Александр Антонович Ляховский сдержал своё слово, не стал в своей литературной работе повторять ложь Меримского, что якобы командир полка Суман отдал преступный приказ снять с гор роту прикрытия. Но, по настоянию Варенникова, в книгу «Игра в Афганистан» неправда всё-таки проникла. Меримскому требовалось скрыть факт изъятия документов особистами, поэтому в утрате аппаратного журнала в неизвестном направлении Ляховский обвинил полковника Кулагина.

Варенников В.И. с 1989 по 1991 годы занимал пост Главнокомандующего Сухопутными войсками — заместителя Министра обороны СССР, являлся депутатом Верховного Совета РСФСР, народным депутатом СССР, кандидатом в члены ЦК КПСС, а его другом был Виктор Аркадьевич Меримский, и Виктор Аркадьевич пользовался своей дружбой, очень старался запрятать подальше правду о Хазаре. Варенников В.И. ему помогал.

В результате деятельности Меримского, оболгали всех, кто находился ниже него рангом. Все преступления командира дивизии Логвинова «расписали» на подчинённых. Утрату секретных документов «повесили» на полковника Кулагина, преступный приказ Логвинова «переложили» на подполковника Сумана. Даже погибшего капитана Королёва не пощадили. Моральный облик командира дивизии был таков, что он попытался оболгать человека, которого загнал в засаду своими собственными приказами. А что? Шикарный план – свалить ответственность за гибель наших солдат и офицеров на погибшего капитана Королёва. Он погиб и теперь свою честь защитить не сможет. Но за честь комбата вступились его бойцы, они возмутились и грозили устроить бунт, если Королёва продолжат выставлять «крайним» за снятие с гор роты прикрытия. Эти события происходили во время моей службы в третьем батальоне Пудина, я являюсь непосредственным свидетелем.

В планы командования бунт не входил, ибо он мог привлечь ненужное внимание к нашему полку, поэтому вину Логвинова переложили не на погибшего Королёва, а на живого Сумана. При этом ни Меримского, ни Логвинова не грызли терзания совести, ибо не на чем было обосноваться тем терзаниям.

Через многие годы после событий 30 апреля 1984-го, бойцы батальона Королёва установили памятник на родине своего комбата, в городе Балабаново.

Возле этого памятника ежегодно 30 апреля собирались родственники погибших бойцов и офицеров. На одном из таких траурных слётов выяснилась ещё одна отвратительная деталь. Погибшим в Хазаре бойцам документы оформили таким образом, что распределили места их гибели чуть ли не по всему Афганистану, чтобы не бросалась в глаза такая нехорошая статистика – 45 погибших в один день, в одном месте.

Еще раз приведу список погибших в ущелье Хазара. Красным цветом отмечу фамилии воинов, которым либо неверно указали место гибели, либо не указали его вовсе.

С подачи Меримского почти половину погибших «распределили» по другим зонам ответственности.

Даже капитану Королёву А.Ф. не указали место гибели. Вся страна знает, что он погиб в Хазаре, а комдив Логвинов дал указание своим подчиненным «замести следы», связанные с трагедией Первого Батальона. Поэтому в посмертной записке капитана Королёва А.Ф. не значится названий Панджшер или Хазара, как будто неизвестно, где он погиб. Где-то на просторах угрюмой Афганистанщины.  И сразу вышло так, что не было никакой Хазары, не гнал Логвинов Королёва вперёд на встречу с засадой, не приказывал снять с гор роту прикрытия лейтенанта Курдюка.

С памятью погибших солдат поступили точно так же. Вот так выглядела посмертная записка на Сапего Фёдора Ивановича.

Неужто в штабе не оказалось фотографии бойца? Позорище! Или штабные работники просто наплевали на свои обязанности, не стали заморачиваться? Слово Панджшер не написали, слово Хазара пропустили.

