В русском языке, как известно, шесть падежей: именительный, родительный, дательный, винительный, творительный и предложный. Тысячу лет назад их было семь - добавлялся еще один, звательный падеж.

Его остатки мы и сейчас можем видеть в словах "отче", "княже", "друже", "Боже". А раньше практически к любому объекту можно было обратиться в звательном падеже.

Куда заумнее была система чисел. Не тех, которые "один, два, пять, тридцать", а тех, которые "единственное" и "множественное". В древнерусском выделяли еще и двойственное. Сказал - "сыны", и сразу понятно, что речь идет о двоих оболтусах. Потому что если бы их было трое-четверо, то пришлось бы говорить "сынове".

Изрядно упростилась с тех пор система склонений. Сейчас у существительных (вспоминаем школу!) есть три типа склонений. Русичи маялись сразу с пятью типами!

Но это еще полбеды. Самым мудреным явлением были времена глаголов. Вместо одного нашего прошедшего времени в древнерусском насчитывалось четыре: аорист, имперфект, перфект, плюсквамперфект. Понятно, что предки о таких названиях слыхом не слыхивали, но самого факта это не отменяет.

С будущим тоже все было все не просто. Вернее, просто было с так называемым "простым будущим". Но к нему прилагалось еще и "сложное будущее". Причем не одно, а сразу две разновидности!

Что бы еще такое вспомнить... Ну хотя бы про неизменяемые формы глагола.

Сколько их в русском языке? Одна - инфинитив. Многие даже считают, что это вообще одно и то же: инфинитив вроде как просто латинское название неизменяемой формы. Жители древнего Новгорода посмотрели бы с недоумением - мол, а как же супин? Супин - это такое достигательное наклонение. Применялся, когда нужно было указать смысл какого-то действия.

В итоге один и тот же глагол мог теоретически иметь до 300 вариантов. В современном русском - чуть больше ста. Причем иностранцы на этот счет все равно сходят с ума.

В общем, не жалуйтесь на грамматику русского языка. По сравнению с древнерусским - это и так уже лайт-версия!

Источник: https://zen.yandex.ru/media/litinteres/russkii-iazyk-eto-lai...

Автор: Виолетта Хайдарова.

Так, некогда объяснять. Кирилл и Мефодий не придумывали кириллицу и вообще никакого Кирилла толком не существовало, славянские руны – выдумка, а половина букв алфавита изначально произносилась так, как вам и присниться не может. Но если объяснений всё-таки хочется, то давайте разбираться.

Больше трети букв того алфавита, который создали Кирилл и Мефодий в IX веке, мы сейчас не используем. А ведь ради них по большому счету все и затевалось, иначе мы спокойненько пользовались бы сейчас греческим или латинским транслитом – попытки привить и то и другое были. Но славянские племена порой выдавали такие звуки, обозначений для которых не находилось ни в греческом, ни в латинском алфавите, вот и пришлось двум братьям сочинять азбуку чуть ли не с нуля. Подошли они к этому делу с огоньком, творчески, и вскоре вятичи да кривичи получили ни на что не похожий, созданный специально под них набор букв. Почесав затылки, славяне осторожно поинтересовались: а как же их на бересте-то выцарапывать? Ну я б на их месте точно поинтересовалась, потому что все эти мелкие кружочки и волнистые линии, из которых состояла первая славянская азбука – глаголица – были приспособлены для традиционного способа письма чуть менее, чем никак.

Глаголица

Глаголическая рукопись

Славянский текст на латинице (Фрейзингенские отрывки)

Тут есть узкий момент. Предполагается, что и до появления братьев-просветителей славяне владели какой-никакой письменностью. По крайней мере монах по имени Храбр в своем сказании «О письменах» упоминал, что до крещения славяне использовали некие черты и надрезы для счета и гадания, но было мол все это недостаточно упорядоченно. Как дела обстояли на самом деле никто не знает, потому что по доброй христианской традиции всё, что связано с культурным наследием чужой веры, было выжжено напалмом, зачищено и тщательно подметено. Так что если кто-то начнет вам задвигать про славянские руны и все такое – смело шлите умника лесом, потому что на самом деле никаких достоверных фактов славянской дохристианской письменности не сохранилось.

Естественно, когда Кирилл и Мефодий придумывали свой алфавит, они в последнюю очередь думали, что его станут использовать для подписывания горшков со снедью, чтоб не перепутать где каша, а где горчица. Или там для выцарапывания на бересте «йа щенок», чтобы украсить этой надписью ошейник любимого питомца.

Когда надоело писать упражнения

Благородное искусство письма нужно для записи священных текстов чернилами по пергаменту, рассуждали они. Для этого их алфавит вполне годился. Но жизнь внесла свои коррективы, и более широкое распространение получил другой вариант азбуки – намного более знакомая нам кириллица.

Кириллическая азбука

«Я щеня»

Надпись на кувшине, возможно «горчица»

А вот теперь шок-контент: Кирилл и Мефодий на самом деле не придумали кириллицу! Считается, что ее составили их ученики уже после смерти Кирилла то ли в конце IX, то ли в начале X века. Кстати, с какой стати вообще "Кирилл"? Человек, который внес огромный вклад в нашу письменность, назывался этим именем ровно пятьдесят дней – когда перед смертью постригся в монахи. А вообще всю жизнь его знали как Константина. Константин Философ – так его прозвали за большой ум и множество учёных трудов.

Как братья выглядели, мы, конечно, не знаем. Возможно, так

Или так…

Но вернемся к азбуке. Так ради каких звуков пришлось изобретать целый новый алфавит? Ну, например, ради звука Ы, предмета гордости всех, кто учил русскому языку иностранцев. Американские ресурсы так и объясняют: «Ы – это то, что вы произносите, если вас резко ударят в живот». Примечательно, что эту букву составили из двух – еря и I. Да, то, что мы сейчас называем мягким знаком, раньше имело другое имя – Ерь. А твердый знак соответственно, Ер. И конечно, у них было собственное звучание!

Если вы хотите услышать звук, который обозначался буквой Ъ, можете, например, произнести слово «поросёнок». То, что получилось на месте последнего «О» и есть тот самый Ер. Не А, не О, не Ы, а что-то среднее, невнятное и короткое. Звук, обозначаемый буквой Ерь, будет звучать, например в слове «показатель» на месте буквы Е – что-то между И, Е и Я, такое же невнятное и короткое. Неудивительно, что со временем эти звуки исчезли. Но зато остались их следы! Если вам попадается слово, в котором буква О или Е то появляется то пропадает, значит скорее всего раньше там стояли Ер или Ерь: день – дня, весь – все, отец – отца, сон – сна… И писались они так: ДЬНЬ, ВЬСЬ, ОТЬЦЬ, СЪНЪ…

Еще интересная парочка букв – это Юс малый (Ѧ) и Юс большой (Ѫ). Чтобы услышать как произносился Юс малый, нужно зажать себе нос и сказать «Ааа…». Чтобы произнести Юс большой – сделать то же самое и сказать что-то среднее между О и У. Особенно хорошо получается, если у вас насморк. Тут вероятно вы зададите мне вопрос: «Эй, уважаемый, а откуда вы вообще знаете как все это звучало?» Ну во-первых, опять чередования. Если в каком-то слове в разных формах встречается то Я, то ЕН (или ИН) – значит раньше оно писалось с буквой Ѧ: времЯ-времЕНа, память-помИНать. А если О, У или Ю меняется опять же на сочетание с Н, то это была буква Ѫ: звУк-звОНить. Кстати, эта бодяга с носовыми гласными тянется с очень древних времен, когда наши предки вместе бегали за мамонтами, и именно поэтому, например, наше слово путь и латинское pons (мост) – родственные, но Задорнов тут ни при чём.

Кроме того, со временем общеславянский язык распался на более мелкие фракции, давшие жизнь русскому, украинскому, белорусскому, польскому и так далее. И пока эти языки разбегались в разные стороны и становились все менее похожими друг на друга, такие сложные буквы упрощались разными способами. Например, в русском языке юсы в основном превратились в А и Я, в латышском и литовском – в разные сочетания с буквами n и m (in, un, am…), в польском слились в особый носовой звук и так далее.

