Сотни зрителей соскочили со своих мест, когда фаворит сегодняшних скачек, грациозный и чёрный, как смоль Фараон, оторвавшийся на значительное расстояние от своих соперников уже на втором круге, внезапно рухнул, подмяв под себя молоденького жокея. Минутная тишина сменилась гулом от испуганных возгласов, пронёсшихся над ипподромом.

Никто не понял, как это произошло. Лошадь неловко споткнулась, и тяжело перевернулась, издав громкое ржание, наполненное нестерпимой болью. Она силилась встать, молотя передними ногами по воздуху, в то время, как паренёк в ярко-синей форме, вылетевший из седла во время падения, неподвижно распластался на соседней беговой дорожке. Его голова была неестественно повёрнута вбок, а раскинутые в разные стороны ноги, приняли такое странное положение, что, казалось, их выгнули в коленных суставах самым грубым и изощрённым способом. Все попытки Фараона встать, не увенчались успехом, задние ноги не слушались его, превратившись в два бесполезных покалеченных придатка. Лошадь, идущая второй, повинуясь своему седоку, который старался обойти это живое препятствие, взяла влево, но то ли испуганное ржание Фараона, то ли нарастающий шум со стороны трибун, а может быть, и сама ошибка молодого седока стали роковыми. Лошадь встала на дыбы, потом, переместив центр тяжести на передние ноги, резко вскинула круп вверх. Молодой человек вылетел из седла,  и перелетев через голову лошади, отчаянно мотая руками, упал на траву лицом вверх. В ту же минуту, тяжёлое копыто превратило это лицо в кровавое месиво. Оторванная раздробленная нижняя челюсть с белыми осколками зубов, практически вырванный до основания и растоптанный язык представляли жуткую картину, явно, не для слабонервных зрителей. Где-то раздался истошный визг, многие из присутствующих кинулись прочь, создавая давку и сея панику. В довершение всего, испуганная лошадь, которая только что сбросила своего седока и превратила его голову в кусок истерзанной плоти, повернула назад и врезалась в массу несущихся в бешеной скачке испуганных лошадей. Неистовое ржание, вопли жокеев, визг женщин и плач детей повисли над ипподромом густой пеленой, пропитанной страхом, болью и смертью.

Среди этого хаоса только один человек оставался спокойным и невозмутимым. Не обращая внимания на царившие кругом панику и беспорядок, он внимательно следил за происходящим, пряча ухмылку в уголках тонких бесцветных губ. Одетый в элегантный, с иголочки, костюм и белоснежную рубашку, воротничок которой нещадно стягивал модный галстук, тем не менее, он вызывал любопытные взгляды зевак, потому что как-то не вписывался эту разноцветную толпу посетителей ипподрома. Весь его вид говорил, что его не интересуют сами скачки, ставки, лошади и их владельцы, а здесь он со своей целью, известной только ему одному. Он был довольно высоким и нескладным, широкие скулы и глубоко запавшие глаза на бледном лице производили не очень приятное впечатление на окружающих, потому что во всём этом облике было что-то зловещее и отталкивающее.

***

«Обычный день. Обычные скачки», - повторял про себя Лари, тщательно вычищая один из многочисленных загонов огромной конюшни.

День был не совсем обычный, а скачки уж тем более. Многочисленный персонал ипподрома готовился к ним несколько месяцев: проводился мелкий ремонт хозяйственных построек для приёма «гостей», завозились корма, подготавливалось необходимое оборудование, проводились интенсивные тренировки скакунов, в кассах велась активная продажа билетов, а что творилось в букмекерских конторах! Ставки, фавориты, владелец, жокей! Это слова можно было услышать практически в любом уголке ипподрома. Казалось, воздух пропитался духом азарта. Шёл второй день состязаний. Трибуны для зрителей, расположенные вдоль финишной прямой, ломились от наплыва поклонников и ценителей конного спорта. Тысячи глаз азартных игроков неотрывно следили за табло, стараясь не пропустить ни одной детали.

Лари Кенинга не интересовали ни почтенная публика, ни владельцы породистых скакунов, ни ставки. Какое ему дело до пройдох-букмекеров, до выигравших и проигравших, если рядом с ним есть то, что всегда вызывало у него детский восторг. Лошадей Лари обожал. Всякий раз, когда он прикасался к бархатным губам или шелковистой гриве, по его пальцами будто пробегал электрический ток, заставляющий его дрожать от наслаждения. Он прекрасно понимал настроение любого животного, знал характер, привычки и особенности всех обитателей огромных конюшен. Конечно, каждая вновь прибывшая на скачки лошадь, имела свой норов, но Лари мог с первого взгляда определить преимущества и недостатки нового гостя. Только никому не было дела до таких способностей молодого человека. Его удел – самая грязная работа, и работу эту он выполнял добросовестно, что, впрочем, от него и требовалось.

Лари Кенинг – молодой человек, довольно странной наружности. Несмотря на то, что этой зимой ему исполнилось двадцать три года, на вид ему не дали бы и восемнадцати. Он был довольно маленького роста, чрезвычайно худ. Длинные тонкие руки и ноги придавали ему сходство с приматом, а косолапая походка вызывала смех у многочисленных сослуживцев. Тонкая шея, казалось, вот-вот надломится под тяжестью непомерно огромной головы с выцвевшими белёсыми волосами. Несмотря на это, Ларри отличался выносливостью и недюжей силой, откуда только взявшейся в этих тонких руках. Часто его звали в большое помещение кузницы, где он с удовольствием помогал здоровенному кузнецу осматривать копыта и подковывать очередного питомца. Между ним и лошадями всегда устанавливалась тонкая связь, которая была понятна только ему и его четвероногим любимцам. В его непропорционально сложенном теле, несмотря на возраст, жил разум десятилетнего ребёнка. Все стены его каморки были увешены картинками, вырезанными из разных журналов. Но на каждой картинке неизменно было одно – присутствие лошади. А лошадей Лари любил. Нравились ему эти мягкие бархатные губы, умные выразительные глаза, нравилась их неповторимая грация и сила, наполняющая каждый мускул этих прекрасных созданий.

Но здесь он был просто Лари, удел которого – чистка конюшен и работа при кузнице. Вот и сейчас, катя перед собой тележку с конским навозом, он увидел, что на площадке у ворот, выходящих к паддоку, началось странное оживление. Многие служащие, бросив работу, неслись к этим воротам, размахивая руками и что-то озабоченно выкрикивая на ходу. Мимо пробежали главный смотритель конюшен и ветеринар, осматривавший лошадей перед скачками. Оба были возбуждены и напуганы, лицо ветеринара покрылось красными пятнами, а на лбу выступили крупные капли пота.

Со стороны трибун доносились крики, где-то вдалеке воздух сотрясал вой многочисленных сирен.

- Что случилось? – прокричал Лари вслед запыхавшемуся рабочему с большим мотком верёвки на плече.

Вопрос остался без ответа. Тот только отмахнулся, как от назойливой мухи и смешался с толпой бегущих людей.

Повинуясь стадному инстинкту, Лари бросился туда, куда бежали все – к главным воротам, отделяющих длинный коридор от паддока, куда выводили и седлали лошадей. Несмотря на приличное расстояние, он заметил, что судейская вышка была пуста, а на трибунах царила давка и паника. Лошади, участвующие в забеге, разбрелись практически по всей территории беговых дорожек. Многие из них были без седоков. Внезапно, внимание Лари привлекли две лошади, которые неслись к паддоку, то есть к тому месту, где и начался забег. Бедные животные были перепуганы настолько, что сметали всё на своём пути. Прорвавшись за стойки, они поскакали по узкому коридору, надеясь найти безопасное место в знакомых и родных конюшнях. Все бросились врассыпную. Перспектива оказаться на пути перепуганной лошади никого не радовала, поэтому место перед воротами быстро опустело. Большая металлическая конструкция, состоящая из толстых перекладин, не была открыта настежь, поэтому Лари подбежал к ней и попытался открыть, давая возможность лошадям избежать столкновения. У него почти получилось! Ворота были довольно тяжёлые, он едва успел прижаться к металлической стойке, чтобы не быть снесённым обезумевшими животными. Молодой рабочий не понял, что произошло, его руки, уцепившиеся за перекладину, соскользнули с гладкой поверхности, и он упал, больно ударившись головой об одну из злополучных стоек. Последнее, что он запомнил, это испуганные возгласы сослуживцев и громкий стук копыт, пронёсшихся мимо лошадей.

***

Очнулся Лари в своей каморке. Многие рабочие, обслуживающие конюшни и другие хозяйственные постройки, жили здесь. Лари не был исключением. Податься ему всё равно было некуда: ни семьи, ни родственников, ни дома.

В маленькое оконце просачивался скудный свет заходящего солнца. Превозмогая слабость, Лари сел на кровати, припоминая события сегодняшнего дня. Во рту стоял солоноватый привкус, голова раскалывалась, перед глазами плыли жёлтые круги. Тело было каким-то деревянным и чужим. «Что же случилось? Как же всё болит! Видно здорово я приложился головой», - думал он, морщась и потирая ушибленное место. Посидев так и немного придя в себя, Лари решил выйти на улицу, чтобы посмотреть, что сейчас там творится после происшествия, испортившего столь значимые скачки. Лари совсем не удивил тот факт, что его просто принесли и бросили здесь совсем одного, оставив без помощи. Вниманием простых работяг, таких как он, никогда не баловали, скорее всего, исчезни он, никто бы и не заметил, разве что лошади.

Толкотня на улице продолжалась, только сейчас она приобрела целенаправленность. Служащие этой части ипподрома сновали взад и вперёд, выполняя свою работу с предельной скоростью и важностью. От бокового выхода отъезжали фургоны, увозя именитых гостей, недавно приехавших сюда за победой. В конюшнях слышалось ржание и топот, где-то раздавался стук молотка, группа рабочих возилась у главных ворот, выходящих к паддоку. Особое оживление происходило у большого здания ветеринарного карантина. Лари заметил, как несколько человек в добротных костюмах исчезли за его дверями, а сам распорядитель скачек, багровый от напряжения, несколько раз выходил на крыльцо и вытирал мокрый лоб. Недалеко стояли хорошо знакомый ему кузнец и несколько рабочих, что-то горячо обсуждавших. К ним то и направился Лари, пошатываясь от слабости и прихрамывая.

«Во денёк выдался», - робко произнёс он, подходя поближе. В его сторону даже никто не оглянулся. В душу Лари закралась обида: «Могли бы поинтересоваться, как я себя чувствую». Он положил руку на плечо здоровенного кузнеца: « Я говорю, что день сегодня выдался ни к чёрту!»

Питер Стен, высокий и загорелый малый, работавший здесь кузнецом, оглянулся и вперил свой взгляд куда-то мимо ошарашенного рабочего.

- Да им что, страховка всё покроет, а вот людей жалко, - сказал он, обращаясь к стоявшему рядом рабочему, перемазанному землёй.

- Фараон ноги сломал, слыхали? – ухмыльнулся тот.

- Три жокея погибло! Их там… всмятку, а ты Фараон! А давка какая! Знаешь, сколько народу покалечилось! А ты всё про лошадей, пропади они пропадом!

- Естественно, эти будут сейчас убытки считать, а мы за всё отвечать будем!

В это время из дверей большого здания ветеринарного карантина показалась целая процессия. Впереди шёл очень высокий худой человек в странной шляпе, а за ним заискивающе семенил распорядитель скачек.

Рабочие притихли и почтительно опустили головы, когда этот господин проходил мимо них. Он кинул мимолётный взгляд на эту пёструю толпу и сбавил шаг. Взгляд его остановился на Лари. В бесцветных, глубоко посаженных глазах незнакомца сначала появилось недоумение, сменившееся любопытством. Он прошёлся взглядом по нескладной фигуре Лари и улыбнулся. Улыбка эта была недобрая, скорее она напоминала оскал хищника, загнавшего добычу в угол, чем улыбку человека. Рабочие недоумённо переглянулись, но никто так и не понял, на кого смотрел этот странный господин, кому и почему улыбался.

Лари брёл в конюшню - единственное место, где он чувствовал себя в своей тарелке. Пустые стойла были вычищены до блеска, таблички с именами тоже были уже сняты, конская упряжь была аккуратно развешена на своих местах. «Надо же, кто-то выполнил мою работу. Наверно, решили, что сегодня я не справлюсь», - озадаченно подумал Лари, оглядывая просторное помещение. В дальнем конце находились стойла для лошадей, которые не участвовали в сегодняшних состязаниях. Медленным усталым шагом конюх подошёл к первому стойлу и протянул руку, чтобы погладить атласный бок вороного красавца. Лошадь тревожно фыркнула, переступая с ноги на ногу, и настороженно посмотрела на старого знакомого большими умными глазами. Ей явно не понравилось его появление. Скоро по конюшне пронеслось испуганное ржание десятка лошадей. «Ну чего же вы испугались?» - ласково повторял Лари, пытаясь понять причину такого поведения своих любимцев.

- Мне кажется, они вас не узнали, - раздался хриплый голос.

Ларри повернулся и увидел высокого незнакомца, который недавно окинул его странным взглядом. На его губах играла та же самая хитрая улыбка.

- Позвольте представиться, - сказал он, приподнимая шляпу. - Меня зовут мистер Харди. А вы – Лари. Я уже успел заметить, что вы любите и свою работу, и этих прекрасных лошадей. Верно?

С Лари ещё никто не говорил так: просто, с нотками уважения и с улыбкой на губах. Он даже опешил от неожиданности, а потом, заикаясь и краснея при каждом слове, пробормотал:

- Да, я работаю здесь, мне нравится, я люблю лошадей, это правда.

- А как давно вы здесь работаете?

- Ну, не знаю, года два. Но, позвольте, вам сюда нельзя.

Улыбка слетела с лица незнакомца, и он ответил серьёзным и уверенным тоном:

- Как раз сюда мне и можно. Я сам выбираю, куда мне приходить и с кем вести беседу. А здесь я потому, что у меня к вам, Лари, есть одно предложение, от которого вы не сможете отказаться.

В конюшне повисла напряжённая тишина. Даже обитатели, которые беспокоились в своих стойлах, замерли, будто понимая, что сейчас происходит нечто важное.

- Предложение? Мне?

Лари оглянулся по сторонам, хотя прекрасно знал, что кроме него, лошадей и высокого человека рядом никого не было.

- Скажите, вы умеете ездить верхом?

- Да, конечно, я раньше работал в…

- Меня не интересует, где вы работали. Вы хорошо держитесь в седле? Вы когда-нибудь участвовали в соревнованиях?

- Я, я, нет, что вы! Я просто убираю конюшни. Я умею ездить верхом, кажется даже неплохо, но скачки!

- А что вы испытываете, когда вам предоставляется возможность верховой езды?

- Признаться, такой возможности здесь у меня не было.

- А раньше?

- Мне нравилось, я чувствовал себя птицей что ли.

-Если бы вам сейчас предложили проскакать хотя бы один круг, вы бы согласились?

Лари оглянулся ещё раз. Незнакомец сыпал вопросами, не давая ему, как следует подумать.

-Если бы вам сейчас предложили проскакать хотя бы один круг, вы бы согласились? – ещё раз настойчиво спросил мистер Харди.

- Да, конечно, конечно согласился. Только этого никогда не будет!

- А вы мне, несомненно, нравитесь, Лари. Хотите почувствовать себя птицей ещё много раз? Я предлагаю вам работу, молодой человек. Вам не нужно будет больше чистить конюшни.

- Работу? Не нужно будет больше чистить конюшни? Так я больше ничего не умею.

- Умеете, Лари, умеете. Вы и сами не подозреваете, на что вы способны. А я никогда не ошибаюсь.

У рабочего закололо в висках, голова ещё болела, но слабость отступила. Такого поворота событий он не ожидал, поэтому стоял в замешательстве от нахлынувших чувств.

- Едем прямо сейчас. Путь неблизкий. Вы согласны? По рукам?

Да, деловой хватки мистеру Харди было не занимать.

- Но нужно уладить формальности, сходить в контору, ещё…

- Не утруждайте себя. Всё уже улажено. Ведь вас здесь ничего не держит, верно? Вы согласны работать у меня? Тогда по рукам!

Мистер Харди протянул свою руку с тонкими длинными пальцами. Ларри сглотнул подступивший к горлу комок и вложил свою ладонь в протянутую руку. Пронзительный холод пробежал по кончикам пальцев и проник в самое нутро, болезненно покалывая невидимыми иголочками. Дрожь охватила тело Ларри, ему показалось, что он превращается в кусок льда, его веки опустились, как будто кто-то насильно закрыл ему глаза.

- Пойдёмте, что же вы?

Когда Ларри открыл глаза, мистер Харди уже шагал прочь мимо пустых стойл, громко насвистывая мотив какой-то модной песенки.

На рабочего никто по-прежнему не обратил внимания. Собрав в каморке свои пожитки, состоящие из пары штанов, рабочей куртки, да снятых со стен вырезанных рисунков и фотографий, он вышел во двор и уселся рядом с мистером Харди в большом фургоне. Обведя последним взглядом помещения конюшни, пустые манежи и знакомых, занятых своим делом, Ларри вздохнул. Да, ничего его здесь не держит, это точно.

***

Машина ехала по грунтовой дороге, освещая фарами многочисленные выбоины и скудный пейзаж, выхваченный у темноты этой ночи. Ехали они уже довольно долго, фургон постоянно подкидывало, так что Ларри озабоченно стал оглядываться – как там бедное животное?

« Не переживайте, дискомфорт ему не навредит», - усмехнулся попутчик, - Ноги он уже точно не сломает».

Уже почти рассвело, когда машина повернула влево и выехала на шоссе, окружённое вековыми деревьями. Полумрак, царивший здесь, давил на плечи и врезался в мозг зловещим предчувствием чего-то недоброго, странного и непонятного.

- А не хотите ли посмотреть на одну из главных достопримечательностей этих мест, - обратился к притихшему рабочему мистер Харди. – Возможно, вы будете удивлены, но, обещаю, получите массу незабываемых впечатлений.

Фургон остановился на обочине под сенью огромного полусухого дерева, разметавшего свои ветки над низкой зелёной порослью. Им пришлось довольно долго продираться сквозь эту поросль, пока их взору не открылась большая поляна, затерявшаяся среди деревьев. Даже восходящее солнце не смогло прогнать пелену сизого тумана и мрачные краски этого места. То тут, то там над поляной возвышались странные надгробия, нагоняющие чувство необъяснимого страха и печали. Многие из них покрылись мхом или увязли в куче опавших прелых листьев, так что, невозможно было увидеть, кто же был обитателем этого заброшенного места.

Лари остановился около первого надгробия и попытался рукавом куртки стереть грязь и убрать кусочки высохшего мха. К его удивлению, на плите проступила только одна надпись: «Ландорф. 1854-1862» И больше ничего.

« О, Ландорф, великий скакун, в своё время наделавший много шума, гордость поместья Прейскоров. Кстати, был отравлен лучшим другом владельца, естественно, по причине зависти, и, вот, нашёл своё пристанище здесь», - вкрадчиво сказал мистер Харди.

Молодой мужчина удивлённо обвёл взглядом близлежащие памятники.

