Не полезу в срач. Бабушка и ее две дочки, мои тетки пережили блокаду. Дед был ранен на Невском пяточке. Потом эвакуация и голод в Башкирии. Дед приехал за семьей, их отправили домой а его нет. Набрал артель и поехал с ними Ленинград восстанавливать. Только так. Бабка приехала а управдом говорит, все умерли, выбирай любую квартиру. Побоялась, в нашу вселилась. Подобных историй море.
В комментариях к недавно вышедшему фильму "Блокадный дневник" наткнулся на вот такое высказывание диванного историка:
Всё, что необходимо знать о Блокаде Ленинграда, укладывается в несколько неопровержимых фактов. И начать следует с фактора юридического. А именно: Советская сторона обвинения, на Нюрнбергском Процессе, очень настойчиво, основательно и методично пыталась возложить вину за ленинградские события на обвиняемую сторону - Третий Рейх! Однако, Высокий Суд не принял во внимание доводы советской стороны обвинения, и вина за то преступление против человечества не была возложена ни на кого. И если суд не усмотрел в том вины Вермахта, Ваффен-СС или Люфтваффе по критериям юридическим, то возложить вину на истинного виновного ему не позволил принцип "Победителей не Судят", коим он и руководствовался. В итоге, то безумное количество жертв (от семисот тысяч до более миллиона), что понёс город, брошенный большевиками на произвол судьбы, не было отнесено ни к одной из статистических позиций, в сепарированном подсчёте потерь, а фигурирует лишь в конкретной истории Ленинграда и в общей статистике потерь во время ВОВ. Ни к потерям учтённым на оккупированных территориях, ни к естественным потерям в собственном тылу - жертвы Ленинграда причислены не были! Для первого критерия учёту помешало решение Нюрнбергского Трибунала, для второго - принципиальная позиция Кремля, военной силе которого, в тот период, никто не решился возразить. Ну и к фактору юридическому, ещё следует добавить статистический... тот самый, сепарированный подсчёт потерь во время войны, в сравнении двух показателей. Так вот! Естественная убыль населения в советском тылу, более чем в полтора раза превышала совокупные потери населения СССР на территориях оккупированных Третьим Рейхом, разумеется, в расчёте количества смертей на один миллион подотчётного населения (Совокупные потери, это убыль естественная, плюс смерти в результате репрессивных мероприятий предпринятых Вермахтом, СС или Гестапо, в основном в качестве ответных мер на партизанские движения и подполье, включая и ущерб нанесенный непосредственно подпольщикам и партизанам)! И это, не считая потери миллиона людей в блокадном Ленинграде, который, по всем существовавшим тогда (равно как и по существующим ныне) правовым нормам ведения войны, мог относится исключительно лишь к советскому тылу!Ввиду того, что сам не очень-то силён в исторических фактах, а разбрызгиваться эмоциями не люблю, предпочитая аргументированное отстаивание своей точки зрения, попросил дать свою оценку данного суждения историку, директору научно-исследовательского фонда «Цифровая история» Егору Николаевичу Яковлеву. На удивление он нашёл время, чтобы дать ответ.
Всё же остальное знать о ленинградской блокаде в период ВМВ, иногда полезно, но, чаще всего просто излишне, в силу тотальной мифологизации одного из самых наглядных примеров ублюдочности сталинского режима!
1). Блокада Ленинграда на Нюрнбергском процессе рассматривалась не как отдельное преступление, а в совокупности с другими преступлениями нацистов. К сожалению, обвинению были доступно далеко не все документы, доказывавшие, что одна из целей блокады заключается в уничтожении населения. Тем не менее уже тогда был известен приказ Йодля стереть город с лица земли и не принимать капитуляцию, если она будет предложена; этот приказ был признан преступным, он вошел в обвинительное заключение, и Йодль был повешен в том числе за это преступление. В приговоре МВТ говорится: " 7 октября 1941 года Иодль подписал приказ о том, что Гитлер не примет предложения о капитуляции со стороны Ленинграда или Москвы, но, наоборот, он настаивал на том, чтобы эти города были полностью уничтожены. Он сказал, что это было сделано потому, что немцы опасались, что эти города могут быть минированы русскими так, как это имело место в Киеве... По существу его защита строится на доктрине «выполнение приказов сверху», которая в соответствии со статьей 8 Устава не может быть использована как защитительный довод. Смягчающих вину обстоятельств нет. Участие в совершении преступлений, подобных этим, никогда не требовалось ни от какого солдата, и он сейчас не может прикрываться этим мифическим требованием солдатского повиновения при всех условиях в качестве оправдания за совершение этих преступлений" .
2). "Город, брошенный большевиками, на произвол судьбы..." В смысле - а Ленинградский фронт к защите города отношения не имел? А ПВО, которое не давало бомбить Ленинград? А Дорога жизни?
3). "Естественная убыль населения в советском тылу, более чем в полтора раза превышала совокупные потери населения СССР на территориях оккупированных Третьим Рейхом..." Это ложь.