Кусочек страницы Остромирова Евангелия с текстом «В оно время вниде Иисус и ученики его в иудейскую землю». Видны юсы (и йотованные юсы) там, где сейчас используются буквы Я, У и Ю.

Ну и конечно, куда без любимой всеми ценителями славянских древностей буквы Ять (Ҍ). Произносилась она примерно как английская A в слове cat. Некоторые отличали ее на слух вплоть до самой Октябрьской революции: так, один из современников царя Николая II сетовал, что тот «мало выговаривал „ѣ“, почему последнее слово крепла звучало не как „крѣпла“, a почти как „крепла“». Но то знатные особы. А простой люд настолько забыл, чем отличается эта буква от обычной Е, что даже языковеды не пытались этого объяснять. Ужасное было время. Несколько десятков слов, в которых нужно было ставить ҍ вместо Е, причем «дети, это нельзя понять! Только запомнить!» Школяры извращались как могли, сочиняли мнемонические стихи, в которых все слова писались с этой буквой – и всё равно фраза «знать на ять» означала какое-то немыслимое совершенство, на которое способны только совсем упёртые отличники. Неудивительно, что большевики ее с радостью отменили. Странно, что никто не сделал этого раньше. Хотя нет, это-то как раз понятно. Почувствовать себя интеллектуальной элитой, слыша разницу между Е и Ҍ, говоря «класть» вместо «ложить» и правильно ставя ударение в слове «звонит» – бесценно.

Что самое смешное, все эти мнемонические стихи и прочие пытки учеников были по большей части бессмысленны. Определить, где раньше писалась Ять, можно довольно легко, практически в два этапа. Сначала надо посмотреть, меняется ли буква Е под ударением на Ё (перо-пёрышко, летать-полёт, колесо-колёса). Если меняется, значит там Е и была всегда, она со временем получила такую тенденцию к превращению в Ё. Во-вторых, смотрим, может ли Е исчезнуть, если изменить слово (весь-все, день-дни, меня-мне). Тут уже понятно, наверное – значит там стоял Ер или Ерь. А вот если Е никак не желает меняться, что б мы ни делали со словом, значит там точно была Ять.

Страница учебника

Мнемонический отрывок

Непреходящая актуальность

Внезапно, уникальной буквой оказалась еще и Б – впрочем только по отношению к греческому алфавиту, на основе которого и строилась кириллица. К тому времени, когда создавалась славянская азбука, греческая Бета (β) уже называлась Витой и обозначала звук В, и для звука Б буквы у них не существовало вообще. А ведь в славянском языке с нее начиналось важное слово «Бог»! Нельзя было его искажать, никак. Поэтому придумали новую букву, специально для славян. Но поскольку вставили ее чуть ли не в последний момент и вынужденно, в систему она не очень вписалась, и числового значения не получила.

То есть, в те времена славяне еще не пользовались привычными нам арабскими цифрами, и для записи чисел использовали буквы, ставя над ними специальную закорючку – титло. Порядок буквы в алфавите и определял то, какое число она обозначает. То есть А – это 1, В – 2, Г – 3… Да-да, именно так, без буквы Б, которая стояла вроде как на почетном втором месте, но при этом вроде как и не при делах.

Запись даты при помощи букв. Архангельское евангелие, 1092 г.

Кроме того, особенными буквами, которые придумали специально для славянской азбуки, были ещё Ж, Ц, Ч и Ш, однако как они звучат, все более-менее понимают. Разве что Ц в те времена звучала всегда мягко, а не всегда твердо как сейчас. Но как это произносится я даже не буду пытаться описывать – это надо слышать.

Особняком стоит другой набор букв кириллицы, который мы сейчас тоже не используем, но уже по другой причине. Это буквы От (Ѡ), Кси (Ѯ), Пси (Ѱ), Фита (Ѳ) и Ижица (Ѵ) и они были нужны только для того, чтобы аутентично записывать греческие слова. Собственно поэтому вскоре и умерли. Ѡ читался как «о», Ѯ – как «кс», Ѱ – как «пс», и только последние две обозначали особые звуки, которые со временем все равно слились с привычными, ибо наши предки не дураки, чтобы ломать язык ради двух-трех иностранных слов. Ижица произносилась как среднее между И и Ю, и вскоре слилась с И. А вот если б мы не утратили Фиту, то английский нам бы давался немножко легче, потому что исконно она произносилась как th в слове think, например. То есть такое Т, которое звучит похоже на Ф. Со временем она так и распалась, где на Т, а где на Ф, поэтому существуют пары Теодор и Фёдор, ОРФОграфия и ОРТОдоксальный и так далее.

Впрочем несмотря на все эти особенности, кириллица оказалась удобной, прошла испытание временем и, пережив несколько реформ, осталась с нами до сегодняшнего дня. В ней появились Ё, Э и Й, а Ер и ерь окончательно утратили звучание и превратились в твёрдый и мягкий знаки. Вполне возможно, что впереди русскую азбуку ждут и другие изменения, но в целом проект двух братьев оказался вполне успешным.

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_197413

Живой список постов, разбитый по темам

А вот тут вы можете покормить Кота, за что мы будем вам благодарны)

В вековечной глуши, где шумит и вздыхает бор,
старый воин решил отдохнуть и развел свой костер.
Он сидел неподвижно, и в пляске огня и ветвей
он как будто опять видел кровь и бесчинства князей...

Ими вертят чернявые греки-попы, как хотят,
на своих же, на русских, гоня за отрядом отряд,
разоряют селенья, как будто лютейшим врагам,
тем, кто верен остался прадедовским старым богам.

И пощады не жди, и о милости их не проси:
Нету Правды отныне на некогда светлой Руси!
Лишь в лесах схоронившись, возможно меча избежать -
жить в землянках, да волю безумных князей проклинать.

Воин сжал рукоять - меч прошел не одну с ним войну...
И услышал он глас, из чащобы взывавший к нему:
«Из южных краёв, от еврейского хана Нумбы
мчатся конные тысячи дикой хазарской чумы.

Не сегодня, так завтра пойдут они Русь разорять -
выходи, русский воин, свой край от врага отстоять!»
И со злостью воин задвинул в ножны свой меч:
«Мне ль князей, да бояр, да попов ты прикажешь беречь?

Где та Русь, что когда-то отец наказал мне хранить?
Ее греческий Бог до хазар уж успел разорить!
Сожжены города и зарублены наши волхвы,
непокорного кривде клеймят, как слугу Сатаны,

Красоту наших жен, наши песни и славу побед
объявили грехом и пороком - Руси больше нет!»
Но ему возразил из чащoбы стенающей глас:
«Русь жива, ведь дух русский покуда еще не угас!

Синеглазое племя однажды поднимет свой меч:
не родившихся воинов должен ты ныне сберечь -
и коль русская кровь в поколениях будет жива,
Русь поднимется снова, отвергнув обманы Христа!»

Не ответил чудесному гласу язычник тогда.
Погасил он костер, подозвал он свистом коня,
облачился в доспехи, на голову шлем он надел,
и помчался к Восходу, где первый луч солнца затлел...
***
В стольном Киеве воинов спрашивал киевский князь:
«И откуда в вас сила и доблесть такая взялась?
Ведь никто прежде вас не сумел тех хазар одолеть,
коль встречались мы с ними, так всякий сулил себе смерть!»

Воевода ответил: «То страшная битва была:
кого меч пощадил, того вражья сразила стрела.
Уж прощались мы с жизнью, и кровь застилала глаза...
Но нежданная помощь из леса тогда к нам пришла!

Некий витязь отважный из чащи помчался вперед:
его взор так сиял, как сияет мерцающий лед.
С громким кличем «Ура!» он врубился во вражьи ряды -
кто вставал на пути, ни один не сносил головы.

И тогда мы, забыв про усталость, про раны и боль,
в бой помчались - нас витязь тот вел за собой.
И бежали хазары, кибитки свои побросав -
иудейская кровь застывала на наших клинках...

