедился в правдивости – выпала стеклянная кружка из пальцев и разбилась. Пишу эти строки, перевёл взгляд на пол – вон щербинка на деревянной доске, белеет свежим сколом.

Жена сразу подскочила. Нас в институте обучали азам медицины. Мы же учителя небольших посёлков и иногда ребёнку первая помощь требуется. Подбежала, в глаза заглянула, попросила руки поднять, моргнуть – думала инсульт или инфаркт. Но нет, не в этот раз. Ткнул пальцем в экран, а сам успокоиться не могу. В голове транспарантом ползёт слово «плагиат».

Айлу прочитала и смотрит с изумлением, поверить не может. Мы уже восемь лет вместе. Люблю её – до дрожи. Вижу, в глазах беспокойство, но она – молодец:

– Амат, это ошибка. Не может такого быть. Ты разберёшься и докажешь, что сам придумал и написал рассказ, – милая обняла за шею и прижалась к щеке головой. Мы так часто делали, ещё когда в институте учились – всегда рядом к экзаменам готовились.

– Да, это какое-то чудовищное недоразумение, – только и смог промямлить. Переоделся и пошёл в школу.

Тот день на всю жизнь запомнился. Места себе не находил. Сказался больным и отпросился после второго урока. Директор видел моё состояние, даже спрашивать ничего не стал, только головой покачал.

Сел дома перед монитором. Меня трясёт, боюсь на страницу заходить – так тяжело. Но, надо. Открыл и прочитал письмо ещё раз. Посмотрел, где напечатано произведение – «Новый Мир», № 8, 1994 год. Любой пишущий человек мечтал попасть на страницы этого престижного и популярного ежемесячника. Абы кого там издавать не станут. Значит, Сергей Кузнецов либо уже стал известным писателем, либо только начинал, но явно оказался талантлив.

Полез на сайт журнала. В архив. Нашёл нужный номер, открыл файл. Обложка…потом…содержание: …«Елена», страница 6. Кручу колёсико мышки, дохожу до нужного раздела, смотрю на первые строки и голову сдавило – мой текст! Слово в слово. Пробежал взглядом абзац и закрыл глаза. Это же невозможно! Как? КАК?!

Встал из-за стола и пошёл в ванную комнату. Открыл холодную воду, протянул под струю ладони и опустил в них лицо. Замер, чувствуя немеющие щёки. Набрал пригоршню воды, плеснул на макушку. Посмотрел в зеркало над раковиной и сам себя спрашиваю: «Амат, чего боишься? Правда думаешь, у кого-то украл?! Так может любой человек решить, даже жена, но ты-то знаешь, что написал сам!»

Вышел на крыльцо, сел на ступени и прислонился спиной к перилам. На улице вовсю весна хозяйничает – май за половину перевалил – тепло, почки на деревьях раскрылись, зелень кругом. Соседская корова замычала. Небось, радуется свежей травке. А перед моими глазами – текст из журнала. Чтобы свериться, даже свой вариант открывать не надо, наизусть помню.

Прикрыл веки и задумался. Как такое могло произойти? Я его ниоткуда не переписывал. Может развивается амнезия? В нынешние времена люди рано и память теряют, и болезнями ума страдают, но учитель каждый день с людьми. У всех на виду. Если бы со мной началось подобное – сразу бы заметили. Нет. Не то.

Посмотрел на далёкий хребет за рекой. Сверху – полосой блестит белая шапка. На вершине минус десять. Ветер. К середине июня снег уйдёт. Откроются солнцу старые, рассыпающиеся скалы и груды камней... Ускользающая мысль крутилась в голове, но мне не удавалось сосредоточиться. С рассказом непонятное происходит, при чём здесь камни?

Встал и на деревянных ногах вернулся за стол. Второй абзац, третий… Я следил за развитием сюжета в журнальном варианте и не видел отличий. События, герои, финал – всё совпадало! Где-то предложение разнилось добавленным или переставленным словом. Но глаза смотрели на точную копию моего рассказа.