Скорее всего, отвечать развёрнуто на второй и третий пункт Егору просто не хватило времени, но тем не менее ответ на главную претензию получился более чем достойным.
Несмотря на то, что в обывательской среде часто имеют место различные спекуляции, тем не менее, академическая наука (а также интересующиеся читатели) достаточно подробно знают события, предшествующие столкновению Союза советских республик и нацистской Германии. Однако мне бы хотелось рассмотреть историю этого конфликта несколько с неожиданной стороны - с точки зрения философии идеологий. Потому как конечно ни Сталин, ни тем более Гитлер, ни в коей мере не являлись deus ex machina, случайностью, а были полностью производными тех процессов, что происходили в Европе в течение всего 19 века.
Началось всё с Великой Французской революции, события настолько эпохального, что она не давала покоя практически всё последующее столетие философам и интеллектуалам, которые всё силились понять - что же это собственно было, и в более широком смысле - какие механизмы приводят историю в движение?
Казнь бывшего короля Людовика XVI
Наиболее последовательной оценкой стал Маркс и его теория исторического материализма. В его парадигме эта революция была оценена как несомненное благо, как апофеоз классовой борьбы, обеспечивающий переход к более совершенной экономической формации и ломающий старые феодальные порядки.
Однако значительная часть населения крайне отрицательно оценивало это событие. В этой среде стали появляться теории, само собой неприемлющие марксово видение "объективного процесса", а объясняющие всё банальными заговорами деструктивных сил. Именно к этому периоду восходят все известные историкам конспирологические социальные теории.
Уже в 1797 году была опубликована и имела бешеную популярность по всей Европе книга аббата Огюстена де Баррюэля "Мемуары по истории якобинизма", где тот прямо указал, что Революция была вызвана заговором масонов и иллюминатов. В дальнейшем Баррюэль развил свою теорию тем, что сделал масонов марионетками евреев и исполнителями еврейского заговора против богоданного порядка.
Теория Баррюэля приобрела новое дыхание уже после начала 20 века, когда произошла вторая революция, оказавшая огромное влияние на всё человечество - это наша Великая Октябрьская революция. Правда, в новом издании теории масонов заменили жидобольшевики, но в целом идея была ровно такая же - мировой богоданный порядок рушит заговор евреев и их приспешников-марионеток - большевиков. Притом этот концепт, как собственно и раньше, сохранял ужасно архаичные черты - от наделения заговорщиков сверхъестественными способностями, до различных небылиц о ритуалах и жертвоприношениях.
Ещё одна концепция, родившаяся после Французской революции, была расовая теория француза Жозефа Артюра де Гобино. Гобино развил идеи аристократа Анри де Булевинье, который ещё до Революции выдвинул теорию завоевания о том, что правящая власть во Франции является потомками франков (немцев), а остальные потомками покоренных галлов - то есть, разделил народ на расы господ и рабов. Гобино же с помощью этих идей пояснил, что власть аристократии во Франции пала из-за того, что они не сохранили чистоту своей крови и утратили способность к созиданию, и такое со временем ждёт все белые народы. Именно он вывел так называемую расу арийцев - пассионарный древний народ, завоевавший в своё время всю Европу. Кстати, связывание арийцев с народами Скандинавии связано не с их внешностью, а с тем, что на северных землях и островах в силу понятных причин было гораздо меньше международного кровосмешения, то есть эти народы по крови были ближе к "историческим" арийцам.
Французский ариец освобождается от оков еврея и масона (1897)
Работы Гобино возможно так бы и остались локальной графоманией, если бы не его знакомство с одним человеком, значительно повлиявшем на последующие события. Этот человек был ни кто иной как великий композитор Рихард Вагнер. Он крайне благожелательно распространялся об идеях француза и всячески их пропагандировал. Дальнейшее развитие расовая теория Гобино получила уже в доме Вагнеров, тестем композитора Хьюстоном Чемберленом. В отличие от Гобино, который построил весьма фаталистичную теорию, Чемберлен добавив в неё нотки оптимизма тем, что возможно построение государства, юридически защищающего носителей крови расы господ от смешения с кровью рабов, а значит - процветающего. Именно в таком виде с этими идеями познакомился в самом начале своего пути молодой амбициозный политик, вхожий в дома Вагнеров и близкий друг невестки Рихарда Вагнера Винифред Уильямс - Адольф Гитлер.
Вот так линия, идущая от Великой Французской революции, естественным образом привела нас к Гитлеру, но была и вторая линия, которая привела нас к Марксу, и затем к СССР. То есть, идеи регресса, идеи страха перед будущим, страха изменений спустя чуть более столетие обернулись фашистским Третьим Рейхом (ведь они не только использовались в пропаганде НСДАП, эти идеи отражали саму суть нацизма), а идея всеобщего равенства, идея прогресса общества, обернулась созданием социалистического государства. И если мы согласимся с Маяковским приравнять к штыку перо, то разгромная критика Марксом трудов Гобино вероятно было первым залпом грядущего неумолимого столкновения.