- А вот здесь знаменитый Секретариат, - продолжал мистер Харди,- Победил в шестнадцати из двадцати одной скачки, стал обладателем Тройной Короны, дал начало целой ветки уникальных победителей. А уж какую прибыль он принёс своему хозяину! Жалко, пришлось усыпить, болезнь копыт! Ничего не поделаешь, таков закон бытия.

Высокий человек снял свою шляпу и любовно погладил холодный камень, служивший памятником тому, о ком шёл рассказ. В его глазах промелькнула печаль, как будто он сам был свидетелем триумфальной карьеры Секретариата. Переходя от одного камня к другому, не обращая внимания на грязь, портившую модный костюм, мистер Харди продолжал свой рассказ.

-Эклипс Непобедимый. Отмеченный тёмными силами, потому что родился во время солнечного затмения. Никто не верил в него, а он за двадцать три года на скачках так и не был ни кем побеждён. Невысокий, но поразительно выносливый. А я помню то время, когда он взял титул «Лошадь века».

Ностальгия полностью завладела мистером Харди. Было такое ощущение, что он лично знал каждого обитателя этого угрюмого места. Не глядя на Лари, он продолжал обход, иногда подолгу останавливаясь около того или другого камня.

- Гиперион, Сан Чериот, грациозная Годива, непокорный Арвайхээр, - шептал он, склоняясь и касаясь кончиками пальцев земли у подножья выступающих монументов. – Таэха, любимица Томирис.

Некоторые имена Лари уже где-то слышал или видел на картинках, которыми когда-то были увешены стены его каморки. Недоумение и настороженность сменило любопытство. Он уже довольно прилично отдалился от мистера Харди, рассматривая каменные изваяния и читая надписи. Особенно, его поразила одно надгробие, на котором было высечено изображение величественного коня, вставшего на дыбы. Надгробие было очень старым, камень, потемневший от времени и покрытый сетью трещин, сохранил былое величие, но изображение было настолько чётким! Лари показалось, что через мгновение лошадь вырвется со своего пьедестала и продолжит бешеную скачку во всём великолепии.

- Буцефал! Легендарный товарищ великого полководца, - раздался голос мистера Харди. – Он впитал дух великих сражений и побед! Когда-то боявшийся тени, сам стал смертоносной тенью для врагов своего господина. В его честь сложены легенды и даже назван город. Воистину он великолепен, даже после смерти на поле сражения.

Лари был настолько взволнован и потрясён увиденным, что не сразу сообразил, зачем мистер Харди показывает и рассказывает ему всё это. Каким образом удалось сохранить втайне это место, о котором Лари никогда не слышал. Какое отношение это будет иметь к его новой работе, и, наконец, что это за свежевыкопанная яма на самом краю под куполом раскидистого дерева?

- Да, Лари, здесь нашли своё пристанище Великие, - торжественно сказал его провожатый. Каждый из них оставил свой след, который не сможет стереть даже время. Они живы! Живы в сердцах своих почитателей, живы в легендах, газетных статьях, фотографиях. Вы скоро всё поймёте сами, а теперь, продолжим свой путь.

Продолжение завтра

-

Привет народ. Хотел бы выговорится. Я не буду кидать этот пост в какие либо сообщества, ибо по тематике он не подходит ни к одному сообществу, поэтому я бы хотел попросить вас репостнуть этот пост друзьям, что бы об этой проблеме узнало больше человек.

Скорее всего большинство из вас знает такой сайт, как мракопедия, кто не знает поясню. Не надо искать этот сайт сейчас, даже если вы его найдете открыть не сможете, только через Tor. Мракопедия была очень хорошим крипи-рессурсом (сайтом со страшными историями), с огромным количеством крипоты. Я туда зашел первый раз, наверное в 2015 году, но периодически стал туда заходить в сентябре прошло года. На этом сайте была полная свобода слова и можно было ничего не боясь сказать малолетнему графоману, что его "рассказ" не лучшее произведение во всем мире, а срань.

-Что же произошло? - спросите вы меня. Дело в том, что 2 августа 2019 года этот ресурс был внесен РКН в черный список сайтов и соответственно заблокирован на территории РФ. Тем, кто читает страшные истории повод может показаться ебнутым, коим его считаю и я. Дело все в пасте под названием "Домик с красной крышей", а именно из-за следующей цитаты, в которой девушка (протагонист) заявляет, что была в коме и нет там никакого света в конце туннеля, она фактически просто закрыла глаза, а открыла на неделю позже в больнице под капельницей. Вот собственно цитата: "Мне доводилось лежать в коме в детстве, и нет там никаких коридоров, ведущих к свету, голосов и прочей ерунды. Просто как крепкий сон, очухиваешься — и будто на минутку прилег, а вокруг больница, все рыдают и говорят, что ты валялся три недели. Тот еще сюр. Не веришь, анон, — иди ударься башкой об стену или п@д автобус прblг*и, может, тебе тоже повезет испытать это ни с чем несравнимое чувство. А можешь просто спать лечь, суть та же." (Зацензурил, что бы этот пост не удалил великий РКН). Именно часть с автобусом показалась работникам РКН, как призыв к совершению этого действа, а соответственно расценена, как пропаганда к суициду.

Я на самом деле и не знаю почему прицепились именно к этой истории, ведь, я уверен, среди крипипаст есть не мало историй, в которых призыв к суициду виден гораздо отчетливее.

Историю с Мракопедии удалили, но сайт так и не был разблокирован.

Я не знаю ребята, повлияет ли этот пост хоть на что то, но мне горестно смотреть, как сайт, которому я всячески помогал на протяжении года блокируется. Хотел бы попросить вас репостнуть этот пост друзьям, возможно таким образом мы привлечем внимание других людей к этой проблеме и что то решим, все таки ни для кого не секрет, что немало историй с сообщества Creppystory публиковались сначала на той самой Мракопедии.

Хоть я никогда и не пользовался хештегами, но возможно они тоже чем то помогут. Предлагаю всех неравнодушных использовать данный хештег - #МП_Живи возможно это на что то повлияет.

Заранее большое спасибо за понимание.

«Взял тогда Сергий бочонок пудовый, заманил туда погань треклятую, засмолил, да так, чтоб не выбралась. Вынес в поле дальнее, поле чистое, закопал его на три сажени. Не ломать тебе, погань, тела отцовского, не разорять дом родительский, не сеять вражду между братьями, не пугать тебе, погань,  люд честной!»

«Эх, жалко Пирата, хороший пёс был, - думал Андрей, снимая лопатой верхний слой чёрной земли. – Сколько лет ему, пятнадцать, шестнадцать, или больше?» Сколько помнит себя, всегда Пират в их доме жил. Охранник был хороший: попусту не брехал, как соседские собаки. С отцом и на рыбалку, и на охоту. Андрея любил, ластился, махая хвостом, выпрашивая лакомые кусочки. Возраст, конечно, своё берёт. В последние годы отяжелел, больше спать любил, голос у него совсем осип, да и слышать плохо стал. Вот и решил батя взять его с собой на пасеку, пусть на воле побегает. Всё без толку, с неделю пёс дремал под старым навесом низкого бревенчатого домика, изредка рыча, глядя куда-то вдаль подслеповатыми мутными глазами, а потом от еды стал отказываться. Подойдёт к нему Андрей или отец, Пират только руку лизнёт, да и лежит, тяжело дыша, да тихо поскуливая. «Конец чует, видно, время пришло», - вздыхал отец, часто моргая глазами. А вот сегодня… всё. Окоченевшего пса нашли утром на том же месте, под навесом. Он лежал вытянувшись и подогнув под себя лапы, как будто в последний раз пытался пробежать по высокой траве.

Отец велел выкопать яму на краю луга, за пасекой. Вот и старался Андрей после неотложных дел выполнить поручение отца, сдерживая слёзы и заталкивая обратно, подкатывавший к горлу комок. Земля рыхлая, хорошо поддаётся под натиском лопаты. Внезапно, нехитрый инструмент упёрся во что-то, а потом со скрежетом заскользил дальше. «Камень что ли?» - с досадой подумал паренёк, вытаскивая лопату и разгребая дно ямы. Деревянная труха в перемешку с землёй, да насквозь проеденные ржавчиной мелкие железки, рассыпающиеся от прикосновения. Андрей поддел это месиво лопатой и отбросил подальше, чтобы не мешало работе. Внезапно, острая боль пронзила затылок, лицо обдало холодом, который проник, казалось, до самого сердца. Ноги предательски подкосились, и Андрей рухнул в выкопанную ямку, уткнувшись носом во влажную рыхлую землю.

***

- Ну чё, выкопал? – оглянувшись на приближающегося сына, спросил отец.

-Угу, выкопал, - ответил тот странным глухим голосом.

Отец с недоумением посмотрел на Андрея. Бледный какой-то, глаза воспалённые, покрытые красными жилками, как у старика. В уголках рта засохла чёрная корочка, волосы растрепались и торчали в разные стороны. От одежды сына шёл неприятный дух сырой земли и ещё чего-то. Как будто мертвяком пахнет.

- Сынок, ты чего? На тебе ж лица нет! Не заболел?

- Голова болит. Пойду, лягу, пройдёт скоро.

- Так, а пособить собаку закопать как?

Вопрос остался без ответа. Андрей зыркнул на отца недовольным взглядом и молча зашёл в избушку, громко хлопнув дверью.

Такое поведение сына озадачило отца. «Может, расстроился сильно, вот и занемог. Пусть отдохнёт, трогать не буду», – сказал про себя отец, с трудом поднимая холщовый мешок с отжившей свой век собакой.

***

«Ну а коли заведётся Злыдень в доме, то всё добро в закромах изведёт. И ждёт тот дом бедность чёрная, ссоры всякие, и не будет лада да спокойствия».

- А, сволочи, опять не уследили! – пьяным голосом закричал хозяин, швыряя кружку в висевшее на стене небольшое зеркало. Жалобно звякнув, оно рассыпалось по полу десятками блестящих осколков.

Сама хозяйка, худенькая женщина лет сорока, спрятав натруженные руки под фартук, забилась в угол и со страхом смотрела на разбушевавшегося мужа.

Тот, похныкивая, как ребёнок, с обезумевшими глазами метался по комнате.

- Пасеку сгубили, кабанчика не уберегли, а теперь ещё у них технику со двора средь бела дня выносят.

- Да бог с ним, с велосипедом этим, - пыталась робко возразить жена.

- А сама где шлялась? Всё по соседушкам сплетни собираешь! Я тебя отучу дом бросать! – ещё громче закричал хозяин, занося тяжёлый кулак.

Дверь комнаты со скрипом отворилась, и на пороге появился Андрей. Глянул на отца исподлобья недобрым хитрым взглядом, усмехнулся.

- Напился опять! Руками не маши, не ровен час, обломаю, - с вызовом сказал парень.

- Что! Это ты мне, отцу говоришь! – повернулся к нему тот, намереваясь показать сыну, кто в доме хозяин.

Только сердце ёкнуло, когда в глаза Андрею посмотрел. Было в них что-то страшное, злоба лютая, ненависть да отвращение, будто и не сын перед ним, а супостат какой. Тяжело опустился отец на стул, уронил голову на руки, согнули его плечи невзгоды, что навалились на его семью. Месяц назад половина ульев на пасеке сгорела, потом животина, откормленная к зиме, пала, старший сын, что в городе живёт, в историю нехорошую влип, пришлось отцу сумму немалую выложить. Где тут горькую не запить! Младший Андрюшка совсем от рук отбился, вон, как с отцом разговаривает. А сегодня прям днём со двора новенький велосипед да ещё нужный инструмент вынесли. И никто не видел! Рядом соседи, которых много лет знает. А случаев воровства и отродясь не было. Правда, гложет изнутри предчувствие нехорошее, что ко всему этому Андрей причастен. В последнее время сын замкнутый стал, отдалился от отца и матери, работу бросил, всё норовит из дома уйти. А если случится дома остаться, то в своей комнате отсиживается, даже к столу редко выходит, ни с кем не разговаривает, по мелочам злится, да кряхтит иногда странно, по-стариковски. Раньше не было замечено за ним такого, весёлый парень был, разговорчивый, первый помощник по хозяйству. Да сама хозяйка, как-то стаяла, в тень безмолвную превратилась, и её, видать, заботы сломили. Что ж случилось с семьёй крепкою?

***

Лежит Андрей на кровати в своей комнате, прислушивается, словно ждёт чего-то. Вот отец, тяжело ступая, на улицу вышел, загремело пустое ведро, которое он пнул со злости. Вот мать, вздыхая, веником в кухне зашуршала, сметая осколки разбитого отцом в сердцах зеркала.

А вот и стало наливаться свинцовой тяжестью тело, прошла по нему судорога, заломило спину от сильной боли, в голове помутилось. Открыл Андрей рот, чтобы вобрать в грудь воздуха побольше, попытался прикрыть голову руками, чтобы не слышать голоса, который мучает его всё чаще и чаще в последнее время, приказывая делать вещи нехорошие. Это он, сын отца своего улики поджёг, пока тот в посёлок ездил. Плохо помнил Андрей, что произошло, очнулся весь перемазанный землёй да сажей, когда бледный отец, на него водой стал брызгать. Это он кабанчику крысиной отравы подсыпал, как голос велел. Весело ему было да хорошо, когда видел, как мать слёзы вытирает. Да и велик его рук дело. Пока отец отлучился, а мать в огороде была, вывел его да и продал за копейки какому-то незнакомому прощелыге на местном базаре. Зачем – сам понять не мог, велено так и всё.

Гул в голове разрывал его мозг на мелкие части, от напряжения ноги стали выбивать мелкую дробь, тут и голос опять услышал вкрадчивый, настойчивый, повторяющий одно: « Золотник надо взять, золотишечко!»

Нет сил сопротивляться этому шёпоту, въелся он в каждую клеточку, выгибая и ломая молодое тело.

Знал Андрей, где у матери шкатулка заветная спрятана. Там она бусы всякие, да серьги, от бабки доставшиеся, хранила. Отродясь их не носила, а вот на себя прикидывать, да любовно поглаживать любила. Денежки тоже там водились. После продажи мёда, да чего из хозяйства, мать туда деньги прятала. Раньше Андрей об этом не думал, а теперь стали терзать его мысли о том, что хорошо бы деньги эти взять, да и… А потом будь что будет. Лишь бы голоса этого страшного не слышать!

***

«А вот в старину народ, прежде, чем дом ставить, межу вокруг распахивал. Не проникнет погань всякая за борозду заговорённую. Не мели хозяйки пол к вечеру, не выметали достаток да благополучие.

Есть от Злыдня средство верное, веками проверенное: сундук кованный, да бочонок боярышный . Заманить его туда трудно, да любое благое дело вознаграждается. Больно падка нечисть на злато-серебро, да на монету звонкую, что как сладкий мёд на неё действует…»

Особо Гришка Андрея не знал, так, виделись иногда. Да и жил Андрей на другом краю села, куда ходить Гришке не было надобности. Сегодня оказался он здесь по просьбе главного бухгалтера с работы, который давно просил зайти к его престарелым родителям, да посмотреть старую швейную машинку – гордость и незаменимую помощницу хозяйки. Проходя по широкой пыльной улице, услышал Гришка отборную ругань да звон разбитого стекла. Несколько женщин, видать соседок испуганно заглядывали в распахнутые ворота.

- Да участкового надо вызвать, сколько можно уже терпеть!

- Ой, убьёт Матвей сына, ей и богу убьёт!

- Да говорят, Андрей деньги последние вытащил, в городе прогулял, его отец по посёлку ищет, а он вишь где.

- Да кто бы мог подумать, люди такие порядочные, хозяйственные! Матвей никогда так не пил, и парень у них такой молодец был.

- Был да кончился! Смотрите, железку какую-то схватил! Убьёт!

Двор был донельзя запущен и грязен. Кругом валялись обрывки газет. Какое-то барахло и тряпки. Из разбитого окна выглядывал край грязной занавески. К дверному косяку прислонилась немолодая женщина и громко всхлипывала, протягивая руки к грязному комку, катающемуся по двору. На минуту комок дерущихся распался, и Гришка увидел пожилого мужчину в порванной засаленной рубахе и молодого паренька, такого же взъерошенного и грязного. Оба смотрели друг на друга с такой ненавистью, как будто два кровных врага собрались порешить друг друга в порыве лютой злобы и отчаяния.

- Хватит, перестаньте, мужики, - закричал Гришка, входя в распахнутые ворота.

Повеяло на него таким холодом, будто и не тёплый день совсем на дворе. В глазах паренька сначала промелькнуло удивление, сменившееся выражением настороженности и страха. Потом Андрей упал на землю, закрывая голову руками, и из его горла вырвался звук, похожий на рычание собаки.

Да нет, не Андрей это уже! На Гришку смотрело существо с восковым лицом и синими, как у мертвеца губами. Эти губы растянулись в кривой ухмылке, показывая жёлтые зубы. Существо поползло прочь от Гришки, извиваясь, как уж,  и оставляя на земле глубокие борозды от острых, как у дикого зверя когтей. Взгляд, проникший в самое сердце Гришки, исходил из бесцветных глаз с нависшими над ними густыми белыми бровями. Седые космы, свалявшиеся колтуном на большой голове, закрывали сгорбленные плечи. От существа веяло могильным смрадом и холодом.

Гришка оглянулся. Нет, похоже, никто, кроме него, не видит, что за тварь сейчас явилась в истинном обличии перед ним.

Закружилось в голове у него, опять перед глазами стали картины проплывать. Увидел он князя молодого в боевом облачении. Увидел бочонок перед ним и то, как сыплет князь монеты золотые, что со звоном на дно падают. Увидел он чёрную тень, по земле к бочонку ползущую. Закрывает князь бочонок, заливает смолою тягучею и уносит его далеко в чисто поле с дружиной своей. И проходит дружина по многу раз, где бочонок зарыт глубоко в земле.

Оглянулся Гришка вокруг, да нет здесь бочонка, и не было. А вот ящик железный с незатейливым инструментом увидел, стоял тот в углу двора, и замок с ключом на петельке висел. А чем не сундук, даже лучше бочки, дольше выдержит. Быстро вытряхнул Гришка инструмент, подхватил ящик и поставил посреди двора. Только вот незадача – денег в карманах у Гришки нет, чем нечисть заманивать?

Хозяина дома оторопь взяла, притих, привалившись к крыльцу.

А Злыдень следит за Гришкой внимательно, не сводя с него глаз ни на минуточку.

«Мать, что там есть у вас, мелочь какая, так несите», - обратился Гришка к немолодой женщине, прижавшейся к дверному косяку.

Та без лишних вопросов исчезла в доме и быстро вынесла в маленьких кулачках бусы, серьги, да деньги мелкие. Насторожился Злыдень, как только услышал первый звон монет. Застучали бусы да серьги о железное дно ящика.

«Злато-серебро забирай, дом в покое оставляй, бери звонкую монету, не сей раздор по божьему свету», - шептал Гришка.

Загорелись жадным огнём глаза нечисти. Потянулся он когтистыми лапами к вожделенному, пополз по земле на звон денег. Как только исчезла чёрная тень в глубине железного ящика, захлопнул Гришка его, и надел замок на петлю.

