Выбор + Интересное

Крупные капли дождя падали, на застывшие бледные лица, обращённые в небо. Влага пропитала их волосы, залила глаза и открытые в немом крике рты. Мертвецы не жаловались - им было всё равно.

Стихия уже проложила себе путь через груды замерших тел, остатки возведённых на скорую руку баррикад и укреплений, то тут, то там перегораживающих улицу. Весёлый жизнерадостный ручеёк сбегал с вершины холма, где располагался центр города, сейчас больше напоминавший скорее разорённый улей, чем человеческое жильё. Чешские воины сопротивлялись отчаянно, но не смогли справиться с Непобедимой монгольской армией. Ворота города были разрушены взрывом и выплеснувшаяся на улицы тяжёлая персидская и аланская пехота не оставила защитникам не единого шанса на успех. Монголы хорошо надрессировали своих псов - выживших не было. По законам Великого Чингисхана любой город оказавший сопротивление завоевателям должен был быть разрушен до основания, а жители умерщвлены. Исключения не делали ни для стариков, ни для детей.

Твердимир снял с головы шлем и подставил разгорячённое лицо прохладным струям дождя. Ещё один мёртвый, разорённый Батыем город. Ещё один из многих десятков уже виденных им. Каждый раз смотря на это, ему вспоминался взятый кочевниками родной Владимир. Вроде можно было бы уже привыкнуть к увиденному, но у него не получалось.

В провале расколовшейся от взрыва городской стены была хорошо видна далёкая степь. Небо над ней клубилось тучами, изредка взрывающимися вспышками молний и солнечный свет не мог пробиться сквозь мглу грозовой пелены уже которые сутки. Из-за этого казалось, что день и ночь сплелись воедино.

Бросив Плишке поводья, сотник, спрыгнул с коня, разбрызгав в стороны потоки воды. Убрав намокшие волосы со лба, он отдал приказ.

- Венцеслав, Бажен, Любим, осмотрите со своими людьми город. И смотрите мне, чтобы не как в прошлый раз! Никаких пропущенных арбалетчиков, иначе голову оторву!

Три десятка воинов спешились и исчезли в развалинах, выполняя приказание своего командира.

- Мокша, Ждан вы со своими осмотрите кремль. Ищем годное оружие, снаряжение, ценности, реликвии. В общем всё как обычно.

Освободив от трупов небольшую площадку, дружинники развели костры и приступили к приготовлению пищи. К этому времени дождь уже почти закончился и только пасмурный день и громовые раскаты вдалеке напоминали о том, что стихия не унялась и всё ещё впереди.

Крив протянул Твердимиру плошку с кашей, но есть сотнику совсем не хотелось. Помешав ложкой содержимое тарелки, он поставил её на землю. Окружающие его воины ели молча, без разговоров, без таких обычных для привала шуток и смеха. Они давно перестали смеяться, ведь только одно единственное удерживало их вместе на этом свете - боевое братство, чувство родного человека рядом и дружеского плеча в бою. Одни против всех, вдалеке от родного края.

Уже четвёртый год русские полки, связанные кабальным договором, участвовали в походе монгольского военачальника Батыя на Европу. Уже который год проливали они свою кровь, на чужбине мечтая вернуться на Родину и понимая, что сбыться этому не суждено, скорее всего, никогда. Бежать было некуда, ведь за их поступок ответят их семьи, родственники и друзья, оставшиеся дома. Вот и приходилось им служить не за страх, а за совесть храбро сражаясь со своими западными соседями втайне мечтая о разгроме монгольской армии. Они мечтали проиграть. Не это ли насмешка высших сил над сыновьями своими?

Твердимир давно уже разменял четвёртый десяток и был воином опытным и повидавшем на своём веку многое. Службу завоевателям начал в должности сотника владимиро-суздальского полка, но после смерти Всеслава Тверского занял его место, возглавив соотечественников. Они воевали, так как надо и монголы осыпали их почестями и подарками, только вот почти никто из русичей не видел в этом радости. Твердимир даже пару раз удостоился чести побывать на пиру самого Батыя, что выпадало далеко не каждому, но слава и похвалы не разожгли его сердце. С большим удовольствием хмурые светловолосые воины встали бы в один строй со своими противниками, будь то чехи, поляки или болгары. Встали бы отринув все страхи, но обречь на мучительную смерть своим поступком оставшихся на Родине, не могли. С полгода назад его полк участвовал в сражении против мадьяр. Подавив сопротивление мужчин, безнадёжно пытавшихся остановить продвижение русской пехоты на поселение, Твердимир остановил полк, посчитав своё дело сделанным. Их всегда бросали в самые кровопролитные сражения и зачастую они возглавляли атаку, но никогда не насильничали и не участвовали в убийствах мирного населения захваченных крепостей и деревень. Как правило, этим занимались либо сами монголы, либо другие полки, но никогда русичи. На этот раз всё было по-другому. Твердимир получил чёткий приказ - зачистить город, уничтожив жителей в страхе забившихся по щелям, подворотням и подвалам.

Конечно, они не выполнили этот приказ, и результатом стало разжалование воина до сотника трофейщиков. Кто такие трофейщики? Это те, кто заходил в разрушенные поселения после ухода армии. Они словно падальщики собирали всё ценное и пригодное для использования армией Батыя, купаясь в волнах недавнего ужаса и трагедии охватившей город. В сотню Твердимира ссылали русичей испытывающих проблемы с исполнением "приказов" и компания здесь подобралась на загляденье. Владимирцы, киевляни, переяславцы, черниговцы жили дружно, неся свою ношу. Только чуть сильнее хмурили лбы, да прятали недовольство монголами в бороды.

- Твердимир, мы почти закончили. Кое-что нашли. Есть и оружие, и золото, с серебром. Вот только Бажен со своими где-то запропастился, - остановившись напротив бывшего полковника, доложил Крив, щуря глаз.

- Пусть Плишка разыщет его и поторопит, - сказал сотник, вставая на ноги. - Пора нам уже.

- Не потребуется. Вон, потеря, сама пожаловала, - ответил Крив, широко открыв от удивления единственный глаз. - Да и не один он.

Твердимир, проследив направление взгляда десятника, поперхнулся и быстрым шагом направился к приближающимся воинам.

- Где вы их нашли? - спросил он, Бажена указав пальцем на двух чумазых детишек, прижавшихся в страхе друг к другу.

- Так под развалинами храма, сотник. Там видать всех баб, да детишек собрали во время набега. Но монголы их всё же нашли и убили, - пояснил дружинник перекрестившись. - Тел там лежит столько, что просто жуть. А эти спаслись. Под балку заползли и спрятались. Я так думаю брат с сестрой они. Только не говорят ничего. То ли от страха язык онемел, то ли по местному не разумеют.

Худенький мальчик лет пяти в белой запачканной сажей рубахе и порванных на коленках штанишках, заправленных в истоптанные сапожки, с ужасом взирал на обступивших его вооружённых мужчин. Судорожно сжимая руки, он прильнул к ногам девочки-подростка несколькими годами старше. Выглядела девонька неважно - волосы разметались по спине, царапина на подбородке кровоточила, а бледная, почти прозрачная кожа была обожжена в нескольких местах. Твердимир видел, что она держалась на ногах из последних сил, но серо-зелёные глаза её смотрели на них без страха, а скорее с усталостью и разочарованием. Крепко стиснув острые кулачки она, закусив губу, наклонила голову вперед, словно годовалый козлёнок готовый бодать всех подряд только что прорезывавшимися рожками.

- Накорми детей Плишка. Не видишь, что ли они с ног валятся? - распорядился сотник, лихорадочно ища решения загаданной ему проведением загадки.

Крив почёсывая затылок, с жалостью смотрел на ребятишек.

- Твердимир Ярославович, как же так? Им же ... Их же ... Если монголы узнают ..., - окружающие их воины согласно зароптала.

- Поживем, увидим, - перебил десятника Твердимир, пятернёй сжимая бороду.

В этот момент в воздухе раздался пронзительный свист и по улице застучали копытами лошади несущие на себе всадников.

- Прячем детей! - метнулся в сторону костров Крив.

- Поздно! - крепко ухватив за локоть готового умчатся десятника, сказал сотник. - Не дёргайся.

Буквально пару секунд спустя перед ними возникло пять десятков монголов, в полном боевом облачении.

- Сам Мингиян к нам пожаловал, - сквозь зубы произнёс Твердимир направляясь встречать гостей. - Рот на замок. Говорить буду я.

- А я думаю, куда же это залетели мои Лебеди? Даже переживать начал. А вы тут, трапезничаете. Пустите кочевника к очагу? Не побрезгуете?

Здоровенный монгол в тяжёлом пластинчатом доспехе, отороченном мехом, и палашом на поясе, перекинув правую ногу через седло замер напротив Твердислава. Взглянув на сотника сверху вниз, он улыбнулся тонкими губами, над которыми топорщились узкие чёрные усики.