Но когда их остаток вдали бесследно пропал,
тот таинственный воин мертвым на землю упал.
От полученной раны, сражаясь, он кровью истек,
не узнали мы, кто он - шагнувший за смерти порог!

Ради нашей победы пожертвовал воин собой.»
«Кто же он?» - князь промолвил - «Должно быть, великий святой?»
Воевода ответил: «Не знаю таких я святых,
и не слышал я прежде о воинах о таких.

Но сиял на щите его красный изломанный крест,
и когда он упал, то заплакала чаща окрест.
Он, бывало, врагам по три головы сразу срубал...
И - прости меня, князь! - но к Перуну в бою он взывал.»

Помрачнел князь, и долго он молча сидел,
и невидящим взором на крест над дверями глядел...
И промолвил: «Отныне вы так вспоминайте тот бой:
мол, пришел на подмогу в бою к вам Егорий святой.

Мол, на небо вознесся он после, а не погиб,
и, мол, видели вы, как над шлемом сиял его нимб!»
***
...Там, где вечно бегут в неизвестность стада облаков,
выше сосен столетних, и выше горных снегов,
по туманам, по радуге, будто бы по земле,
ехал воин славянский на верном красавце - коне.

Ехал в синюю Сваргу, в небесную светлую Русь...
Но терзала героя земная и плотская грусть:
как он сможет в Раю пировать и славить богов,
если там, на земле, льется красная русская кровь?

И воскликнул он: «Боги! Назад отпустите меня!
Мне напиток Бессмертия горек, коль стонет родная земля!
Молодильные яблоки черствы, и Вечность - не радость, а боль,
коль на русских идут иудеи с огнем и войной,

Коли рыцари - псы разоряют и губят славян,
коли Правда и Честь уж неведомы нашим князьям!»
Грянул гром - взор героя неведомый свет вдруг затмил...
...А потом он проснулся в своей колыбели, и мама склонилась над ним.

Начало тут:  Костолом

Глава 5

ЧЕРНОМОР

На подходе к Кордове, мне на плечо села странная птица, и принялась браниться, аки заправский дружинник. Гнать от себя ее не стал -- забавная птаха.

Рядом шагал Саид, который обучал меня арабскому аж со времен нашего бытия на галере, а пока учил, порядком поднатаскался в русском. Сдружился я с Саидом.

-- О-о! И попугаи к нему липнут, —проворчал он, ревниво разглядывая серого краснохвостого матершинника на моем плече, — вот скажи Костолом, за что тебя все любят?

-- Потому что добрый, — пожал плечами я.

-- Да сам Шайтан добрее тебя, Костолом! — махнул рукою Саид, — помню как Джованни-надзирателя на галере ты во время шторма цепями задушил, пока все блевали под лавками, как за борт его тело выкинул помню, пока никто не видит, а ведь Джованни тебя баловал, спину твою от хлыста берег, жрать больше, чем другим давал, для покупателя лелеял ...

-- Рыбам тоже кушать хочется, а гребцы от его плетки отдохнули чуток, — невозмутимо ответил я, — я добр не делами, а своим отношением к делам, и к людям.

-- Это как так? — вытаращил косые глаза Саид.

-- Мой пленитель--враг мой, а хороший враг--мертвый враг, сие я разумею, но мысли эти в сердце не пущаю....вот, порой смотрю на супостата, и думаю, и всем то он ладный человек: и кровь младенцев по воскресеньям не пьет, и девственниц по подземельям на дыбе не терзает, даже зубы чистит раз в месяц, оттого и проникаюсь к нему искренней симпатией, а вражина тоже человек -- мое отношение чует, и тож ко мне по хорошему... Но, то мое сердешное отношение, а разум знает, разум помнит --  это враг, и должен умереть, и он умрет....,но зла я к нему не таю...

-- Истинный шайтан. — проворчал Саид.

-- Ты мне лучше ответь, дружище, почему ты—мусульманин, в рабстве у единоверцев?

-- Я шиит, — гордо ответствовал Саид, — а здесь суниты, что хуже, чем неверные собаки, да и в кабалу попал за долги, как выплачу, так освободят.

-- И чем тебе суниты не угодили?

-- Род Пророка(мир Ему), благословен Аллахом, и потомки Мухамеда имели священную привелегию стоять во главе правоверных, но был убит дядюшка Али—двоюродный брат пророка, и духовных наставников стали избирать суниты, этих наместников Аллаха на земле они и называют халифами...., не правильно это.

-- Да в этих краях каждый четвертый мужик--дядюшка Али — усмехнулся я, — не осерчаешь, если по ходу жизни сверну шею нескольким?

-- Нэ буду, — ответил Саид, — даже помогу, наши дороги неслучайно так долго не расходятся, ты -- ценный раб, но и опасный, меня приставили следить за тобой, вот только я не сказал им, что я шиит, и мне с сунитами не по пути, а с тобой честным буду....., доносить хозяевам про тебя стану только то, что мы сами придумаем...

-- Добро. -- ответил я.....почему-то я верил Саиду, как самому себе, и разбираться в причинах такого доверия у меня не было никакого желания....авось не подведет....ведь если сомневаться и проверять его, то обидется может, а слепо довериться мало знакомому человеку—в этом есть особое удовольствие..........это как довериться судьбе в благодарность за то, что судьба возлагает на тебя большие надежды, приготовила интересный путь, а ты веришь в этот путь, и достойно принимаешь попутчиков, полагаясь на старое доброе «авось».

К гвардейским казармам подошли мы к полудню.

Завели нас в оружейную палату, где по стенам во множестве стояли щиты да копья, и еще полно оружия, названия которому я не ведал.

-- Ты чьих такой большой будешь?—обратился ко мне могучий дядька, сурово глядя на меня из под кустистых полуседых бровей...—вижу, тебя сын полка привел..

-- Кто-кто? — недоуменно спрашиваю.

-- Попугай на твоем плече, — усмехнулся дядька—талисман нашего полка, летает по всей Кордове, когда пероед под крыло куснет...рекрутов подыскивает.

-- А-а...меня Иваном Костоломом величать, —отвечаю, — сирота я, с восточной заставы Руси Киевской.

-- Земеля, — удовлетворенно выдохнул дядька, и встал из-за стола, — земелю сам проверю(он мотнул головой, чтобы гвардейцы, стоявшие рядом, расступились)...выбирай оружие, посмотрим на что способен. Меня Афтаром звать, а для своих -- Черномор, я здесь за полковника.

Я выбрал висящий на стене ятаган...самый большой, с изрядным весом на конце клинка.

-- Неправильный выбор, — строго сказал Черномор, вынимая из ножен саблю, — мое оружие с весом в рукояти, а значит быстрое, а твой ятаган тяжел на острие, пока замахиваться будешь, я уж рубану.

-- Сдюжу и этим. — говорю.

Черномор подошел на два шага ближе, и рубанул пару раз воздух разогреваясь.

Я перехватил ятаган в левую руку, правой ухватил за ножку стол, и швырнул его в полковника. Черномор упал, я вскочил на стол, придавив им полковника, и приставил клинок к его уху...

-- Хорош, — проворчал Черномор, — слезай с меня...годен в службу.

Я отступил, прихватил с собою стол, и уважительно опустил глаза. Полковник поднялся на ноги, окинул мрачным взором гвардейцев, пресекая смешки, и снова обратился ко мне, кивая на Саида:

-- А это что за блоха малохольная с тобой?

-- Брат мой названный, — отвечаю, — Саидом звать.

-- Араб чтоли?

-- Обижаешь полковник, русский он, разве ж что чуток подкопченый, Отец у него Соловей-разбойник...слыхал о таком?

-- Слыхал, — буркнул Черномор, — которому Илья Муромец зубы повыбивал?

-- Он самый, а мать его баба Яга-княжна древлянская, уродлива была, ликом носата, оттого и сынка неказистого на свет породила.

-- Костолом-брехун, истинное тебе имя, — засмеялся полкан, — вижу, друг он тебе, ...ладно, пущай при казарме обретается, портки нам стирать будет.

На том и порешили. Отвели меня с Саидом в казарменные опочевальни, выделили койки, и одежку гвардейскую.