Полная версия в видео:
Вы там как, готовы к осенним распродажам? Чтобы не пропустить самые интересные и выгодные предложения, подпишитесь на полезный телеграм-канал Пикабу со скидками. Да, Пикабу не только для отдыха и мемов, но и для экономных покупок!
В «Пикабу Скидки» вы найдете актуальные предложения:
• доставки еды (KFC, Delivery Club, «Папа Джонс»);
• книги («Читай-город», «Литрес», Storytel);
• услуги и сервисы («Делимобиль», Boxberry, «Достависта»);
• маркетплейсы и гипермаркеты (Ozon, «Ашан», «Яндекс.Маркет»);
• одежда и обувь (Adidas, ASOS, Tom Tailor)
• бытовая техника и электроника («М.Видео», «Связной», re:Store);
• товары для дома (IKEA, «Леруа Мерлен», Askona);
• косметика и парфюмерия («Л’Этуаль», «Иль де Ботэ», Krasotka Pro);
• товары для детей («Детский мир», TOY, Mothercare);
• образование («Нетология», GeekBrains, SkillFactory);
• аптеки и здоровье (Linzi.ru, iHerb, интернет-аптека 36,6);
• и еще куча-куча всего.
Или рассказ про то, почему нельзя безоговорочно верить популяризаторам истории.
Есть у Лермонтова очень известное стихотворение в два четверостишья. О нём слышали очень многие, его регулярно цитируют политики, оно включено в школьную программу. Однако при этом до сих пор сохраняются споры о принадлежности его поэту.
Не так давно, один из известных пабликов популяризаторов истории Grand Orient (Андрей Миллер) снова попытался поставить точку в полемике, приписав авторство поэту. Почитать подробно можно здесь и здесь. Ссылался при этом на выводы специального круглого стола в Пятигорске и пришел к однозначным выводам - нет никаких оснований ставить под сомнение лермонтовское авторство.
Коллектив "Цифровой истории", тем не менее, вынужден ответить на критику с точки зрения истории, что с этим стихотворением не так, и почему оно должно попадать в раздел dubia.
Что не так с историей текста
При жизни Лермонтова стихотворение не было известно. Но оно оказалось окружено полным забвением и в течение целых тридцати двух лет после его смерти. Впервые его список мы находим в письме архивиста П.И. Бартенева издателю собрания сочинений Лермонтова П.А. Ефремову в 1873 году: Бартенев аттестует «Немытую Россию» как «списанную с подлинника». Однако этого подлинника так никто и не увидел, а Ефремов по неизвестным нам причинам проигнорировал дар коллеги и не включил стих в свое издание. Восьмистишие опять «скрылось из виду» и было опубликовано под именем Лермонтова только спустя четырнадцать лет в 1887 году в журнале «Русская Старина» П.А. Висковатовым, который вообще не указал источник, из которого получил текст (уже имевший, благодаря Бартеневу, некоторую известность в архивистских кругах – известно, что Петр Иванович высылал его также историку Н.В. Путяте).
В 1890 году предпринял публикацию и сам Бартенев – в собственном журнале «Русский Архив». При этом он внезапно отказался от утверждения, что строки списаны с подлинника, и указал: «записано со слов поэта современником». Подобная «смена показаний» нуждается в осмыслении. Означает ли она, что теперь Бартенев сомневался, что видел оригинал, писанный рукой Лермонтова? Или точно знал, что это не рука великого поэта? И кто тот современник, который записал за гением? На все эти вопросы нет ответа, и весьма наивно делать вид, что их не существует.
Иными словами происхождение текста весьма туманно. Нет не только оригинала, но нет списков, свидетельств об устной передаче, свидетельств о том, что Лермонтов в принципе писал нечто подобное. Все варианты восходят к одному единственному человеку – Бартеневу, который весьма противоречиво объяснял, откуда взялось стихотворение.
От констатации очевидного мы переходим к вопросу о репутации Бартенева, который, что характерно, даже не поднимался на пятигорском круглом столе.
Что не так с Петром Бартеневым
В тексте Андрея Миллера о Бартеневе говорится как о сооснователе пушкинистики. Читая подобную характеристику, мы представляем безупречного кабинетного ученого, в совершенстве владеюшего азами текстологии и археографии в нашем современном понимании. Однако реальный Петр Иванович таковым, к сожалению, не был. Он приложил огромные усилия к собиранию литературных – в первую очередь пушкинских – раритетов и записал множество ценных воспоминаний. За это ему по праву обеспечена благодарность потомков, но следует признать: наряду с успехами у Бартенева были весьма сомнительные утверждения и даже более чем курьезные ошибки. Его младший современник, известный поэт-символист Валерий Брюсов писал:
Как издатель, Бартенев принадлежал, бесспорно, не нашей эпохе. Современные методы исследования и издания документов были ему чужды. Он почитал себя вправе не только сокращать, но, порою, даже подновлять печатный текст. Излишняя заботливость о точности казалась ему "крохоборством".