- Ах, какой бы из тебя генерал вышел Твердимир. А теперь, что? И полка тебя решили и наград. И что тебе эти мадьяры? Приказ выполнил и забыл.

Перекинув заплетённые в косичку волосы из-за спины на грудь, Мингиян добавил:

- Эх, лебеди, лебеди, а какое будущее могло бы у вас быть в нашей империи.

Говорят, Лебедями их назвал сам Батый, любивший от скуки придумывать своим иноземным полкам всякие говорящие прозвища. Под его командованием уже были персидские Леопарды, аланские Волки, половецкие Вороны, болгарские Вепри, а теперь появились русские Лебеди. Как-то около года назад, Твердимир, обласканный монголами за многочисленные победы русичей, воспользовался ситуацией и на пиру поинтересовался у захмелевшего Мингияна почему их прозвали лебедями. Тот долго смеялся, а затем сказал, что Батый оценил верность слову русских полков, понимая, что птицы они свободолюбивые. Не поспоришь. Именно лебедями они и были. Вольными и красивыми - лебедями в клетке обязательств.

- О, да я смотрю у тебя для меня подарок, - масляно улыбнувшись, монгольский военачальник жестом указал своим людям на костер, возле которого испуганно замерли дети. - Это кстати.

С десяток монголов позвякивая доспехами спешилось. Посмеиваясь и подшучивая над хмурыми русичами они растолкали сгрудившихся вокруг детей дружинников и подвели сирот к Мингияну.

- Надо же выжили. Прямо как крысы, - произнёс нойон, с силой хватая девчонку за подбородок, от чего она вскрикнула.

Твердимир ловил на себе взгляды своих людей, готовых по любому сигналу броситься на монголов, но допустить этого не мог, так как поступок этот сулил череду трагических событий, в которой смерть его сотни была бы самым приемлемым вариантом.

- Это же дети Мингиян, отпусти их, - легко оттолкнув мальчишку себе за спину, сказал сотник.

Глаза монгола налились кровью, и он бросил злобный взгляд на говорившего.

- Дети?! Это не дети это жители города, который не покорился воле Могущественного Батыя, любимого внука Великого Чингисхана!

Нойон, брызгая слюной, слетел с седла и пинком ноги отбросил девочку под ноги своего коня.

- Закон гласит, что все в мятежном городе должны сдохнуть! Сдохнуть, ты слышишь!

Причина гнева кочевника была известна сотнику. Он знал, что после его отказа казнить мадьяр, Мингиян попал в немилость к Батыю, так как лично поручился за русичей и хотел добиться для Твердимира генеральского чина. Ведь иметь своего карманного генерала всегда полезно. Рискуя вызвать гнев монгола, сотник перебил его:

- Я знаю закон, но может мы, как-нибудь решим этот вопрос уважаемый ...

Это ещё больше разозлило нойона. Лицо его пошло пятнами, а косичка затряслась в такт выбрасываемым в воздух словам:

- Заткнись, заткнись!! Ты ничего не можешь сделать для меня! Уже поздно!

Обернувшись к одному из своих людей замершему за спиной, Мингиян перевёл дыхание, немного успокоившись, и указывая на детей, приказал:

- Щенку перерезать горло, а девчонку я заберу с собой, - плотоядно улыбнувшись, он добавил. - Поживёт ещё немного.

Рука Твердимира самостоятельно легла на рукоять меча висевшего на поясе. Где-то позади раздался шорох извлекаемых из ножен мечей и скрип натягиваемой тетивы. В ответ монголы в свою очередь ощетинились копьями, саблями и стрелами.

В наряжённой тишине вот-вот готовой сорваться в кровопролитную схватку раздался смех предводителя кочевников. Мингиян смеялся громко, надрывно похлопывая себя ладонями по бёдрам. Отсмеявшись, он жестом приказал своим людям опустить оружие.

- Они нас лишь пугают, успокойтесь. Лебеди они верные. Они держат слово. Всегда. Никто из них не захочет, чтобы кишки их матерей, сестёр и дочерей намотали на колёса телег монгольской армии.

Нехотя Твердимир убрал руку с рукояти меча, зная, что за спиной его дружинники делают то же самое.

В этот момент мальчишка, будто поняв, что его судьба предрешена, упал на колени перед сестрой и, зажмурившись, крепко обнял её.

- Прощай сестрица.

Эти слова, сказанные на родном им языке, заставили абсолютно всех русичей направить оружие на монголов. Крив возникший из-за спины, утянул детей за собой за ряды воинов замерших позади сотника.

Некоторое время Мингиян смотрел на окружившую его отряд цепочку русских дружинников. Улыбка сползла с его лица, а на лбу выступили капли пота. Он знал, на что способны эти северяне, ведь не зря же он пытался быть их покровителем.

- Твердимир это очень плохая идея. Ты же знаешь, что будет? Я помню, как во Владимире тебя провожала твоя старая мать и младшая сестра.

Обращаясь к сотнику, нойон одной рукой вцепился в рукоять палаша, а другой с остервенением теребил свою косу.

- Я хорошо помню, как женщина тянула к тебе свои худые руки. Неужели ты обречёшь её на смерть?

Полторы сотни человек замерли напротив друг друга посредине мёртвого, осквернённого города. Полторы сотни мужчин готовых вцепиться в противника и рвать его на части до победного конца. Будто мало смертей увидели эти улицы.

Чувствуя сомнения в поведении Твердимира, но не правильно истолковав их, Мингиян прокричал:

- Разве вы захотите обречь своих родных на смерть! Одумайтесь! Чтобы они сказали?!

Прямо перед глазами сотника встала старушка мать и сестра, так рано ставшая вдовой, жена Крива, покрывавшая его лицо прощальными поцелуями и ещё много много сцен расставания, которые он запомнил навсегда.

- А чтобы они сказали, узнав, что мы обрекли на смерть двух невинных детей?! А?

Ш-ш-шух! - меч Твердимира вылетел из ножен и описав дугу отсёк голову Мингияна, который в последний момент понял, что его ожидает.

Два десятка монголов рухнули с лошадей пронзённые арбалетными болтами, а последовавшая затем кровопролитная схватка, длившаяся не более пяти минут привела к полному уничтожению кочевников. Русичи были отличными воинами, и в подобных сражениях им не было равных, монголы же, привыкшие биться в седле и в чистом поле, были обречены с самого начала. К тому же численное преимущество было на стороне дружинников.

Вытирая меч о плащ убитого кочевника Твердимир взглянул на подошедшего Крива.

- Сколько наших полегло?

- Бог миловал сотник, - снова хитро прищурился десятник. - Убитых нет. Дюжина раненых и то легко.

Убрав клинок в ножны, Твердимир, снял пояс с мечом и бессильно опустился на кусок разрушенной стены. Тяжело вздохнув, он пристально взглянул на Крива.

- Мы давно знакомы с тобой. Как считаешь, правильное ли я принял решение?

Облокотившись на ограду вытоптанного монголами сада, воин ответил:

- Не о том грустишь сотник. Мы все этого хотели. Хорошее дело сделали.

- Но я рискнул всем, что нам дорого.

Так что ж. Вины твоей здесь нет. Давай лучше думать, как убедить монголов в том, что мы к смерти Мингияна отношения не имеем.

Устало проведя рукой по лицу, Твердимир, сказал:

- Так ты вроде об этом уже подумал сукин сын, - подмигнул он десятнику. - Стреляли то в монголов из чешских арбалетов. По твоей указке?

Крив растянул улыбку до ушей, отчего физиономия его разгладилась от морщин.

- Значится так и сделаем. Посылай немедленно гонца к Субудаю. И побашковитее. Скажи, чтобы не мешкал и тогда к утру доберётся до ставки Батыя. Пусть расскажет, что мы вошли в город за трофеями и обнаружили высокочтимого Мингияна с людьми мёртвыми. Обыскали город, вступили в схватку с отрядом противника и уничтожили его. Люди наши кровь пролили, но одолели местных легко, так как нойон и его воины, дескать, просто так жизнь свою не отдали и большую часть нападавших уничтожили. Ну а учить тебя разложить тела посвежее где надо, нанести раны где следует, думаю не нужно.

Чем дальше говорил Твердимир тем ярче вспыхивали надеждой глаза десятника. Когда тот замолчал Крив не выдержав хлопнул сотника по плечу ладонью и подпрыгнув на месте, как мальчишка, бросился отдавать приказы людям.

* * *

Спустя несколько часов все приготовления к приезду монголов были закончены и дружинники снова собрались у костров. До наступления темноты оставалось совсем немного времени, но пасмурная погода всеми силами мешала насладиться животворящим солнечным светом.

Как же изменилось настроение его людей собравшихся вокруг весело потрескивающих костров. Совсем недавно хмурые и озлобленные на весь мир, дружинники, смеялись, шутили и пели во всё горло. И в центре их внимания, конечно, были двое детей - чисто одетых, накормленных и обласканных. Степенные, почтенные ветераны готовы были на голове стоять только, чтобы угодить своим маленьким гостям. Эта парочка словно сорвала завесу безразличия, окутавшую Лебедей. Окутавшую с головой, из-за чего мир вокруг был безнадёжно блеклым и лишённым чего-то важного и нужного.