Оказалось, что вся гвардия халифа, за редкими исключениями, состояла из моих земляков, оттого их и прозвали Саккалибы(славяне-по арабски), и было таких гвардейцев без малого пятнадцать тыщ. Уже два с лишним века саккалибы являлись лучшими воинами Кордовского эмирата, а затем и халифата.

По первости выходить из казармы мне запретили, да и недосуг, стали истязать тренировками от рассвета до заката. На поверку, на мечах да саблях супротив однополчан я оказался слаб, ну ничего....наверстаю...

Глава 6

УСЛЫШЬ МЕНЯ

Ксению, выкупил министр Абдаллах Саид ибн Юсуф, старый вояка, один из лучших генералов хаджиба Альмансора. Девушка стала младшей его наложницей, самой красивой, самой желанной.

Чем чаще Абдаллах нырял ночами в покои Ксении, тем злобнее чувствовала она спиною взгляды старших жен. Как ни странно, главным ее отдохновением от гаремных интриг и пересудов, стали визиты в Великую мечеть по пятницам.

Впервые, когда Абдаллах привел ее туда, он обмолвился, что раньше, на месте мечети стояла вестготская базилика святого Винсента, и покоритель Кордовы Муса ибн Нусайр, первое время позволял молиться в базилике и христианам, и мусульманам. Ксении-христианке, позволили войти внутрь...

Никогда девушка не видела в своей жизни ничего более величественного: тысяча римских колонн, свезенных со всех концов халифата из полуразрушенных языческих храмов формировали огромный зал, двойные полосатые арки венчали капители и поддерживали потолки из резного каменного дуба, пять сотен жестяных чаш висели, подвешенные цепями к потолку по всем пролетам, в них пылало оливковое масло, и сладкий аромат его разносился по всему помещению.

Северо-восточные пролеты еще не были закончены, античные колонны стояли в строительных лесах, зодчие без устали трудились на них день и ночь...торопились, ибо так повелел владыка Альмансор.

Под лесами, в мелу и прочем строительном мусоре, на небольших ковриках по басурмански сидели какие-то люди, держа на коленях раскрытые книги, промеж сидящих медленно отмерял шаги седой учитель, и трактовал «формальную логику» Аристотеля в изложении создателя алгебры, ученого с востока -- Аль Хорезми. В новой части мечети никогда не молились, там учились...

Ксения, была восхищена и потрясена до глубины души, особенно она любила заходить в тот пролет мечети, где вместо жестяных осветительных чаш висели перевернутые колокола из монастыря Сантьяго де Компостелла—последнего пристанища апостола Иакова. Колокола те, были трофеями Альмансора, привезенными им несколькими годами ранее с севера Испании во время его карательного рейда туда.

В дальней, от девятнадцати входных порталов стене, находился михраб—ниша, задающая направление для молитвы. Направление на Каабу—кубический храм, покрытый черной материей, стоящий посреди дворика заповедной мечети Харам в Мекке.

Абдаллах, рассказал своей наложнице, что позолоченная мозаика михраба—дело рук православных мастеров, которых отправил в качестве жеста доброй воли ко двору халифа Абдурахмана Третьего Великого византийский император Юстиниан Второй пол века тому назад.

Кордовой правили халифы из династии Омейядов, родом из Дамаска. Абдурахман Великий так скучал по родине предков, что велел выстроить михраб, смотрящий не точно на Мекку, как дОлжно, но на михраб большой мечети в Дамаск, а тот, более древний михраб, как бы перенаправлял молитвы правоверных куда следует—на Каабу в Мекке. Когда отношения Кордовы и Багдадского халифата окончательно испортились, михраб переделали..теперь он смотрел на Священную мечете в африканском городе Кайруане.

Старый проныра Абдаллах, был мудр и нежен со своею наложницей, он не хотел настаивать на том, чтобы она поскорее приняла ислам, а просто приводил ее в мечеть, и позволял придаваться своим мыслям.

Великое место, намоленное многими поколениями верующих в различных богов людей , покорило душу Ксении....и она приняла ислам, с тех пор дувушку стали звать Калила (то есть возлюбленная).

Однажды, Калила, запакованная в черный никаб с золотой вышивкой вдоль прорези для глаз, выходила в сопровождении хозяина из апельсинового дворика мечети, и какая-то неведомая сила заставила ее обернуться: на внешней стене Великой мечети, огромными буквами, совершенно раздолбайским почерком, по русски, была намалеванна следующая надпись:

«КСЮХА! ЯЙЦА МНЕ ТАК И НЕ ОБРЕЗАЛИ,...ЖДИ.»

Глава 7

ОШИБКИ МОЛОДОСТИ

-- Ах вы сукины дети, едрить вашу налево, я вам покажу Кузькину мАть! — орал батька Черномор, громыхая кованным сапогом по столу, — совсем разганишались, вовсе страх потеряли!

Гвардейцы, утопив головы в плечи, угрюмо молчали, и ждали, пока полковник не успокоится. Но Черномор все больше распалялся:

-- Последнее время, дисциплина в полку ни к черту не годится, какая сволочь воду мутит? Кто дрожжи в нужник набухал?..у кого детство еще в жопе играет?..кто первый за игрой в кости расплатился фальшивыми монетами?...—Черномор запнулся, перевел дух...и продолжил кричать, -- ..я все понимаю...стукачество в наших рядах не в чести, но поймите и вы, кто платит по игровым долгам фальшивкой, тот не друг вам ...

-- А перегонный чан?— не унимался полковник, — кто притащил самогонный аппарат в казармы?....

Это был день воздаяния за все мои хулиганские выходки: после распекая у Черномора, я отправился в худерию (еврейский квартал), в дом Истаса бен Намина, визиря-казначея....

-- Что ж ты, сучий потрох, лезешь туда, в чем не смыслишь ни шиша? — набросился на меня с порога Истас...

-- Ты о чем? — недоуменно вытаращил глаза я.

Казначей швырнул на стол горстку поблескивающих новеньких монет, с символом медвежьего когтя....:

-- Твоя работа, Костолом? Что это вообще?

-- Динар...из Восточного Билибирдата—невозмутимо ответил я.

-- Что, блеать, за Билибирдат такой?

-- Небольшое государство, расположенное между Багдадским халифатом и Хазарским каганатом....новое, недавно откололось от разваливающегося каганата, и тамошний владыка--Билибирдын Первый, распорядился чеканить свою монету...

Визирь глянул на меня, как на полоумного:

--  Уффффф......послушай меня внимательно, Костолом, ты мой шпион, но это не значит, что тебе все дозволено. Думаешь, изловчился, отчеканил горку забавных бляшек, придумал им легенду, которую трудно проверить сразу, так и рыльце в пуху, можно эту хрень людям впаривать? Да, признаю, ты не копировал ни одну из существующих монет, но твои действия также подпадают под закон о фальшивомонетчиках, а им, сынок, бошки отрубают...

-- Ну, мало ли стран на свете, о существовании которых мы даже не подозреваем, — попытался было оправдаться я...

-- Да любой меняла из юдейского землячества сразу признает в твоих монетках подделку, —резко прервал меня визирь.

-- Да почему ж сразу-то?

-- Да потому, что еврей научен за любой монетой видеть ее подлинную ценность: он смотрит на серебрянный кругляш, а у него в голове светятся пересчеты на просо, масло, нут....мелькают даты прибытия купеческих караванов из той страны, где чеканят этот кругляш, чем торгуют эти караваны(?), насколько охотно принимают свою же монету(?).....Мир денег, слишком сложен для тебя, дубина ты стоеросовая, пока ты и твои предки по лесам бегали, да мечами махали, еврейское землячество здесь в Испании, уже как семьсот лет с деньгами работает. Ты, Костолом, слишком юн для таких афер, учиться тебе надобно...

-- И что теперь делать? — тихо спросил я, и состроил рожу нашкодившего кота...

Казначей походил по комнате взад вперед, поматюкался на арамейском, и наконец сказал:

-- Значит так, Костолом, я сделаю скидку на твою юношескую бестолковость, и выкуплю на рынке всю эту твою билиберду с медвежьим когтем, но за это, ты должен будешь не только приносить вести из казарм...