В более современных книгах памяти посмертная записка на этого воина выглядит вот так:

Фотография вставлена, про ущелье Хазара написано, и отчество, оказалось, Михайлович. Но это достижение родственников Фёдора Михайловича, а не штабных работников Логвинова. Так же как памятник Королёву А.Ф. в городе Балабаново установили родственники, солдаты и офицеры Первого батальона, а не штабисты Логвинова. Штабисты заметали следы. Вот ещё два свидетельства:

Про Батычко Виталия лично Суман П.Р. говорил, что видел геройскую гибель Виталия в Хазаре. Замкомвзвод Нурсултан Шарипов рассказал про последние минуты боя, который вёл Виталий, а штабные работники записали в документы какую-то ерунду про Кунар. Что они, совсем страх потеряли что ли? Командир дивизии Логвинов должен был привести их в нормальное состояние и держать в тонусе. Однако не привёл. А Суман в это время в Ташкенте каждый день ходил на проходную, чтобы попытаться получить пропуск на аудиенцию к командующему. Штабные бюрократы гоняли боевого офицера, командира полка, как маленького мальчика: - «Вашей фамилии в заявке на пропуск не значится!», потому что надо было дать время Логвинову для организации подтасовки фактов произошедшего в Хазаре.

Фальсификация документов в 108-й дивизии пользовалась большой популярностью. 10 февраля 2013 года в «Комсомольской правде» была опубликована статья про моих однополчан, которые погибли от гипотермии на Шутульской операции в октябре 1985-го. Командир дивизии загнал два батальона нашего полка в ледники без соответствующей экипировки. Ему докладывали, что это плохо закончится, но он проявил «неумолимую волю» и продолжал по радиосвязи гнать батальоны по льду наверх. В результате ночью насмерть замёрзли люди. Два солдата были из моей роты, медицинскую помощь им оказывал санинструктор сержант Андреев Е.В. Вернуть к жизни замёрзших бойцов у него не получилось, получилось лишь записать две фамилии: рядовой Холбутаев, рядовой Мамасалиев.

Из этих двух фамилий в Книге Памяти «пробивается» только одна Холбутаев Махмуд Султанович. Но в посмертной записке почему-то не сказано, что его заморозил командир дивизии.

Как командиру дивизии это удалось? Об этом корреспонденту «Комсомолки» рассказал прапорщик Патраков Владимир Иванович.

- 15 ноября 1985 года душманы подорвали бронетранспортер, на котором ехал мой приятель-сержант, - вспоминает прапорщик. - Мне поручили забрать его тело из госпиталя в городе Баграм, а затем сопроводить гроб в родной Волгоград. В Баграме пришлось задержаться на несколько дней, пока оформляли документы. А 17 ноября в морг привезли четверых совсем еще молоденьких рядовых из 108-й мотострелковой дивизии. Доставивший их офицер рассказал, что они погибли от обморожения. Солдаты участвовали в зачистке Пандшерского ущелья. По ночам в это время года уже очень холодно, но командир этих пацанов решил сэкономить на бушлатах, вот молодые организмы, видимо, и не выдержали без теплой одежды…

По словам Владимира Ивановича, вечером того же дня он услышал выстрелы во дворе госпиталя, а когда подошел ближе, увидел, как два солдата стреляют из автоматов в тех самых мертвых ребят.

- Я закричал, чтобы они прекратили, - продолжает Патраков. - Но те ответили, что у них приказ. Мол, командир мотострелковой дивизии решил скрыть, что его подчиненные замерзли без бушлатов, поэтому приказал инсценировать, будто пацаны погибли во время атаки. Выполнявшие приказ стреляли солдатам в подмышки. Ведь в бою все носят «бронники», и пуля может попасть в тело лишь сбоку. Самое дикое, что ложь командования сработала. Патологоанатом записал, что ребята умерли от пулевых ранений, и их близким сообщили, что сыновей застрелили боевики. Родственникам рядовых вручили ордена Красной Звезды за то, что солдаты якобы погибли геройской смертью в бою.

https://www.ugra.kp.ru/daily/26029/2947371/  Ссылка на статью в Комсомолке.