Внезапно произошло странное. Не могу объяснить, как это возможно, но увидел себя со стороны. Словно оболочка осталась сидеть на стуле напряжённо вглядываясь в экран, а бестелесное нечто, отлетая выше и выше, показывало мою уменьшающуюся фигуру, испускающую свечение. Я увидел себя, поставившего локти на стол, подбородок опирался на сложенные лодочкой ладони и мягкое, рассеянное мерцание шло изнутри тела пробиваясь сквозь одежду.

Странность длилась несколько секунд, затем, в один миг, вернулось прежнее состояние. Я опять оказался за столом, в своём теле. Но теперь, меня накрыло абсолютное спокойствие.

Мозг попытался объяснить, почему рассказы одинаковы.

Самое логичное – прочитал его в детстве. Журнал вышел до моего рождения. Тираж номера – 74 тысячи экземпляров. Наверняка хоть один оказался в библиотеке райцентра. Или случайный турист привёз ежемесячник из города. Часть листов пошла на растопку, часть – по другому назначению. Возможно, мне попались несколько скреплённых страниц с «Еленой», и история запала в глубокие недра памяти, а потом… А потом, что? Каким-то образом вспомнил рассказ, ни минуты не сомневаясь в его авторстве? Может и остальное, написанное за прошедший год, тоже не моё?! Лежало в пучинах серого вещества, заваленное тысячами проглоченных в детстве сюжетов и мозг выдал за собственное сочинение?

Мысли роем носились в голове, предлагая пугающие варианты, но я оставался невозмутим.

Хорошо. Предположим, действительно, прочитал в детстве произведение, потом почему-то забыл и через двадцать лет выдал под своим именем. Но, слово в слово? С такими же сюжетными ходами и поворотами? В том же стиле?.. Стиль! Вот где может оказаться ключ к отгадке.

Задумчиво посмотрел в окно, не замечая близкой улицы за стеклом. Взгляд опять зацепился за белые пятна на синеющих вдали вершинах. Отчего мне не даёт покоя снег? Тряхнул головой и вновь уставился на экран.

Стиль – словно отпечаток пальца. Некоторые писатели пытались под псевдонимом уйти в другой жанр, сменив манеру письма. Но творческий почерк построения предложения – не скрыть. Скорее всего, другие рассказы Кузнецова должны походить и на его «Елену», и, как ни странно, на мои произведения. Или на то, что я считаю своими произведениями.

Полез в интернет. Набрал: «Сергей Кузнецов, писатель, «Елена». Выпало несколько ссылок на журнал «Новый мир». Десяток других Кузнецовых: Матвей, Константин, Владимир… Картинки мужчин на рыбалке, на работе, с женщинами… Это уже не писатели, а обычные Кузнецовы со своими Еленами. Нет не то, всё не то…

От размышлений отвлекла жена. Прибежала, запыхавшись. Свежая, изящная; платье тонкое, воздушное. Что-то внутри шевельнулось, но только на миг. Не до того сейчас.

Айлу обняла и прижалась головой к щеке. Поцеловала и заглянула в экран монитора.

– Ну? Ищешь? Читал?

Вдохнув знакомый запах волос, решил не рассказывать любимой женщине о своих заключениях. Собственно, и заключений-то никаких нет, по крайней мере, пока. О чём могу ей поведать? Что мой рассказ в точности совпадает с журнальным? И какой она сделает вывод: «Муж украл чей-то сюжет!» Зачем ей об этом знать? Нет не сейчас. Я наигранно улыбнулся:

– Милая, да, читал. Сижу, разбираюсь. Странная ситуация, похоже только название и место действия. Из-за чего администрация сайта решила заблокировать страницу – непонятно.

Я впервые обманул жену.

Может перед Айлу сидит не Амат, а другой человек? Днём – приличный муж и учитель, а ночью – маньяк? Или писатель, ворующий рассказы? Лет десять назад смотрел фильм, там герой болел шизофренией и жил в двух мирах. Человек не знал, в каком из них он настоящий. Может так и у меня? Ну да, шизофрения. Нормальное объяснение, почему рассказ повторяет текст написанный тридцать лет назад.

Запрокинул голову и, изобразив грусть, жалобно спросил:

– Чем сегодня красавицы кормят любимых мужчин? Голодный – проглотил бы слона!

Ну вот, после первой лжи – вторая недолго ожидала. Чего-чего, а есть совершенно не хотелось.