- Как они?

- Отлично. Мы их осмотрели, немного подлатали, приодели. Здоровенькие ребятишки.

Отправляя полную ложку похлёбки в рот и удивляясь своему аппетиту, Твердимир задал Криву давно мучивший его вопрос.

- Как они попали сюда?

- Так отец их купец из Новгорода. Когда войска Батыя к городу то подошли, он сел на первый попавшийся корабль и рванул на чужбину. Хотел отсидеться видать, - пояснил десятник. - Не получилось. Беда его и здесь нашла.

Облизав ложку и поставив под ноги, пустую плошку, сотник отёр тыльной стороной ладони бороду.

- Придумал куда детей спрятать?

Выпятив грудь колесом и надувшись от гордости как жаба, Крив сказал:

- А то. Такое место нашёл никто и не догадается. Только вот потом куда нам их девать.

- Давай подумаем об этом завтра. Сначала надо головы не сложить. Монголы то не дураки.

- А с Субудаем ты ловко придумал сотник. Глядишь и вспомнит он, что ты ему жизнь спас год назад.

- Увидим.

Некоторое время воины сидели молча наблюдая за своими боевыми товарищами затеявшими какую-то весёлую игру с мальчонкой. Малыш задорно смеялся, будто и не помнил произошедшего совсем недавно. Сестра его сладко посапывала, положив голову на плечо Ждана, который боясь разбудить девчонку, старался даже не дышать.

- Вот так чудо, - сказал десятник, подымаясь на ноги и указывая за спину собеседнику.

Твердимир оглянулся и увидел всё ту же степь, погружённую в пасмурный сумрак, но сквозь плотные облака к земле смело пробивались два солнечных луча, которые становились всё шире и шире. И когда облачная хмарь лопнула под их давлением, окружающий мир наполнил солнечный свет уходящего дня.

На душе сотника сразу стало так легко, что он улыбнулся впервые за четыре долгих года и словно крылья расправились за его спиной.  

Оказавшись на улице, я к собственному удивлению отметил, что наступил вечер. Неужели, я столько времени провёл в злосчастной комнате, что потерял счёт времени? Фонари уже зажгли, и они всеми силами пытались отогнать наползающий мрак, безнадёжно проигрывая свою борьбу. Поймав кэб, я помчался в «Диоген» надеясь только на то, что Флитт находится там, следуя своей холостяцкой привычке. Мы много раз ужинали в клубе, проводя время в компании друг друга, а иногда задерживались здесь до позднего вечера.

Я было хотел съездить за Генри, но быстро отказался от этой мысли. Во-первых, шурин, наверняка, сейчас отсыпался, как-никак, двое суток на ногах, а во-вторых, я боялся упустить Абрахама. Моя глупость и так позволила оставаться ему на свободе. Уже подъезжая к «Диогену», я увидел выходящего из дверей Флитта. Взмахнув рукой в тонкой кожаной перчатке, он остановил извозчика и запрыгнул внутрь кэба. Спустя пару секунд экипаж помчался в сторону Ист-Энда, разбрызгивая в стороны лужи, обильно покрывавшие мостовую. Я приказал кэбмену следовать за ними, пообещав солидную награду, если он будет держать язык за зубами. Некоторое время мы петляли по неосвещённым улица Уайтчепела, а затем свернули в переулок, располагавшийся между Старой почтой и Мясным рынком, пустующим в ночное время.

Хлопнув возницу по плечу, я попросил его остановиться. Запах нищеты и отчаяния витал в воздухе. Бросив ему деньги, я выпрыгнул из кэба и растворился во мраке. Ранее я несколько раз бывал здесь, правда, было это при свете дня и окружающие меня самодельные постройки, лепившиеся к трёхэтажным баракам, выглядели не так мрачно. Однако, точно знал, что переулок превращается в тупик, и Флитту придётся расстаться с кэбменом, двигаясь дальше пешком. Мои предположения подтвердились, когда, постукивая копытами и скрепя колёсами, экипаж проследовал мимо меня. Огромная луна, ненадолго освободившись от заслонявших её туч, осветила переулок. Каждая выемка на мостовой, каждая разбитая бутылка и брошенный окурок были чётко видны в мёртвом свете. На секунду я замешкался, завороженный этим величественным зрелищем, и потерял из виду идущего впереди Абрахама.

«Один, без оружия, в самом опасном районе Лондона, доктор, вы великолепны».

Сетуя на свою несообразительность и жалея, что не послал кэбмена с запиской к Генри, я крался за своим коллегой. В детстве, на зависть всем товарищам, мне всегда удавалось подкрадываться к ним так тихо, что до самого последнего момента они не подозревали о моём присутствии. Я тешил себя надеждой, что это умение с возрастом не исчезло.

Мы шли не менее четверти часа и чем дальше погружались в трущобы тем смелее вёл себя Флитт. Если в начале он скрывался в тени домов и подворотнях, то теперь смело шагал посреди улицы, перепрыгивая через кучи экскрементов, выбрасываемых жильцами в окна, насвистывая что-то себе под нос.

Абрахам ощущал себя здесь словно дома. Он был в своей стихии, в отличие от меня, беспрестанно озиравшегося вокруг в ожидании удара дубинки или блеска клинка в лунном свете. Испарина покрыла мой лоб, по спине бегали мурашки.

И всё же человек, шагавший передо мной, был моим другом, и мысль эта никак не хотела покидать меня. Вскоре впереди послышалась музыка, пьяное пение и женские восторженные визги. Кто-то смеялся, кто-то рыдал, несколько мужских голосов вступили в словесную перепалку. Свернув за угол, я увидел освещённые окна маленького паба, возле которого стояла пара размалёванных, полураздетых девиц «не первой свежести». Тщательно избегая света, Флитт прокрался мимо заведения и скрылся в липком мраке одной из улочек, выходящих к пабу.

Боясь быть замеченным, я не последовал за ним, а пересёк дворик одной из заброшенных лачуг и через отверстие в заборе выбрался на нужную мне улочку, оказавшись за спиной Абрахама.

Мне повезло, и я увидел его сразу. Сгусток тьмы, в котором он затаился, на мгновение осветился скупым огоньком зажжённой спички. Флитт раскурил сигару и, попыхивая ей, выглядывал из-за угла сарая с проломленной крышей. Мне хорошо была видна его спина, широкие плечи и котелок на голове. Не знаю, долго ли мы простояли в этом пропахшем мочой и блевотиной закутке. Для меня время текло медленно, и я даже начал разминать затёкшую спину и ноги. Пару раз на нашу улочку сворачивали горькие пьянчужки, чтобы избавится от выпитого пойла посредством рвоты, а один раз нас удостоили аудиенции пара виденных мною ранее девиц, справлявших малую нужду прямо посредине дороги. Я начал замерзать и, стремясь сохранить тепло, поднял воротник пальто и надвинул цилиндр на лоб. Облегчения, правда, мне это не принесло, и я начал подумывать о том, чтобы форсировать события. Уже совсем было решившись привлечь к себе внимание, я сделал шаг вперёд в сторону Абрахама. Однако, всё решилось за меня.

Громко хлопнула дверь, исторгнув наружу очередной взрыв смеха, а затем послышались торопливые шаги по мостовой. Впереди показался девичий силуэт, и послышались звуки плача и всхлипывания. Девушка, совсем ещё подросток, кутаясь в грязную простынь, рыдала, спрятав лицо в ладошках. Её внешний вид не вызывал сомнений в принадлежности к древнейшей профессии. Но боже, как она была молода.

Флитт сделал несколько шагов в сторону девушки, стоящей к нему спиной, и я понял, что пора действовать. В паре метров от меня на земле стояла ржавая консервная банка. Размахнувшись ногой, я пнул её, прямо в сторону замершего от неожиданности Абрахама и переставшей рыдать проститутки. Прыгая по щербатой мостовой, жестянка угодила под ноги Флитту. Девушка, вскрикнув, бросилась в сторону паба, а я вышел из своего укрытия.

- Зачем? – всё это время этот вопрос крутился у меня в голове. – Зачем тебе это, Абрахам?

Я заметил в правой руке своего коллеги полоску скальпеля, бликующего в лунном свете. Спрятав инструмент за спину, Флитт улыбнулся и тихо ответил:

- Потому что могу. Разве этого не достаточно?!

Стряхнув с цилиндра капли влаги, я удивлённо взглянул на него.

- Ты сумасшедший?

Этот вопрос, явно, не пришёлся по вкусу Абрахаму. Скривив губы он яростно взглянул на меня.

- И об этом мне говоришь ты Ричард? Это не я вижу на улице умершую несколько лет назад жену. Это не я живу прошлым, старательно избегая всего того, что напоминает тебе о нормальной жизни. И, конечно же, не я шпионю за своими коллегами по ночам.