На земле остался сидеть Андрей, недоумённо оглядываясь по сторонам. Отца его, от безмерного количества выпитого, да от пережитой встряски клонило в неудержимый сон. Только мать, понимая, что случилось сейчас нечто важное, смотрела на Гришку с благодарностью уставшими ожившими глазами. Соседки, видя, что нет больше ни шума, ни драки, разошлись каждая в свою сторону, охая и покачивая головами.

«Лопату возьму. Закопать это надо, подальше и поглубже, чтоб никто не нашёл», - сказал Гришка, обращаясь к матери Андрея.

Она молча указала на навес, в котором хранился хозяйственный инвентарь.

Шёл Гришка по улице, сгибаясь под тяжестью железного ящика. Отойдя немного, оглянулся назад. Как будто даже светлей стало, тёплым ветерком повеяло, да и сил прибавилось.

***

- Давай, давай Андрей, пособляй! – весело приговаривал хозяин, обращаясь к сыну, менявшему сломанную ступеньку на крыльце.

Окна дома блестели чисто вымытыми стёклами, а из кухни аппетитно пахло свежеиспечёнными пирогами.

- Ничего, завтра базарный день, поросёнка купим, а лучше двух. А потом и пасекой займёмся, не пропадём, правда, сынок?

- А то, бать! – улыбнулся Андрей, глядя на отца с восхищением и любовью.

«Не извести Злыдня начисто роду человеческому. Будет он сотни лет томиться в своей темнице, поджидая новую жертву. А получив желаемое, озвереет от злости и жадности, не отпустит он горемычного…»

(Продолжение следует)

Чёрный камень, возвышающийся в центре небольшой поляны, отвоёванный у джунглей, тускло блестел при свете факелов. Все мужчины деревни сегодня собрались здесь, чтобы увидеть, как бунгапатма опять подарит жизнь одному из них. На чёрном камне лежал молодой охотник, тело которого было покрыто страшными кровоточащими ранами, оставленными диким кабаном. Левая рука была неестественно выгнута, а на бедре зияла рана от вырванного куска плоти. Лицо человека было очень бледным и измождённым. На нём застыла маска нечеловеческого страдания и боли. Тонкие струйки крови стекали по изувеченному телу на камень, а потом медленно падали вниз, на землю, унося с собой жизненные силы раненого. С его губ больше не срывались крики и стоны, дыхание становилось прерывистым и хриплым, он угасал в расцвете свей молодости, ни о чём не прося своих соплеменников. Его голова покоилась на вырезанном на камне изображении большого цветка, белые лепестки которого, были зловеще красными от крови молодого охотника. Никто не смотрел на него, все взгляды были устремлены на восток – навстречу лучам восходящего солнца, хотя не оно должно было подарить жизнь умирающему.

Вот на противоположном конце поляны раздался осторожный шорох, раздвинулись кусты густой молодой поросли, и на поляну выскочил запыхавшийся и исцарапанный юноша, держащий над головой некое подобие чаши, содержимое которой все ждали с мучительным напряжением. Хранитель камня выступил вперёд, осторожно приняв сосуд, и подошёл к израненному охотнику. Постепенно мгла рассеивалась, а джунгли просыпались, наполняясь разнообразными звуками, к которым давно привыкло живущее здесь племя. Теперь хранитель камня пристально смотрел на вырезанное изображение цветка. Его белые лепестки начали темнеть, приобретая красный оттенок.

Хранитель поднёс сосуд с розоватой жидкостью, неприятно пахнущей тухлым мясом, к губам умирающего охотника. Несколько капель скатились по потрескавшимся губам и исчезли в уголках. Сначала ничего не происходило, потом смуглые щёки охотника порозовели. Дыхание стало ровным и глубоким, а множественные раны перестали кровоточить.

Над поляной пронёсся радостный ропот. Мужчины потрясали ещё горевшими факелами, приплясывая на месте и издавая низкие гортанные звуки. Четверо их них подхватили тело раненого и понесли к деревне, состоящей из трёх длинных ветхих хижин. Остальные двинулись вслед, весело переговариваясь и смеясь.

На поляне остался один хранитель камня. Он благоговейно коснулся кончиками пальцев лепестков цветка, которые сейчас горели ярко-красным пламенем. Это была не кровь и не игра света, эта было нечто такое, известное, по-видимому, только хранителю чёрного камня.

***

- Профессор, может быть, вы объясните мне истинную цель нашего путешествия!

Высокий худощавый человек средних лет сидел у небольшого костра, и потирая натруженные ладони, вопросительно смотрел на пожилого мужчину, делающего какие-то записи в своём блокноте.

- А что именно вас интересует, господин Вааль?

- Мы уже два дня плывём по этой чёртовой реке, а куда и зачем вы так и не потрудились объяснить.

Пожилой мужчина вынул из внутреннего кармана своей куртки несколько фотографий и протянул одну из них Ваалю.

-Мне казалось, что вы в курсе и знаете цель данной экспедиции.

Бросив мимолётный взгляд на фотографию, худощавый человек усмехнулся:

- Раффлезия Арнольди! Самый большой цветок в мире! Кстати, давно изученный, и не представляющий особого интереса. Его мы могли бы найти практически в любом уголке этого острова. Зачем нанимать проводника и ехать чёрт знает куда, ради нескольких фотографий.

- А вы посмотрите внимательнее, ничего не замечаете, господин Вааль?

Тот ещё раз посмотрел на протянутую фотографию, внимательно рассматривая её при свете костра.

- Кажется, этот экземпляр, немного больше, чем другие, известные науке.

- Немного больше? Самый большой цветок, как вы говорите известный науке, имеет в диаметре немногим больше метра. Этот представитель своего вида достигает в диаметре два метра! А что вы скажете на это?

С этими словами профессор вынул из стопки фотографий ещё одну и протянул Ваалю.

Тот долго и внимательно смотрел на изображение, потом отрицательно покачал головой:

- Этого не может быть, Раффлезия Арнольди имеет красный цвет, а это попросту подделка.

- А я утверждаю, что на этих фотографиях один и тот же цветок. Он белый утром, но через несколько минут становится красным, каким мы его знаем. Туземцы называют его бунгапатма и наделяют его целительными свойствами. Я полностью подтверждаю данный факт, потому что в своё время испытал на себе всю целительную силу этого растения. Я уверяю вас, что ни одно растение в мире не обладает такими поразительными и быстродействующими целительными свойствами.

Четыре года назад я думал, что моё путешествие сюда будет последним. Саркома. Врачи давали полгода. Я не хотел умирать в четырёх стенах, ловя взгляды, полные жалости и сожаления. Лучше уж всегда оставаться при деле, даже когда смерть ходит за тобой по пятам.

На это племя туземцев наш маленький отряд наткнулся совсем случайно. По джунглям раскидано много племён, о существовании которых в научном мире и не подозревают. Правда, первое знакомство нельзя было назвать удачным. Туземцы встретили нас враждебно. Если бы не проводник, кто знает, чем бы всё закончилось. Не все местные племена  видели европейцев.

Боли мучали меня уже постоянно. Наблюдая за жизнью деревни, я иногда думал, где найдёт приют моё бренное тело. Кстати, я никогда не видел, как аборигены хоронят своих мёртвых. На закате их просто уносили в джунгли, не сожалея и не оплакивая.

Не знаю, что заставило их мне помочь. Я практически совсем обессилел от изматывающих приступов боли и валялся на полу в одной из хижин, когда за мной пришли. Меня подняли и понесли. Своим телом я ощутил холод, исходящий от камня, на который меня положили. Наверно, прошло несколько часов, а я всё лежал, плохо соображая, зачем всё это. Туземцы чего-то ждали, а потом из джунглей появился молодой охотник, который нёс в руках чашу с этим. Когда мне поднесли эту чашу к губам, в нос ударил отвратительный запах тухлятины. Желудок сжался, противясь и бунтуя, а потом на меня накатила волна умиротворения и спокойствия. Боль отступила, уступая место приятному теплу, страшно захотелось спать, спать и спать, в общем-то, что я и сделал. Когда я проснулся, то почувствовал себя не просто здоровым, а молодым и здоровым. Знаете, меня уже четыре года обходят стороной все болезни, я полон сил и желания жить.

- Гм, ну а что врачи?

- Удивлялись и поздравляли с устойчивой ремиссией.

- Послушай вас, так приходишь к выводу, что обладая таким чудодейственным лекарством, жители деревни живут вечно.

- В том то и дело, что нет! Я видел и стариков, и увечных, но все они были физически здоровы и полны сил. Я видел и больных, но почему-то их не спешили напоить чудодейственным соком.

- А почему вы решили, что вас вылечил именно сок раффлезии?

- Господин Вааль, во-первых запах тухлого мяса имеет именно это растение, а во-вторых, туземцы не скрывали, какое растение даёт им жизнь. Эти снимки я сделал недалеко от деревни. Как видите, сейчас больше вопросов, чем ответов. Мы должны привезти образцы этого гигантского цветка. Представляете, какой переворот в науке будет, когда в руках человечества окажется лекарство от всех болезней. Конечно, узнать как больше информации о том, как аборигены добывают сок растения и как его ещё используют. Я думаю, что это будет непростой задачей, так как туземцы свято охраняют свои секреты. Меня потом даже близко не подпустили к чёрному камню. Вооружённые аборигены очень тщательно охраняют поляну с камнем, а сам хранитель камня наложил строжайший запрет на появление чужаков в этом месте.

- Профессор, а вы думаете, что сейчас вам позволят исследовать камень и так просто сорвать цветок, который, судя по вашим словам, является неким божеством для туземцев? Вы хорошо владеете их языком?

- Племена, разбросанные по острову, имеют своё наречие, но во многом они похожи. Хоть я прожил там совсем немного, но думаю, что смогу общаться с ними без особых трудностей.

Профессор Шерган обвёл взглядом место ночёвки. Проводник, расторопный парень из местного селения, что на побережье, весьма за приличную плату согласился сопровождать профессора до конечной цели. Сейчас ом мирно подхрапывал под большим кустом. Ещё один спутник профессора, неказистый молодой человек, сидел поодаль, о чём-то мечтая, и отчаянно отмахивался от назойливых насекомых атакующих его с воздуха.

Вааль не нравился профессору. Всё время что-то высматривал и вынюхивал. Вот и сейчас, сделал удивлённое лицо, а сам, как показалось Шергану, знал намного больше, чем хотел показать всей своей недоумённой физиономией.

***

На удивление, трёхдневный переход через джунгли не доставил им особенных хлопот. Казалось, дикие звери обходили маленький отряд стороной. Проводник оказался честным малым, старательно отрабатывающим своё вознаграждение. Маленькие люди племени встретили их не так враждебно, как ожидалось. Даже старый Баух, хранитель камня, улыбнулся при виде профессора Шергана.

- По-видимому, он вас хорошо запомнил. А как же традиционные подарки и подношения? – спросил Вааль. Вы не боитесь обидеть их и оскорбить их чувства?

- Оскорблением для них и будут подношения. Ни один человек, ни мужчина, ни женщина, ни ребёнок не возьмёт от нас ничего. Они считают, что всё, что им нужно, находится здесь. По-моему, они правы, поэтому по-своему свободны и счастливы, - ответил Шерган.

Здесь ничего не изменилось со времени последнего пребывания Шергана в поселении туземцев. Обходя окрестности, профессор со своим помощником стали замечать, что за ними неотступно следовал кто-нибудь из жителей деревни. Их по-прежнему не пускали к поляне, на которой возвышался загадочный чёрный камень, если они направлялись вглубь джунглей, их всегда останавливал чей-нибудь суровый оклик. Профессор, понимающий язык людей племени пытался задавать вопросы, показывая фотографии огромного цветка, или указывая в сторону поляны, но ответов он не получал. Жители отворачивались и качали головами, не желая разговаривать с ним о бунгапатме, и о его целительных свойствах. Да, они умели хранить секреты, а может и сами многого не знали?

***

Четыре года назад, совсем недалеко от поселения, профессор обнаружил цветок небывалых размеров. Сегодня с Ваалем и молодым помощником он направился сюда в надежде увидеть снова это чудо, созданное природой. По стволу старого поваленного и полусгнившего дерева тянулись толстые лианы, уходящие куда-то вглубь густых зарослей. Радости Шергана не было предела: на одной из лиан разместился красивый цветок, огромный и величественный. Мясистые ярко-красные лепестки с маленькими белыми наростами были свежи и источали невыносимое зловоние, привлекающее целые тучи мух – неизменных спутников этого растения. На дне большой чаши соцветия колыхалась прозрачная жидкость розоватого цвета.

- Поразительно, Вааль! Великолепный экземпляр! – воскликнул профессор, доставая небольшой фотоаппарат.

- Так что же вы медлите, Шерган, вам были нужны образцы! Берите жидкость, давайте срежем эту махину в конце концов! Или вы хотите вечно торчать в этих джунглях, так и не добившись от проклятых аборигенов ничего! – воскликнул Вааль.

Шерган колебался. И всё же под натиском нахлынувшего возбуждения и радости, он протянул вперёд руку, чтобы коснуться столь редкой находки.

«Нуахии! Нуахии!» - раздался предостерегающий возглас, и из-за кустов показалась маленькая голова, покрытая курчавыми чёрными волосами. На языке туземцев это означало «нельзя», запрет.

- Что вы копаетесь, Шерган, помогите ему, Дак! – воскликнул Вааль, обращаясь к медлительному ассистенту, молча наблюдавшему за происходящим.

«Нуахии!» - закричал маленький человек ещё громче, потрясая длинным копьём. Кусты, окружающие место, на котором стоял профессор со своими спутниками зашуршали, и окрестность огласилась воем нескольких десятков туземцев, вооружённых копьями. Они ловко использовали это оружие при охоте на диких кабанов.

Профессор Шерган не успел сообразить, что произошло, как Вааль, выхватив из-за пазухи маленький пистолет и выстрелил в толпу смуглых аборигенов. Шерган услышал несколько выстрелов.

- Остановитесь, Вааль, это безумие, не надо! – закричал он.

В воздухе промелькнуло маленькое копьё. Оно пробило голову Вааля и вышло с другой стороны черепа, покрытое красными сгустками и мозгами безумца. Молодой помощник упал тут же с пронзённым животом, из которого показались синие скользкие внутренности. Сам профессор Шерган, обливаясь кровью, хлеставшей из ран на бедре и плече, тяжело опустился на ворох гниющих растений.

«Что же вы наделали, Вааль, зачем, зачем», - промелькнуло в мозгу, теряющего сознание профессора.

***

Первое, что увидел Шерган, когда раскрыл глаза, было суровое лицо Бауха, хранителя камня, склонившегося над тремя ранеными соплеменниками. Они громко стонали и корчились, размазывая кровь по смуглым телам. Четвёртый лежал поодаль, устремив невидящий взгляд вверх. Пуля Вааля попала ему в голову, а на его лице застыла гримаса страха.

- Зачем ты пришёл сюда? – обратился к профессору Баух на своём гортанном наречии. - Когда-то мы дали тебе жизнь, ты принёс сюда смерть.

Бунгапатма больше не поможет тебе, а вот ты можешь помочь одному из них выжить.

Баух указал на молодого охотника, корчившегося на земле.

***

Процессия шла по знакомой тропе уже больше часа. Пробитая голова Вааля болталась из стороны в сторону, как пустой мешок. Тело молодого ассистента со вспоротым животом несли рядом с профессором. Длинная петля кишечника вывалилась из зияющей раны и роняла на землю своё содержимое.

Сначала в нос ударил отвратительный смрад от гниющего мяса, как будто недалеко разлагались сразу несколько тушь животных. Потом воздух наполнился гулом, который издавали тысячи мух, собравшихся на пиршество. Они лезли в рот, глаза, ноздри, но связанные руки не давали возможности отогнать их. Сами туземцы не обращали внимания на назойливых насекомых и на смрад, окружавший их со всех сторон. Через несколько минут они опустили свою ношу и преклонили колени, бормоча какие-то странные слова, не то, воздавая хвалу, не то прося что-то. В надвигавшихся сумерках взору профессора предстал небольшой кусочек джунглей, сплошь усеянный гигантскими цветами. Их лепестки напоминали куски кровавого мяса, а белые вкрапления напоминали жирных личинок мух. Цветы поменьше усеивали стволы небольших деревьев, а самые огромные, доходящие в диаметре до трёх метров, крепко ухватились за стволы толстых лиан, тянувшиеся по земле в разные стороны. Куда ни посмотри – всюду царство великолепных цветов, издававших запах гнили и смерти.

«Этого мне может быть, цветы не могут расти в таком количестве на таком маленьком участке! Этого не может быть, она не может вырасти до таких размеров», - прошептал поражённый профессор.

К нему важно приблизился один из туземцев.

«Чтобы дать жизнь, бунгапатма забирает смерть!» - сказал он, показывая на мёртвые тела.

Два молодых аборигена взяли тело своего соплеменника и осторожно положили на дно чаши соцветия одного из растений. Раздался чавкающий звук, как будто где-то внутри заработала мясорубка, потом чаша начала сжиматься, скрывая, что происходит внутри от посторонних глаз, а кроваво-красные лепестки, обрамляющие соцветие, начали светлеть.

Вааль при жизни был и выше и плотнее любого из туземцев. С почтительным видом процессия обходила каждый цветок, подбирая подходящий для такого великана. Он нашёлся практически сразу, на самом краю, у подступающей кромки джунглей красовался такой же великан, у которого гудело целое полчище мух. Как только тело Вааля оказалось в чаше, природная мясорубка поглотила его, издавая такой же отвратительный хлюпающий звук. В лицо профессору ударил густой смрад гниющего мяса, от которого запершило в горле, а тело охватило чувство крайнего отвращения. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как молодой ассистент найдёт последнее пристанище на дне очередной чаши, которая быстро перемелет, растворит, и сожрёт своё подношение, не оставляя никакого следа.

Когда Шерган раскрыл глаза, почти совсем стемнело. Три цветка резко выделялись белыми пятнами в спустившихся сумерках. Он уже понял, что получив такую возможность увидеть, как туземцы хоронят мёртвых, он сам обрёк себя на смерть. Но ведь он ещё жив!

Молодой туземец, осторожными движениями собирал капельки выступающей жидкости с лепестков первого цветка и смахивал их в маленький сосуд, сделанный из чёрного камня. Осторожно, стараясь не обронить ни одной капельки, произнося при этом бубнящие гортанные звуки и прицоковая языком.

«Странная метаморфоза, думал профессор, - вот почему они не оплакивают мёртвых. Мёртвое тело под влиянием этого растения превращается в чудодейственный эликсир, полностью излечивающий больного от недуга. Одно мёртвое тело – одна спасённая жизнь! Вот откуда этот запах! Как возможно такое – ещё одна загадка, неподвластная его разуму».

Его размышления прервал абориген, приблизившийся к нему с большой палкой в руках. Удар оглушил профессора, рот наполнился привкусом крови, боль разлилась по телу, а ноги охватил предательский холод. Он ещё чувствовал, как его несут, кладут в какое-то углубление, сгибая его ноги в коленях. Потом тысячи иголок вонзились ему в тело, надавила страшная тяжесть, которая скручивала его, ломала кости и разрывала мышцы. Кровь, смешанная с омерзительной жидкостью, проникла в нос, рот, лёгкие, лишая возможности дышать и кричать. А потом – тёмная пустота.