В этой статье фраза "их сыновья не герои" категорически не подходит к ситуации. Погибшие бойцы отдали свои жизни во время служения Родине. Лично я сам подыхал в тех горах от гипотермии, скажу вам по секрету, что у замёрзших была очень долгая и мучительная смерть. От пули погибнуть - не приведи Господь, а от гипотермии тем более. Поэтому название у статьи выглядит кощунственно. Бойцы погибли в боевой обстановке, на боевой операции. Они не сбежали, не струсили, не бросили оружие. Не имеет значения, какой поражающий фактор лишил их жизни. Важно то, что они расстались с жизнью при выполнении воинского долга. А значит они – герои, без всяких сомнений. То есть, в статье несколько извращенно преподнесли информацию о героической службе и гибели бойцов, однако очень красноречиво показали моральный облик командира дивизии (строителя коммунизма). Не сомневайтесь в том, что командир дивизии был облагорожен партийным билетом.

Из приведённой статьи становится понятно, отчего во всех посмертных записках на моих однополчан записана неверная (мягко говоря) информация. Это не случайное стечение обстоятельств. Не генератор случайных чисел штамповал в документы погибших людей всякую бредятину. Это командир дивизии прикрывал свою задницу, которой уютно и тепло было в генеральском кресле, с генеральскими лампасами на штанах. Прапорщик Патраков В.И. в статье показал пальцем на командира дивизии, это он отдавал приказы искажать реальность и вносить в документы ложь.

Про моральный облик коммуниста Меримского мы можем судить по его личному вранью в книге «В погоне за львом Панджшера».

В результате этой отвратительной деятельности мои однополчане оказались лишены простого человеческого права на ПАМЯТЬ. Руками генералов Родина отказала в памяти своим солдатам.

Максим Чигинцев, «В землянке» фрагмент.

Газик сорвался с места и рискованно полез прямо вниз с холма. Все наблюдали, как он катит по полю к батарее, останавливается…

Через пяток минут, газуя и рыча, он выскочил наверх, открылась дверца, и взорам ожидающих явилось воронье пугало.

Тощая кривая фигура, путая шаг, с издевательской нелепостью промаршировала к командующему, и растреснутый тенорок доложил:

– Товарищ генерал-лейтенант! Командир противотанковой батареи… полка капитан Степченков по вашему приказанию прибыл! – Он лихо опустил от козырька руку, из-под топорщащегося хэбэ выпал грязный носовой платок.

– О господи, – сказал командующий. – Один есть офицер у тебя в полку, так и того вблизи показывать никому нельзя.

По свите дунуло смешком. Ко всему вдобавок, на вишневом шнобеле комбата отблескивали невероятные очки – толстые, с какими-то составными стеклами, подобающие, наверное, профессору филологии в читальном зале, испортившему зрение в архивных изысканиях. «Пятнадцать суток ареста за внешний вид!..» Командующий посуровел и выпрямился.

– Спасибо за отличную стрельбу, капитан! – отчеканил он, взяв под козырек.

– Служу Советскому Союзу, – недобрым, вяловатым, некомандным голосом ответил странный капитан. Выглядел он лет на сорок, наверное.

– Где так стрелять научился?

– В поле, – свободно ответил капитан, и даже наметил пожатие плеч. Генеральская свита слегка нахмурилась, как бы показывая, что осуждает такую вольность, что с командующим армией таким тоном говорить не след. – А солдат где учил? – улыбнулся командующий. Капитан хрустнул камешком под сапогом.

– Там же, – отозвался с оттенком утомленного удивления. – В классе… в парке… Дело нехитрое, долго ли.

– А по тревоге сколько поднимались?

– С нормативом на «отлично», – ответил капитан так, как отвечают на надоедливый вопрос что-то само собой разумеющееся. Командующий обернулся к наблюдателям:

– Врет?

– Он не врет, – проговорил комполка.

– Противотанковая батарея вышла сразу, – подтвердил коротенький подполковник из свитских. – Ты же докладывал, там с ходу в воротах пробка встала?

– Они забор повалили и вышли.

– Вот как, – сказал командующий неопределенно.

Степченков стоял перед ним по стойке, никак не соответствующий ни «смирно», ни «вольно», и шевелил пальцами. На носу его повисла капля, он поднял платок с земли и высморкался.

– Из каких вообще систем стрелял? – спросил командующий, потому что по обстановке, по настроению надо было еще что-то спросить.

– Из всех. – Как? Что значит – «из всех»?

– Из всех систем наземной ствольной артиллерии, – скучновато уточнил тот.

– Из И-тридцатых?

– Из М-тридцатых.

– Из ЗИСов?