– Любимых мужчин у меня ровно одна штука, а любимых мальчиков – двое. И ещё девочка, – она бросила взгляд на часы. – Побежала за ними в садик, через полчаса сядем за стол. Ладно, разбирайся. Люблю тебя. – Она чмокнула меня в щёку и выскользнула из комнаты.

Итак, оказалось, врать я умею. Это не сложно. Особенно, если долгие годы показывать себя с хорошей стороны. Вновь взглянул в окно. Почему же снег… Может это аллегория – он растает, как ложь, и покажет истинную сущность: шизофреник с амнезией, ведущий двойную жизнь? Опять что-то щёлкнуло, сознание отключилось. Перед глазами появился фрагмент серой скалы с трещинками и прожилками другой породы. В одном месте вкрапления образовали перекрестье, в виде буквы Х. Видение мелькнуло и погасло, а глаза в оцепенении смотрели на экран монитора. Там зловеще выстроились написанные мной слова: «Оставь позади чёрное сердце. Свет востока, озарит душу. Смерть укажет путь к бессмертию…»

Прошло несколько дней.

Я находился в странном состоянии отрешённости. С одной стороны, мучил вопрос – как получились два одинаковых рассказа. С другой – мозг словно отключил определённые области разума, убрав размышления и переживания. Я ходил, ел, вёл уроки в школе, даже шутил с Айлу, но неведомая сила не давала осознать произошедшее. И это хорошо. Иначе, сошёл бы с ума, видя ночью один и тот же кошмар – лежу, задыхаясь, заваленный снегом, и гребу руками, в попытке выбраться на мерцающий солнечный свет…

Я ждал событие, которое разрешит загадку.

И оно произошло.

Через две недели, после обвинения в плагиате, на почту пришло письмо. Открыв файл, прочитал крайне странное сообщение: «Вы кто?» и подпись: «Кирилл Кузнецов».

Мой заторможённый разум смотрел на четыре слова, не понимая, от кого они? Ведь писатель – Сергей Кузнецов. Где сам автор? Пишет сын? И почему он задал такой вопрос? Не ругался, не взывал к совести, не обещал вывести на чистую воду? Странно. Во мне зародилось робкое предположение, что Кирилл может знать ответы на вопросы и поможет разрешить тайну. Надо только поговорить с ним.

Задумался, как составить письмо и не порвать единственную нить, ведущую к возможной истине. Решил – надо написать правду. Ничего не придумывать, а честно рассказать кто я, где живу и чем занимаюсь. Буду искренен, понимая возможность Кузнецова разрушить мою репутацию, если откроется казус с «Еленой».

Просидев до утра, отправил письмо, приложив к нему написанные рассказы, включая последний: «Новогодние игрушки». Он не успел попасть на мою страницу, до блокировки.

Утомлённый откинулся на спинку стула. Взгляд, помимо воли, скользнул в ночной сумрак. В сторону далёких вершин, укрытых рассветной мглой. Я чувствовал связь между заснеженными камнями, собой и Кузнецовым…

Продолжение следует...

Острая боль тысячей игл пронзила затылок. Неудержимая сила сбила с ног и швырнула меня на холодную, укрытую первым снегом, землю. Шапка слетела и голова утонула в мокром ворохе прелых, осиновых листьев. Взгляд скользнул вверх. На фоне низкого белёсого неба, ветер трепал частокол голых осин. Веки налились тяжестью и закрылись…

Никто не знал откуда в нашей семье появилось немецкое охотничье ружье 1902 года выпуска. Старинный Sauer Reiher двадцатого калибра с тонкой шейкой приклада, затейливой резьбой на металле, двумя длинными горизонтальными стволами и изящно изогнутыми курками. Их причудливый профиль удивительно походил на морских коньков или на затейливые игрушечные молоточки. Напряжённо застыв, они ждали, когда указательный палец потянет за спусковую скобу, тупой конец курка сорвётся со своего места, ударит по бойку и раздастся оглушительный выстрел.