Собрав последние капли с белых лепестков, молодые туземцы окинули благодарным взглядом «кладбище». Сейчас им предстоял обратный путь. Перед рассветом хранитель камня должен излечить раненых соком бунгапатмы, собранный и принесённый ими. Они должны успеть вернуться до рассвета, а раненые должны постараться дождаться их и выжить до рассвета. Туземцы знали, так было до них, так будет после них, так будет всегда. Им не нужны другие блага. Джунгли дают им всё, а бунгапатма спасает их жизни, не нарушая природные законы, поддерживая хрупкий баланс существования их племени.

***

Старый хранитель камня и мужчины племени стояли на поляне и смотрели в темноту просыпающихся джунглей. Две маленьких фигурки лежали у подножья камня, борясь за жизнь. Самого слабого хранитель заботливо уложил на камень в надежде, что посланники успеют до рассвета принести то, что много поколений даёт им красный цветок. Хранитель думал о том, что опоздай они хоть на несколько минут, собранный сок превратится в бесполезную и никому ненужную жидкость, которую останется только вылить и забыть про неё, а ведь жизнь молодых охотников так важна. Он думал о том, как невидимая связь между джунглями и этим камнем, существовавшие с незапамятных времён, и сейчас поддерживает жизнь в его соплеменниках, а собранный с белых лепестков бунгапатмы сок, даёт возможность исцеления только один раз, да и то, пока лепестки снова не окрасятся в кроваво-красный цвет. Старый Баух жалел, что четыре года назад помог чужому человеку, которого сжирала страшная болезнь. Очень понравился ему добрый взгляд белого человека и детский восторг при виде вещей, которые люди его племени знали и видели всегда. Теперь из-за него племя потеряло одного молодого охотника, а трое сейчас борются за свои жизни. Что надо здесь чужим людям? Его племени не нужны подарки, не нужны другие блага, ведь джунгли дают им всё. Это их мир, их дом, их жизнь, и чужакам здесь не место!

- Уу, шайтан тебя забери! – кричал дед Аслан вслед мальчугану на велосипеде, который обдал его грязными брызгами из застоявшейся лужи.

Вообще, слово «шайтан» было его излюбленным ругательством на все случаи жизни. Произносил он его всегда с неподдельной значимостью и особым выражением, хотя и без особой злобы. Окружающие к этому давно привыкли, на деда не обижались, а наоборот, всеми правдами и неправдами старались вытащить из него это слово, а потом долго смеялись: очень уж смешно говорил дед Аслан. В посёлке за глаза его так и прозвали «Шайтан».

Настоящее имя «шайтана» было Аслан Нургалиевич, хотя это мало кто знал, потому что, даже его супруга называла ласково – Васенька.

Жили они в посёлке больше двадцати лет, молодыми познакомились когда-то на Целине, поженились, а потом и осели здесь – на родине Любови Петровны, жены деда Аслана. Дом отстроили, шестерых деток воспитали, всё честь по чести. Отличало его то, что был он смугл, да говорил иногда на своём, никому не понятном языке. Зимой и летом носил шапку, которую с гордостью называл «отцовский малахай».

За его смешное ругательство все его так и звали – дед Шайтан. Больно уж сердился он на это, обижался, пальцем грозил да покряхтывал по-стариковски. «Не Шайтан, человек я», - возражал он. А человеком он был и в самом деле хорошим: добрым по натуре, отзывчивым и словоохотливым.

Егорыч всё-таки вспомнил что-то из того, что в лесу случилось. Конечно, не утерпел и рассказал знакомым односельчанам, прибавляя от себя да нагоняя жути. Кто-то верил, кто-то нет, а большинство посмеивалось, мол, Егорыч тяпнул лишнего, вот и привиделось. А Гришка отмалчивался, не любил он про свои встречи с неведомым вспоминать.

Свела как-то судьба Егорыча, деда Шайтана и Гришку вместе в местной кузнице. Гришка по работе там крутился, Егорыч пришёл новые подковы для Гнедко справить, а дед Шайтан от нечего делать зашёл на работу внука своего посмотреть.

- Ты смотри, какие люди пожаловали, сам Шайтан в гости пришёл, - закричал Егорыч, увидя, медленно идущего старика в смешном малахае.

Тот насупился, грозно сдвинув широкие брови:

- Чего ты меня нечистым всегда кличешь, пустая твоя голова! Знать ничего не знаешь, а всё туда же, шайтан тебя забери! Шайтан – нечистый, опасный и злобный, а ты…

Удивился Егорыч такой реакции со стороны деда Шайтана. Разгорячился тот, сорвав с головы малахай, того и гляди разразится самой отборной русской бранью.

Потом, конечно, успокоился, и присев на старенький табурет, подставленный чей-то заботливой рукой, поведал присутствующим историю, от которой многим стало не по себе.

***

Много  времени утекло с тех пор.

Прадед мой в то время на бая Жомала работал, тогда весь аул на него батрачил. Прадед мой молодым ещё был, так он в пастухах у бая ходил. Работа трудная – потеряется лошадь или овца от стада отобьётся, бай плети не жалел, шкуру до костей снимал.

Зима в тот год выдалась суровая, сначала оттепель, а потом морозы страшные. Корка льда всё покрыла, не могут копытца овец эту корку пробить, того и гляди, скоро джут в степь придёт. Буран начался, а прадед мой был очень далеко от места зимовки. Колючий снег, подгоняемый ветром, слепил глаза, набивался за ворот, закрывал путь непроглядной белой стеной. Глупые овцы сбивались в кучу, отказываясь идти дальше, а лошадь надсадно храпела, увязая глубоко в снегу. Пастух совсем выбился из сил, продрог. Утихнет ветер, и опустится мороз, который не пожалеет ни отару, ни человека. Вот тут-то он и наткнулся на старый мазар, сложенный из глиняных кирпичей и наполовину занесённый снегом. Для путника, застигнутого в степи в такую погоду, одинокий мазар – спасение, посланное свыше. Прадед мой, оставив овец с подветренной стороны, расчистил вход и тяжело ввалился внутрь. Мазар был очень старым, глиняный купол осел в нескольких местах и провалился, от могильного холмика не осталось и следа. Но крепкие стены сдерживали порывы ветра и спасали от снега. Только надолго ли: мороз крепчал, а развести костёр было нечем и не из чего. Прислонился пастух спиной к стене, зашептав слова Всевышнему, и провалился в тревожный сон.

Сколько времени прошло, он не знал, а очнулся от потрескивания огонька, над которым склонилась маленькая иссохшая фигурка, заботливо подкладывавшая в огонь сушёный кизяк. С трудом преодолевая оцепенение, прошептал прадед, обращаясь к маленькой фигурке:

- Ассалаумагалейкум, почтеннейший. Видно, сам Аллах спустился, чтобы проводить меня к предкам.

Маленькая фигурка оказалась сухоньким старичком с длинной седой бородой и по-отечески добрыми глазами.

- Всему своё время, на то воля Всевышнего. Присаживайся поближе к огню, обогрейся.

С этими словами достал аксакал из-за пазухи кусок чёрствой лепёшки да несколько шариков твёрдого, как камень, курта. Но это скромное угощение показалось пастуху воистину неземным. Оно таяло на языке и согревало замёрзшее тело и душу.

В это время снаружи раздался громкий, протяжный и леденящий вой. Тревожно зафыркал конь, переступая копытами по обледеневшему снегу, испуганно заблеяли овцы.

-Волки! - вскочил с места прадед, - Сейчас овец порежут, пусть тогда уж и меня вместе с ними. Бай житья не даст, забьёт до смерти!

- Не волки это, а шайтан ищет в степи заплутавшего путника.

Хотел пастух выскочить из мазара и остановился, как вкопанный. У самого порога стоял человек во всём чёрном, ни снежинки на одежде. Хотел уже прадед уступить место у маленького очага такому же одинокому путнику, затерявшемуся в степи, да старый аксакал поднял руку, предостерегая и показывая на чёрного незнакомца.

Хищным взглядом горели на тёмном лице красные глаза, нехорошая ухмылка растянула ему губы, а длинные, острые, как у зверя зубы поблескивали при свете огня. По длинному чёрному усу стекала и падала вниз отвратительная жёлтая пена, от которой шёл смрадный навозный дух.

Быстро вскочил почтенный аксакал со своего места и встал между пастухом и нечистым, не давая тому проникнуть внутрь мазара. Хотел чёрный путник сделать шаг к пастуху, да не смог: остановили его слова из священного Корана, которые громко читал почтенный старец, сложа руки в молитве к Всевышнему. Долго длилась эта борьба.

«Отдай! Отдай его мне!» - выл нечистый, пытаясь обойти старца.

«А, узу би-ллахи мина ш-шайтани р-раджим»,- всё громче и громче шептал слова священных текстов почтеннейший, несмотря на нечистого и не давая шагнуть ему в круг света, ярко пылающего огня.

Прадед мой сжался в комок от страха, осознавая, что идёт сейчас нелёгкая схватка добра и зла за его жизнь и душу. Стуча зубами от страха, вспоминал он молитвы предков, прося защиты и спасения.

Вот уже не таким громким кажется вой нечистого, вот уже не такими быстрыми кажутся его движения, да и сам он сгорбился и поник, отступая маленькими шажками назад, в тёмную пустоту за старым мазаром. Не смеет он вступить в круг света, отгоняемый священными текстами и светлым образом почтенного аксакала.

Резкий порыв ветра влетел в дверной проём, отражаясь от стен страшным воем, воздух наполнился смрадом и чёрным дымом. Только спасительный огонь от горевших кизяков, продолжал гореть ровным пламенем, отгоняя мрак и страх от сжавшегося в маленький комочек человека. А потом всё стихло. Утих пронзительный ветер, прекратился снегопад, а в провале купола старого мазара появились звёзды.

«Коротка жизнь человеческая, а уж как ты свою проживёшь, только ты и знаешь, - сказал аксакал, подкидывая в огонь новую порцию сушёных коровьих лепёшек. – Шайтаны всегда рядом с нами. Приходят они в образе волка или другого зверя, бывает, и человеком оборачиваются. Только запомни сам и детям своим накажи: человека с чистыми помыслами, почитающего своих предков и Всевышнего, ни один шайтан не возьмёт».

Встал аксакал со своего места и направился к выходу. У самого порога обернулся и сказал пастуху: «Встретишь внука моего из рода Нургали, скажи, что дед его обижается. Не почитает он законы предков, да своевольничает, людей обижает, за что кара его постигнет! Так и скажи ему!»

С этими словами вышел он из мазара и пропал в темноте степи.Только разведённый им огонь да кучки сухого кизяка, сложенные у стены, напоминали о случившемся.

А прадеда моего нашли. Все аульчане утром на поиски вышли. Бай Жомал, конечно, со своим интересом, отару овец найти. А люди верили, что ни буран, ни мороз молодого пастуха не убьёт. Так и вышло. А если бы сгинул он тогда в степи, то я бы сейчас с вами не сидел, да всё это не рассказывал.

- Ну а внука-то того, из рода Нургали встретил ваш прадед? – спросил Гришка.

- Встретил. В ту же зиму и встретил, тот по каким-то делам к Жомалу со своей зимовки приехал. Слово в слово передал прадед слова аксакала. А у того, аж лицо вытянулось. Дед его, оказывается, ушёл к своим предкам лет двадцать назад, а при жизни святым человеком был, за что заслужил уважение среди простых людей.

- Значит, это дух того почтенного старца спас вашего прадеда от шайтана?

- Так оно и есть. Чему удивляться? Духи предков всегда рядом, так же как и шайтаны. Эту историю мне отец рассказал, ему – его отец, а я сыновьям своим да вам. Верить или не верить – дело ваше, только всякое в жизни бывает, правда, Егорыч? – с хитрой улыбкой посмотрел дед Аслан на Илью Егоровича и Гришку.

- Ну, допустим, не любишь ты, когда тебя шайтаном называют, а что сам чуть что его поминаешь? – разгорячился Егорыч.

- Да не со зла я, понимаешь, привычка, шайтан тебя забери! – весело рассмеялся дед Аслан, потрясая в воздухе отцовским малахаем.

(Продолжение следует)

Надежда умирает последней.

Так говорят люди.

Лина лежала на кровати медицинского бокса, и в который раз, осматривала холодные, отливающие казённой чистотой стены. На её измученном лице жили только глаза. В них ещё не угас огонёк жизни, но это только дело времени, а его осталось, ой как мало!

Девушка походила на высохшую мумию. Жёлтая кожа обтягивала практический голый череп, на руках, ногах, груди и животе алели многочисленные пятна, местами преходящие в кровоподтёки. Тонкие губы были покрыты засохшей корочкой, оставшейся после неудержимой рвоты. Вот уже несколько часов к ней никто не заходил. Да и зачем? Лина давно поняла, что не будет у неё ни счастливой жизни, ни семьи, ни детей, а всё, выданное медрэшером, сплошной обман, который очень уж был кому-то нужен.

***

- Ой, Линочка! Скоро медрэшер! Я так волнуюсь! Представляешь, вся наша жизнь откроется перед нами!

- Да уж, из всего, что мне предстоит, меньше всего хотелось бы узнать о предстоящих болезнях и дате своей смерти.

- А я больше всего хочу узнать, какую работу подберёт мне медрэшер. Думаю, это очень важно, ведь работа раз и навсегда!

Две светловолосые молодые девушки сидели на скамейке в небольшом зале, стены которого отличались серостью. Несколько таких же обшарпанных скамеечек стояли вдоль стен этого унылого помещения. Сейчас здесь никого не было, и голоса девушек отражались от стен глухим эхом. Они были довольно худы. Это не худощавость, присущая молодому возрасту, а болезненная худоба, вызванная условиями жизни. Кожа их отличалась такой же болезненной бледностью. Не удивительно, их поколение никогда не видело солнца, а жизнь человека четвёртого уровня никогда не вселяла ни оптимизма, ни радужных надежд, ни веры в будущее. И всё же в глазах этих созданий горели яркие огоньки молодого задора – а вдруг им повезёт, и вердикт медрэшера окажется не столь категоричным.

Медрэшер никогда не ошибался. Многие называли его жизненным сценарием, некоторые называли его богом, и лишь малая часть называла его просто медзаключением. Основанный на глубоком анализе генетического кода, изучением состояний функций организма на каждом возрастном этапе с учётом жизненных условий, медрэшер выстраивал модель жизни каждого представителя человеческой расы. И это только одна его сторона. Другая заключалась в изучении интеллектуальных способностей, характера и психического здоровья. Суммируя все данные, медрэшер выбирал род занятости для каждого. Там человек способен проявить себя и принести неотъемлемый вклад в систему выживания своего рода. А выживание было и остаётся главной целью человечества. Много поколений остатки человечества ютятся под куполом, спасающим катакомбы, уходящие на много километров вглубь матушки Земли. Именно остатки: тогда, спасшихся после глобального катаклизма, было намного больше. А сейчас, скудные ресурсы, едва поддерживающие жизнь, генетические мутации и болезни привели к снижению рождаемости. Да и судьба родившихся после, незавидна. Тяжёлые условия, скудная пища. Редко, кто доживал до сорока лет. Естественно росли недовольства, часто переходящие в конфликты. Вот тут то и появился медрэшер – спасение и надежда. Внешне он представлял собой небольшую капсулу, напичканную самым разным оборудованием. Эти капсулы размещались в каждом уголке многочисленных коридоров, тянувшихся на километры внутри большого человеческого улья.

Стандартные процедуры стали неотъемлемой частью жизни каждого человека, начиная с рождения: ежедневные анализы крови, ежегодные исследования гормонального фона, многочисленные прививки, назначения которых никто не знал, приём витаминов и куча ещё всяких предписаний. За день до шестнадцатилетия – болезненная процедура изучения мозговой активности и куча анализов репродуктивной сферы.

В день совершеннолетия каждый индивид получал длинный пластиковый фолиант, на котором его жизнь была расписана вплоть до момента смерти. И всё это за считанные секунды путём нажатия клавиши на боковой панели медрэшера.

***

Дрожащими руками Лина взяла длинную пластиковую карточку и впилась в неё взглядом. Послышались недовольные возгласы стоявших сзади. Ещё бы! Всем хотелось узнать свою судьбу! Лина сделала шаг в сторону, освободив место другим. Завтра её подруга получит свой вердикт. Судьба раскидает их, может быть, они даже никогда не встретятся. Приговор медрэшера лучше прочитать в своей комнатушке, потом поразмыслить, может даже помечтать, но только не здесь!

«Лина Райс. Дата рождения… , пол…., ИИК…, бесчисленные сноски на медицинские анализы. Ага! Вот: дети – два, работа – с18 по23 сектор №56, с 24 по 30 сектор №17, с 30 по 48 – сектор №3. Что! 48 лет! Я проживу 48 лет!» - прошептала девушка.

Сдерживая волнение, Лина ещё раз пробежала глазами по карточке: «Предполагаемые болезни… Смерть – 48 лет. Это же необыкновенное везение! Прожить столько лет, иметь детей. О чём ещё может мечтать девушка?» - подумала она. Её немного насторожила запись «сектор №56». Он находился на первом уровне, спутником которого являлась радиация, несмотря на многочисленные фильтры. Лина знала, что работа в этом секторе связана с выращиванием разных культурных растений, так необходимых людям. Но на этом её знания об этом секторе заканчивались. Всю ночь девушка не могла уснуть. Её пугала неизвестность, радовала перспектива прожить долгую жизнь, и волновал, факт рождения двоих детей, обещанный медрэшером.

***

Сегодня подруга Лины Кира получила такую же пластиковую карточку.

Все, кто получал её, всегда испытывали сначала одинаковые чувства – волнение и нетерпение. Кира не была исключением. От волнения она не могла долго прочитать вердикт. Буквы и цифры прыгали перед её глазами.

«О-о-о!» - только и могла она произнести, прочитав наконец то всё до конца.

Медрэшер сулил ей 45 лет жизни, одного ребёнка и работу на одном месте – в секторе СИОД (сбор и обработка данных) №35. В этот сектор мечтали попасть на работу все молодые люди её возраста. Ещё бы! Довольно тихая, несложная работа, связанная с обработкой информации, поступающей из многочисленных секторов. Никакого тебе риска или сверхчеловеческих усилий.

Прошли мгновения радости, бессонные ночи радужных перспектив и мечтаний, восторженный обмен новостями и минуты прощания. Каждую из девушек ждала своя судьба, предопределённая медрэшером.

***

Почти месяц Кира работала в своём секторе. На деле работа оказалась нудной и однообразной. Нескончаемые кипы бумаг, плохое освещение и вентиляция – таков удел вновь прибывшего новичка. Единственное развлечение – прогулка по тёмному коридору с огромной тележкой, нагруженной доверху толстыми пачками макулатуры. Часть этих папок она должна доставить в отдел, где информацию переносят на электронный носитель, а часть, не имеющей никакой ценности – на переработку, ничего не должно уничтожаться просто так. Все ненужные вещи перерабатывались и получали вторую жизнь, принося тем самым пользу.