-- Что же еще? — насторожился я.

-- Знаю, — продолжил казначей, — поднатарел ты в воинском иссскуссстве, и из казарм тебя давно выпускают, город успел изучить... Ты будешь убивать для меня тех, кого я тебе прикажу...

Пришлось мне запретить Саиду чеканить монеты Восточного Билибирдата, и замарать руки кровью, впрочем, уже не привыкать, да и не с тем ли намерением обретаюсь здесь?

Истас бен Намин, приказывал душить людей в темных переулках арабской медины, в христианских кварталах за городской стеной, топить их в Гвадалквивире, травить, любыми методами изводить всех неугодных и неудобных...

Неугодными, были в основном офицеры различных полков, из тех, кто мутил воду в халифате, и подстрекал солдат к бунту, ибо лихие времена близились: непобедимый хаджиб Альмансор, двадцать пять лет истязал северные испанские королевства, регулярно стяжал с них дань, но годы шли, соседи обеднел, дань оскудела, жалованье солдатам платить стали с перебоями, и войска потихоньку начинали роптать, с каждым месяцем все громче заявляя о своем недовольстве...

И я душил, травил и топил................на расправу с генералами меня не посылали -- берегли, ждали, когда опыта наберусь поболе...

В перерывах, между душегубствами, я продолжал улучшать боевые навыки, на службе хулиганить стал реже, учавствовал в двух военных компаниях, дослужился до сотника корпуса Саккалибов, и также стал посещать медресе—слова Истаса бен Намина о моем невежестве, задели за живое... Изучал арифметику, геометрию, философию, коран и астрономию. Зачем(?), а чтобы вечно не ходить под теми, кто умнее меня...

Кафиров обучали во дворике при медресе, внутрь не пущали...

В редкие минуты отдыха, я тренькал на гуслях, которые нашел, почему-то в оружейной комнате, а ранним утром, до побудки, приходил частенько на берег Гвадалквивира, доставал из-за пазухи самодельную жалейку, и дудел старый мотив, напоминавший мне о родине:

«Эх, дубинушка ухнем....

Э-эх, зеленая сама пойдет.......»

Глава 8

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ НАРГИЗ

У нее не было имени, но для удобства, условно, назовем ее Наргиз. Тихим утром она выпорхнула из поместья Абдаллаха Саида ибн Юсуфа, и уселась на арбу, рядом с возницей.

Возница—косой бербер, замахнулся разок на Наргиз кнутом, но та решительно отказалась покидать арбу. Так они и ехали вместе до Медины Асахары—дворца халифа Хишама Второго. Позади арбы, восемь черных рабов несли паланкин с навесом из темно-зеленого бархата, расшитого серебрянными арабесками, в паланкине сидела Калила(Ксения).

Министр Абдаллах ибн Юсуф, ехал рядом на вороном арабском скакуне, и сопровождал свою любимую наложницу во дворец, «чтобы погутарила с женами халифа, и малость развеялась». Арба, что двигалась впереди процессии, была наполнена шелками из Китая, и Севильи. Министр планировал доказать халифу, что севильские шелка ничуть не хуже китайских, и намеревался отговорить Хишама Второго от дорогих закупок из далеких земель, и вложить средства в производство шелка в халифате...

Наргиз на все это было наплевать, она глазела по сторонам, радуясь погожему деньку. Слева от дороги, медленно струился Гвадалквивир, а справа темнел дубравами хребет Сьерра Морена.

В горах бурлила своя жизнь: Охрипшие от ночного вытья на полную луну волки, залечивали натруженные голосовые связки кровью свежезадранной овцы, молодой пастух, затаился неподалеку от них в кустах, и натянув тетиву лука, прошептал: «жене на воротник». Позади пастуха, притаилась лисица, в томительном ожидании—когда ж наконец пастух разгонит волчью стаю, и придет ее черед полакомиться овечьим мясом? Позади лисы, на ветке дуба примостилась ворона, только что своровавшая кусок сыра из торбы пастуха -- время завтрака.

На реке, мальчишки шебуршились по зарослям тростника и сгоняли с гнезд куропаток, головы жирных черепах торчали из воды там и сям, осуждающе глядя на детские забавы...

Восходное солнце, растопило шмат серы в левом ухе у косого возницы, заставляя его то и дело ковыряться в нем. Наргиз съежилась в тени бербера, и задремала...

Не прошло и двух часов, как процессия прибыла во дворец.

Неслучайно дворец звали городом (медина). Расположенный у подножия Сьерры Морены, он раскинулся на территории, которую мог бы занимать десятитысячный город. Четыре тысячи колонн, выточенных из красного и зеленого мрамора, подпирали в нем полосатые подковообразные арки.

Процессия въехала во внутренный дворик дворца, понабежали слуги, разобрали поклажу из арбы, Абдаллах ибн Юсуф спешился, подошел к паланкину, и галантно помог Калиле спуститься по спинам рабов вниз... Министр мечтал показать своей наложнице самое прекрасное место на свете, он нежно взял ее за руку и увлек за собою в сторону арки, позади которой высился огромный купол, созданный из цветных стеклышек-комарийас...Наргиз поспешила вслед за ними...

Когда миновали арку, взору Калилы и Наргиз открылась невероятная картина: солнечные лучи, пробиваясь сквозь стеклянный купол, окрашивались во все цвета радуги, и устремлялись к резному трехярусному фонтану из розового альмерийского мрамора. Далее, лучи отражались от фонтанных струй, и многоцветными облачками с серебристым отливом устремлялись вновь под купол, являя многократно усиленный эффект северного сияния...

-- Как же это? — потрясенно спросила Калила Абдаллаха.

-- Не вода струтся из этого фонтана, — ответил довольный произведенным впечатлением министр, -- а самая настоящая ртуть...

Наргиз, стремительно подлетела к фонтану, села на мозаичный бордюр, и срыгнула на виноградинку, лежавшую там, немного склизкой желтой массы, в предвкушении запоздалого завтрака потерла передние лапки, и, игриво пританцовывая средними ножками, почистила крылья задними, пары ртути равномерно ложились на ее большие фасетчатые глаза, наделяя их перламутровым отливом. Когда виноградинка размякла, Наргиз вытянула свой короткий хоботок, и принялась всасывать уже переваренную мякоть, с довольной харей наблюдая за происходящим вокруг...

А вокруг происходило следующее:

Абдаллах и Хишам Второй встретились, и тепло поприветствовали друг друга. Министр представил халифу Калилу, та учтиво поклонилась и вежливо отошла в дальний угол залы с фонтаном, дабы не мешать разговору государственных мужей. Вошли слуги, принесли шелка, расстелили на столе, и тут же удалились, Хишам Второй, заинтересованно стал изучать ткани, и в тот момент, когда Хишам повернулся к столу, он показал Абдаллаху спину.

Послали за женщинами, чтобы те сопроводили Калилу в сад к женам халифа, но пока провожатые не явились, наложница министра оказалась на минуту предоставлена самой себе. Калила привыкла никогда не поднимать глаз в присутствии чужих мужчин, и обычно созерцала мир по пояс(по нижнюю часть от пояса)))), и тут она увидала нижнюю половину гвардейца-саккалиба, отстоявшего на расстоянии пяти шагов как от нее, так и от ее мужа-хозяина. Вместе, эта троица формировала вершины равностороннего треугольника. Левая рука саккалиба имела на безымянном пальце наперсток с стальным когтем, палец в наперстке согнулся, как бы повелев Калиле поднять глаза. Девушка невольно подчинилась, и взглянула в лицо гвардейцу, перед ней стоял Костолом, и довольно лыбился во все сорок четыре белоснежных зуба...

Улыбку и взгляд гвардейца заметил и Абдаллах, и только рот раскрыл , но ни слова произнести не успел....................Костолом подмигнул Ксении, и быстрым движением выхватив из-за пояса кривой кинжал, бросил его рукоятью вперед Абдаллаху, так, чтобы тот легко поймал его...