– Из ЗИСов.

– Из Д-тридцатых?

– Из Д-тридцатых.

– Из Т-пятнадцатых?

– Из Т-двадцатых тоже.

– Из самоваров?

– И из «гвоздик» тоже…

– И как? – начал веселеть командующий от необычности случая.

– Точно так же, – с неуставной флегматичностью ответил Степченков.

– Что значит «так же»?!

– Как вы сейчас видели.

Командующий секунду помолчал; нахмурился.

– Подполковник! Отвези-ка этого хвастуна на закрытую к гаубичникам, и пусть выстрелит… пятую задачу. Цель укажу сам. А то уж больно… – подыскал правильное слово, – выеживается. Проверим!

– Есть, – безучастно ответил Степченков, с полурасслабленной у козырька рукой повернулся и, спотыкливо гребя ногами, последовал за сопровождающим.

Командующий сдвинул линейки прибора управления огнем и произвел расчеты сам.

По полевой связи комариный голос доложил: «Капитан Степченков на огневую позицию прибыл».

– Прибыл? – недобро переспросил командующий и перевел взгляд на местность. – Цель номер четыре: дот и пехота укрытая в окопе. Полная подготовка данных. Даю метеосредний: 200-752-08007-23, 400-747-08008-21… Пошло время! – надавил секундомер. Дышал в нагретую телефонную трубку, ожидая.

Буквально через двадцать секунд он услышал, как телефонист репетирует команды, подаваемые Степченковым на дальней огневой:

– Стрелять первому взводу! По доту! Взрыватель фугасный! Заряд второй! Прицел сто тридцать два! Уровень тридцать ноль! Основное направление правее пять ноль! Первое! Огонь!

Шелестяще прогромыхал в небесах снаряд и выбросил неяркий серо-прозрачный фонтан почти рядом, казалось, с бетонным колпачком среди черно-зеленых прогалин.

– Однако, – отреагировал командующий и скосился в свои записи. – Перелет право двести! – Прицел сто тридцать! Угломер меньше ноль ноль один! Огонь!

Встал и опал земляной столб перед целью. – Недолет лево сто, – недоверчиво корректировал командующий.

– Прицел сто тридцать один… Батарее, пять снарядов, беглый…

Командующий убедился, как первая батарейная очередь накрыла цель на поражение, и только тогда скомандовал: «Стой…»

Комполка расправился гордо.

– Хулиганит, – приговорил командующий. – Вместо широкой вилки – мизер ловит. Это еще не факт. Могло и не повезти.

– Он умеет, – весомо заступился комполка. – Он не ошибается. – Благодаря этому артиллеристу комполка сейчас чувствовал себя в чем-то даже более правым, чем генерал: как бы он защищал безупречного человека, а защищать другого всегда легче, чем себя, к, кроме того, безупречность защищаемого как бы распространяется на благородного защитника, причастного к успехам своего офицера и руководимого полковым патриотизмом.

– А вот перебрось-ка его на третью огневую, пусть выстрелит из ста тридцати миллиметров. Поглядим. – И добавил ворчливо: – Километров пятнадцать – это тебе не в щит перед носом тыкать. Придирчиво выискал цель на пределе дальности: – Репер номер четыре! Сокращенная подготовка данных. Фугас пробуравил вечерний воздух через те же двадцать секунд.

– У него там что, компьютер в голове? – выразился командующий. – Что-то быстровато опять…

Командующий, по привычке старых артиллеристов, смотрел поверх дальномера, чтобы засечь разрыв, если он ляжет вне ограниченного обзора оптики, – как, вероятнее всего, и должно было быть.

Рвануло с отклонением в одно малое деление, метров триста переноса. Широкая вилка. На такой дистанции с первого пристрелочного – это практически невозможно. Не верите в случайность – назовите чудом…

– Там что, все прицелы посчитаны заранее, так?

– А он? – указал тот на майора. И майор готовно изобразил лицом: да, он ведь стрелял плохо, значит – все честно, не мухлевали; да и куда, мол, нам, нерадивым, такую работу проделывать.

Возникший состязательный дух ввел командующего в азарт: приятно поставить в тупик достойного противника, погонять настоящего специалиста, утыкая его в предел возможностей: все равно уже предъявлен высший класс.