Загнав тележку в большой лифт, Кира кивнула молодому рабочему, давая понять, что и сегодня её путь лежал туда же – в сектор переработки. Старый ржавый лифт скрипел и подёргивался, к тому же опускался очень медленно. Сегодня девушке показалось, что очень уж долго лифт ползёт вниз, обычно это занимало не так много времени. Она вопросительно посмотрела на своего попутчика, но тот и сам выглядел озадаченным. В кабинке становилось нестерпимо жарко, но лифт не останавливался, а вибрируя и лязгая, продолжал опускаться. На какой-то момент он странно дёрнулся и остановился. Девушка не успела даже облегчённо вздохнуть, как он опять начал опускаться вниз, намного быстрее, чем раньше, причём каждой клеточкой тела девушка стала ощущать возраставшую скорость. Вокруг стоял страшный грохот, со стен сыпалась краска и ржавчина. Тележка с бумагами ездила по кабинке, подпрыгивая и наезжая на две человеческие фигурки, скрючившиеся на полу. Осознав весь ужас происходящего, Кира громко закричала, хватаясь за пустоту. Её крик утонул в грохоте падающего лифта.

Тела двух несчастных нашли довольно скоро. Лифт так и не достиг нижней точки. По какой-то случайности он повис между седьмым и восьмым сектором. Железная балка, пробив крышу, пронзила насквозь тело паренька, раздробив грудную клетку, и застряла в полу. Тело девушки, забрызганное кровью молодого человека, было покрыто синяками и ссадинами. Руки были неестественно выгнуты, а на лице застыла гримаса ужаса.

- Надо же, нет серьёзных повреждений, а она умерла, - с ноткой сожаления сказал высокий человек из группы спасения.

- Скорее всего, сердце не выдержало. Она просто умерла от страха, - ответил ему другой, в костюме медика.

Он долго вертел пластиковую карточку,  добытую из кармана девушки, глядя на цифры.

- Да! Всё медрэшер рассчитал, расписал, обнадёжил. А самого главного не предусмотрел – возможность гибели от несчастного случая!

- Так машина же! Очередная ошибка и всё! Ну что, отправляем в сектор переработки? – уже безразличным тоном спросил высокий.

- Всё согласно протоколу. Ничто не должно пропасть!

***

Вот уже неделю Лина чувствовала страшную слабость. У неё постоянно кружилась голова, а перед глазами бегали белые мушки. Во рту стоял отвратительный горький привкус, приступы тошноты стали постоянными спутниками. Ко всему девушке очень хотелось спать, её мутило от одного вида пищи, а безвкусная вода не спасала от мучившей жажды. Её лицо, и без того бледное приобрело серый оттенок. И не только у неё! Многие из новичков, работавшие с ней в секторе жаловались на похожие симптомы. Работник медблока, внимательно осматривавший каждого, списывал всё на смену обстановки и ритма жизни. А обстановка и правда была не очень. В секторе, где работала Лина, не было даже намёка на растительность. Сплошная серая земля в огромных ящиках. Эти ящики помещали в специальные контейнеры, где они подвергались специальной обработке, а какой – никто не знал: контейнеры наглухо закрывались, а через некоторое время группа рабочих, среди которых была и Лина, открывала их по распоряжению главного мастера и таскала ящики в блок водяной обработки. Сверху через специальные опрыскиватели на землю лилась вода и стекала по желобкам вниз. От земли шёл тяжёлый дух, от которого тошнота усиливалась. Часы работы сливались в неопределённый отрезок времени, окончания которого все ждали с нетерпением.

Но среди этого уныния были и свои маленькие радости – радость свободного общения с такими же новичками, как Лина. Даже тяжёлая работа не могла запретить им непринуждённо перебрасываться ничего не значившимися фразами, высказывать свои симпатии и ловить чей-то взгляд. Молодость брала своё! Лина давно заметила, как молодой человек, работавший в её группе, часто с нежностью поглядывает на неё. Она понимала, что нравится ему и эта мысль заставляла биться её сердце быстрее, забывая о тех недомоганиях, которые так изматывали.

- Тебя ведь Лина зовут? – тихо проговорил паренёк, оказавшись сегодня рядом с ней.

- Да, а тебя? – покраснела девушка.

- Меня Серж. Давай помогу, - сказал он, подхватывая тяжёлый ящик.

Девушка внимательно посмотрела на собеседника. Высокий, довольно худенький Серж был немногим старше её. У него была большая голова, нелепо посаженная на тощую шею. Выглядел он уставшим, о чём говорили тёмные круги под глазами. Кстати глаза, пожалуй, Лина никогда не видела таких – серых, больших, выразительных глаз, правда немного грустных. Она знала, что раньше мужчины и женщины трудились в разных секторах, но теперь они бок о бок таскали тяжёлые ящики и выполняли кучу другой работы. Как ни странно, практически все были одного возраста, худые и измождённые, но это не мешало им о чём-то шептаться, заглядывать друг другу в глаза и даже, весело смеяться над разными шуточками.

Шёл второй месяц пребывания Лины в секторе №56 . Дружеские отношения с Сержем постепенно переросли в более тёплые отношения, именуемые человеком любовью. Они были всегда рядом – на работе, в пищеблоке, в небольшом зале, в котором собиралась молодёжь, проводя свободное время. Им не разрешалось покидать сектор, но проулки по бесконечным коридорам разрешались, и никто не обращал внимания на парочки, прижавшиеся друг к другу в тёмных закоулках этих коридоров.

***

Сержа тяжело вывернуло наизнанку. Он едва успел скользнуть за груду ящиков, чтобы никто не видел, как мутная жидкость хлынула у него изо рта.

Он присел от нахлынувшей слабости, вытирая рот рукавом. Вчера его осматривал врач, к которому он обратился по поводу красных пятен, появившихся у него на спине и боках. Врач внимательно прочитал его карточку, выданную заботливым медрэшером, послушал, смерил давление и взял кровь на анализ. Потом похлопал паренька по плечу и отправил отдыхать, так и не сказав ничего вразумительного.

А сегодня этот ужасный приступ слабости и тошноты! С потолка сыпался град прозрачных струек воды. Сержу захотелось скинуть с себя запыленную одежду, вобравшую в себя дух земли и встать под эти освежающие струйки. А почему бы и нет? Через несколько минут он уже наслаждался приятной прохладой. Струйки смывали пыль и уносили за собой усталость, оставляя ощущение бодрости. Окружающие недоумённо смотрели на него, скорее всего они смотрели на красные пятна, зловеще выделяющиеся на бледной коже. У многих под одеждой скрывались такие же симптомы надвигающейся беды, многие чувствовали себя так же неважно, как и Серж, но жаловаться на недомогания было не принято: не те времена, радуйся, что жив, имеешь пищу и крышу и можешь принести пользу для выживания остатков человечества. Атмосфера маленькой радости, которую источал вид Сержа, скоро передалась всем. Прочь полетели грязные куртки, рубашки и штаны. Огромное мрачное помещение наполнилось визгом и смехом молодых людей, плескающихся под напором воды.

***

- Вам не кажется, что нужно навести порядок? – спросил маленький плотный человек в защитном костюме, напоминавшем скафандр, у немолодой женщины в таком же облачении.

Они стояли за перегородкой, которая позволяла видеть происходящее только с одной стороны..

- Не вижу в этом необходимости, - ответила она строгим голосом.

- Но работа прервана, нарушение протокола может привести к лишним вопросам. В конце концов, их может и не хватить на стандартные два месяца.

- Ошибаетесь, этих людей хватит не на два, а на четыре месяца. Медрэшер дал им надежду, пообещав каждому долгих лет жизни, семью, детей. Здесь они встретились, возможно, влюбились. Во всяком случае, гормональный фон многих вышел за условленные рамки, подстёгивая жизненные силы организма. В этом и есть вся суть медрэшера – взять всё, что только можно от этих несчастных. Они и в нормальных условиях долго бы не протянули, а здесь приговор медрэшера, надежда и любовь сыграют свою роль. Не два, а четыре месяца! За это время они обработают тонны заражённой почвы, что от них и требуется!

Светловолосая женщина ещё долго смотрела на весёлую кутерьму молодых людей. В её глазах не было ни радостных искорок, ни любопытства, ни сожаления. Ни они первые, ни они последние. Молчание прервал голос маленького мужчины, почтительно стоявшего позади.

- Что делать потом с телами?

- То же, что и всегда – на переработку!  Ничто не должно пропасть!

В городскую психиатрическую больницу № 3 сегодня утром доставили двух весьма странных пациентов. Это были мужчины среднего возраста, одетые «по-походному». Полицейский, сопровождавший этих горемык, рассказал, что подобрали их в сорока километрах от города у самой кромки леса. Они шли по обочине дороги, явно не понимая, куда и зачем идут. Через каждые пять-шесть шагов, они останавливались и довольно синхронно начинали раскачиваться из стороны в сторону. Проделав такие манипуляции в течение нескольких минут, они медленно продолжали свой путь, опустив головы и не обращая внимание на проезжающие машины.

На вопросы типа «Что случилось?» и предложения подвезти они никак не реагировали. На лицах обоих застыли идиотские улыбки, а выражение глаз было такое удивлённое и радостное, что наводило на мысль – а не приняли ли они чего?

В машине мужчины вели себя тоже довольно странно: постоянно прислушивались к чему-то, продолжали раскачиваться и улыбаться, а потом… запели. У песни этой слов не было, один непонятный мотив, который пытались воспроизвести их голосовые связки, точно не приспособленные к такому искусству.

Ни мобильников, ни каких-либо документов при них не оказалось, поэтому установить личности пока не удалось. Ни сводок, ни заявлений от родственников о пропаже людей не поступало. Как потом выяснилось, ни следов алкоголя, ни присутствия других наркотических веществ, выявлено не было. Не было это похоже и на отравление грибами, но все симптомы указывали на одно – у мужиков явно съехала крыша.

Первые два дня пребывания в больнице, пациенты пребывали в полной прострации: ни с кем не разговаривали, на вопросы не отвечали, от воды и пищи отказывались. По-прежнему улыбались и раскачивались, не обращая внимания на окружающую действительность.

Родственники, конечно нашлись. Две перепуганные заплаканные женщины долго сидели в кабинете у главврача, выслушивая непонятные медицинские термины, которыми тот закидывал их с профессиональным хладнокровием.

Мужчины оказались братьями – Николаем и Сергеем Гладких, проживающих в том городе. Работали они учителями физкультуры в одной школе, и своими вторыми половинками характеризовались, как примерные мужья и любящие отцы. Четыре дня назад, вооружившись рыболовными снастями, отправились они на местную речушку Воргу, рыбки половить, да отдохнуть от городской суеты. Ну а что, отпуск у них, пусть мужики побалуются. Рыбаки, правда, из них никудышные, а вот фотографировать они любили. В любом кустике, цветке или камне, могли уловить объективом особую прелесть, радующую глаз. Водку пили редко, по особым случаям, а пивком баловались, что же здесь такого? Забили тревогу женщины только дня через два и вот…нашли! Бог с ними с рыболовными снастями, да телефонами, главное нашлись!

Братья сидели на кроватях и продолжали раскачиваться, как и раньше. Ни один из них свою жену не узнал, не проявил никаких эмоций и чувств, не откликнулся на родной голос. Зато женщины заголосили так, что главврач сам испугался за их душевное равновесие.

Напоследок он сказал им: « Вы не переживайте, сделаем всё возможное и невозможное. Я думаю, что улучшение наступит очень скоро».

А на следующий день Николай и Сергей впали в состояние крайней тоски и безысходности: они плакали, как маленькие дети, громко всхлипывая и заламывая руки. Пальцы дрожали, что говорило о сильном нервном напряжении. Теперь, первый раз за  время пребывания в больнице, каждый из них повторял одну и ту же фразу: «Я больше её не слышу!»

***

Сегодня Гришка встал ещё затемно. Обещал соседу своему Илье Егоровичу помочь скосить траву на его заповедной полянке где-то в лесу.

Егорыч, так к нему все обращались, мужик хозяйственный был: дом большой, хозяйство крепкое – лошадь, свинки, корова, птица там всякая. Да и сам Егорыч, мужик крепкий, здоровый, кузнецом когда-то работал – профессия редкая, да почётная. Где он эту делянку под сенокос в лесу нашёл, никто не знал. Егорыч только Гришке сказал, что путь не близкий: по трассе километров пять будет, столько же по просёлочной дороге, а потом ещё пешком больше получаса идти.

- Как вывозить-то будете? – смеялся Гришка.

- А старым дедовским методом, запрягу Гнедко своего, да в несколько приёмов и вывезу. Сенокос там знатный, а добру что зря пропадать? Я там был недавно, инструмент уже оставил, – вторил Егорыч.

- А туда тоже на Гнедко поедем!

- Зачем на Гнедко? На мотоцикле на моём поедем, техника – зверь, сам знаешь.

Этого «зверя» весь посёлок знал да посмеивался.

«Тогда б лучше на Гнедко», - подумал Гришка.

На удивление, техника не подвела, и добрались они до места довольно быстро. Правда, натрясся Гришка в люльке хорошо, да набил мозоли на заднем месте, зато, когда вступили с Егорычем под сень леса, так хорошо на душе стало! Пахло, смолой, свежестью, лес просыпался и наполнялся неповторимыми звуками, которые издавали его обитатели.

***

Поляна и правда оказалась чудесной: высокое густое разнотравье да большая старая берёза прямо в центре.

- Не скоро управимся, Гриша.

- А ничего, нам ли работы бояться!

Косили долго, только когда солнце коснулось верхушки берёзы, решили перекусить и отдохнуть немного.

Гришка вдохнул аромат домашнего хлеба и закрыл глаза. Веки окутала приятная дремота, да так, что не заметили работники, как на поляну опустился странный голубой туман, делая её мрачной и зловещей.

- Гриш, Гриша, проснись, смотри, баба на дереве!

Первое, что почувствовал Гришка, открыв глаза, это чей-то взгляд, давивший на плечи неимоверной тяжестью. Не пели птицы, не стрекотали кузнечики, не шумела листва на берёзе. Казалось, весь лес затаился, ожидая чего-то плохого.

Егорыч стоял у подножья дерева и смотрел вверх, раскрыв рот от удивления. Там, совсем близко, как показалось сначала Гришке, он увидел женщину. Белое мраморное лицо было настолько красивым, что от него невозможно было отвести глаз. Большие тёмные глаза, тонкие брови идеальной формы, нежный румянец и губы, похожие на бутон розы. Прекрасное лицо было обрамлено ореолом чёрных, слегка вьющихся волос, поверх которых сверкал венец из ослепительных разноцветных камней. Тонкий изгиб шеи, высокая грудь под блестящей голубой накидкой.

- Кто эта женщина? Как она попала сюда, на эту поляну? Что она делает на дереве? – пробормотал Егорыч, облизывая пересохшие губы.

- Прилетела она,- взволнованно прошептал Гришка.

- Чего? На чём, на парашюте?

- Это не женщина, это птица!

Только сейчас увидел Егорыч, яркие синие перья, покрывавшие мощное тело и лапы с длинными, острыми, загнутыми когтями, которыми она ловко обхватила толстую берёзовую ветку. Это не руки сейчас поднимает она, а большие сложенные крылья, где каждое перо отливает синим металлическим блеском. Бездонные глаза буравят насквозь, заставляя сердце биться всё быстрее и быстрее.

Сначала Егорыч почувствовал приступ лёгкой слабости, потом его голову сдавило тяжёлым обручем возрастающей боли, горячая волна обдала изнутри его тело, а потом перед глазами заплясали синие круги, лишая его желания двигаться и сопротивляться.

Женщина пела, завораживая своим сильным необыкновенным голосом. Никогда ещё пожилому мужчине не доводилось слышать такого пения, хрустально-чистого, подчиняющего себе тело и душу. Она пела о бренности земной жизни, о потерянном Рае, приглашая Егорыча в самое прекрасное место на Земле, где нет забот и бед. Она обещала огромное счастье, которое только может получить человек.

Глаза мужчины закрылись, он опустился на колени, раскачиваясь в такт лившейся песни. Вся, прожитая до этого момента жизнь, показалась ему бесполезной и ничтожной. Егорыч протянул к ней руки, как будто соглашаясь следовать за женщиной-птицей хоть на край Земли.

***

Сначала, Гришке показалось, что всё его тело утратило чувствительность, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он тоже услышал пение женщины-птицы, но разум его оставался незатуманенным. Гришка видел, как на губах Егоровича появилась блаженная улыбка, а из глаз покатились слёзы. Это были не слёзы боли, а слёзы неземного счастья. Он видел, как пожилой мужчина опустился на колени и пополз к подножью дерева, протягивая руки к женщине.

«Любая птица, будь она даже в таком облике, боится шума»,- промелькнуло в голове у Гришки. Набрав воздуха в лёгкие и подняв голову вверх, закричал он так, как только мог. Над поляной прокатился гул, с каждым мгновением пение становилось всё слабее и слабее, а тело Гришки стало обретать чувствительность. Схватив две старые фляжки из-под воды, застучал он ими друг об дружку со всей силы, продолжая кричать во всё горло.

Когда Егорыч открыл глаза, над поляной по-прежнему светило солнце. Где-то, совсем близко куковала кукушка, а в воздухе приятно пахло скошенной травой. У него страшно болела голова, а во рту стоял солоноватый привкус.

Гришка сидел рядом, держа в руках две помятые донельзя фляжки.

Егорыч, старался вспомнить, что же произошло, но все попытки отдавались в голове дикой ноющей болью.

- Заснули мы, Илья Егорович, на самом солнцепёке, голову напекло, болит, спасу нет, - прохрипел Гришка.

- А с голосом что?

- Да что-то горло прихватило.

После минутной паузы, всё больше приходя в себя, Егорыч сказал:

- Знаешь, давай будем до дому собираться, хватит, наработались.

Пройдя минут двадцать по знакомой лесной тропке, вспомнил Гришка:

- Стойте, мы ж инструмент там оставили!

-Да шуть с ним, с инструментом этим, потом заберу, - устало пробормотал Егорыч.

«Птица Сирин, что делает она в этих лесах? Не искала она встречи с человеком, это мы потревожили её покой, - думал Гришка. - В любом случае, встреча с ней не предвещает ничего хорошего. Песня её - предвестник беды. Что было бы, если бы лилась эта песня дальше? Пусть лучше ничего не вспомнит о случившемся Илья Егорович».

Каким бы не был хмурым пожилой мужчина, а заведя свой старенький мотоцикл, послушав родную музыку работающего «зверя», повеселел, приосанился, заулыбался: «Эх, Григорий, а хорошо всё-таки в лесу! Смотри, красота-то какая, наша, родная, вечная красота!»

Лет шесть назад весь район потрясло страшное и странное происшествие. В местном роддоме за одну ночь умерли три младенца. Роды прошли без осложнений, малыши были крепенькими и здоровенькими, а тут…

Отделение закрыли, а всех рожениц отправляли за тридцать километров – в город. Народ ещё долго о том случае судачил, а тут ещё новая подробность выявилась – на теле у всех малышей синяки замечены были. Это кто ж посмел над новорожденными издеваться? Обвиняли весь медицинский персонал, комиссий понаехало, голов полетело!

Люди, конечно, свои домыслы выдвигали, один страшнее другого. Мол, врачи на младенцах опыты проводили, секта какая-то в районе объявилась. Только бабка одна, девяностолетняя свою версию сказала: «Ночницы это, не кто иной – ночницы!» Да кто поверит старушке, которая из дома дальше ворот не выходит, да чудит временами по старости. Время прошло, разговоры поутихли, больше несчастья такого не случалось, и жизнь пошла своим чередом.