Впервые двустволку заметили у моего деда, когда тому исполнилось четырнадцать. Послевоенная безотцовщина заставила быстро взрослеть вчерашних мальчишек, но оружие у подростка в глубинке Новосибирской области вызвало понятные вопросы, когда он притащил из леса и похвастался перед друзьями необычной находкой. Быстро пожалев о неосмотрительном поведении, дед закопал Sauer на огороде и на все вопросы взрослых отвечал односложно: «Показалось вам», «Привиделось», «Ошиблись»… в общем, ушёл в несознанку. Даже участковый из райцентра, пытаясь проверить бродившие по деревне слухи о редкой, лёгкой и, наверняка, дорогой иностранной двустволке, лично опросил и жителей, и виновника суматохи. Но крепка порода фамилии – со времён Екатерины живущая в глухих лесах на отрогах Салаирского кряжа – дед не раскололся. И поскольку заявлений о пропаже оружия или охотников в районе не фиксировалось, представитель власти удручённо махнул рукой и отбыл на большую землю «не солоно хлебавши». А через несколько месяцев, когда улеглась шумиха, мой шустрый предок начал осторожно выбираться в лес, принося на семейный стол таёжные деликатесы.

С годами дед остепенился, женился, превратился в уважаемого механизатора и почти открыто носил на охоту немецкую курковку, но больше никто не пытался вызвать милицию для выяснений и разбирательств.

Но участковый приехал в наш дом по другому поводу.

Однажды, возвращаясь с вечерней засидки на косулю, дед переходил Верхний пруд по длинному и узкому – в три доски – деревянному мостику. Первые морозы укрыли озеро тонким шершавым льдом; колючий ветер сдувал редкий снег с открытого пространства и в блёклом свете растущей луны матовое серебро пруда освещало путь. Но дед умудрился оступиться. Он упал с двухметровой высоты на замёрзшую воду и утонул, оставив после себя зияющую тёмным провалом рваную майну, вдову и трёх ребятишек. Старшим из которых оказался мой шестнадцатилетний отец.

Так получилось, что именно будущий папа первым очутился над свежим, ещё дымящимся на ноябрьском морозце, проломом. Утром мать не дождалась мужа и, предполагая недоброе, отправила сына к шалашу для засидки. Тот дошёл до пруда, увидел сломанную жердь перил и висящее над полыньёй ружье. Оно зацепилось ремнём за изогнутую ржавую скобу у основания настила. Парень сразу понял, что произошло. Но прежде чем бежать в деревню за помощью – добрался по мостику до открытой воды, лёг на холодные доски, сдёрнул Sauer Reiher с металлического крючка и спрятал оружие в заснеженных камышах.

Утопленника долго искали и забагрили на второй день, сломав весь лёд подпруженного плотиной водоёма. А мой будущий отец, после похорон, разобрал, почистил и смазал семидесятилетнюю двустволку, превратив старинную курковку в любимую охотничью игрушку.

Прекрасно помню свой первый выстрел. Ранняя осень. Мне десять. Отец протягивает легендарное ружье. Заставляет взвести курки. Они тугие, я жмурюсь от усилий и высовываю кончик языка. Не получается. Поднимаю взгляд. Папа смеётся и настаивает. Сквозь слёзы и причитания удаётся поднять молоточки до щелчка и я счастливо улыбаюсь, довольный собой… Эх, сколько раз после я получал от отца затрещины, если он видел, что на охоте хожу с взведённым механизмом! Сам понимал, что это опасно – у курковки нет предохранителя и падение может привести к выстрелу, но до сих пор вспоминая тот первый случай, мою неуклюжую попытку справиться с тугими пружинами, – ничего с собой поделать не мог. Так и не отучился бродить по лесу со взведённым оружием. Тем более, что после неудачной попытки отца взять медведя из берлоги – некому больше за это ругать.

Это случилось зимой, когда я окончил девятый класс и жил в городе, поступив в строительный техникум. Поздней ночью раздался телефонный звонок. Голос матери, сквозь рыдания и всхлипы, сумбурно выкрикивал фразы, которые рисовали страшную картину на охоте. Произошла осечка – второй ствол не выстрелил; подраненный медведь набросился на отца и разодрал когтями спину и ноги. Зверя уложил подоспевший напарник, но покуда покалеченного мужчину несли до машины, пока ехали в райцентр – он умер от обильной кровопотери.