Абдаллах, машинально ловит кинжал за рукоять, Костолом одним прыжком оказывается подле него, хватает своей ручищей руку с кинжалом министра так, что у того суставы захрустел, а свободной рукой Костолом совершает молниеносное движение, напоминающее пощечину. В мгновение ока наперсток со стальным когтем рвет министру рот до уха(он так и не успевает вымолвить ни слова)...

Абдаллах, в железных объятиях Костолома, издает хриплый стон разорванным ртом, на этот звук, наконец, поворачивается пребывавший в глубочайшем сосредоточении халиф, и таращит глаза на страшную сцену...

Абдаллах пытается направить кинжал в своей руке на Костолома, но тот, держа в своих кулачищах обе руки министра, начинает управлять им, точно марионеткой: руку с кинжалом он направляет в сторону халифа, будто министр покушается на Хишама, и начинает рычать: «Врешь вражина! Я жизни не пожалею за моего хозяина!»

Глаза Абдаллаха стали безумными, захлебываясь в собственной крови, он все еще не мог понять, что вообще происходит, а Костолом, теперь тянет министра к себе, будто берет удар, предназначенный для халифа на себя... В следующий миг, Костолом приседает, как бы подминаемый весом тела министра, опрокидывается на спину, и сильно толкает его ногой в грудь, разжимая кулаки....

На глазах у изумленных Хишама Второго и Ксении, Абдаллах перелетает через Костолома и падает прямо в нижнюю чашу ртутного фонтана. Ртуть, медленно смешивается с кровью, являя затейливые рисунки. Еще несколько секунд Абдаллах барахтается в чаше, захлебываясь жидким металлом, а потом замирает...

...капля ртути с алым росчерком накрывает Наргиз, и маленькая недоеденная виноградинка остается на бордюре ждать новой мухи..

Продолжение следует.

Дамы и господа, пришло время для настоящего головореза. Первоисточники, если их собрать в одну кучку, рассказывают о нем всего пару страниц, ибо они все арабские, а упоминать пришлось чужака, даже врага. Основную историческую канву, я оставил без изменений, остальное же -- художественная обработка мощного персонажа, дабы поднять память о нем из пепла, ибо он этого достоин. Как говорится -- "чтобы помнили", и, "знай наших".

Эта повесть о реальном историческом персонаже, в сравнении с которым, Спартак нервно курит в сторонке. Он был богатырь, каких мало, и лжец, каких свет и вовсе не видывал, поэтому главы моего повествования чередуются: одна от первого лица, следующая от третьего, и так далее. Действия происходят на рубеже десятого и одиннадцатого веков нашей эры.

Микророман дописан. Выкладывать буду быстро -- ждать не придется. Итак, встречайте!

Примечание: я знаю, о чем пишу...в описываемых местах труждаюсь в роли гида, но, от неточностей никто не застрахован, да и нельзя требовать строгого исторического подхода к эпосу.

Глава 1.

ПЛЕНЕНИЕ

Зовут меня Иваном, родился я в селе Карачарово, что возле города Мурома. Отец мой –Илья, после смерти матушки, младенцем увез меня на дальнюю заставу, где я и рос до семнадцати лет.

На заставе за мной заметили два таланта: носы в черепа вминать одной левой, и на чужих языках с иноземными купцами балакать.

Родные края помню плохо, но последний день на заставе забыть невозможно: нагрянули печенеги силушкой великою, батька запер меня в погребе, и наказал:

« В бой не лезь, не сладить нам сегодня, коли найдут тебя здесь, уведут в полон, да продадут в рабство...сия доля незавидная, много унижений стерпишь, но помни---с волхвами веди себя учтиво, авось приметят, и возьмут под покровительство; с купцами будь деловитым...., коли станешь своим для них, выторгуешь для себя лучшую долю; господину своему кланяйся смиренно, но помни—ты воин, не прощай ничего, копи обиду, но пред ними будь покладист...а рассцветешь силушкой богатырской, заломай всех обидчиков, да так, чтобы хруст костей их аж в Киеве слышен был.»

Нашли меня в погребе скоро....примкнули к шее рогатину, связали руки, и увели в сторону Хазарского моря. Проходя по разрушенной заставе я видел лишь пепел и прах, пытался высмотреть батьку, но не смог. Мужики из полоненного люда позже рассказали, что батя, обломав булат о печенежские шишаки, ухватился за бревно, и прижал им к избе троих ворогов за раз, хрустели ребра, кровь ртом пошла у супостатов, а печенеги, знай в спину бате стрелами шмалять, истыкали как ежа, а когда места свободного на спине уже не было, тут батя и упал, упали и те трое с бревном, впечатаным им в грудины аж до самого хребта.

Пока шли, Путята-мужик, что на пару со мною в одну рогатину запряжен был, рассказал, что вьюношей крепких как я, да из воинского роду в полоне не жалуют, ибо крепок дух таких вьюношей отцовским наставлениями, и с такими сладить сложно....иными словами любят там Иванов, не помнящих родства.

Чтож, намотал я слова Путяты на ус, и когда печенеги спросили о имени моем, то ответил:

« Зовут меня Иваном Костоломом»

-- Почему костоломом? — поинтересовались они.

-- Сирота я, —ответил, — на скотобойне силу мою приметили, так как головы козлам молодым отрывал без топора, оттого и Костоломом кликать стали...

Переход до Хазарского моря прошел спокойно, печенеги задирать меня опасались.

Далее, сменялись мои пленители, чаще чем настроение у киевского князя, теребили за плечи, в рот заглядывали, аки жеребцу, выкупали, и привели меня в Царьград под хлыстом уже четвертого хозяина...

Второй Рим радушен не был: перекупили там меня венецианские купцы, посадили гребцом на галере, и жить-поживать стало скучнее.

Соседом по гребной лавке оказался араб, по имени Саид, от него я и узнал, что за молодых светлоглазых парней как я, самую большую цену дают в халифате. Поняв, что рано или поздно окажусь в каком-то там халифате, я принялся более старательно учить язык Саида.

Гребля выводила из себя больше, чем щелканье хлыста надсмотрщика, но как только я понял, что тяга на себя весла, развивает силу, пригодную для боя с двуручным топором, стало веселее, пожрать бы еще от пуза, да девку покрасивше.

Кстати о девках: ходила одна по мосткам между гребцов, хвостом крутила, из нашенских--русая коса, глазки хитрые, як у лисы, Ксенией звать, все на меня посматривала. Улыбнулся я ей как-то раз, а она тут же подбородок задрала, хмыкнула, и под хозяйские покровы увильнула, а на следующий день Ксения вновь прошла мимо меня, и сказала:

-- Слышь ты, ясноглазый, як звать то тебя?

-- Иваном, — ответил я, — почто спрошаешь?...али понравился?

Ксения опустила глаза, и с усмешкой доложила:

-- Справлялась я, Иван, о судьбине твоей дальнейшей, перестанут скоро твои глазоньки дерзко пялиться на меня, и лыбонька твоя наглая схлынет с лица красного.

-- А что ж так то?—спрашиваю ее.

-- Продадут тебя в халифат...

-- Ну и что? — похорохорился я, — по мне что халифат, что каганат, все одно--скалятся по разному, а потроха у всех одного цвету...

-- Оскопят тебя там, да и в гарем определят.

-- Зачем оскопят, как в гарем?— спохватился я, — что я там делать буду?

--Не ты делать будешь, а с тобой, — засмеялась Ксения, — как и со мной(тут ее смех стал горьше), но моя доля женская-известная, а твоя, ни так ни сяк...

-- Как можно? — не унимался я, — меня, кхм, как бы и некуда...

-- А пердишь ты чем?...вооот туда, — глаза ее лисьи сузились, — вот тогда спесь с тебя вся и сойдет.

-- Да брешешь девка(!), я ж той дыркой сру! Они дураки чтоль ковыряться в вонючих местах?

-- Может и дураки, — согласилась Ксения, заметно помрачнев, — только власть за ними, а власть часто желания поганит.

Ночью, после разговора с Ксенией никак не мог уснуть, ужель не брешит девка? Ладно, сдюжим как-нибудь и эту невидаль, а Ксюха—стерва, люблю таких, добуду ее, коли бубенцы не оскопят...