- Ты убиваешь женщин. Ты болен!

Взмахнув скальпелем перед собой, Флитт повысил голос, со злобой выплёвывая слова в меня.

- Женщин?! О как ты заблуждаешься! Это не женщины, а всего лишь грязные потаскухи, востребованные лишь потому, что разрешают сношать себя как угодно и когда угодно. Моя бедная мать – скромная и приличная женщина, подхватила заразу от моего безнравственного и ветреного отца, частенько алчущего любви продажных тварей. Она не смогла пережить такого позора и повесилась в саду, оставив своих детей без ласки и любви.

- Я не знал. Ты никогда мне этого не рассказывал.

Ткнув в меня указательным пальцем левой руки, Абрахам почти закричал:

- Ты бы не понял меня! Я не убиваю! Я избавляю наш город от разносчиц скверны и заразы, и не тебе меня судить.

Мне никогда не приходилось видеть моего коллегу таким. Пена выступила у него на губах, а всё его поведения говорило о крайнем волнении. Я лихорадочно размышлял о своих дальнейших действиях, но в голову ничего не шло. Только сейчас я заметил, что вместо своей крепкой трости держал в руках зонт Генри. Очевидно, находясь под впечатлением от увиденного в морге, я перепутал их, и это лишало меня последнего шанса на защиту. Хотя я был не уверен, что смогу ударить стоящего передо мной человека. Не придумав ничего дельного. Я решил продолжить отвлекать Абрахама беседой, надеясь либо на удачу, либо на помощь местных, наверняка, уже услышавших крики Флитта.

- Всё кончено, полиция ищет тебя и совсем скоро задержит.

- Полиция не видит дальше своего носа. Что твой шурин Генри предпринимает? Наверняка, считает трупы и ставит мне диагнозы? Сколько их там у него? Пять, шесть? Их больше, намного больше, Ричард.

Абрахам шаг за шагом двигался ко мне, я же, в свою очередь, отступал назад, стараясь держать дистанцию между нами. Пятясь спиной вперёд, я надеялся не оступиться.

- Что значит их больше? Скольких ты убил?

- Ты думаешь, я считаю? Крысолов разве подсчитывает убитых им тварей? Дезинсектор – отравленных им насекомых? Конечно, нет. Вот и мне незачем. В конце концов, никто не заботиться о мёртвых шлюхах. Чем их меньше, тем лучше.

Флитт рассмеялся собственным словам и замер на месте, услышав шаги позади.

Его окружили трое мужчин в простой рабочей одежде, вооружённых дубинками и цепями.

- Вы чего это тут разорались, господа хорошие? – обратился к нам один из местных – бородатый здоровяк в надвинутой на глаза засаленной кепке. – Времена нынче неспокойные, по домам сидеть надо.

- У него нож, Джон! – закричал худой парень в матросской форме, замахиваясь цепью на Абрахама.

Флитт сделал плавный шаг в сторону моряка и взмахнул рукой. Мелкие капли крови упавшего на колени с перерезанным горлом бедняги, брызнули в приятелей. Бородач взмахнул дубинкой, намереваясь размозжить голову Абрахаму, но промахнулся, а тот, поднырнув под руку противника, оказался у него за спиной, скупым движением рассекая шею. Третий мужчина, вообще ничего сделать не успел. Запнувшись о труп моряка, он упал на мостовую, попытавшись в панике руками закрыть лицо. Пара движений, и несчастный, хрипя, задёргался на земле в луже собственной крови.

- Это не сойдёт тебе с рук! – бледнея от страха, запричитал я, спотыкаясь о лежавшую на мостовой кучу тряпья.

- Уже сошло. Полиция направлена по ложному следу. Они думают, я начал прятаться от них и выбирать девушек среди девушек с комнатами.

Вытерев скальпель о куртку одного из мертвецов, Флитт снова двинулся в мою сторону.

- Пусть караулят меня в дешёвых гостиницах и квартирах, а я поработаю здесь. На улице.

Расстояние между нами стремительно сокращалось.

- А, кстати, как ты меня вычислил?

- У тебя мой скальпель.

- И что с ним не так?

Я не успел ответить, так как Абрахам метнулся ко мне, нанося удар скальпелем перед собой. Только чудо помогло мне увернуться от разящего лезвия, скользнувшего по поверхности моего пальто. Треск разрываемой материи поведал мне о том, что я разминулся со смертью совсем немного. Локтем я сбил с головы Флитта котелок и отскочил в сторону, выставив перед собой бесполезный зонт.

Громыхнул гром, и с небес хлынули потоки воды. Наша грязная улочка почти мгновенно превратилась в русло ручья, несущего нечистоты к реке. Светлые волосы Абрахама растрепались по голове, лезли ему в глаза и нос. Но это не беспокоило его, он смотрел на меня, зонт в моих руках, и смеялся. Смеялся громко, истерично и страшно. В этот момент я понял, что мой друг и талантливый хирург Абрахам Флитт, умер и место его занял безжалостный, безумный убийца – Джек Потрошитель.

Он снова бросился на меня, отшвырнув зонт в сторону. Скальпель пронёсся рядом с моим лицом и, дабы избежать его касания, я опрокинулся на спину и в потоках воды покатился вниз по улице. При падении я приземлился на бок и больно ударился рёбрами обо что-то лежащее у меня в кармане жилетки.

«Воспользуйся подарком Генри!» - крик Авроры буквально привёл меня в чувство.

Оскальзываясь в грязи, но не падая, убийца двигался ко мне. Встав на колени, трясущимися руками я извлёк наружу пистолет и взвёл курок, вспоминая слова Генри: «Одно нажатие – два попадания».

Словно палач перед казнью, Абрахам замер надо мною торжественно разведя руки в стороны.

- Время пришло, Ричард. Мне жаль тебя, но я не могу позволить, чтобы …

Пистолет дёрнулся в моей руке, и тело Флитта отбросило от меня на пару шагов. Обе пули угодили в цель, и в груди его красовались два отверстия, каждое размером с вишню. Он умер мгновенно и не почувствовал никаких мучений. По крайней мере, это я мог сделать для него.

Встав с колен, я некоторое время смотрел на труп своего бывшего коллеги и друга. Вода заливала ему лицо, выражение которого утратило гнев и безумие. Именно таким я его и знал – весёлым, отзывчивым и красивым.

Разыскав свой зонт, я брёл по грязным, мокрым улицам, продолжая удерживать пистолет в руке. Небо пропиталось предрассветной дымкой, и совсем скоро Ист-Энд оживёт и наполнится жизнью.

Никто из этих людей не узнает о трагедии произошедшей этой ночью. Я предпринял для этого все меры: столкнул труп Абрахама в реку, забрал свой скальпель. Пусть произошедшее останется между ним и мной. Я никому об этом не расскажу, даже Генри. Почему? Я не мог ответить на этот вопрос всем и каждому. Я убил чудовище, но спас друга.

Уже подъезжая в кэбе к дому, я испытал сильнейший приступ отчаяния и горечи. Мной было нарушено главное правило врача – мы должны спасать жизни, а не отнимать их. И это был не пустой звук для меня. Сжав покрепче кулаки, и глубоко вздохнув, я мысленно произнёс одну единственную фразу, от которой, как ни странно, мне сразу стало легче на душе, а ощущение присутствия Авроры рядом со мной увеличилось во сто крат.

«Так было надо, доктор".  

«Что ж, доктор, сегодня вы потрудились на славу».

Моя маленькая пациентка дышала спокойно, размеренно и чему-то улыбалась во сне, так как могут только люди с чистой совестью и дети.

- Мистер Вильямс, вы просто волшебник, - прошептала мне на ухо Маргарет. – Без вашего вмешательства бедняжка была бы обречена.

- Будем надеется, что теперь она проживёт долгую и счастливую жизнь, - ответил я, покидая палату.

До кабинета, правда, я так и не дошёл. Путь мне преградил медперсонал нашего отделения и мистер Кафлс – больничный завхоз. Тряся седыми бакенбардами, он прочистил горло кашлем и торжественным тоном продекламировал:

- Дорогой мистер Вильямс, от всего нашего хирургического отделения мы поздравляем вас с тридцатилетием и желаем вам успехов в вашей нелёгкой работе!

Снова кашлянув, старик подмигнул мне, и чуть понизив голос, заговорщицким тоном добавил.

- Ну и от себя лично, всё-таки я помню вас ещё молоденьким испуганным интерном, пожелаю вам простого человеческого счастья!

Медсёстры и санитары захлопали в ладоши, а вынырнувшая из ниоткуда Маргарет широко улыбнулась мне и протянула бумажный свёрток в яркой упаковке.

- Доктор, примите этот подарок от всех нас!

Чмокнув меня влажными губами в щёку, она смутилась и, одарив на прощание влюблённым взглядом, скрылась за спинами расходившихся по своим делам медиков.