Но к недостаткам Бартенева можно отнести не только подновления чужого текста. Давайте зададимся вопросом: бывало ли в биографии Петра Ивановича такое, что он серьезно ошибался, приписывая некое стихотворение великому поэту, в то время как позже выяснялось, что оно создано другим лицом?
Ответ на этот вопрос – да. Курьезный случай произошел с издателем за четыре года до упомянутого письма Ефремову, в 1869 году, когда Петр Иванович опубликовал в «Русском архиве» «неизвестное стихотворение молодого Пушкина «Псков». Как и «Немытая Россия», оно было проникнуто бунтарским духом, и между прочим в нем упоминались… «унылые рабы», топчущие «прах вольности святой».
Среди песчаных скал, на берегах Великой,
Где носит естество полночи образ дикой,
Согбенный исполин, под тяжестью оков,
С поникнутой главой, стоит печальный Псков...
Лишённый честных благ народного правленья,
Сей град являет нам вид страшный разрушенья.
Унылые рабы, трепещущей пятой
Героев вольности там топчут прах святой!..
Всё грустно, всё молчит... Разбился жезл народа,
Бежит искусство прочь, и сетует природа.
Вот эти десять строк издатель приписал «солнцу русской поэзии», причем с большим жаром и похвалой. При этом Бартенев – надо думать, простодушно – сообщил, откуда взял этот «пушкинский» текст:
Стихи получены нами от одного собирателя, некогда служившего в военной службе и стоявшего с полками в Псковской губернии.
Признание проливает свет на бартеневскую методику атрибуции текста: он верил на слово своим корреспондентам. Все издержки подобного подхода обнаружились уже в конце того же года: выяснилось, что автор «Пскова» - некий безвестный В. Панкратьев, и Бартеневу пришлось публично извиняться перед читателями. Объясняя свой конфуз, Петр Иванович (без сомнения искренне) написал:
Стихотворение «Псков» было приписано Пушкину на основании преданий.
Отметим: Пушкин был предметом многолетних исследований Бартенева, его кумиром. И тем не менее Петр Иванович легко поверил вольному или невольному обману. Так разве не мог он быть введен в заблуждение относительно авторства Лермонтова, творчество которого издатель знал хуже? Следует также обратить внимание на политическую тональность «Пскова» и «Немытой России». Хорошо известно, что Бартенев высоко ценил А.И. Герцена, встречался с ним в Лондоне и даже передал ему для печати «Записки Екатерины II». Не играл ли тут злую шутку особый психологический настрой издателя? Не хотелось ли ему, человеку либеральных взглядов, чтобы вольнолюбивые стихи оказывались непременно пушкинскими или лермонтовскими и будоражили общество? Не притупляло ли это в отдельных случаях его критическое мышление?
Пример со стихотворением Панкратьева не единственный из числа тех, которые не позволяют верить Бартеневу безоговорочно. Читателям наверняка знакома остроумная эпиграмма Пушкина на новороссийского губернатора графа М.С. Воронцова:
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
Эти строки во многом определили посмертную репутацию Воронцова; о реальных нравственных качествах вельможи среди историков идет дискуссия, и мы этого вопроса касаться не будем. Для нас важно, что именно Бартенев настаивал на факте, будто в зрелости Александр Сергеевич устыдился своей язвительной филиппики и поменял отношение к «полумилорду» на весьма уважительное. Точный источник этих данных Петр Иванович не сообщал: между тем в течение многих лет заказчиком Бартенева был сын графа М.С. Воронцова, который поручил ученому опубликовать архив его отца и щедро оплачивал эту работу. Я вовсе не намекаю, что, рассказывая о раскаянии Пушкина, Бартенев отрабатывал гонорар; вполне возможно, что он просто некритично воспринял семейные легенды Воронцовых, сформированные себе в утешение. Тем не менее в научной среде этот тезис Петра Ивановича вызывает справедливое сомнение. В частности, один из столпов советского пушкиноведения М.П. Алексеев писал: «…Утверждение Бартенева, что к концу жизни Пушкин осознал неблаговидность своего к нему (Воронцову) отношения… следует принимать с большими оговорками».
Скандально ошибся Бартенев с определением обстоятельств, предшествующих отправке письма А.Х. Бенкендорфа Пушкину в декабре 1826 года. Это письмо – часть переписки и оттого не до конца понятно вне ее контекста. Документ опубликовал извечный конкурент Петра Ивановича по поискам материалов, связанных с великим русским поэтом – П.В. Анненков, согласно которому Бенкендорф в своем послании комментирует трактат Пушкина «О народном воспитании». Бартенев скоропалительно отверг в печати саму такую возможность и заявил: «Собиратель материалов для биографии Пушкина (т.е. Анненков) смешал обстоятельства и что приведенные выражения служили ответом на что-либо другое». Однако его оппонент легко доказал нелепость этого желчного выпада.
Данные примеры, естественно, не перечеркивают выдающихся заслуг Бартенева как собирателя и публикатора. Однако они показывают, что даже такой авторитетный и заслуженный деятель отечественной науки не может быть истиной в последней инстанции. Нам же, по сути, предлагают верить Бартеневу на слово.