– Степченкова на провод. Капитан, слушай приказ. Занять огневую позицию за рощей Зеленая, между оврагом и отметкой двадцать ноль. Понял? Доложишь по прибытии.

– Вот так, хитрецы, – удовлетворенно сказал он полковым офицерам, понимая их скрытую гордость и даже подначку. – Сам укажу огневую и сам поставлю цель. Выясним, что можете, а что симулируете… научились, понимаешь, ухари… так вашу… Соседи-то, поди, все еще боятся водку выпить, которую на учения припасли, а? Знаю, сам такой был: зимой в поле минус тридцать, руки к металлу прилипают, я своему взводу по сто, сам двести – и жарко…

И все засмеялись, разряжая обстановку, тягостность неладного дня как-то приуменьшилась, сгладилась.

Первый снаряд Степченкова ссек серпом осколков одинокую сосну, которая была ему задана в качестве цели.

– Ну сука, – восхищенно сказал командующий. – Во огневичок милостью божией. Так, – он вскинул часы, сощурился на догорающее в озере солнце. – Разбор здесь. Старших офицеров – ко мне. Остальным – свободны.

Теперь, когда Степченков выкарабкался из газика, атмосфера приема поощряла дружелюбием. Командующий жестом оборвал доклад и помедлил. По настроению хотелось ему чуть растрогаться, открыться грубовато-строгим, но душевным и справедливым отцом-командиром, благодарным отличному офицеру за примерную службу… Был миг уместности обнять Степченкова, но некоторая театральная проникновенность сцены диссонировала с его карикатурной фигурой и несуразным очкастым лицом, и командующий ограничился:

– Спасибо за службу, товарищ капитан. Спасибо тебе, дорогой, – и двумя руками стиснул и тряхнул ему кисть. Степченков неловко стоял и переминался. Образовалась пауза.

– А почему ты прицел дал на два деления больше, чем выходит по подготовке? – командующий отнес от глаз листок. – И что это за установка «полделения»? Почему поправки? – По интуиции, – вздохнул Степченков. – Что значит – по интуиции? – Вечер… – скупо обронил тот. – Не понял. То есть?

– Температура воздуха ниже, плотность и влажность выше, и ветер вечером всегда стихает… Вечером метеосредний через пятнадцать минут уже неточен, это учесть надо.

– Та-ак.

– Перепад пяток метров учесть надо: стоишь ведь не точно на отметке по карте. Степень изношенности ствола…

– Да не проще ли сразу при пристрелке…

– А зачем, если заранее ясно.

– Откуда же ясно? Сколько на них давать?

– Практика. Потом, снаряды были с тремя плюсами, а три – почти всегда два с половиной.

– С чего ты взял?

– А я их часто взвешивал, чтобы уяснить.

– Снаряды взвешивал?! На чем?

– На медицинских весах.

– Ну-ну, – сказал командующий. – Нарвался я на аса! Учитесь, товарищи офицеры – что такое профессионал; что такое любовь к своему делу. Что ж ты в капитанах-то застрял, Степченков? ЧП были?

– Образование среднее, товарищ генерал-лейтенант. Кончал еще не высшее училище.

– А почему в академию не поступал?

– Поступал.

– Ну и что?

– Не поступил.

– Почему? Уж ты-то? Строевую не сдал, что ли? – пошутил он. Окружающие готовно – незло – подсмеялись.

– По зрению, – неохотно скрипнул Степченков.

– А сколько у тебя?

– Минус семь с половиной.

– Ско-олько?! Да-а… – протянул командующий. – Как же тебя проверки не комиссовали?

Степченков развел локтями – эдакий дрыг обрубками крыльев.

– Он таблицу наизусть выучил, – подал голос майор.

– А? Та-ак… А если выучил, что ж не можешь в академию ткнуться?

– Поздно.. – Сколько тебе?

– Тридцать девять.

– Мд-а. Ну, а раньше, когда поступал?

– Не догадался.

– А когда догадался и возраст позволял?

– Больше не направляли.

– Ясно! – сказал командующий. – Направлять не направляли, но в полку держали – для результативности, и на всякий случай, чтоб был хоть один артиллерист, так? – Перевел тяжелый взгляд на командира полка. Командир полка вытянулся. Степченко пожал плечами.