- А медсестричка то - огонь, и втрескалась в тебя по уши, - ткнув меня кулаком в бок, Абрахам Флитт расхохотался и крепко обнял меня. – Поздравляю с днём рождения, дружище. Не буду желать тебе успехов в нашем каторжном труде, а пожелаю лучше исполнения желаний и чтобы в кармане всегда звенело.

Опустив свёрток в карман брюк, я крепко пожал руку товарищу.

- Приглашаю тебя вечером на сабантуй в мужской компании. «Диоген», часиков в восемь тебя устроит?

Скорчив печальную физиономию, Флитт развёл руки в стороны и извиняющимся тоном произнёс:

- Ричард, ты меня извини, но я не могу. У меня сегодня в больнице «Святого Августина» назначено четыре операции. Два аппендицита, грыжа и ампутация. Я просто не успею. Не обижайся. С меня разумеется подарок.

Похлопав товарища по плечу, я сказал:

- Не обижаюсь. А что за история произошла у тебя вчера? Вся больница судачит. Тебя ограбили?

Снова рассмеявшись, Абрахам открыл дверь нашего кабинета и пропустил меня внутрь.

- Скорее обокрали.

- Кто?

- Какие-то негодяи ударили кучера по голове и утащили из коляски мой саквояж с медицинскими инструментами.

Устало опустившись на стул, я стянул с себя халат и забросил его в корзину для грязного белья.

- А ты где находился в этот момент?

- Не поверишь, но всего лишь в сорока шагах от кэба стоял. Покупал у мальчишки-газетчика свежий номер «Таймс».

- Их поймали?

- Поймали, но не сразу. Мои великолепные скальпели, швейцарский стетоскоп, пила для ампутации были проданы этими молодчиками подпольным докторам и акушеркам. Полиция говорит, что вернуть их вряд ли удастся. Несколько зажимов и весы для дозировки лекарств – вот всё что вернулось ко мне, не найдя спрос у черни.

Плеснув себе в стакан немного бренди, я как мог посочувствовал Флитту.

- Мне очень жаль. И как же ты теперь?

В шутку встав передо мной на колени, Абрахам простёр ко мне руки и жалостливым тоном произнёс:

- Вся надежда только на тебя. Я знаю, ты сменил набор инструментов и старый пока не продал. Одолжи мне его на время, и я буду вечно благодарен тебе.

Отправив содержимое стакана по назначению, я приоткрыл свой стол и указал товарищу на серый потёртый саквояж внутри.

- Конечно, бери. Могу даже продать тебе его подешевле.

Радостно осмотрев содержимое сумки, Флитт благодарно потряс мою руку.

- После обхода пациентов, если не возражаешь, заберу инструменты с собой.

- Ничуть. Бери вместе с саквояжем, он мне не нужен. И будь осторожнее на улицах Ист-Энда. Говорят, что Потрошитель вчера убил ещё одну женщину.

Хмыкнув под нос, Абрахам направился к выходу.

- Не беспокойся дружище, он потрошит только старых потаскух. Я не в его вкусе.

Оставшись один, я некоторое время сидел, молча думая о том, как я устал за последние недели. Докторов не хватало и все серьёзные операции в больнице легли на наши с Флиттом плечи. Не помню когда я уже в последний раз высыпался, а сегодня утром в толпе мне на секунду снова привиделась Аврора. Всего лишь на мгновение, но признаки хронической усталости на лицо. Мне даже иногда казалось, что я слышу её голос в своей голове. Надо срочно отдохнуть, иначе, это скажется на моей работе.

Развернув обёрточную бумагу с пухлыми купидончиками, я извлёк наружу серебряную визитницу с гравировкой. «Доктору Ричарду Вильямсу от уважающих его коллег» - гласила витиеватая надпись на металле. Подарок не дешёвый, но даже будь он из меди, ценность его для меня от этого бы не снизилась.

Ещё раз взглянув на обёртку, я задумался. Маргарет просто не хватило дежурной обёртки с ангелочками? Или купидончиками она намекала мне на что-то? Она конечно милая девушка но …

Скомкав бумагу я, поддавшись мальчишескому азарту, издалека забросил её в открытый саквояж, стоявший на столе. Переодевшись и прихватив трость, я цокая каблуками по полу, направился к выходу из больницы.

«Горишь на работе доктор. Как там Кафлс сказал? Желаю вам простого человеческого счастья. Счастья, доктор. Слышишь? Счастья. А ты всё живешь прошлым».

* * *

Празднование моего тридцатилетия окончательно расстроилось после того как Генри Стивенсон – муж моей умершей сестры и брат моей скончавшейся жены, прислал записку о том, что со службы отлучится не может по причине очередного аврала.

Если честно, я не особо огорчился. Заказав себе огромную порцию отварного картофеля со сметаной и пару гигантских стейков, я с аппетитом расправился с ними, запивая всё это стаканчиком тёмного терпкого эля. Выкурив ароматную сигару, я покинул «Диоген» и направился домой, где великолепно выспался.

В полдень горничная сообщила мне, что инспектор Стивенсон ожидает меня в карете у входа.

Не особо удивившись, ибо такие сюрпризы были в стиле моего дорогого шурина, я накинув пальто и коснувшись пальцами на прощание фотографии Авроры у входа, покинул дом.

- Куда мы едем?

- В морг.

- Ну да, куда же ещё может вести инспектор полиции врача, - внимательно разглядывая сидящего напротив меня Генри, пошутил я.

Тени под глазами, чуть более глубокие, чем обычно, морщины на лбу указывали на бессонную ночь и нервное напряжение. Зато одет как всегда с иголочки: белая сорочка, брюки со стрелками, галстук безупречно повязан.

- Опять Потрошитель?

Словно не услышав мой вопрос, Генри со злостью бросил на пол полицейской кареты перчатки и разразился длинной речью:

- Все просто посходили с ума! На каждом углу кричат про этого негодяя. Газеты выдвигают версии одна бредовей другой. Женщины Лондона в панике. Ты не поверишь, но леди раскупили все запасы дамских пистолетов в оружейных магазинах. А дамы трущоб вооружились бритвами, ножами и заточками. У нас только в Уайтчепеле уже с десяток раненых и убитых мужчин вся вина, которых лишь в том, что их приняли за Потрошителя.

- А что предпринимает Стотленд-Ярд?

Подняв с пола перчатки и запихнув их в карман пальто, Генри уставился в окно за которым раскинулся скучный городской пейзаж. Серый город под серым небом.

- Работаем. У нас с десяток подозреваемых, среди которых известный художник, русский учёный, свихнувшийся еврей, музыкант и так далее и тому подобное. Один журналист шепнул мне, что Секретная служба её величества проверяет на причастность отпрыска королевской крови.

- Даже так?

- Да.

Задумчиво постучав кончиком трости по ботинку, я уверенно произнёс:

- Значит, у вас нет ничего серьёзного. Топчитесь на месте …

Потеряв интерес к проносящемуся за окном городу, Генри перебил меня:

- Сейчас мы пытаемся поймать его на живца. Маскируем надзирательниц из женских тюрем, тех, что посмелее, под уличных девок и ждём. Правда лично мне кажется, что результата это не принесёт.

- Почему?

- Сейчас приедем, и сам всё поймёшь.

* * *

Здание нового морга предстало передо мной во всей красе: широкая гранитная лестница, позолоченная табличка, огромные двустворчатые двери. Внутри всё сияло белизной, чистотой и такой обычный для мертвецкой мерзостный приторно-сладкий аромат ещё не успел пропитать собой пол, стены, потолок и персонал этого замечательного учреждения.

Перед нами на металлических столах в ряд лежали шесть тел. Пять из них были открыты для глаз, а последнее скрыто простынёй.

Я замер на месте, в полной мере ощутив ауру зла, излучаемую останками жертв Потрошителя. Эти изуродованные женские тела несли на себе его отпечаток, след безумия и чёрной страсти. Безусловно, убийца был чудовищем, нормальный человек бы не смог сделать такое. Дав мне вдоволь рассмотреть тела, Генри подал мне стакан воды, и только убедившись, что я в порядке указал на первый стол, находящийся неподалёку от меня.

- Это Мэри-Энн Николс. 42 года. Она стала первой жертвой Потрошителя. Убита была 31 августа 1888 года.

Остановившись у второй жертвы, он продолжил:

- Следующей стала Энн Чапмен. 47 лет. Тело найдено 8 сентября.

Пока я с ужасом и отвращением разглядывал повреждения на теле женщины мой шурин прошёл к третьему столу.

- Затем удача изменила Элизабет Страйд. 44 года. Убита 30 сентября.

- Это после её смерти в редакцию газеты пришло письмо подписанное Джеком Потрошителем?

- Нет. Письмо появилось после смерти Чапмен. И если честно, я сильно сомневаюсь в том, что его написал убийца, - пояснил Генри, переходя к четвёртому столу и кивком головы указывая мне на тело. – Здесь у нас Кэтрин Эдоус. Ей за сорок. Точный возраст не известен.