Что не так с круглым столом в Пятигорске
К сожалению, именно тенденция безоговорочного доверия Бартеневу, который сам вполне мог ошибаться или обманываться, ярко прослеживалась в материалах пятигорского круглого стола. Несмотря на внешне солидное научное представительство, никаких принципиально новых источниковедческих выводов там не прозвучало.
Да, оказывается, поэт-петрашевец Д. Ахшарумов использовал в 1840-х годах слово «немытая» по отношению к героине, символизирующей собой Россию (доклад Е.Л. Сосниной). И что? Это даже не доказывает, что Ахшарумов был знаком с текстом восьмистишия, а уж об авторстве стиха и вовсе ничего не говорит.
Да, Бартенев мог ошибиться и вместо «немотная Россия», то есть немая, прочитать «немытая» (доклад В. и Г. Ефимовых). Но мог и не ошибиться, мог прочитать правильно. К вопросу авторства это не имеет отношения.
Да, слово «паша» у Лермонтова встречается неоднократно (доклад В.А. Захарова). Но кто поручится, что «паши» были в оригинале? Ведь паши – от которых лирических герой хочет укрыться «за стеной Кавказа» – появляются только в варианте 1890 года, а в 1873 он бежал от «царей». Докажите, что Бартенев, имевший обыкновение «улучшать» публикуемые им стихи, не вставил «пашей» по своему вкусу – чтобы точно срифмовать с «ушами».
Лучшие доклады представили аргументы в пользу возможности лермонтовского авторства; но никто из серьезных критиков, вроде Н.Н. Скатова и М.Д. Эльзона, ее никогда и не отрицал. Вопрос заключается в том, чтобы рассеять все сомнения. Они не рассеяны.
Более того, в пятигорских материалах, к сожалению, очень заметны элементы политизации сугубо академического вопроса. Так, во вступительной статье к сборнику прямо сообщается, что сторонникам версии об авторстве Лермонтова «импонирует мнение корифеев классического лермонтоведения, а также мнение президента России В. В. Путина, который назвал М. Ю. Лермонтова своим любимым поэтом и рассказал, что у него на столике всегда лежит его книга». Как это понимать? В том смысле, что если бы В.В. Путин не высказал симпатий по отношению к Михаилу Юрьевичу, то позиция уважаемых литературоведов была бы другой?
Еще более странно, что некоторым участникам круглого стола были дозволены личные, но заочные выпады в адрес оппонентов. Так, профессор и кандидат исторических наук В.А. Захаров грубо высказался о литературном критике В.С. Бушине:
Ну, а кто такой Бушин? Да, советский и российский писатель, публицист, литературный критик, фельетонист, общественный деятель. Вот и всё, что о нем найдете в интернете. Но это далеко не Бунин и не Распутин. Наверное, у него есть свой читатель, мне лично его творчество совершенно не интересно, как и тысячам читателей России.
Когда читаешь такое, становится стыдно за нашу академическую общественность; и особенно за то, что подобные развязные заявления – да еще и в адрес фронтовика, награжденного боевыми медалями Великой Отечественной! – не только произносятся, но и публикуются в официальных научных сборниках. Впрочем, дело не только в хамстве, а еще и в явной алогичности таких заявлений. Допустим, Бушин – не Бунин, но как это доказывает авторство Лермонтова?
Возвращаясь к основной теме, позволю себе высказать мысль, что ключ к разгадке этой проблемы – не Лермонтов. Это – Бартенев. Чтобы сдвинуть с мёртвой точки проблему авторства «Немытой России», необходимо еще раз внимательно изучить обстоятельства, при которых текст стал известен, и постараться непротиворечиво ответить на ряд вопросов. От кого конкретно Бартенев получил в 1873 году восьмистишие? Почему в письмах он сообщал корреспондентам, что переписал стих с подлинника, а при публикации 1890 года указал, что запись сделана со слов автора современником? Кем мог быть этот современник? Куда подевался подлинник, если он существовал?
А пока что справедливым остается чеканный вывод известного литературоведа Павла Басинского:
Есть стихотворение, приписываемое Лермонтову Бартеневым. Не больше, но и не меньше. А то, что кто-то вкладывает в него какие-то свои смыслы, руководствуясь своими комплексами и фобиями, это его личные проблемы.
Население Киева более чем с 400 000 в сентябре 1941 года сократилось до 180 000 к моменту освобождения, то есть примерно на 240 000 человек, больше чем вполовину. Около трети потерь приходится на систематические казни, в первую очередь еврейского населения в Бабьем Яру. Не менее 70 000 граждан Киева были угнаны на принудительные работы в Германию. Остальные стали жертвами голода, холода, отсутствия медицинской помощи, карательных акций и бытового насилия. Похожая ситуация была в Харькове, где зимой 1941–1942 годов также свирепствовал голод. Исследователь Норберт Мюллер оценил число жертв голода в Харькове только за зимние месяцы в 23 000 человек.