***

Напился сегодня дед Фёдор от души! По такому поводу грех не выпить: сноха двойню родила. Ладные такие мальчонки, богатыри! Не угаснет род Дубовских!

- Давай наливай, мать, - покрикивал Фёдор, - в меня пойдут внуки мои.

- Да в тебя, в тебя, чёрт старый, - беззлобно улыбалась хозяйка.

В дверях показалась сноха с уставшим и осунувшимся лицом.

- Мам, опять Андрюшка грудь не берёт, ножками сучит, плачет и плачет! Может опять животик?

-Тфу ты, что за напасть! В последние дни малыши сосут плохо, по ночам постоянно плачут, вздрагивают. Уж не заболели ли? – с тревогой подумала пожилая женщина.

***

Она сидела в самом тёмном углу комнаты и злобно наблюдала за молодухой, качающей на руках орущего младенца. Несколько дней назад, спасаясь от первых лучей восходящего солнца, бабочкой залетела она в спасительную приоткрытую дверь и притаилась за старой вешалкой. Тут же она почувствовала сладостный запах, который манил её, разжигая чувство сильного голода. Вся её сущность откликнулась, так может пахнуть только младенец.

Весь день она просидела в своём укрытии, боясь яркого солнца, лучи которого проникали в коридор. Она наблюдала за людишками, выполнявших повседневную работу и сновавших туда-сюда. Людишками, которые давно забыли её - ночную навью и не признавали сам факт её существования. Но слух её тешили ласковые воркующие слова матери, убаюкивающей раскричавшихся малышей. Она была слаба, очень слаба, она ждала ночи, чтобы наконец-то насытиться. Как только опустились сумерки, она проникла в комнату, из которой шёл сладкий манящий запах.

В большой комнате стояли две детские кроватки, укрытые белой кисеёй. Она вся затряслась от охватившего дикого желания, сейчас же утолить свой голод. Два маленьких свёрточка мирно посапывали в своих кроватках. Своими длинными чёрными пальцами она провела по одному из этих свёрточков и сжала их. Комната наполнилась криком, но для неё это была чудесная музыка, наполняющая силой, каждую клеточку её чёрного естества.

Близился рассвет, а молодая мать ещё не сомкнула глаз. Крики сыновей подняли на ноги весь дом. Свекровь качала на руках одного малыша, перебирая в уме все возможные причины свалившегося недуга.

- Ой, слава Богу, вроде успокаивается! – радостно зашептала молодуха, покачивая детскую кроватку.

-Намаялись за ночь, накричались, наплакались, устали. Вот заснут, и ты ложись, отдохни, – сказала свекровь, кладя малютку в кроватку.

«Пусть спят, сил набираются», - ухмылялась в своём углу ночница.

Всласть она натешилась в эту ночь: щипала, щекотала и шлёпала невинных, нагоняя бессонницу, заставляя кричать и выгибаться. Сил в ней прибавилось, но голод утолён так и не был.

«Ничего, моё время наступит с приходом ночи», - утешала она себя мыслями, сжавшись в тёмном углу и пряча холодные глаза от солнечных бликов.

***

- Мама, посмотрите, что же это такое? – заохала сноха, развернув одного из младенцев.

На ножках и грудке ребёнка ясно обозначились маленькие тёмные пятна, очень похожие на синяки.

Свекровь, окинув взглядом маленькое тельце, забеспокоилась, запричитала.

- Надо врача вызывать, может инфекция какая! А у другого смотрела? Есть такие же пятна? Кушали-то хорошо?

- Да плохо, вялые очень, вздрагивают постоянно. Ой, и у второго на грудке, смотрите!

Молодая женщина заметалась по комнате.

-Ошалела совсем? Успокойся, а то молоко пропадёт! Сейчас искупаем, накормишь, спать будут крепко.

Говоря это обеспокоенной снохе, думала бабка о далёкой молодости, о своих новорожденных детях, но ничего похожего не припоминала: «Странные пятна. Сноха у меня ласковая, добрая, вон как над детьми печётся. Нет, не могла она своих детей обидеть, прости, Господи, тёмные мысли».

Духоту летнего дня сменил вечер, принёсший прохладу и лёгкий ветерок. Молодая женщина, развесив пелёнки во дворе, прилегла на краешек кровати, пока малыши мирно посапывали в своих кроватках.

Закат - время пробуждения тёмных сущностей. Она выскользнула из своего угла и приблизилась к спящей женщине. Эх, люди, забыты наказы стариков, затерялись в прошлом обычаи, сохраняемые веками. Нельзя спать на закате, нельзя оставлять детские пелёнки на ночь на улице, нельзя оставлять дверь и окна на ночь открытыми, если в доме ребёнок народился. Для ночниц – это приглашение, это пища, дарующая им жизнь.

Обойдя детскую кроватку, она склонилась над спящим грудничком, растянув губы в хищной улыбке. Сегодня ночь её пиршества, потихоньку, капля за каплей, она будет сосать кровь младенческую, заглушая возрастающий голод. Капля за каплей к ней будут возвращаться утраченные силы, а лучи утренней зари скоро ей будут не помеха.

Заглянула свекровь в комнату, сумерки-то уже опустились, пора и светильник зажечь, сноху к столу позвать, да на внуков желанных глянуть. Спят, сердешные все, вместе с матерью, намаялись. Включила бабка светильник, заглянула в одну из кроваток.

«Пелёнки сбились, чепец набок съехал, поправить бы» - подумала она. Внезапно внимание её привлекло маленькое пятнышко на щёчке ребёнка. Свекровь осторожно провела пальцем, за пятнышком потянулся след. Остановилась бабка в замешательстве: « Комаров вроде нет, малышей купали». В это время завозился, закряхтел, захныкал второй внучок. Протянула бабка руки, чтобы взять его и обомлела. И у этого на щёчке такое же пятно.

***

Злобно смотрела нечисть вслед бабке, уносящей малышей. Даже щипнула её в отместку за то, что помешала ей насытиться сладкой кровушкой. Только обожгло её, как солнечным лучом. «Крещёная, крещёная», - вырвался вздох у ночной навьи.

- Слышь, Фёдор, сюда иди, - громко позвала старая женщина.

- Чего тебе? – в дверях показалось опухшее лицо деда, который с удивлением уставился на кряхтевших внуков.

- Не к добру всё это. Помнишь случай, нашумевший несколько лет назад в нашем роддоме? Тогда ещё врачей обвинили, что малюток не уберегли. А я говорю, что в доме пакость завелась нехорошая.

- Типун тебе на язык, старая, что случилось-то, говори!

- А то, что не спали дети прошлую ночь, синяки на теле, грудь не берут, а кровь откуда?

Дед Фёдор с лица сменился, пытаясь рассмотреть два уже орущих свёрточка.

В комнату забежала испуганная молодуха.

- Мама, что происходит?

- Всё хорошо, тебя будить не хотела. Корми, давай, да будем убаюкивать.

Вытолкнула свекровь старика своего в коридор и зашептала.

- Говорю тебе, не к добру это! Ты это, к Гришке беги. Все в посёлке говорят, что видит он что-то. У Пастуховых дочку вылечил, а врачи не могли. Давай зови его, может и нам поможет.

Хотел было дед возразить, да разве бабку отговоришь, если что себе в голову вбила – всё, будет стоять на своём. Всё же робко сказал.

- А может всё-таки врача?

- Надо будет, и врача вызовем. Долго ты ещё будешь над душой стоять?

Не верил дед Фёдор во все эти бабьи сказки и чудеса, да уж больно грозно жена на него смотрела. Да ещё холодок по спине прошёл при мысли, что сын скажет, когда с рейса вернётся. А про Григория он уже не раз слышал, люди говорили, что ему какая-то сила дана. А может и так – сплетни. Бубня что-то себе под нос, взял дед Фёдор фонарик и исчез за калиткой.

***

Гришка только в дом зашёл, всё помогал хлопотать бабушке по хозяйству. Присел на диван около телевизора, как со двора раздался лай собаки и настойчивый стук по деревянным воротам.

- Гриш, там к тебе пришли, - заглянула в комнату бабушка.

У ворот стоял пожилой мужчина и нервно теребил в руках ремешок от фонарика.

- Ты что ли Григорий? Там бабка моя тебя зовёт. Внучата у меня родились недавно, приболели, вот. Старуха мне и сказала, чтобы тебя позвал, - сбивчиво начал мужчина.

Гришка удивлённо смотрел на него. С младенцами дела Гришка никогда не имел, с какого боку подойти к ним не знал, а тут уже и ночь на дворе.

- Дедушка, так я же не врач.

- Сказано, тебя позвать, а там пусть сами разбираются, - настаивал на своём дед.

Пока недоумённый Гришка шагал рядом с дедом Фёдором по темноте улиц, тот беспорядочно и быстро рассказывал о напасти, свалившейся на его семью.

Её он увидел сразу. Тёмным мрачным пятном нависла она над молодой матерью, которая держала на руках своего ребёнка. Длинные руки тянулись к младенцу, а женщина не замечала, какая опасность грозит её кровинушкам.

Гришка встретился с холодными и злыми глазами нечисти. Как кадры из фильма перед ним пронеслись картинки с такими же существами, склонившимися над зыбками, подвешенными к потолку в крестьянских избах. Такая же нечисть высасывала кровь из младенцев и кормила их своим молоком, наполняя маленькие тела ядом и забирая жизненные силы. Видел он и женщин в простых домотканых одеждах, говоривших какие-то слова. Видел Гришка, как обернувшись летучими мышами и бабочками, превратившись в маленькие синие огоньки, разлетались ночницы при появлении зари.

Отступила нечисть в дальний угол, не сводя жёлтых глаз с Гришки. Да и не знал тот, что видела она сейчас не простого взъерошенного парня, а старца в белых одеждах, от которого шёл яркий белый свет, так ненавистный её роду.

В комнате повисла напряжённая тишина, притихли дети, бабка со стариком и молодухой. Молча, с опаской, оглядывались в тот угол, куда смотрел Гришка.

«Вынесите детей», - тихо обратился он к старой женщине.

Дважды повторять не пришлось, женщины с драгоценными малютками быстро выскользнули за дверь, оставив Гришку и деда Фёдора наедине с мерзостью. Впрочем, как ни старался дед Фёдор, так ничего и не увидел в комнате. Да и не хватило его надолго, придвинув стул к столу, уселся он и заклевал носом в столешницу.

Что уж придавало Гришке силы стоять так и сдерживать невидимой стеной эту нечисть, он потом и сам объяснить не мог. Съёжилась ночница под его взглядом, отвела холодные глаза, но так и осталась в углу чёрной тенью.

Проснулся дед Фёдор оттого, что Гришка громко и требовательно говорил:

« Раскрывайте шторы, окна отворяйте, дед, слышите? Сейчас солнце встанет, раскрывайте окна!»

Спросонья дед не раскрыл, а сдёрнул шторы и раскрыл створки окон. Как только первый луч заплясал на подоконнике, Гришка сделал шаг к навье и зашептал: «Заря-заряница, возьми свою ночницу на сей час. Пусть она по ночам не ходит, бессонницу не наводит. Пусть она дитя не щекочет, пусть идёт куда хочет!»

Со страшным криком вылетела ночная навья из угла своего и исчезла в проёме окна ярким огоньком, как будто и не было. А Гришка опустился тут же на пол. Только сейчас он почувствовал, какая усталость охватила его тело.

- Гриш, а что было-то? – обратился к нему с вопросом заспанный дед.

- Да так, ничего, - ответил Гришка.

- А окна зачем раскрывать, ты ж там говорил что-то?

- Положено так, дед, бессонницу выгонял.

Гришка вышел в коридор. Там, на скамеечке сидела жена деда с красными воспалёнными глазами.

- Уж не знаю, что ты, сынок, там делал, только спят внучата, покушали хорошо и спят. Храни Бог тебя, Гришенька!

- Ну а что, мать, давай, может по сто грамм! – отозвался дед Фёдор, вопросительно глядя на Гришку.

- Да нет, спасибо, на работу мне, - улыбнулся тот, пряча смешинки в уголках глаз.

- Совсем очумел, чёрт старый! Солнце только встало, а ему сто грамм! – зашипела бабка.

Шёл домой Гришка весёлым бодрым шагом, забыв об усталости. Будто крылья за спиной выросли.

«Выгнала зарница нечисть проклятую! А может огонёк этот полетел новую жертву искать? Нет, надо верить только в хорошее, на нём ведь, на хорошем и добром, жизнь держится!»

(Продолжение следует)

Что вы знаете о домовых? Наверно то, что домовой живёт в каждом доме, чаще всего за печкой. Ещё то, что семья при переезде в другой дом должна забрать с собой домового, а ещё конечно то, что домовой - большой любитель пошутить, попугать, особенно по ночам.

Практически всё верно, но…

Действительно, домовой живёт в каждом доме, он - хозяин, хранитель этого дома. Любит он тепло, запах свежего хлеба и парного молока, водит дружбу с мышами, с кошками, хотя они являются заклятыми врагами.

Но, ко всему этому, домовые - довольно себялюбивые существа. Раньше, лет сто назад, наши прапрабабки обращались к ним с уважением, применяя в речи своего рода приговорки.

.

Например, наливая кошке молока в блюдце приговаривали: «Кушай, моя киска вволю, да оставь хозяину долю!», или каждый месяц, в первых числах ставили на выступ печки кружку молока и клали ломоть свежего хлеба, приговаривая при этом: «Угощения отведай, детишек не пугай, дом охраняй!».

Очень нравилось такое обращение домовому, а раз он доволен, то и в доме мир да благодать: закрома полны, скотинка водится, а беды обходят семью стороной. Это сейчас современные люди во многое не верят, домовых не почитают, угощения тем более не оставляют. А раньше семья таким домовым дорожила, при переезде в другой дом любезно приглашали его с ними жить пойти.

Кстати, о переезде. В этом деле есть свои нюансы, о которых знать нужно обязательно! Приглашать и перевозить домового смело можно только в новый отстроенный дом, а если переезжаешь в дом, в котором уже жили люди, то надо обязательно убедиться, забрали ли прежние жильцы своего домового с собой. Домовой не будет отбирать жильё у старого «хозяина», а вот этот старый хозяин может больно сильно обидеться на новых переселенцев и пиши пропало. Начнутся в семье всякие неприятности, а может и чего похуже. Вы спросите, а что же старый домовой? А ему совсем плохо, со старого дома забрали, а новый не дали, и он начнёт на семью всякие гадости насылать. Бывает и такое, что по незнанию или по неверию не заберут домового с собой, останется он один в пустом доме. А если в дом этот больше никто не поселится, то домовой горько плачет, шумит по ночам, воет. А потом лютым становится, злым, спасу нет, и поверьте - это очень опасно.

А  умирают ли домовые? Умирают они тогда, когда от дома один земляной холмик останется, ведь домовой - хозяин, а без дома - он уже не хранитель, не хозяин, не Домовой. Увидеть домового может не каждый, только обладающий определённым даром, а иногда, чисто случайно, попадёт домовой в поле бокового зрения. Да пока человек решит рассмотреть, что это он увидел, его уже и след простыл. Человек и подумает, что померещилось что-то. А вот почувствовать присутствие домового может каждый: лёгкий ветерок в закрытой комнате, кошка внимательно смотрит в пустоту, или чего доброго кто-то среди ночи душить начнёт, всё это говорит о присутствии домового.

Но вернёмся к одиноким, брошенным домовым. Как было уже сказано, домовой в пустом доме долго плачет и воет, а потом обижается на весь род человеческий, становится злым, пакостным, может такое натворить!

На краю посёлка стояло несколько заброшенных домишек. Вернее, то, что от них осталось. Когда-то здесь кипела жизнь, но со временем дома одряхлели, так как были сложены из глиняных кирпичей. Люди куда-то разъехались, а дома так и остались стоять, ожидая своей участи. Несколько из них давно превратились в маленькие земляные холмики, густо затянутые повиликой. От двух домиков остались только стены, которые готовы были рухнуть в любую минуту. А вот один домишко неплохо сохранился, у него даже была крыша, когда-то крытая толем, а сейчас провалившаяся в нескольких местах. В доме сохранилось некое подобие печки, так как была она сложена из камней, щедро обмазанных глиной с конским навозом. Но самое примечательное то, что перед этим домом была лужайка. Проходящему прохожему казалось, что за ней кто-то ухаживает, так она радовала глаз: травка низкая, как будто подстриженная, по бокам лужайки буйно разрастались кусты «золотого шара». В солнечную погоду эта лужайка, ярко залитая солнцем, так и манила к себе, и даже дом не портил общего приятного впечатления.

Вот здесь и любила собираться ребятня из близлежащих домов, кстати, они были совсем недалеко. Дети весело играли, валялись на травке или просто болтали, доверяя друг другу свои детские секреты.

В этот день стояла пасмурная погода, небо было затянуто тучами, а в воздухе пахло дождём. Не смотря на это дул тёплый ветерок, пахло цветами и сюда, на лужайку пришли ребята, чтобы поиграть в какую-нибудь весёлую игру. Но сегодня лужайка утратила свою привлекательность, а дом зловеще стоял, открывая взору пустые оконные и дверные проёмы. Игра как-то сразу не заладилась, Ребятам было неуютно, даже страшновато, сообща было решено идти по домам. Но в этот момент, как только ребята уже направились прочь, хлынул дождь. Не было порывов ветра, первых тяжёлых капель, а сразу - проливной, как «из ведра». Вся орава детей ринулась назад, к домику - как никак укрытие. Здесь они не раз были в солнечную погоду, каждый уголок был внимательно обследован, поэтому никакой загадки этот дом для детей не представлял. Оказавшись внутри, дети переглянулись и тут же присели, кто на корточки, кто прямо на земляной пол.

- Интересно, а здесь есть приведения? - спросил Коля, самый старший мальчик, желая нагнать страху на девчонок.

- Нет, приведения в старых замках водятся, в старинных домах, а здесь что? - ответил кто-то из мальчишек.

- Интересно, а может здесь есть домовой, домовые во всех домах с крышей живут.

- Ага, домовые живут рядом с людьми, а здесь давно людей нет.

- Значит домовому скучно, одиноко, бедненький домовой, - тихим голосом сказала Ксюша - девочка с длинной косичкой и смешными конопушками у носа. Училась она в третьем классе, среди ребят считалась заводилой и егозой.

- А раз тебе его жалко, так и возьми его к себе домой, вот он и не будет одиноким.- засмеялся Коля..

- Вот и возьму, - капризно заявила Ксюша.

- Эй, домовой, пойдём со мной ко мне домой !- закричала девочка, обращаясь в пустоту дома.

После минутной паузы где-то внутри дома что-то ухнуло, да так громко, что ребята испуганно замолчали, оглядываясь по сторонам. Воображение сработало у всех, потому что через минуту они высыпали гурьбой на улицу, прямо под дождь и помчались без оглядки. Прощаться было некогда, и каждый побежал прямо к своему дому.

Ох и попало Ксюше от матери: платье порвано, волосы растрепались, ноги в грязи, да ещё и мокрая насквозь. Всё бы ничего, да поднялась к вечеру у девочки температура.