На поверхности пятого стола лежала не взрослая женщина, а скорее девушка.

- А эта молодая и как будто следила за собой.

- Совершенно верно Ричард, ты внимателен. Это Мэри Кэлли. 25 лет. Убита позавчера. Если предыдущие четыре дымы были уличными девками низшей пробы, такса которых состояла от шести до восьми пенсов, то Мэри обслуживала клиентов в собственной комнате. Кстати она была на третьем месяце беременности.

«Бедняжка, - подумал я, взглянув на по-детски наивное лицо убитой. – Досталось тебе больше всех».

- А кто это? – указал я на накрытое простынёй тело на последнем столе.

Глаза моего шурина вспыхнули, и он словно фокусник сдёрнул материю.

- Это источник моих сомнений. Что скажешь?

На столе лежала молодая женщина с ослепительно белоснежной кожей. Она выделялась среди предыдущих жертв так же ,как отличается небо от земли, вода от огня и сахар от соли. Немного помедлив, я несколько раз обошёл вокруг неё.

- Чистая, ухоженная кожа, шелковистые блестящие волосы, бритый лобок и подмышки, высокая упругая грудь, но женщина явно рожала.

- И на что нас это наталкивает?

- Состоятельная женщина или даже аристократка. Смогла позволить себе кормилицу.

- В точку. Я знал, что ты не разочаруешь меня, - Генри хлопнул меня по плечу. – Это Бертина Олдридж. 26 лет. Мать двоих детей. Вдова полковника Магнуса Олдриджа, недавно погибшего в Индии.

- Он что уже добрался до центральных улиц?

Встав в изголовье последней жертвы Генри, успокаивающе взмахнул рукой.

- Нет. Просто леди Олдридж любила пощекотать себе нервы и, не слишком горюя о муже, предпочитала развлечения пикантного характера в съёмной квартире. Не знаю почему, но мне стало стыдно за покойную. Я не знал её и даже никогда о ней не слышал, но чувство стыда переполняло и меня.

- Я читал утренние газеты, об убийстве леди Олдридж не было ни слова.

- И не будет. Ты что правда думаешь, что кто-то позволит узнать общественности о невинном развлечении представительницы аристократии?

Я ничего не ответил Генри, а лишь ещё раз взглядом обвёл истерзанные, изрезанные в клочья тела женщин, в который уже раз убедившись, что и бедняки и представители элиты одинаково жалко выглядят после смерти.

- Он уходит с улиц, так как понимает, что за ним охотятся.

Устало опустившись на табурет у стены, шурин кивнул мне в ответ.

- И я так думаю. Поэтому и сомневаюсь в эффективности ловли на живца.

Вынув из стенного шкафа огромную лупу, он протянул её мне.

- Хочу, чтобы ты взглянул на последнюю жертву повнимательнее. Патологоанатом нашёл кое-что, но мне интересно твоё мнение.

Осмотр тела занял у меня более получаса. Затем, отложив увеличительное стекло в сторону, я начал листать отчёты о вскрытиях предыдущих жертв. Всё это время Генри хвостом следовал за мной, впрочем, не нарушая молчания и не мешая мне чем-либо.

«Стивенсон был, поистине, необычным человеком. Мы познакомились с ним во время учёбы в Королевской Академии медицинских наук и быстро стали закадычными друзьями. Верный, честный и не дававший спуску хулиганам, он взял надо мной шефство, а я за это подтянул его в теории анатомии, которую он знал крайне слабо. Именно тогда, частенько бывая у нас в гостях, он познакомился с моей сестрой, и возникшее между ними чувство разгоралось на моих глазах. Их неловкое молчание, глупое поведение и нелепые попытки понравиться друг другу сблизили меня с Авророй, старшей сестрой Генри. Ах, что это было за прекрасное время! К концу третьего курса мой товарищ смог всех удивить. Он принял решение записаться в британский экспедиционный корпус и уехал воевать в Индию. Я до сих пор не знаю причин, побудивших его так круто изменить свою жизнь. Однако, Элис поддержала своего жениха и почти четыре года ожидала его, комкая носовой платочек в рукаве и проводя долгие часы в компании новоиспечённой четы Вильямс. Генри вернулся целым и невредимым. Ну, если не считать отсечённой мочки правого уха, треугольного шрама от штыка под рёбрами и порванной верхней губы. Он даже не стал хвастаться перед знакомыми целым ворохом боевых наград, просто забросил их на верхнюю полку шкафа и благополучно перевернул эту страницу своей жизни. Он с лихвой возместил моей сестре годы ожидания и всё своё свободное время проводил рядом с ней. Они не могли надышаться друг другом, и беременность Элис сделала их самыми счастливыми людьми на свете. Когда до рождения ребёнка оставалось несколько недель, моя сестра заболела. Ей поставили страшный диагноз – туберкулёз. Она слабела на глазах, превращаясь из здоровой жизнерадостной девушки в тень самой себя. Не смотря на все наши усилия, во время родов Элис скончалась, произведя на свет белокурого сероглазого ангела, так похожего на отца. Генри не замкнулся в себе, не ушёл в загул, он всё время находился рядом со мной и своей сестрой, которая ухаживая за Элис подхватила от неё страшную болезнь. Спустя полгода Аврора скончалась, и на кладбище над могилой сестры он пообещал мне всегда быть рядом. Я не просил его, просто он так решил. Стивенсон продал свой дом за городом и переселился в коттедж по соседству с моим. А ещё через несколько дней он снова удивил окружающих, устроившись на работу в Скотленд-Ярд, где уже четыре года служил, пользуясь изрядным уважением коллег и начальства. Генри и племянник были самыми близкими для меня людьми. Стивенсон понимал меня лучше всех, впрочем, как и я его. Мы были той ещё парочкой».

- В общем, я согласен с мнением вашего эксперта. Потрошитель, кем бы он ни был, определённо хорошо умеет обращаться со скальпелем. Он либо хирург, либо бывший хирург.

- Ты уверен?

- Да, определённо. К тому же соглашусь и с тем, что все раны нанесены одной рукой. Вы уже начали проверять на причастность практикующих врачей?

Генри накрыл простынёю тело Энни Чапмен и сказал:

- Мы проверили всех лицензионных хирургов работающих в Ист-Энде.

- Меня тоже?

- Тоже. Кстати, твоего коллегу Абрахама Флитта я даже некоторое время подозревал.

Я замер, словно вкопанный, не донеся до лба платок, которым намеревался утереть пот. Увидев мою реакцию на свои слова, шурин поспешил меня успокоить.

- К счастью, напрасно. У него алиби на восьмое и тридцатое сентября.

Облегчённо вздохнув, я спросил:

- У него на днях украли саквояж с инструментами. Ты в курсе?

- Там всё чисто. Ограбили его в двадцать минут второго. За час до этого он делал операцию в Центральном госпитале, и старшая медсестра миссис Томпсон, между прочим наш осведомитель, лично обрабатывала инструменты после операции. Она же укладывала их в саквояж. Всё было на месте. Воров мы задержали, но вот большую часть содержимого сумки они уже сбыли.

Закончив просматривать последний отчёт, я склонился над телом леди Олдридж и поманил пальцем Генри.

- Это тело, действительно, отличается от других. Характер повреждений здесь несколько иной.

- Другой человек?

- Скорее чуть более эмоциональное исполнение. Либо он её знал, либо она его разозлила.

Стивенсон склонился над телом и, взяв лупу, начал внимательно разглядывать вскрытую грудную клетку и живот женщины.

- Из чего это следует?

Пинцетом, зажатым в пальцах, я указал ему на рёбра убитой.

- Вот здесь на костях остались едва заметные повреждения, точно такие же имеются на бедренной кости и левом плечевом суставе.

Пригладив рукой волосы на затылке Генри, положил увеличительное стекло на стол и взглянул на меня.

- То есть, она так рассердила убийцу, что он, потроша и пластая её тело, повредил скальпель о кости?

- О что-то твёрдое. Да.

Сложив руки на груди, шурин задумчиво прошёлся вокруг стола.

- Интересно. Кстати, скальпель твоего коллеги был исправен до кражи и, значит, подстраивать похищение инструментов смысла не имело.

- Опять ты о нём? Я думал подозрения сняты?

Опёршись о кафельную стену рядом со мной, Генри, смешно растягивая слова, делал он так только в крайней задумчивости, ответил:

- Сняты, сняты. Я просто должен обращать внимание на такие странные совпадения. Это моя работа.

Бой часов на ратуше напомнил мне о времени.

«Что ж, доктор, вам пора».

Облачившись в верхнюю одежду и надев цилиндр, я ещё раз окинул взглядом дело рук Потрошителя.

- Большое спасибо тебе, Ричард. Ты очень помог, - вынырнув из своих мыслей, Генри пожал мне руку. – Кстати, у меня для тебя подарок на прошедший день рождения. Извини, что не смог его отметить с тобой. Обещаю, угостить тебя в субботу. Приходи к нам, Ники будет в восторге.