Глава 2.

ПРИБЫТИЕ В ИСПАНИЮ

В порт Малаки заходила огромная венецианская галера. Грузчики на причалах удивленно оглядывались на величественный корабль, с которого доносилась задорная песня на неизвестном языке:

"Эх дубинушка ухнем,

Эх, зеленая сама пойдет, сама пойдет,

Подернем, подернем,...да уууухнем!"

Пели галерные гребцы, и десятки акцентов слились в один, бодрый, залихвацкий, будто даже кавказский.

-- Что за песня такая? — спросил портовый смотритель Хафар венецианского купца.

-- Русский раб остальных научил. — ответил тот.

-- О чем она? — снова полюбопытствовал Хафар.

-- Костолом говорит, что о смиренной рабской доле, об умении радоваться мелочам жизни: лучику солца, отдыху от хлыста, отварному гороху без червей...

Песня настолько пришлась по душе местному люду, что уже к вечеру, во всех припортовых харчевнях пели «Эх дубинушка ухнем».

У южных городских врат Малаки, глядящих на море и на порт, распологался невольничий рынок, вереницу рабов с галеры повели прямиком на него. Из толпы невольников выделялся один: светлорусый, на голову выше остальных, косая сажень в плечах, голубоглазый с неунывающим взглядом.

К высокому парню подошел рыжий старик в парчевом тюрбане, и внимательно оглядывая его мускулатуру спросил:

-- По арабски говоришь?

Парень кивнул.

Рыжий старик заглянул парню в зубы, и принялся ощупывать его мышцы.

Молодец, состроил трагикомичную гримасу, желая скрыть неуместный смешок, и выпалил по русски:

-- Отвянь скотина басурманская, щекотно ж, блеать!

Старик посмотрел ему в глаза:

-- Что ты сказал раб?

-- Сказал, что буду служить тебе верой и правдой, и приму твоего бога, как своего. — ответил тот.

-- Хм, хорошо, — удовлетворенно крякнул старик, окончив осмотр, — только не «как своего», а «заместо своего», понял?

-- Да, господин.

-- Замечательно, как звать то тебя?

-- Костоломом, господин.

-- А что это имя означает на твоем языке?

--" Покладистый", мой господин, я сирота, с детских лет был в услужении в боярском доме, там меня так и назвали—Костоломом.

Рыжий старик обернулся к венецианскому купцу, и сказал, указуя на Костолома:

-- Этого беру, дам тебе пятдесят дирхемов за него.

-- Не маловато ль будет?—возмутился купец, — он жрет в два раза больше остальных, сильнее в три раза, тут не меньше ста дирхемов получится.

-- Не наглей, купец, — ответил старик, — отвезу Костолома в Лусену, евреи его там кастрируют, еще неизвестно, выживет ли после оскопления.

Купец растроенно махнул рукой, мол «твоя взяла, забирай товар».

А молодой раб сжав зубы, с досадой процедил:

--  Вот жеж, Ёшкин кот, не на того поставил...

Глава 3.

ОСКОПЛЕНИЕ

До Лусены от Малаки шли неделю. Все это время я вспоминал слова отца: «с купцами веди себя деловито, авось лучшую долю выторгуешь...»

Лусена—еврейский город в халифате, евреи—люди торговые, пущай даже и врачеватели, но что раб может предложить им?

На первом привале, пересеклись с другим невольничьим караваном. Там я снова увидел Ксению. Ее вели в Кордову. Оказавшись подле меня, она ядовито поинтересовалась:

-- Что, богатырь, мешочек мужества обкарнали уже?

-- И не мечтай, — ответил я, — муж тебе достанется со всеми положенными причендалами.

-- Ужель свататься ко мне надумал? — хихикнула Ксения, — як же ты из гарема меня вызволять станешь?

-- Як буду, то моя забота, — буркнул я, — коли припозднюсь, и отпрысками обрастешь, не беда, возьму и такой, а станешь язвить, ублюдков на глазах твоих порежу...

Ксения побледнела, вскинула подбородок, и ничего более не ответив отвернулась.

-- Не умеешь ты с женщинами разговаривать, грубый больно, — сказал Саид, которого со мною выкупили, и вели в Лусену, — учись, пока я жив, запоминай: «Свет очей моих, мое сердце томится, подобно коршуну, запертому в клеть, когда ты далеко...»

-- Заткнись уже, свет очей моих, — огрызнулся я,— какие мои годы(?), научусь еще, но сперва надо обдумать, как мужиком вообще остаться...

Пока шли, вызнавал о житии-бытии евреев в халифате.

Выяснил, что люди они арабам дюже полезные, ибо ведают денежными делами, каковыми мусульманам Аллах запретил заниматься, но за веру их юдейскую не сильно жалуют, терпят...

Выяснил также, что если раб примет ислам, то не раб он уже вовсе. Это хорошо, врать я мостак, приму ислам, а то, что душа в крестах останется, так то одному мне ведомо будет.

Добрались до Лусены. В сам город не пустили, мол, нельзя иноверцам в юдейский град вступать, а дом, где яйца карнают, стоял за крепостной стеной.

-- Тебя Костоломом кличут? — обратился ко мне яйкикарнатель средних лет, Абрам бен Хирам.

-- Меня. — ответил.

-- Что означает прозвище твое?

-- Друг, означает, — говорю, — слышь Абрам, я привет привез тебе с Руси...

-- От кого? — удивился Абрам.

-- От хазарина Пучкая, из юдейского землячества в Киеве.

-- Не знаю Пучкая, я вообще там никого не знаю...

-- Зато Пучкай тебя знает, говорит, что ты лучший медик халифата, оскопляешь качественно, рабы от твоей руки редко дохнут.

-- Брешешь, Костолом, — усмехнулся Абрам.

-- Верить мне, аль не верить--дело твое, вот только Пучкай просил передать тебе, что хазарское землячество в Киеве обеспокоено тем, как их брата в халифате притесняют, помощь вам предлагают...

-- Какую-такую помощь?

Я гордо ударил кулаком себе в грудь:

-- Направил Пучкай меня в твои края --  шпионить для еврейства у арабов.

-- Этого в первую очередь на операционный стол! —скомандовал Абрам своим подручным, указуя на меня.

-- Да не кипятись ты так, Абрам, — говорю, а у самого от страха душа в пятки ушла, — коли яйца не обрежешь, лучшим соглядатаем стану для тебя и тваго народа в гареме, или куда там меня заслать хотят...

-- На стол его. — повторил Абрам.

Привязали меня к столу.

-- Всем выйти! — скомандовал Абрам помощникам, а когда они ушли, обратился снова ко мне:

-- Брешешь неумело, но красиво, я оценил, а яйца у нас уже лет десять как не режут, стягиваем мошонку сыромятным ремнем, и станешь ты кастратом при всех твоих внешних мужских причендалах.

-- Подумай еще раз, — говорю ему, —чего ты теряешь? Коли правду говорю, то будет от меня польза великая, а коли нет, останешься при своих.

Абрам деловито вытащил из торбы сыромятный ремень и сказал:

-- Я пропитал его в растворе, который сам изобрел: высыхая, ремень не будет стягиваться слишком сильно, мужиком останешься, но клеймо кастрата я на тебе все же поставлю.

-- И на том спасибо, — облегченно выдохнул я,— куда меня потом?..в гарем?

-- В гаремах маленьких да нежных мальчиков жалуют, — засмеялся Абрам, — на кой ты там сдался такой большой и опасный? Обучат тебя воинскому исссскуссству в Кордове, и в гвардию халифа определят, при хаджибе Альмансоре брат мой визирем-казначеем состоит, будешь через него связь со мною держать....

Глава 4.

ПРИБЫТИЕ В КОРДОВУ

Серая птица с красным хвостом выпорхнула из оконца длиииинного приземистого дома, села на землю, попила из лужи, и деловито прошагала к дремлющему возле будки цепному псу.

-- Гав! — рявкнула птица в рваное ухо собаке.