Игорь Баринов, автор диссертации об оккупационном режиме нацистов на Украине, справедливо указал на то, что спланированный голод «вызвал массовые вспышки инфекционных заболеваний, в ряде мест переросших в эпидемии. Так, зимой 1941/42 гг. эпидемия сыпного тифа охватила Донбасс, Днепропетровск и Кривой Рог. В целом за время оккупации по сравнению с довоенным уровнем в 15 раз увеличилась заболеваемость сыпным тифом и 18 раз – дифтеритом». Как поясняет учёный, «доступ к медицинскому обслуживанию по указу рейхскомиссара Коха от 1 мая 1942 г. имели только лица, работавшие на рейх, причём зачастую оно было платным: так, цена обычной перевязки доходила до 40 карбованцев. Ситуацию усугубляли и карательные действия ведомств Гиммлера по отношению к заболевшим. СД уничтожала больных прямо в больницах, а те, кто успевал скрыться, только способствовали распространению инфекционных заболеваний». Таким образом нацистская верхушка готовила почву для колонизации Украины. В меморандуме штаба «Восток» в июне 1942-го уже прозвучал леденящий кровь эвфемизм: в отношении населения Украины предпочтительна «не эвакуация, а замена»
Но ещё более радикальная «замена», в соответствии с майскими решениями «Ольденбурга», планировалась для населения крупных городов так называемой «лесистой зоны». Первым из них на пути вермахта был город на Неве.
10 октября ГА «Север» получила судьбоносный приказ ОКВ:
«Фюрер решил, что капитуляция Ленинграда не будет принята, даже если противник её предложит… Ни один немецкий солдат не должен входить в город. Попытки жителей пройти через нашу линию фронта следует пресекать, открывая огонь. Открытые узкие коридоры, которые позволят населению бежать вглубь России, следует, напротив, приветствовать»
Последнее замечание не стоит расценивать как проявление гуманности. Далеко ли могли уйти истощённые пешие беженцы, особенно в таком скудном с точки зрения плодородия краю, как Северо-Запад России, осенью-зимой 1941 года? К тому же выталкивать их предлагалось в ту самую нечернозёмную «лесистую зону», население которой после победы Германии нацисты не собирались снабжать продовольствием. Таким образом, речь в приказе ОКВ шла об особой, хотя и завуалированной форме массового убийства.
Впрочем, нельзя сказать, что в войсках под Ленинградом эти приказы восприняли бесстрастно. Инспекция генштаба показала, что солдат весьма беспокоит перспектива стрелять по голодным женщинам и детям, если те начнут прорываться через немецкий фронт. Командир 58-й дивизии полагал, что его бойцы всё же откроют огонь, сознавая «невозможность кормить местных жителей за счёт Великой Германии», но беспокоился насчёт психики личного состава в послевоенное время. Фон Лееб, наоборот, боялся актов неповиновения. В ответ на это ОКХ рекомендовало устроить перед немецкими позициями минные поля, чтобы, как писал командующий группой армий, «избавить войска от ведения непосредственных боёв с гражданским населением». Вскоре это и было сделано.
В свете изложенных фактов совершенно нелепыми и безответственными предстают заявления о том, что Ленинград следовало сдать немцам и это якобы могло сохранить жизни горожан. Объяснить их можно либо невежеством, либо политическим ангажементом. Напомним, что из блокадного города было эвакуировано около 1 059 000 человек (659 000 в период с сентября 1941 года по апрель 1942-го, 403 000 с апреля по октябрь 1942-го, а около 800 000 оставались во вторую блокадную осень в городе-фронте, поскольку снабжение уже наладили). Очевидно, что такое число людей никак не смогло бы выйти через «узкие коридоры», которые упоминались в приказе ОКВ. При этом в реальной истории блокадников поддерживал совершенно недостаточный, скудный, но тем не менее паёк, который немцы никому давать не собирались. Эвакуация осуществлялась организованно на авиа-, авто– и водном транспорте, что просто несравнимо с пешими маршами, особенно в условиях осенне-зимнего времени. Наконец, в тылу истощённых ленинградцев откармливали, размещали в пригодных для жизни помещениях, им оказывалась медицинская помощь. Ничего подобного нацистский сценарий не предусматривал. Ленинградцы были просто не нужны Гитлеру, так же как и советские военнопленные.
Кроме того, стоит безоговорочно согласиться с Львом Лурье и Леонидом Маляровым, авторами книги «Ленинградский фронт», которые пишут: «Какова была бы судьба Ленинграда, окажись он под немцами? Мы можем не гадать об этом, потому что Ленинград был в оккупации: Стрельна, Красное Село, Петергоф, Павловск, Пушкин… Немцы могли занять, по их данным, не более 10 % трудоспособного населения. Это значит, что 90 % было обречено на вымирание».