Мой друг протянул мне рукоятью вперёд изящный двуствольный пистолет.

- Это работа одного умельца из Промышленного квартала. Единственный экземпляр. За основу взята германская модель, но паренёк упростил её и уменьшил. Всё просто. Взводишь курок и стреляешь. Одно нажатие - два попадания. Патрон серьёзный, армейский.

Погладив пальцем гладкую перламутровую рукоять, я сказал:

- Благодарю тебя, но ты же знаешь, что я не любитель огнестрельного оружия, хотя …

- Ты работаешь в Ист-Энтде, а там все врачи давно носят с собой оружие для самообороны. Бери, мне будет спокойнее зная, что ты вооружён.

Ещё раз поблагодарив шурина, я сунул подарок в боковой карман жилета и, махнув рукой на прощание, направился к выходу из зала. И тут мой внутренний глас неожиданно напомнил о себе и голосом моей покойной жены нежно прошептал на ухо.

«Ты стал невнимателен, милый. Ты кое-что упустил».

Остановившись возле двери, я круто развернулся к Генри.

- А где нашли тело леди Олдридж?

Подняв голову от медицинских отчетов, затёртых до дыр, Стивенсон удивлённо спросил:

- А зачем тебе?

- Не могу точно сказать, но хотел бы взглянуть на место происшествия. Ты не против?

- Конечно нет. Нам любая помощь пригодится.

Вынув из папки чистый лист, Генри размашистым почерком вывел что-то на бумаге. Свернув его пополам, он протянул записку мне.

- Помнишь, год назад мы ездили на пожар в Уайтчепел?

- Конечно. Сгорел работный дом. Было много жертв, и всё потому-то в подвале вспыхнула бочка с кетовым жиром.

- Совершенно верно. Так вот, в двухстах метров от пепелища ты увидишь вывеску гостиницы «Солнце Востока». Отдашь портье записку, он тебя проводит на второй этаж в комнату 212. Только там, вряд ли, можно что-то найти. Осмотром места происшествия я руководил лично.

Спускаясь по ступеням морга, я мысленно удивился своей просьбе. Что это со мной? Зачем мне туда ехать? Я не полицейский и ничего в этом не понимаю. Каждый, в конце концов, должен заниматься своим делом. Неужели я схожу с ума и готов на всё услышав голос Авроры в голове.

Но как только я об этом подумал, меня, наполнила уверенность в том, что посетить «Солнце Востока» было необходимо.

* * *

Генри был прав, и никаких улик в комнате 212 уже не осталось. Я сразу обратил внимание на стены, забрызганные кровью, уже потемневшей и мало напоминающей свой естественный цвет. Больше всего её было на кровати и на полу возле неё. Огромное тёмно-багровое пятно на жёлтом одеяле и несколько поменьше на подушках - даже мне человеку, привычному к смерти, было не по себе от этого зрелища.

Что я хотел найти? Наверное, я сам не знал ответа на этот вопрос. Может быть, просто желал убедиться в существовании зла. Не того которого опасается церковь и большинство добрых католиков. Зла находящегося внутри каждого. Того самого, что всегда с нами и всегда готово вырваться наружу.

Удерживая керосиновую лампу в руке, я несколько раз обошёл комнату по кругу, но так ничего и не нашёл. В голове зашумело, и я покачнулся на месте, только сейчас вспомнив, что утром так и не позавтракал.

Наклонившись, чтобы поднять упавший с головы цилиндр, я невольно взглянул под кровать. Там что-то, определённо, было. Словно, сгусток чуть более плотной тьмы. Сдвинув мебель в сторону, я ничего не добился. Искомое мной либо зацепилось за дно кровати, либо было специально закреплено там.

Перевернув мебель, я увидел комок бумаги, свисавший с одной из распустившихся пружин старой кровати, Наверное, он оказался там случайно, и под тяжестью тела металлические спирали, опускавшиеся почти до самого пола, подцепили улику, скрыв её от следователей.

Развернув комок хрустящей плотной бумаги, я увидел улыбающихся мне румяных купидончиков. Мне снова стало плохо и, усевшись на табурет у входа, я попытался собраться с мыслями.

«Нет, это просто невозможно. Этого просто не может быть. Флитт был в этой комнате, ведь именно в саквояж с инструментами я забросил обёртку от подарка. До дня влюблённых ещё далеко и, вряд ли, кто-то ещё использовал бы такую бумагу. Таких совпадений просто не бывает. А может быть, она валяется под кроватью давно? Нет. Не успокаивай себя, доктор. Обёртка новая, и не могла пролежать здесь целый год. Но если он был здесь, значит, он и есть …».

Я не желал верить своим глазам, уставившимся на комок цветной бумаги, не хотел доверять своим мыслям взрывающим мозг. Абрахам Флитт был мой коллега и близкий друг, которому я доверял. Мы были знакомы более четырёх лет, и с каждым днём наши отношения крепли. Не раз и не два мы выручали и подменяли друг друга на операциях. Я делился с ним своими проблемами и страхами.

Понимание пришло ко мне внезапно. Я мало отдыхал в последнее время, с головой погрузившись в работу и от этого перестал замечать творящиеся перед самым носом.

«О боже, как я мог быть так глуп и наивен?»

Генри говорил, что подозревал Абрахама, но после того, как у того появилось алиби, отступился. Алиби, которое я сам ему обеспечил. В сентябре Флитт трижды просил меня подменить его на операциях. В начале, середине и конце месяца. Точных дат я не помнил, но готов был поклясться, что в первый раз это произошло до десятого сентября, а в последний в самом конце. Всё сходиться. Жертвы Потрошителя были найдены восьмого и тридцатого числа. Генри, наверняка, проверил занятость Флита по больничным записям, но замена хирурга там никогда не указывается. Доктор присутствовал на операции, которая началась во столько то, а закончилась во столько. Сухие протокольные строчки, обеспечивающие убийце безнаказанность.

Табурет, на котором я сидел, перекувырнувшись в воздухе, отлетел в сторону и ударился о дверь, когда в сильнейшем волнении стремительно соскочив на ноги, я вцепился в свои жидкие бакенбарды руками.

«Доктор, ты тупица и идиот!»

Пазл сложился. Леди Олдридж вряд ли была знакома с Абрахамом. Флитт не злился на неё и не повредил скальпель о кости, инструмент уже был повреждён. Ведь именно небольшой дефект – маленькая трещина на металле и некоторая изношенность других предметов, заставили меня сменить медицинский набор, который ссылаясь на кражу, выпросил у меня коллега. Использовать скальпель было можно, но осторожно и бережно. Скорее всего, он даже и не заметил, что оставил след на костях, так как пользовался им всего один раз. По крайней мере, я на это надеялся. Распахнув дверь, я бросился вниз по лестнице провожаемый недоумённым взглядом портье.

* * *

Погода именно такая, какую я всегда любил. Морозно, но не сильно холодно и снег пушистыми хлопьями накрывает всю грязь и мерзость разбросанную людьми по земле. Конечно это всего лишь видимость, но всё же.

Как то глупо прожил жизнь, вроде никого не подвёл, не предал, а вспомнить то нечего. Вот буквально нечего - родился, учился, в армии служил. Всё как у всех. Разве, что потом долго искал своё место в жизни, да так и не нашёл. Бывает. Впрочем, не страшно, наверное, не всем оно дано, это место.

Вот стою я сейчас на краю крыши прекрасного многоэтажного дома послевоенной постройки и намереваюсь сделать шаг вперёд. Можно сказать уже почти сделал, ведь кончики моих остроносых туфель уже и не на карнизе вовсе. Глупость? Конечно глупость, но не могу я по-другому. Я устал. С самого малолетства я был способен на поступок. Иногда необъяснимый, безумный, но поступок.

Детство моё ничем не отличалось от "прекрасной поры" моих приятелей и знакомых. Любимые родители, хорошее воспитание. Разве, что друзей у меня было не сильно много, а точнее мало. Рос я мальчиком умным, добрым и отзывчивым. Таких у нас не жалуют, и вскоре я стал объектом шуток и насмешек. Нет, меня не пинали и не «вытирали об меня ноги». С физкультурой у меня всегда был порядок и это многих школьных лоботрясов держало в узде. Однако моё нежелание отвечать ударом на удар становилось всё заметнее. Однажды дело дошло до драки и я, психанув, выплеснул наружу всю злость накопившуюся внутри меня. Какие-либо поползновения в мою сторону резко прекратились, правда, друзей стало ещё меньше. Но я не отчаивался. Правда после того случая стал замечать за собой некоторую безумность. Теперь я мог прыгнуть с высоты не боясь переломать себе ноги или залезть по лесам строящейся многоэтажки на крышу. Но не так как это делали мои сверстники. Не ради бравады. Всё это я делал втихаря. Только для себя. Зачем? Мне нечего ответить на этот вопрос.