– Короче, – спросил командующий, – начальником штаба в отдельный артполк хочешь?

Установилась космическая тишина. Сейчас на глазах у всех происходил один из тех редчайших случаев, которые затем перелагаются в легенду и передаются поколениями офицеров всех округов: как командующий вознес личной властью судьбу неудачливого офицера, посадив капитана сразу на подполковничью должность, так ему понравилась стрельба того.

– Спасибо, не хочу, – ответил Степченков.

В толпе произошло легкое гудение. Комполка спокойно кивнул головой. Командующий склонил голову чуть набок, как озадаченный победоносный петух.

– А почему это еще? – осведомился он.

– Я артиллерист, – сказал Степченков.

– А я тебя не кухню предлагаю.

– Моя профессия – стрелять, – сказал Степченков.

– Но не могу же я поставить тебя на дивизион! – сказал командующий. – Я вообще гнать тебя должен, узнав официально о твоих очках, ты понял?

– Понял, – сказал Степченков равнодушно.

– И что?

– А все равно еще год-другой – и в запас.

– Хоть бы майора тебе дать, что ли, – раздумчиво сказал командующий. – Послужил бы еще пяток лет…

– Если можно… – и тут впервые голос Степченкова потерял равнодушную ровность, он посмотрел на генерала сквозь свои неуклюжие очки с надеждой и даже, пожалуй, с мольбой.

– М-да, – крякнул командующий. И проницательно спросил: – Пьешь?

Степченков пожал плечами.

– Редко, товарищ генерал-лейтенант, – заступился комполка.

– Ясно, – сказал командующий. – Благодарность в приказе получишь. А это – на память, от меня. Сейчас это, конечно, не модно, но, что называется, чем могу, – он отстегнул с запястья часы и вложил Степченкову в руку. – Хочешь – носи, хочешь – пропей, дело твое.

Он вздохнул и направился к натянутому тенту, под которым вокруг стола с картой ждали старшие офицеры.

…Через час Степченков стоял в гарнизонном кафе-стекляшке, именуемом здесь в просторечии «прапорщик». Фуражка его с трудом удерживалась на затылке, очки сползли, китель был расстегнут, открыв серый заштопанный свитерок. Перед ним на заляпанной мраморной крышке отекали две кружки с пивом, и между – пивная же кружка с красным. Водочная бутылка каталась под столом, старушка-судомойка подняла ее и, шаркая, унесла.

– С-суки, – полукричал-полуплакал Степченков, качаясь на нетвердых ногах и хватаясь за крышку столика. – Блляди! Ггады! П-портачи поганые! Я артиллерист, я! Я артиллерист милостью божьей!.. Артиллерия – бог войны… что вы понимаете! Что вы можете, долбоклюи! Да я вам снаряд в баскетбольное кольцо за десять километров продену, с кем спорить, ну? Мной командовать… да я вас всех утру, дошло бы до дела!..

Он отхлебнул вермута, запил пивом, ткнул в губы мокрой сигаретой и выронил ее. Сержант из его батареи, следящий от двери, бережно вложил ему в рот зажженную сигарету и обнял за плечи.

– Пойдемте, товарищ капитан. Вам уже пора, я помогу, идемте.

– Ты не видел… мне командующий армией сегодня руку жал… одному! Я один из всех стрелять умею! И вас, салаг, щенков, учу!

– Я знаю, товарищ капитан.

– Что ты знаешь, сопля, пацан! Знаешь! Я в Египет просился – не отправили! Во Вьетнам – не отправили! В Анголу – не отправили! Суки, гады, бляди! В Афган – не отправили! Говно отправляют, а я, срок уже отслужил, все, – сижу здесь! Да я снаряд… душу твою… я его в воздухе чувствую… я его как руками на место кладу… и меня, мариновать!.. да я вообще ослепну, и все равно стрелять буду… я артиллерист (слеза выкатилась), я ас, первый, понял?..

– Пойдемте, товарищ капитан, – уговаривал мальчишка-сержант. – Поздно уже, закрывают, вам домой надо, идемте.

Михаил Иосифович Веллер