Ситуация осени-зимы 1941–1942 года в предместьях города совершенно не отличалась от того, что происходило в самом Ленинграде. План голода действовал тут на полную мощность. «С приходом немцев мы не получали никаких продуктов, – вспоминала Кира Сретенцева, которая перед началом войны окончила четвёртый класс в Пушкине. – Люди очень скоро стали умирать от голода целыми семьями. До марта 1942 г. немцы совершенно не думали о продовольствии для населения. В Пушкине в самое голодное время развилась сильная спекуляция… Семья продала костюм отца из японского бостона за 5000 рублей. Но что это значило, если немецкая буханка хлеба стоила от 800 до 1200 рублей»
Журналистка Олимпиада Полякова (псевдоним Лидия Осипова), несмотря на подчёркнуто антисоветские взгляды, запечатлела жизнь в Пушкине и поведение оккупантов в своём дневнике без всяких прикрас. 14 октября она отметила: «Немцы нами, населением, совершенно не интересуются, если не считать комендантов, которые меняются чуть ли не еженедельно, да ещё мелкого грабежа солдат, которые заскакивают в квартиры и хватают что попало». 12 ноября Осипова пишет, что «голод принял уже размеры настоящего бедствия». В этих условиях «совершенно сказочные богатства наживают себе повара при немецких частях».
20 декабря в её дневнике появляется запись: «Жить становится всё ужаснее. Сегодня идём на работу в баню, вдруг распахивается дверь в доме, и из неё выскакивает на улицу старуха и кричит: “Я кушать хочу, поймите же, я хочу кушать!” Мы скорее побежали дальше. Слышали выстрел». Спустя неделю автор дневника сообщает, что старики из дома инвалидов попросили немцев разрешить им употреблять в пищу тела умерших. После этого комендант приказал немедленно вывезти стариков в тыл, а германский военный переводчик из белых эмигрантов пояснил Осиповой, что эта «эвакуация» закончится общей могилой в Гатчине. В феврале она пишет, что Пушкин вымирает: «…каждое утро получаешь этакую моральную зарядку – 3 или 4 подводы, груженные, как попало, совершенно голыми трупами. И это не какие-то отвлечённые трупы, а твои знакомые и соседи. И всякий раз спрашиваешь себя: не повезут ли завтра и меня таким же образом, или, ещё хуже, Колю?»
Тех, кто не работал на оккупационные органы, немцы не только не кормили, но и отнимали у них всё что можно. Так, с пушкинской девочки Люси Хардикайнен немецкий солдат в высокоградусный мороз прямо на улице снял валенки, и домой она бежала в носках. Другая жительница Пушкина, Антонина Дадоченко, вспоминала, как немец отнял у неё сахар: «Перед ноябрьскими праздниками нас всех выгнали из подвала на площадь у дворца, выстроили в каре, заставили поставить перед собой вещи. Немцы подходили к нашим вещам и копались. А что могло быть у беженцев? У нашей семьи взяли пилёный сахар… Когда немецкий солдат взял кусочки сахара, я, конечно, была сражена». Лидия Осипова тоже рисовала картину хотя и мелких, но постоянных грабежей: «То котёл для варки белья утянут, то керосиновую лампу, то какую-либо шерстяную тряпку. Усиленно покупают за табак и хлеб золото и меха. За меховое пальто платят две буханки хлеба или пачку табаку. Но платят. Жадны и падки они на барахло, особенно на шерстяное, до смешного. Вот тебе и богатая Европа. Даже не верится».
К моменту освобождения от гитлеровской оккупации регион, включавший современные Ленинградскую, Новгородскую и Псковскую области, уже переживал настоящую демографическую катастрофу. В границах одной только современной Ленобласти население сократилось с 1 миллиона 618 тысяч 509 человек до 482 963 человек, причём последняя цифра даётся на 1 января 1945 года, когда часть эвакуированных граждан вернулась в родные места. В границах современной Псковской области население уменьшилось с 1,5 миллиона человек до 264 882. Более 700 000 граждан из Северо-Западного региона нацисты угнали в Германию в качестве невольников (из современных границ Ленобласти – 404 000). Более-менее надёжно документированы 750 000 жертв нацистского управления на территории края, включая узников лагерей для военнопленных. Однако жертвы среди гражданского населения пока изучены недостаточно.
Хорошей иллюстрацией, ярким частным случаем нацистской техники обезлюживания может служить судьба знаменитых исторических центров Пушкина и Павловска (Слуцка). К концу 1942 года в обоих городах оставалось, по самым оптимистичным оценкам, лишь несколько сотен коренных жителей. Так, в Пушкине под оккупацию попали 35–37 тысяч человек. Примерно половина из них, 18 638, погибла, причём 9500 от голода, 6267 были расстреляны, 1105 повешены, 1205 умерли после истязаний и только 285 от попадания авиабомб. Ещё 17 968 человек были депортированы в Германию в качестве рабочих невольников. Данных о числе вернувшихся нет, но, даже если фантастично предположить, что возвратились все, процент истреблённых граждан составит половину от всех пушкинцев, бывших в оккупации.