Институт закончил с красным дипломом, правда оказалось, что специальность моя и мои успехи в учёбе великому государству нашему не нужны. Экономический кризис, безработица, время "новых русских" и "старых советских". От скуки пошёл в армию.

Напротив дом на два этажа выше моего. Окна крайнего прекрасно мне видны. Докуривая последнюю сигарету, я смотрю на скромно обставленную квартиру за стёклами. Красиво украшенная ёлка, без дорогих современных игрушек, но с кучей ручных поделок, старенький телевизор показывает, что-то празднично-оптимистичное, старые обои и шкаф, верхняя дверца которого почти отвалилась. Господи как меня это раздражает!

На чём я остановился? А, вспомнил. От скуки пошёл в армию. Там мне понравилось, так как думать почти не приходилось, и ты всё время был чем-то занят. Именно там у меня впервые появились настоящие друзья, и жизнь стала налаживаться. Уже под конец службы пришло страшное известие - мои родители, бабушка и сестра погибли в автомобильной аварии. Смерть настигла их ранним субботним утром, по дороге на дачу. Так я стал одновременно "сиротой" и единственным хозяином двухкомнатной квартиры в центре города. Домой я не вернулся. Остался в армии по контракту. А затем ещё раз.

Служба моя выпала на время для нашей страны сложное, опасное и мне не раз довелось взглянуть костлявой стерве в лицо. Мои приступы безумства должны были свести меня в могилу, но, чёрт побери, раз за разом спасали мне жизнь, а иногда и жизнь моих товарищей.

Через несколько лет я всё же вернулся домой. Меня встретил затхлый, наполненный пылью воздух, протекающие трубы и огромный счёт за квартплату. Почти всё заработанное на службе Родине ушло на погашения долга.

Отшвырнув щелчком, окурок я ещё раз взглянул в окна квартиры напротив. На стене висело несколько детских рисунков в рамочках. Трогательное отношение к ребёнку. Мимо окон прошла молодая женщина в сером застиранном свитере с салатницей в руках. За ней следом промелькнула макушка ребёнка. Мальчик это или девочка мне видно не было. Проходя мимо шкафа хозяйка машинально прикрыла сломанную дверцу, но как только она ушла непослушная негодница вновь повисла на петлях покачиваясь из стороны в сторону. Нет ну как так можно? Неужели её муж не может починить мебель? Это же так просто.

Потом я искал работу. Периодически находил. Работал. К сожалению, по специальности ничего найти не удавалось, да и ветеранов боевых действий, пусть даже и с наградами, на гражданке не жаловали. Вдруг я схвачу лопату или офисный стул и начну крошить своих коллег направо и налево? В общем, нужен я был только бандитам, да только к душегубству призвания я никогда не чувствовал. Работал с полной отдачей стремясь показать себя и чего-то добиться. Только вот как оказалось, никому это было не надо. Меня всё чаще и чаще стали вышвыривать с работы по надуманным причинам, а иногда и вовсе без оных. Моя порядочность, честность, бескомпромиссность сделала меня "персоной нон грата" для работодателей нашего города. Ещё бы, кому нужен сотрудник замечающий недостачу в кассе, жульничество коллег и аферы начальства? В общем, вы меня поняли. В личной жизни тоже как-то не складывалось. Всё откладывал до лучших времён, хотел, чтобы всё было по-людски и, кажется, так их и не дождался.

Своё сражение с мирной жизнью я проигрывал. Долги, долги и откуда они только берутся? Квартиру родителей в доме, где я вырос, кстати, именно на нём я сейчас и стою, пришлось продать. Купил себе однокомнатную на окраине города, с видом на помойку. Надо сказать, что и её я оплачивал с большим трудом. Пытался работать в соседних районах и городах, но с тем же успехом. В общем, жизнь не сложилась и ухожу я из неё не из страха или малодушия, а просто, потому что всё надоело и могу. Хотя может быть, я себя обманываю и это тоже трусость? Нежелание сражаться с невзгодами? Но чтобы сражаться, нужна цель. Большая квартира, хорошая зарплата и развлечения с утра до вечера такой целью для меня стать не могут. Тогда что?

Порыв ветра заставил меня поежиться, и я сделал маленький шажок вперёд.

"Пора!"

Теперь только пятки удерживали меня на крыше моего дома. Наполнив лёгкие обжигающе холодным воздухом, я улыбнулся и в последний раз взглянул вокруг себя. Детская площадка, где я играл, самодельный каток на месте футбольного поля, где мы столько времени проводили с отцом, булочная через дорогу, где продавался самый сладкий, самый свежий хлеб моего детства. Взгляд мой снова остановился на окнах квартиры напротив.

Девочка лет четырёх встала на стул и, высунув от старания язык, пыталась усадить плюшевого зайца, с синим бантом на ухе на подоконник. Стул покачнулся, и малышка упала, утянув игрушку за собой. На шум поднятый падением прибежала мать. Она целовала и гладила по голове дочь, а затем подняла с пола поломавшуюся мебель, ножка которой безвольно свисала на одном болте.

"Да что же это такое!"

* * *

- Машенька, ты, пожалуйста, поосторожнее в следующий раз. Ладно? Так ведь можно и сломать себе что-нибудь.

Надув губки девочка, смахнула слезинку и прижалась к ногам матери.

- Мама и почему у нас всё время что-то ломается? Это потому что у нас нет папы?

Вздохнув, Татьяна погладила дочь по голове и грустно улыбнулась.

- Наверное. Ну, мы же с тобой девчонки боевые и сами справимся? Давай стол накрывать, скоро Новый год наступит.

Раздался длинный звонок, от которого дочь с матерью вздрогнули.

- Мама кто это?

- Не знаю.

- Может Дедушка Мороз?

- Нет, Дедушке Морозу ещё рано.

Направляясь к двери, Татьяна лихорадочно пыталась вспомнить, где у неё находится "перцовый баллончик", так и не вспомнив, она осторожно приоткрыла входную дверь.

На пороге оказался симпатичный короткостриженный мужчина с грустными серыми глазами и морщинками в уголках рта. Он был какой-то странный, но уж точно не опасный.

- Мама, а это кто?

Прижав дочь к себе Татьяна, со странным волнением откашлялась и спросила:

- Вам кого?

- Я буквально на минутку. Не найдётся ли у вас отвёртка и молоток?  

Перед людьми часто встаёт непростой выбор, который может изменить разом всю жизнь. С одним моим другом произошло именно так.

Четыре года назад он получил письмо от своего прадедушки, о котором в семье никто не знал. Прадедушка во время войны был унтерштурмфюрер СС. В одной из карательных операций его отряд уничтожил деревню в которой засели партизаны. В живых осталось только девушка лет 15, которую унтерштурмфюрер сделал своей наложницей. Она прожила с ним несколько месяцев, пока в дном из боёв прадедушка не получил крайне тяжелое ранение с которым его отправили в Германию.

Девушка выжила, и стала прабабушкой моего друга. Она всей душой ненавидела своего мучителя, участвовавшего в убийстве её семьи,но никому не рассказывала, кто отец её ребенка. Мой друг не знал её, она умерла еще до его рождения.

Унтерштурмфюрер в результате ранения потерял ногу, а так же лишился возможности иметь детей. В результате бомбардировки союзниками Дрездена погибли его родители и большинство родственников. После войны он перебрался в Австрию, оттуда в Швейцарию, сменил фамилию и занялся бизнесом. Спустя годы работы он стал владельцем состояния примерно в 23 миллиона евро. В девяностые годы, после падения Советского Союза прадедушка стал одержим идеей разыскать ту самую девушку из прошлого и если она жива, попросить у неё прощения. Он потратил больше 10 лет и колоссальную сумму денег на поиски и в конце концов нашёл семью моего друга. Так как здоровье его в тот момент уже серьезно пошатнулось, он не смог приехать в Россию, а только послал письмо в котором все подробно рассказал и просил приехать к нему в Швейцарию. Семья друга приняла это письмо как оскорбление, в ответ было направленно гневное письмо с пожеланиями гореть в аду и другими неприятными вещами.

Но мой друг не был согласен со своими родственниками. Он искренне считал, что если вся семья ходит на Пасху в церковь и в целом привержена идеалам христианства, то нужно следовать христианской морали и прощать своих врагов. Про состояние прадедушки он ничего не знал, считая что тот просто одинокий старик из дома престарелых. Он продал кое-какие вещи и отправился поговорить с прадедом. Они встретились в аэропорту и очень долго говорили. В итоге друг остался жить в Швейцарии и стал присматривать за дедушкой. Через год он женился на девушке из Израиля, еврейке по национальности. Через два года прадедушка тихо умер в своей постели в возрасте 97 лет. Незадолго до смерти он сказал, глядя на играющих праправнуков - "теперь моя война закончилась, в моей душе мир ,все войны должны заканчиваться именно так"

Семья друга, так и не простила его поступок, считают его предателем памяти прабабушки...

А как бы на его месте поступили вы?