Отдав последние деньги ночному таксисту я примчался в родимый дом. Застал многочисленную родню, маму без чувств и заплаканных брата с сестрой, в одночасье ставших сиротами. Суматоха последующих дней погрузила меня в изнурительную чехарду сумбурных событий. Только после похорон; тяжёлых, долгих поминок – я остался в родительском доме один и решился разобрать вещи отца.

Разодранная куртка и ватные штаны; один ботинок; рваный брезентовый рюкзак – всё в бурых разводах засохшей крови – собрал в узел и решил сжечь на дальнем конце огорода.

Взял в руки двустволку. Почему же она не выстрелила: отсыревший патрон, грязь на ударнике или что-то ещё?.. На ложе – несколько свежих глубоких царапин. Антабка – петля для крепления ремня – вырвана из основания приклада. Щёлкнул замком – стволы тяжело распахнулись, показав бездонные колодцы покрытые пороховым нагаром.

Разобрал ружьё и занялся чисткой. Медленно и монотонно стирал грязь; очищал ржавчину. Полировал стволы шомполом с намотанной тряпкой; втирал масло в побелевшее дерево, находя в знакомом процессе успокоение. А на следующий день спрятал раритетный Sauer Reiher на чердаке сарая и на долгие годы забыл об охоте…

Боль вернулась. Я не мог пошевелиться. Приоткрыл глаза. Длинный частокол голых стволов бесшумно шевелился на фоне светлых облаков. Неожиданно на меня обрушилась какофония звуков: свист ветра, скрип и скрежет ветвей на качающихся деревьях. Поднял взгляд. Одна осина над головой не вонзалась в далёкое небо тонким, гибким хлыстом, а обрывалась неровным краем свежего разлома. Вспомнил – прежде чем губы коснулись горячей кружки – раздался страшный треск ломающегося дерева…

Перед глазами всплыло утро. Моя городская квартира. Любимая жена, обдавая манящим теплом мягкого тела, не открывая глаз сонно шепчет: «Ты аккуратнее там… на дороге... гололёд…» Привычно отвечаю: «Не волнуйся, милая, всё будет хорошо».

Сквозь растрёпанные волосы целую супругу в щёку. Выскальзываю из-под одеяла и медленно пробираюсь в тёмную прихожую, стараясь не разбудить сына. Ему через два часа в школу. Восьмой класс. Опять просился со мной, но мать запретила – сегодня какая-то контрольная по математике…

Превозмогая боль повернул голову. Верхушка сухой осины, сорванная ветром, громоздилась рядом. Похоже, её комель и ударил меня по затылку. Тонкие, ломкие ветви легли на прислонённое к дереву ружьё. Рядом рюкзак и опрокинутый термос. Сквозь неплотную крышку – медленно, по капле – сочится горячий чай. Кисло-сладкий аромат смородины щекочет нос. Снег под горлышком растаял, оставляя на белой земле прогалину с бордовой каймой.

Взгляд остановился на изящном профиле старинного ружья. Два взведённых, причудливо изогнутых курка-молоточка, заслонённые паутиной прутьев, равнодушно блестели серым холодом металла.

Неожиданно я заметил движение.

Какая-то неудержимая сила – ветер или шелестящие ветки – нарушила равновесие. Приклад упирался в землю, а два ствола, сто двадцать лет назад спаянных на Зульском оружейном заводе, медленно скользя по серо-зелёной коре дерева опрокидывались в мою сторону.

Раньше часто доводилось слышать странную фразу: «За несколько секунд до смерти – перед глазами проносится вся жизнь». Неправда. Последние мгновения растягиваются, как стократно замедленное кино.

Я не ошибся – Sauer Reiher валился на снег. Дульные срезы двадцатого калибра, описывая дугу, бесконечно долго падали, приближаясь к моей голове. Казалось, я видел воздушные вихри, пляшущие над матовой сталью летящих стволов.

Ружьё ударилось о землю. Мокрые комочки брызнули из-под цевья. Несколько длинных мгновений капли висели в воздухе, прежде чем утонуть в грязных, взрыхлённых листьях.

Чёрные зрачки уставились на меня бездонными колодцами смерти.

Последнее, что смог увидеть – два изящных курка, два причудливых молоточка, сорвались со своих мест и плавно, словно камни скользящие в толще воды, устремились к ожидающим их бойкам…