А я слегка контужен топором.

Мы славно бились, хохоча зловеще,

как бьются за своих любимых женщин.

Потом запомнил поезд и паром.

Я был один, и я же был таков.

Меня мутило. Пахло чем-то острым.

В госпиталях выхаживали сестры,

пошли им, небо, лучших женихов.

Здесь тихо, колоколенка вдали,

а мы забыты богом и народом.

Вот так, мадам, и выглядит свобода:

я вам про Гойю, вы мне про Дали.

Возможно, это даже ничего.

Прошу, мадам, оставьте телефончик,

не уходите — бой ещё не кончен.

Я точно не заканчивал его.

Душа моя, надеюсь — Вы добры,

не станете над копом насмехаться,

я сам противник тупости и хамства,

не нарушаю правила игры.

Нормальный парень, избегаю свар.

Вчера узнал — ужасная неделя —

хозяйка вновь открытого борделя

таскает в лес награбленный товар.

О нет, мадам, отнюдь не пирожки,

тут на кону стоят большие куши.

Воровка по ночам сбывает души.

Мне одному сражаться не с руки,

но лес — со мной, и он меня хранит.

Я вырос в нём. Родители мечтали,

чтоб я горячей не коснулся стали,

не стал внутри холодным, как гранит.

Сыночек повзрослел, надел броню,

сейчас сменил её на униформу.

Порой я пью. Поверьте, знаю норму.

Мадам, я не прощаюсь. Позвоню.

Пора спешить, у Шапки вызволять

(а если смерть — то сразу, без мучений)

любителей опасных приключений:

корсара, мушкетёра, короля.

Ненастоящих, впрочем, как смотреть.

Мадам, в объятьях хмеля и муската

мужчины все немножечко пираты,

разбойники и короли на треть,

ударники натянутой струны,

летящие, куда подует ветер.

И дровосеку надо бы ответить

за друга, командира, остальных

Я посещал бордель. Увы и ах.

Охранники такие — просто зайки —

меня не допустили до хозяйки,

они при связях, рациях, чинах.

Хозяйка — из отпетых дьяволиц.

Беретик ярко-красный, волос рыжий.

Бабуля — скупщик, душами барыжит.

В цене предполагаются нули.

***

А за углом, где лавочки и сквер, —

улыбчива, беззуба, тугоуха,

стоит благообразная старуха

и перезаряжает револьвер.

© Резная Свирель (Наталья Захарцева)