В Павловске (Слуцке) к началу немецкой оккупации оставалось около 15 000 человек. Из них за время немецкого господства в самом городе погибли 6742 жителя, причём 6400 (43 %) – именно от голода. Ещё 6200 человек были угнаны на принудительные работы в Германию, из этого числа скончались 3500 человек. Таким образом, больше 60 % жителей Павловска, оставшихся под оккупацией, стали жертвами нацистской политики уничтожения, а подавляющее число остальных оказалось на чужбине в качестве рабочей силы для «расы господ».
Яковлев Егор "Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России"
https://e-libra.ru/read/486445-voyna-na-unichtozhenie-chto-g...
Stalin Wasn't Stallin' была написана 1942 в США, в 1943 была очень популярна, уже в 1944 стала народным хитом, в 1945 её пели на каждом углу, а уже в 1946 она была под запретом.
На фестивале "Цифровая история", Павел Перец и Егор Яковлев исполнят её на русском языке. Исполняет публицист и историк, так что рассчитывать на голосовые данные не стоит. Ценность заключается в первую очередь содержанием и политическими реалиями той эпохи.
На презентации книги "Святые" 90е, Егору Яковлеву девушка задала пожалуй один из самых главных и противоречивых вопросов про развал СССР. А именно, почему народ не спасал то что разрушалось у них на глазах. Отвечает историк Егор Яковлев.
Историк Егор Яковлев и Роман Глубоковских продолжают разговор об истории блокадного Ленинграда. На этот раз речь пойдет о создании знаменитой Дороги жизни.
"И один из важных терминов, которые в этом интервью упоминаются, это термин «историческая Россия», который часто звучит в правой публицистике – я хотел бы пару слов о нём сказать. «Историческая Россия» употребляется в двух смыслах: в смысле географическом, как термин, который объединяет все территории старой Российской империи, ну в первую очередь славянские территории – Украину современную и Белоруссию, и в смысле социально-экономической формации, как Россию самодержавную, как Россию монархическую. И в тех, и в других смыслах, я считаю, что этот термин некорректен. Объясню, почему: если до 1917 года существовала некая историческая Россия, то после 1917 года исторической России не существовало, т.е. СССР весь советский период истории является чёрной дырой. На самом деле я считаю, что это полнейшая чушь, почему – потому что, конечно, когда-то Н.М. Карамзин, написав «Историю Государства Российского», взял для неё эпиграфом фразу: «История России принадлежит царям», и люди демократических взглядов, прочитавшие эпиграф, восторженно отозвавшиеся о самом труде, тем не менее поспорили с Карамзиным, говоря... по Петербургу этот эпиграф ходил в исправленном виде: «История России принадлежит народу».
И вот на этом примере можно показать два подхода к отечественной истории: либо история России принадлежит царю и вообще элите, либо история России принадлежит народу. Если история России принадлежит элите, то с её исчезновением, действительно, прекращается история России, ну т.е. вот правящий слой царской России исчез, ну вот с ним прекратилась Россия. Т.е. для тех людей, которые историю России воспринимают только как историю элиты, действительно, история России в 1917 году, наверное, закончилась, а если вы воспринимаете историю России, как историю народа, то она в 1917 году не только не закончилась, но и продлилась и достигла величайших за всю свою историю достижений, потому что кто победил во Второй мировой войне и полетел в космос первым? Конечно же, этот был тот же самый народ, который воевал в Северной войне или воевал на бастионах Севастополя во время Крымской войны, это тот же самый народ, который дал миру Пушкина, Достоевского, Гоголя, Толстого, Глинку, Тютчева и других великих деятелей нашего искусства и нашей науки – Менделеева, Ломоносова, Лобачевского. И в этом смысле, конечно, историю России скрепляют не фигуры элиты и не государственные символы, которые и до 1917 года менялись, историю России скрепляет история народа в первую очередь, и если для нас важен именно народ, то никакого разрыва мы здесь не видим, здесь мы видим полную преемственность, и суть вот этого отношения именно такая.
И опять же, здесь я бы хотел сказать также о термине «русофобия», который многие употребляют, но все понимают по-разному. Я часто слышу, что, например, режим большевиков был русофобским, или, там, Ленин был русофобом. Конечно, он был русофобом, с точки зрения тех, кто воспринимает Россию только как элиту, т.е. для тех, для кого Россия – это элита, царь и приближённые к трону, господствующие классы, высшие сословия, конечно, может быть, с их точки зрения, он был и русофобом, но подавляющее большинство остального народа этими людьми Россией не считаются и в расчёт не принимаются, поэтому... а для остального народа Ленин был не русофобом, он был наоборот народным заступником."
Егор Яковлев
Хронометраж:
0:14 - Про интервью с журналисткой Еленой Чавчавадзе.
18:56 - О терминах «историческая Россия» и «русофобия».
26:39 - О фильме Красовского «Праздник».
45:10 - Вывод.
Заметили, как подорожало все вокруг? Мы тоже. Но просто кричать в пустоту — это не про нас. Так что мы постарались найти объяснение такому росту цен, теперь рассказываем вам.