«Вот, набегалась под дождём»,- ворчала мать, поднося чай с малиной к губам девочки. Она заботливо растёрла дочку, накрыла её тёплым одеялом и сказала: «Ничего, к утру всё как рукой снимет».

Но к утру девочке лучше не стало, ни к утру, ни на следующий день, ни через несколько дней. Температура спала, но Ксюша жаловалась на ломоту во всём теле, боль в ногах и неприятные ощущения на шее. Вот тут-то и начались мучения семьи Ксюши. Сначала это были походы по врачам, бесконечные анализы, поездки в город к узким специалистам. Ко всему этому девочка стала задыхаться по ночам. А что стало в доме твориться! Под полом постоянно слышался какой-то шорох, иногда такой явный и пугающий, посуда могла треснуть прямо в руках, что очень пугало домочадцев. Многие предметы стали просто исчезать со своих мест, и найти их доставляло большого труда. А кошка! Поначалу, зайдя за порог дома, она начинала дико мяукать, а хвост был похож на посудный ёжик. Потом она совсем перестала заходить в дом, её было не заманить туда даже кусочком свежей рыбы.

У Ксюши совсем пропал аппетит, а движения вызывали чувство усталости и ноющую боль, особенно в шее и плечах. Лекарства, которыми щедро поила  мама, приносили временное облегчение, а потом начиналось всё сначала. И этот ад длился уже чуть больше месяца.

В тот день у Гришки был выходной (он устроился на работу). С утра, похлопотав по дому, он с наслаждением устроился на маленьком диване у телевизора. Бабушка присела рядом, но было видно сразу, что её что-то очень волнует.

- Гриш, у Пастуховых дочка заболела, говорят простудилась после дождя, ни врачи, ни лекарства не помогают, да сказывают, что странное в доме стало твориться, как нечистый завёлся. Гриш, я же знаю, ты можешь помочь, сходи к Пастуховым, мало ли что.

Взгляд у бабушки был строгий и одновременно умоляющий, да Гришку и просить дважды не нужно было. Он нутром почувствовал, что нужно действительно идти, проверить, помочь, а что он сможет - не было в нём даже малейших сомнений.

На Гришкин стук в ворота Пастуховых вышла мать Ксюши Дарья Васильевна.

- Здравствуйте, мне бабушка сказала, что у вас Ксюша заболела, - сказал Гриша.

- Здравствуй, ты, наверно, внук Марии Николаевны, - со слезами в голосе отозвалась женщина.

- А можно увидеть вашу дочь, мне надо её о кое-чём спросить.

- Она очень плохо себя чувствует сегодня, да и о чём её спрашивать?

Наверно, Дарья Васильевна что-то увидела в глазах Гришки, потому что она сделала шаг назад, пропуская его в дом. Не сразу глаза Гриши привыкли в полумраку комнаты девочки. Она сидела на кровати, обхватив ноги руками. Сердце у Гриши похолодело, когда он посмотрел на неё. Бедный ребёнок!

На плечах у девочки сидело мерзкое лохматое существо, отдалённо напоминающее человека. Кривыми лапами с длинными когтями существо обхватило плечи и худенькую шейку девочки, а лапы-руки запустило в светлые волосы девочки, крепко держась за них.

- Что ты привязался к бедному ребёнку?- спокойно спросил Гриша.

- Зачем было меня звать, если нечего мне дать?- прошелестело существо тихим голосом.

- А ты с кем разговариваешь?- испуганно спросила Ксюша.

«Она его не видит и не слышит»,- подумал Гриша, но даже бровью не повёл.

- А что же тебе она должна дать, она же совсем дитя?- обратился Гриша к существу.

- Дом!- послышалось в ответ.

- Ксюшенька, а куда ты ходила перед тем как заболела?- спросил девочку Гриша.

- А мы с ребятами на полянке играли, у заброшенного дома, тут недалеко. Потом дождь пошёл, мы с ребятами в дом забежали. Колька сказал, что там домовой живёт, которому без людей скучно и одиноко. А я и позвала домового к себе, а через несколько секунд в доме что-то упало, да так страшно нам стало! Мы все быстро рванули оттуда. Пока я до дома добежала, вся промокла насквозь, вот и заболела. У меня все косточки болят и ходить тяжело.

Наверно, Ксюше стало нехорошо и она попыталась прилечь. Существо, сидящее на плечах тут же с невиданной скоростью переместилось девочке на грудь и Ксюша стала задыхаться. Гриша помог ей сесть, а существо опять уселось на плечах ребёнка, ещё крепче вцепившись в волосы. Гриша подождал, пока Ксюше станет лучше и опять обратился к существу. Он был уверен, что силой тут не поможешь, только больше навредишь девочке.

- Домовой, домовой иди-ка ты к себе домой!

- Я вернуться не могу, рухнут стены, я умру! - прошелестело в ответ.

«Что делать, должен же быть выход!» - вертелось в голове у Гриши.

- Дарья Васильевна, - позвал Гриша, быстро выскочив из Ксюшиной комнаты. - Дайте мне молоко и хлеб, только быстрее!

Мама Ксюши очень удивилась, но быстро вынесла из кухни и то и другое.

Через несколько минут Гриша уже бежал по направлению к старому дому. Ничего особенного, зияют пустые оконные проёмы, гуляет ветер, пахнет плесенью. Гришка подошёл к печке, поставил на край молоко и хлеб, ещё раз обвёл взглядом комнату и побежал назад.

Он, запыхавшись, забежал в комнату Ксюши мимо её взволнованной матери и сказал спокойным голосом: «Домовой, домовой, пойдём со мной к тебе домой. Молоком и хлебом угощайся, угощеньем не гнушайся!»

В ответ Гришка не услышал ни звука, кроме тяжёлого дыхания девочки. Гриша, стараясь не смотреть по сторонам вышел из комнаты, прошел по дорожке до ворот, а потом уже быстрым шагом пошёл по улице, постоянно повторяя шёпотом: «Домовой, домовой иди вслед за мной, молоком и хлебом угощайся, хозяином в доме оставайся!»

Зайдя за порог дома, Гриша подошёл к печке и прислушался. Тишина! Нет! Его слух уловил тихий шелестящий вздох. «Получилось, получилось! - ликовало Гришкино сердце.

Домой к Пастуховым Гришка не пошёл, а сел на лавочку около своего дома и долго думал о происшедшем. «Да, шутки с домовым плохи, вот чем обернулась детская забава.» - удивлялся Гришка. А ещё удивлялся он, как это у него всё само собой получилось, будто подсказал кто.

Пошёл Гриша навестить Ксюшу дня через два, после работы. Девочка сидела на кухне и уплетала за обе щёки пшённую кашу. Рядом суетилась посветлевшая Дарья Васильевна, подставляя дочке вазочку с конфетами и большое блюдо с пирожками. Около ножки стола сидела кошка, умывая с довольным видом свою мордочку. А Вы не замечали, как ведёт себя ваша кошка?

(Продолжение следует)

Железная дорога Тобольск — Новый Уренгой.

Поезд стоял в Тобольске долго, больше двадцати минут, но Зимин всё равно чуть не опоздал на посадку. На подъезде к вокзалу такси закрутило на скользкой дороге, водитель коротко и хрипло вскрикнул, выкручивая руль, — машину юзом повело на фонарный столб. Зимин будто оцепенел и тупо смотрел, как приближается тёмная полоса, готовая вмяться в бок автомобилю, и пассажира вмять, и… Таксист в последний момент чудом вырулил. Тормоза взвизгнули, и машина со скрежетом припечаталась к высокому бордюру.

— Чёрт. Вот чёрт, — Зимин задрал рукав пальто и уставился на часы. Пытался убедить себя, что волнуется, опаздывая на поезд, а не из-за того, что перед глазами у него до сих пор маячил приближающийся столб. — Ехать дальше сможем?

Водитель хлопнул ладонями по рулю и сочно выругался. Потом вытянул из кармана телефон и стал неуклюже тыкать в него. Толстые волосатые пальцы ходили ходуном.

— Понятно. — Зимин вытащил кошелёк, бросил на приборную панель двести рублей и полез наружу. Хорошо хоть багажа нет — сумка с ноутбуком и сменой белья не в счёт. Побежал к вокзалу по пустому утреннему тротуару.

Проводница последнего вагона ещё не успела махнуть флажком, когда он подлетел и, задыхаясь, хватая морозный воздух раскрытым ртом, стал вытаскивать смятый билет.

— Да потом покажете, запрыгивайте!..

Ещё полчаса он шёл до своего вагона почти через весь поезд, то и дело останавливаясь в тамбурах и прикладывая ладонь к груди. Сердце всё никак не унималось, колотилось, рвалось наружу. Успел-успел! Или нет? Спасся-спасся! Выжил-выжил!

— Выжил, — пробормотал Зимин и хрустнул пальцами. Прижался лбом к грязному холодному стеклу. За окном бежала заснеженная тёмная равнина в жёлтых пятнах редких фонарей. Посветлеет часа через три, не раньше… Сердце снова ёкнуло и затрепыхалось. — Ладно-ладно, — успокаивающе пробормотал Зимин. — Сделаю доброе дело. Помогу кому-нибудь. За чай заплачу вдвое. Завалюсь спать до вечера. Буду тих и приличен. Идёт?

Вкупе оказался всего один сосед, уже проснувшийся. Сидел около столика и со звоном мешал бледный чай в стакане. Близоруко щурился, глядя, как новый попутчик устраивает сумку под сиденье и стягивает пальто. Потом потянул ладонь для пожатия:

— Илья.

— Зимин.

— Так официально?

— Привык, — Зимин пожал плечами. — Меня и пациенты все так зовут…

— Вы врач?

— Не совсем. Головопатолог.

Обычно на такое представление реагировали смехом. Или хотя бы вежливой улыбкой.

Илья же нахмурился и серьёзно кивнул. Снова наклонился к чаю, нахохлившийся, как больная ворона.

Вернулся к разговору он ближе к полудню.

— Психиатр, значит? — спросил, будто не было между фразами ста километров пути, позднего рассвета и маленькой станции с гордым названием «Юность Комсомольская».

— Психотерапевт, — поправил Зимин и выглянул из-за края газеты.

— Должно быть, в поездках тишину любите? Достали вас разговорами?

— Ну почему же. Интересная беседа всегда лучше молчания. К тому же, — он поёжился. Из приоткрытой двери тянуло сквозняком. Вагон был старый, и через деревянные потрескавшиеся рамы просачивалась декабрьская стынь, — я люблю слушать. Иначе давно ушёл бы из профессии.

«Ты обещал помочь кому-нибудь», — ёкнуло в груди.

«Да, помню», — досадливо поморщился Зимин.

— С чужими иногда проще разговаривать, чем со своими. Мне вот совсем не с кем поделиться было, — Илья криво улыбнулся. — Но я это потом понял. Дорога немного проясняет голову. Я ведь сначала обрадовался, что еду один…

— Издалека?

— От самой Москвы. А потом расстроился. Думал, что получится поболтать. Ну в Нижнем села парочка — хотя они друг другом были заняты, знаете, глубоко так, на все сто процентов от остального мира — и я не стал их беспокоить. В Екатеринбурге сошли. Потом к проводникам зашёл… но они уже выпивали, да и вообще, что они поймут? А теперь вот вы.

— Теперь я.

— Хотите грустную историю послушать? Под пиво?

— Лучше под обед. Есть тут вагон-ресторан?

Заказанный из ресторана обед был невкусный: гарнир пресный, недосолённый, мясо жёсткое. С другой стороны, горячее лучше сухомятки.

— Итак? — Зимин отложил вилку в сторону, сложил ладони домиком и осторожно опёрся на них подбородком. — Я слушаю.

— Жена мне изменяет. — Илья покачал перед лицом сплетёнными в замок пальцами. Костяшки побелели. Суставы хрустнули в такт стуку колёс. — Я точно знаю. Каждую неделю бегала к нему на свидание. А потом и вовсе сбежала. Теперь возвращать её еду. И думаю — может, зря?

— С этого места подробнее, — Зимин откинулся к стене, устраиваясь поудобнее.

— Вы понимаете, — Илья подался вперёд, расцепил руки, уронил ладони на колени, потом суматошно замахал ими, будто не зная, куда девать. Потянулся к двери и плотно прикрыл её. — Она… Мы давно уже вместе… В общем, началось это с полгода назад.

∗ ∗ ∗

В раковине кисла не мытая три дня посуда. Из полуоткрытого шкафа на пол вывалились книги. Журналы валялись на диване, в углу, на полках разноцветными кляксами, один выглядывал из-под кресла. И на всём — толстый слой пыли, как будто здесь не жилая квартира, а заброшенный чердак.

Она кругами бродила по комнате, механически приподнимая длинную юбку, когда приходилось переступать через упавший стул. Стул упал ещё утром.

— Может, хватит? — Илья не выдержал, выбрался из-за стола, шагнул к ней и схватил за плечи. Она дёрнула головой, будто просыпаясь, посмотрела на него удивлённо. Вытащила изо рта прядь волос, которую жевала всё это время.

— Что?

— Что?! — Илья сорвался на крик. Если порох долго и тщательно сушить, с каждым днём он вспыхивает всё быстрее и легче. Без осечек. Жена была лучшим сушильщиком пороха из всех, кто встречался ему в жизни. — Ничего! Именно что ничего! Я специально провёл эксперимент — не загружал посудомойку, не заправлял за тобой кровать, не убирал книги… Не убирал этот чёртов стул!

Он яростно пнул деревяшку.

— И что? — Она смотрела сквозь длинную рыжую чёлку, склонив голову. Тупо моргая. Не человек, а кукла. Долбаная кукла, не способная даже убрать за собой. Она лишь ходила туда-обратно, пока завод не кончится, а вечером молча валилась на кровать и вяло отталкивала, если он пытался её обнять.

— Что происходит? У тебя депрессия? Или вегето-что-то-там? Надо к врачу? Скажи — пойдём! Хочешь гулять? Давай съездим куда-нибудь!

Она отцепила от себя его пальцы, один за другим, медленно и показательно лениво, больно вцепляясь ногтями в кожу. Потом улыбнулась — одной стороной рта, гаденько, искусственно, будто делая одолжение.

— Знаешь, как в песне? Ничего. Я. Не. Хочу.

∗ ∗ ∗

— Я как-то пропустил момент, когда у неё началась эта дурацкая прострация. Знаете как бывает. Вроде всё нормально, ты приходишь домой в девять вечера с работы, привет-привет, ужинаешь перед компьютером, смотришь фильм или там играешь в игру, а потом уже два часа ночи, а наутро рано вставать. Нет времени на все эти рассусоливания, разговоры об отношениях, «расскажи, о чём ты думаешь»… Она всегда была не очень многословной, и я сначала не заметил. А когда заметил…

— Дайте я угадаю. Потом ваша жена пошла к психологу, он вытащил её из депрессии, а заодно оказался весьма интересным мужчиной, и она…

— Если бы, — Илья хрустнул пальцами. — Нет, она сначала уехала. Теперь я думаю, какого дьявола не поехал с ней…

Зимин рассеянно смотрел в окно. Снежная равнина к полудню не побелена, а стала мертвенно-серой — и складчатой. Будто на землю накинули гигантскую застиранную скатерть и расчертили её узкими овражками и цепочками следов.

«Уеду, — который раз подумал Зимин. — На юг, только на юг. Жить тут зимой становится положительно невозможно».

∗ ∗ ∗

Сентябрьский дождь моросил день за днём, и листья прилипали к асфальту жёлтыми плевками. Проснуться на работу казалось абсолютно немыслимым, выбраться из-под тёплого одеяла — ещё сложнее. В доме ещё не топили; стуча зубами от холода, Илья первым делом шлёпал на кухню и врубал электрический чайник, ругая сквозь зубы панельные хрущовки и ранние сентябрьские заморозки.

— Я уеду. — Обычно жена валялась в постели до полудня, завернувшись в одеяло с головой, поэтому Илья чуть не выронил кружку с кипятком, когда она внезапно оказалась на пороге кухни у него за спиной. — Сегодня.

— Куда это? — Язвительной интонации не вышло. Вопрос получился глупый и чуть растерянный.

— Домой, к родителям.

— Ты…

— Прости, надо было съездить раньше.

Она подошла и прижалась лицом к его спине.

— Может, тогда станет лучше. Помнишь, ты спрашивал, чего мне хочется?

— Конечно! — Он обернулся, крепко обхватил, прижал к себе её острые локти, спутанные волосы, мятую тёплую пижаму. — Конечно…

Сначала он радовался, помогая ей собирать вещи. Собирать — громкое слово, пришлось всего лишь бросить в рюкзак джинсы и свитер, притащить из ванной зубную щётку, распечатать маршрутную квитанцию. Потом, когда она уже садилась в поезд — почему не на самолёт? От Москвы до Уренгоя ехать больше двух суток, но она отнекивалась, мотала головой, утверждала, что боится летать, а стук колёс помогает упорядочивать мысли, — Илья будто споткнулся. Поймал себя на ощущении, что вся эта радость, и показная деловитость, и «милая, не забудь ключи и бумажные платки» из-за того, что он просто рад избавиться от жены. Эдакая радость облегчения. Хотя бы какое-то время никто не будет слоняться по комнатам, лежать лицом к стенке, тихо всхлипывая во сне. Не будет часами стоять у окна, всматриваясь в дождь. И не будет повторять раз за разом это кукольное «не-хо-чу».

Он чуть не бросился следом по перрону. Пожалуй, и бросился бы — но в последний момент жена обернулась, и Илья снова поймал в её глазах выражение безразличия. Блестящую пустоту. Он поглубже сунул руки в карманы и тупо зашагал обратно, к метро, пиная листья.

∗ ∗ ∗

— Я понимаю, если бы она была с юга. Краснодар там или Одесса. Тогда можно было бы хвастаться. Но нет, она каждый раз находила возможность ввернуть при всех — и желательно, чтобы компания побольше, — мол, в Москве зимы отвратные, зато у неё на родине…

— Уфф, — Зимин понимающе закивал. Ухватил со столика кружку с ещё тёплым кофе. Порылся под сиденьем, добыл оттуда пакет арахиса в шоколаде. Кивнул на него — угощайтесь.

— Новый, мать его, Уренгой! Самый что ни на есть север. Морозы под пятьдесят, вечная мерзлота под боком, дома-коробки, здание Газпрома — единственная радость. Зато снегу по пояс, да. С сентября по май. Вот сейчас у нас март на дворе, да? И в окне сугробы выше крыши. Не весна, а хрен знает что!

— Не слишком хороший город… — осторожно согласился Зимин. — И лучше в него летать, чем по железке. Намного лучше.

— И я о том же!

— Что же она там, в гостях, делала? На лыжах каталась?

— Не знаю. Но вернулась она… Не она, в общем.

∗ ∗ ∗

Вернулась она через месяц без предупреждения.

Он приехал с работы и обнаружил жену на кухне: та жарила мясо на воке и насвистывала под нос монотонный мотивчик. В такт свисту раздавался еле слышный звон. Илья сначала не понял, что в ней изменилось, потом увидел пять косичек, выползающих из-под короткого каре. На каждой — крохотный колокольчик: четыре металлических, один — стеклянный.