-- Р-р-р. — ответила псина(перевод—отвали)

Птица отвалила, перемахнула через высокий каменный забор дворца халифа, и уселась на ветке стройного векового кипариса, оказавшись рядом с дремлющим петухом. Куры, фазаны и павлины ночью спали на кипарисах, опасаясь котов и прожорливых евнухов. Серая птица затаилась.

Забрезжил рассвет.

Свет восходящего солнца, залил покрытые ярко-желтым песком дорожки сада, окрасил на мгновенье водяные струи фонтана в красный цвет, и мягко осветил цветы белого ибискуса, придав им розовый оттенок.

Фатима—первая жена халифа Хишама Второго, страдавшая бессонницей, вышла в сад почитать недавно написанный Бруно Памплонским рыцарский роман. Книга, переведенная на арабский язык почтенным Абу Маликом, была тщательно отредактированна, лишена христианских вольностей, и все имена и названия заменены на мусульманские, и в том месте повествования, где доблестный христианский рыцарь повергает мавританского витязя, роли сменились с точностью до наоборот.

Женщина уселась на край каменной чаши с фонтаном, вальяжно потянулась,в предвкушении приятного чтения, раскрыла книгу, как вдруг, заметила по правую руку от себя белого, как мраморная чаша фонтана кота, доедающего цыпленка.

--Уффф!—скорчила брезгливую гримаску Фатима, и небрежно смахнула кота в воду.

Кот, визгливо мяфкнул, выбираясь из фонтана, и обиженно косящийся на Фатиму побежал во дворец в поисках тапок первой жены халифа.

Кошачий мяф услыхала серая птица на кипарисе, и будто оправившись от оцепенения прокричала:

-- Кукареку, сука, мать твою! -- тааак громко, что петух, сидевший рядом, от неожиданности грохнулся с ветки на землю.

И понеслась: возбужденно раскудахкались куры; закричали петухи и павлины; старый жирный евнух, шпионивший за Фатимой, выполз из под самшитового куста, снял с ноги бабуш, и метнул его в голосящий на все лады кипарис...... Бросок был на удивление мощным, настолько, что после него куры посыпались из кроны дерева на землю, как горох... Из помещений дворцового гарема раздались многочисленные девичьи голоса, щебечащие одновременно, наперебой, и без пауз...

«Куры и бабы—суть одно племя»--подумал мокрый белый кот, грозно нависший над вышитым золотом тапком Фатимы.

Протрубив «побудку» в гареме халифа, серая птица взмыла вверх, пролетела над всем садом, над дворцовыми крышами, миновала стену Аль-Касра, и уселась на пирамидальный выступ огромного здания—великой мечети Альхамы.

Когда-то, тысячу лет назад, на месте мечети располагалась торговая площадь римской Кордубы, и ее старый форум. Альхама заняла все место, где раньше был рынок, кусок торгового тракта, проходящего подле него, и целый храмовый комплекс римских богов, старые боги были поглощены единственным.

Пятиступенчатый пирамидальный зубец, на котором сидела наша птица, и каковых было много по всему периметру мечети—символ Омейядов—правящей династии халифов Кордовы. Двести с лишним лет тому назад, последний выживший в резне в Дамаске Омейяд прибыл в Испанию, и возглавил государство Аль Андалус. Звали его Абдурахман Ад-Дахил (то бишь Абдурахман пришелец). Именно он и дал приказ строить мечеть, которой суждено было стать величайшей на западе.

Ныне, Альхаму все еще достраивали, вся ее северо-восточная стена была обставлена строительными лесами. Торопились ...великий визирь -- непобедимый хаджиб Кордовского халифата Альмансор, уже стар, но желает увидеть Альхаму законченой. На личные деньги Альмансора завершалось строительство мечети.

Птица зевнула, расправила крылья, и взяла южнее, пролетела над городскими вратами, поймала струю восходящего воздуха над Гвудалквивиром, долетела до середины реки, и присела отдохнуть на мосту... Мимо проходил ишак, увешанный торбами вкривь и вкось. Из одной торбы торчал глинянный сосуд с оливковым маслом. Ишака за поводья вел сутулый старик с седой бородой до пояса.

Серая птица каркнула, сосуд выпал из торбы, разбился, ишак подскользнулся на разлитом масле, и заваливаясь набок перевалился через невысокий мостовой борт, и полетел в Гвадалквивир. Осел выпучил глаза от ужаса, закричал как армия ишаков, и мысленно успел прочесть молитвы всем копытным богам.....но не долетел до реки, а завис над ней.

Осел аж рыгнул от удивления, уставившись в глаза селезню, на которого должен был грохнуться...селезень вопросительно крякнул, осел пернул, и стал медленно удаляться вверх от водной глади, так и не коснувшись ее -- какая-то чудовищная сила тянула его за заднюю ногу обратно, на мост.

Могучего сложения русоволосый детина ухватился одной рукой за тяжело груженую арбу, другой за ногу осла, и вытягивал его, матюкаясь на иноземном языке так сочно, что всем прохожим было ясно приблизительное содержание его ругани.

Поставив ишака на мостовую, детина с почтительной улыбкой вручил поводья седобородому старцу, поклонился ему, вновь расправил плечи, и поправил кандалы на запястьях.

Серая краснохвостая птица вновь взлетела, и взгромоздилась на плече русоволосого парня с клеймом кастрата на правой руке.

-- Здорово птаха(!), чего расселась? — спросил птицу парень, — али русский дух тебе знаком не понаслышке?

С этими словами он сунул нос себе подмышку, и на секунду позеленел, чихнул, огляделся, и спросил птицу:

— Мост ладный, никогда таких не видел, чья работа?

-- Аве Цезарь император. — гаркнул попугай.

-- Хм, не знаю такого, но, видно зодчий из этого Цезаря вышел что надо. Ну да ладно, что там с русским духом то?

-- Пасть порву. — по русски ответил краснохвостый.

-- А-а, значит наши в городе есть, — заключил парень, и всмотревшись в золотой полумесяц на минарете Альхамы, добавил, — чую, здесь я надолго...

продолжение следует.

Ии, да, мне не помешает заряд положительных эмоций для создания следующих постов, поэтому, если понравилось чтиво, не пожалейте плюсика...

Марина с трудом продрала глаза.

Дверной звонок звенел без остановки, будто ночной гость в принципе не очень понимал алгоритм его работы.

На часах было уже больше двух ночи.

«Ну если это опять сосед пьяный дверью ошибся, я его...»

-Иду! Александр Витальевич, вы опять не в ту квартиру ломитесь!

Вам выше этажом!

Звонок не останавливался.

-Да твою мать!

В глазке было темно, на площадке не горел свет, увидеть что-то было нереально.

-Кто там!?

Звонок прекратил свою трель.

-Мариночка?

Голос из-за двери был глухой и скрипучий. Марине стало жутковато.

-Ну допустим...Кто это? Вы время видели? Я спала уже!

-Охохонюшки, родная кровь все-таки! Тоже не любит когда ее будят! Мариночка, это родственники твои, дальние, ты племянница внучатная нам названная, издалека приехали, только ты у нас живая-то родня и осталась!

Это сказал уже другой голос, женский, но тоже немолодой.

-Нет у меня никаких родственников! Я сейчас полицию вызову, уходите!

За дверью зашушукались.

-А может и не она это?

-Да она, адрес точный, я проверял...

В дверь снова зазвонили.

-Мариночка, мы от бабки твоей, Агафьи, она нам твой адрес и дала!

-Уходите, нет у....

Вдруг ее осенило.

-Агафья? Баба Ага?

Из дверь снова раздался глухой голос:

-Да, да, она!

Папа, когда живой был, рассказывал маленькой ей про Бабу Агу, как он проводил у нее лето, как купался с водяным и бегал в лес к лешему.

Марина всегда считала это придуманными сказками, а гляди-ка, не все было выдумкой.

Она решилась.

-Ладно, родственники, открываю, только без фокусов, закричу - все соседи выбегут.

- Что ты, что ты, ты нам внучатая племянница названная, мы с гостинцами, да подарками, повидаться приехали!

Марина открыла дверь, после чего выдохнула и упала в обморок.

На пороге стояли Лихо Одноглазое и Леший.