У неё был насморк и температура, горячие руки, губы и лихорадочно блестящие, живые, совсем не кукольные глаза. Она смеялась, шлёпала его по спине кухонной варежкой, рассказывала, как там поживают «все: и Лиза, и Катька, и Серёжа с Максом…» И ночью впервые за полгода сама подобралась к Илье под бок, осторожно подышала в ухо и скользнула рукой под одеяло.

Она привезла из дома кучу фотоальбомов и видеокассет, забрала у знакомых древний похрипывающий видеомагнитофон и принялась целыми днями смотреть старые плёнки. Когда Илья подсаживался к жене на диван, она передёргивала плечами, начинала пихать его в плечо, смешно злилась и ставила кассету на паузу.

— Жадность, жадность, — шипела она. — Не хочу делиться.

— Чем?

— Кем. Ты же не знаешь их…

Илья и вправду не знал всех этих лиз, кать и максов. Да, впрочем, и не хотел знать. Он пробовал смотреть записи тайком, когда жена была в ванной, и не обнаружил ничего предосудительного.

Общие дни рождения. Самый скучный жанр типичного хоум-видео, когда оператор навеселе, картинка под углом в тридцать градусов, гости ржут, именинник в лучшем случае задувает свечки на торте, а в худшем уже перебрал и лежит где-нибудь в уголке квартиры, заботливо обложенный подарками. Жена на этих видео была совсем другая, не похожая на себя: в рубашках или свитерах под горло, с длинными тусклыми волосами, тихая, серьёзная и настороженная. Будто тогда в ней пряталась свёрнутая пружина, которая только потом развернулась и «расплескалась» в разболтанность движений, визгливые нотки голоса при ссорах, короткую ярко крашенную стрижку и нервный тик.

Илья не знал её другой. Да и не хотел знать. Встреть он её на одном из этих праздников… пожалуй, не подошёл бы знакомиться.

Когда он в шутку попытался поделиться этой мыслью с женой, она страшно надулась и даже порывалась тем вечером спать отдельно, на диване. В обнимку с пультом от видеомагнитофона.

∗ ∗ ∗

— И только неделю назад я выяснил, что вовсе не в гости она тогда ездила. И не к родным. А… по делу.

— Серьёзному? — Зимин улыбнулся.

— Серьёзнее не бывает. Она сняла со своего счёта два миллиона… я и не знал, что у неё такие деньги лежат. Выписку нашёл, когда по ящикам её стола шарил.

— Доказательства искали?

— Искал. И злился. И так… — Илья махнул рукой. — Там её вещи остались. Понимаете?

— И что с теми двумя миллионами?

— Потратила там, в Уренгое! Или отвезла… ему! Купила…

— Ему? Или его? Вы думаете, человека можно купить за два миллиона?

— Миллионеры, что ли? — Дверь отъехала, в купе заглянула краснощёкая проводница с прилизанным каре. Хохотнула. — Сургут через полчаса. Стоянка длинная, туалет закрываю.

Илья кивнул. Проводница мялась на пороге, не уходила.

— Будьте добры, принесите нам ещё кофе. И чаю, — Зимин неискренне улыбнулся и полез в карман за купюрой. — И сдачу можете оставить себе.

∗ ∗ ∗

— Мне нужны деньги.

В конце февраля Илья спросил, почему жена не носит кольцо с бриллиантом, подаренное на годовщину свадьбы. Она замялась на секунду, сцепила ладони, скрытые длинными рукавами свитера, и чуть слышно пробормотала:

— Я продала его. Мне были нужны деньги.

— Что? — На секунду он подумал, что ослышался.

— Мне нужны деньги, — она подняла глаза и посмотрела на него внимательным сухим взглядом.

Он сразу не нашёлся что ответить, просто стоял и думал, как же её испортила зима. Вымыла из неё все краски, превратила в себя из прошлого, в ту самую серую тень с напряжённым лицом. Жена перестала краситься и, когда чуть отросли корни, подстриглась под мальчика — собственные волосы у неё были мышино-серого цвета. Косички остались, но с каждым месяцем с них пропадало по колокольчику, две недели назад исчез последний — стеклянный.

Сначала Илья шутил «о потерях с пугающей периодичностью». Но она в ответ на эти шутки морщилась, отворачивалась и уходила в себя. Поэтому он перестал.

Но — странно — несмотря на эту тусклость, жена ни на секунду не возвращалась в то самое дурацкое безразличное состояние. Упавшие стулья исправно убирались, книги стояли на полках в образцовом прядке, на кухне вечером скворчало под крышкой и упоительно вкусно пахло, а на старом видеомагнитофоне не было ни одной пылинки. И главное, никто в доме не плакал. До сегодняшнего дня Илье даже казалось, что всё в порядке.

— А попросить — не судьба?

— Ты бы поинтересовался, на что.

— Ну так я сейчас спрошу — на что? — Порох исправно вспыхивал. Как и раньше.

— Не твоё дело, — она резко развернулась и выбежала из комнаты. Что-то звякнуло.

∗ ∗ ∗

— И вы стали контролировать её расходы, так?

— Так. — Илья смотрел чуть в сторону, мимо Зимина. За окном, несмотря на мороз градусов под сорок, бродили неизменные бабки, предлагающие купить «курочку, картошечку, ещё совсем горяченькую…» Это донельзя противное, скользкое «контролировал расходы жены». Когда он делал ей предложение, он ни на секунду не сомневался, что их пара никогда не будет похожа на другие… никаких истерик, ссор, непонимания, грызни из-за денег, конфликтов с родственниками… Вот дурак. Господи, каким же дураком он был. Хотя… Хотя бы с родственниками её никогда не общался. И то хлеб. — Это было несложно — контролировать. Последние два года она не работала, больше рисовала свои картинки… Покупали их редко. Брала деньги у меня. И…

— И?

— Она стала продавать украшения, потом одежду. До смешного доходило: как-то я вернулся чуть раньше и застал дома какого-то типа, которому она продала стиральную машину. Зачем ей это, не признавалась. Потом заговорила о том, что нужно разводиться и делить квартиру. Меня это выбесило.

— Неудивительно.

— Мне показалось, что она кого-то содержит. Или её шантажируют. Но скорее первое.

— Давайте начистоту. — Зимин вздохнул и, потерев щёки, на секунду стал удивительно похожим на усталого, потрёпанного жизнью бульдога. — Вы до сих пор не сказали мне, почему так уверены в его существовании.

∗ ∗ ∗

— Я не люблю тебя! — Она не просто уронила тарелку на пол. Швырнула её с размаху так, что осколки и горячая лапша разлетелись по стенам. — Ненавижу!

— Почему мы не можем помириться? Попробовать начать снова? — Порох уже тлел. Но… мужчина на то и мужчина, чтобы держать себя в руках. Илья и держал, сжимая порез на предплечье — один из осколков оказался более метким, чем остальные.

— Потому! Потому что ты — не моя история!

— Да? А кто же твоя история? Есть такие?

— Не поверишь — есть! — Она непроизвольно дёрнула головой — в ту сторону, где на полке громоздились старые кассеты.

— В твоём прошлом? В твоём замечательном, охренительном, обалденном прошлом, среди всех этих тупых друзей, ни один из которых почему-то и открытки на день рождения тебе не присылает, есть кто-то, кто лучше меня? Есть такой человек?

— Есть. — Она как будто погасла. Отступила на шаг, опустив плечи. Почти прошептала: — Есть. И я… я не могу без него.

Дальше было совсем некрасиво. Она собирала вещи, Илья хватал её за руки, оставляя синяки. Она рвалась уйти прямо ночью, в никуда… «в гостиницу, к подруге», он загораживал дверь и орал, не думая о соседях, что никуда не отпустит. Она сползла по стенке, села на пол в коридоре и беззвучно плакала, раскачиваясь взад-вперёд. Потом уползла спать на диван, пообещав остаться.

И ушла наутро, дождавшись, когда Илья напился и уснул.

∗ ∗ ∗

— Сначала она поселилась у подруги. В Митино. И каждый деть, чёрт побери, каждый… день бегала к нему. Я пытался следить за ней. Но она как будто чувствовала. Всё время оглядывалась. Путала следы. И у меня не получилось.

— Илья, — Зимин высыпал в кружку с кофе три ложки сахара и стал его размешивать, противно звякая ложечкой. — Это, конечно, не моё дело и не вполне относится к сюжету, но…

— Спрашивайте, конечно.

— Не моё дело, повторюсь. Но скажите, почему вы никогда не называете её по имени?

— Не знаю, — Илья зажмурился и прижал подушечки пальцев к векам. — Не сложилось у нас как-то… с именами. Ей страшно не нравилось, когда я звал её Валей. Даже не то что не нравилось… Она и не отзывалась даже, говорила, что не привыкла. В детстве её звали Тиной… а мне как-то глупо казалось. Как русалка. Или это, Канделаки. Тьфу.

— Тьфу, — дунул Зимин на горячий кофе. Закашлялся. Сделал бодрый вид, но глаз всё равно предательски дёргался. — И что, нашли вы, к кому ходила ваша русалка?

— Я нанял частного детектива. Как в кино. Совсем головой тронулся, да?

— Ну почему же, — Зимин кашлянул в рукав, поднялся. — Сейчас вернусь. Извините.

Он прошёл до конца коридора, хлопнул тамбурной дверью.

Встал у окна, успокаивая дыхание. И что, спрашивается, накатило? Мало ли Валентин на свете. Или Валентинов.

«Не всех их в детстве звали Тина. Или Тин, — снова некстати шепнуло сердце. — Некоторых только».

— Это совпадение, — упрямо пробормотал он, мелко постукивая костяшками по холодному металлу. — Сов-па-де-ни-е.

— И что же дальше? — спросил он через десять минут, вернувшись.

— Детектив письменный отчёт прислал. Как в лучших домах Англии. Я вам даже зачитать его могу, всё равно с собой таскаю его, просматриваю долгими зимними вечерами. — Илья криво улыбнулся и вытащил из кармана джинсов мятую распечатку. — Хотите приобщиться к высокому слогу?

— Вай нот, — пробормотал Зимин.

— «Полагаю, ваша жена попала в лапы секты, выманивающей деньги из людей со склонностью к обрядовому сознанию»… ишь, как загнул, а? «Или шизофреников. На их сайте — вот адрес, ознакомьтесь — утверждается, что если душа, оторвавшаяся от тела, почувствует себя плохо, то эти прекрасные люди готовы помочь. За несколько сотен тысяч они готовы перезахоронить тело поближе к душе и поддерживать связь между ними. Суммы за поддержание связи называются тоже значительные. По результатам слежки могу сказать — жена ваша ходит на кладбище. Иногда — на собрания секты. Ищите жену среди них. И мыслите позитивно. Это не любовник».

— Неплохой стиль официального отчёта, — Зимин сглотнул.

— И не говорите.

— Но вы не поверили.

— Это же бред! — Илья фыркнул. — Во-первых, двадцатый век на дворе. Походы на кладбище, магия… Я бы заметил по ней. Я бы не женился на ненормальной. Я решил, что она просто дала детективу больше денег, чем я.

— Не находите, что это ещё больше попахивает киноштампами?

— Не нахожу.

— И что дальше? — Зимин сцепил пальцы в замок, чтобы скрыть дрожь.

— Я выследил её подругу. Припёр к стенке. Стал выспрашивать. Она сказала, что у жены кто-то только что умер… здесь, в Москве… и она буквально неделю назад повезла тело на поезде в Уренгой. Я не поверил.

— Почему?

— Да не было у неё никого в Москве! Когда мы познакомились, три с половиной года назад, она только что приехала с Севера и никого в городе не знала! Все там! Никого здесь, кроме меня!

— Не кричите так, — Зимин скрипнул зубами. За окном свинцовели сумерки.

— Я бы не кричал, если бы все они не сговорились меня обманывать. Вы знаете, что мне по телефону её мать сказала? Знаете, а?

— Не знаю.

«Знаешь, — стукнуло сердце. — Всё ты знаешь».

— Я ведь даже телефона её не знал. Нашёл по фамилии в телефонном справочнике. И начал обзванивать. И раз на третий меня спрашивают: кого к телефону? Валентину, говорю. Извините, отвечает мне её мамаша. Или не знаю кто, седьмая вода на киселе. Извините, блеет несчастным голосом. Никак не могу Валентину позвать. Умерла она, три с половиной года назад умерла. Ну не суки, а?

— Суки, — безразлично кивнул Зимин и стал мешать кофе, уже не слушая, как Илья доберётся до Уренгоя и всем там покажет. И особенно тому, из прошлого, которого его жена внезапно, погостивши в родных местах, очень полюбила. Или она его и раньше любила? Привезла с собой… деньги на него тратила. А потом небось за ним и уехала, потому что тот в Москве не прижился. С-с-скотина он.

«Она», — хлюпнуло в груди.

«Заткнись», — выдохнул Зимин.

∗ ∗ ∗

Ближе к одиннадцати вечера, после остановки в Ханымее, Илья задремал, предварительно получив заверения от собеседника, что история печальна, но банальна… Заверения и немного сочувствия. Не какого-то там психотерапевтического, а искренне человеческого.

Зимин приглушил верхний свет в купе, но не лёг. Продолжал сидеть, уставившись в окно. Под рельсами перекатывалась вечная мерзлота, километры упокоенной земли, укутанные в иней и снег. Под этим стылым одеялом лежали с доисторических времён мамонты, олени, целые собачьи упряжки, когда-то вмёрзшие в лёд… Идеально сохранившиеся, целые: наверно, если откопать их и согреть на жарком солнце — они проснутся и побегут дальше.

Дверь в купе скрипнула.

Зимин скосил глаза. У него тут же свело шею, пронзило острой болью — до крика, — но кричать не получалось, в рот будто натолкали ваты. Нет, не ваты. Снега. Зимин зажмурился, потянулся руками к горлу. Зачем-то сжал его. Раз, другой.

Не помогло. В снежной вате утонул не только голос — пропало дыхание.

Зимин стал заваливаться на бок, неловко засучил ногами, сбивая коврик на полу неровными складками.

Сердце забилось противно, мелко-мелко, закололо под рёбрами и отдалось тупой болью под ключицу. Вдохнуть, надо вдохнуть, хоть раз. Но как? Он ударился щекой о столик и открыл глаза.

На соседнюю полку, рядом с мирно сопящим Ильёй опустилась девушка в тёмном свитере с высоким воротом. Тихо звякнули колокольчики. Сквозь голову девушки, отрезая скулу от лица, просачивался свет из коридора. Она внимательно посмотрела в лицо Зимину, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому.

Тот хрипел и драл горло, оставляя под ногтями кровавые полоски и клочки кожи.

— Тебе привет от брата, — прошептала Тина.

∗ ∗ ∗

В конце семидесятых на месте Нового Уренгоя ещё был посёлок. Бараки, времянки, первые наспех построенные приземистые дома… Взрослые занимались геологоразведкой и метеонаблюдениями, а дети вечно мёрзли, болели и путались под ногами. Все, кроме Тина. Брат Зимина не только летом, но и зимой обожал лазить по окраинам, заглядывать под старые вагончики, расспрашивать старожилов, ковыряться в бумажках — даже не умея читать, он ухитрялся выискивать там какие-то схемы, чтобы искать сокровища. От дошкольного детства у Вали — Валеры Зимина — сохранилось одно и то же повторяющееся десятки раз воспоминание.

Он лежит дома. Холодно. Чадит керосиновая лампа. Саднит больное горло. Тин деловито шуршит бумажками, завернувшись в одеяло около стенки. Потом шепчет:

— Пойду клад искать. Никому не скажешь?

— Никому! — мотает головой Валя.

Тин шуршит в ночь. Возвращается под утро. Холодный, как ледышка, лезет под одеяло, под бок к брату.

— Нашёл?

— Нет! Завтра пойду…

Однажды брат вернулся неправильный.

— Нашёл? — Валя не сразу понял, в чём подвох. Это потом он что-то осознал, сопоставил… а пока заговорил с этим, как будто оно было Тином.

— Нашёл, — вернувшийся взамен брата, выглядящий как брат, опустил на пол толстую стопку бумаг, несколько папок, покрытых инеем. От них тянуло гнилью и сладковатым, тошнотворным запахом.

— Это… сокровище? — Валя даже забыл на миг о больном горле.

— Ещё какое, — незнакомо, по-взрослому ухмыльнулось… ухмыльнулся Тин.

∗ ∗ ∗

От этого воспоминания Зимин даже на секунду забыл о кончившемся воздухе. Дёрнулся ниже, нырнул под стол и протянул руку к ноутбуку… нет его, пропал! Со всеми данными из тех папок… В порядке, с выводами, с версиями. Про три года, и про то, как этот срок сложно продлить, и как это… этот Тин, или Тина, или кто бы то ни был из живущих взаймы, рыдает по прошлому. На мёртвой дороге умели поднимать людей, но не учили жить вперёд. Зачем? Пусть работают, пусть строят.

— Думаешь, тебе поверят? — Девушка сидела, покачивая скрещёнными ногами в такт колёсному ритму. — Не сочтут сумасшедшим? Вон Илья никому не верил. И не поверил бы. Он думал, что у меня любовник, без которого я не могу. А я не могу без себя. Вот ты, Валя… сможешь без себя?

Вместо снежной ваты во рту оказалась раскалённая смола. Теперь Зимин не просто задыхался: в лёгкие и желудок текла жидкая боль. Вцеплялась во внутренности, закручивала их, превращала в тлеющие угли. Живот будто наполнялся жаром и пеплом. Зимин свалился на пол и, корчась, пополз к двери.

Вагон тряхнуло, и купе захлопнулось, отрезав луч света из коридора.

∗ ∗ ∗

Валя ехал в лагерь на Чёрное море — на самое настоящее море! Туда, где тепло, и юг, и даже обещали настоящую черешню… Что это такое, Валя не знал, но очень хотел попробовать.

Тин — ссохшийся и осунувшийся, то и дело перхающий гноем — оставался дома. Родителям он не по-детски серьёзно доказывал, что не вынесет дороги. Вале сказал прямо:

— Мне уже от тела далеко не отойти. Мутит.

Ещё давно, через неделю после того, как был найден «клад», Тин сводил брата к месту своей гибели. Они прошли по длинному извилистому оврагу, влезли в едва приметный лаз и спрыгнули в комнату с бетонными стенами. На одной из них висел плакат «Трансполярная магистраль: Салехард — Игарка». Тин — новый Тин — протянул руку и показал на себя старого, придавленного железной балкой на проходе в соседнюю комнату.

— Вот, — пробормотал он, будто это всё объясняло.

— Вот, — прошептал Валя. Смысл этого самого «вот» он понял, уже учась в институте, разобрав записи мёртвой лаборатории по косточкам. Восемьдесят тысяч заключённых. Сорок миллиардов рублей. Километры рельсов по вечной мерзлоте и вместо шпал — трупы. Когда «шпалы» в этом аду начали оживать, кто знал, что эксперимент над смертью вырвется на свободу и начнёт расползаться всё дальше и дальше от трансполярной?..

Позже, вернувшись с моря, он не застал брата дома.

— Пропал, — вытирала слёзы мать.

— Сбежал, негодяй, — коротко брякнул отец.

«К телу вернулся», — шепнул Валя. Именно тогда у него появилась привычка разговаривать с самим собой.

∗ ∗ ∗

Перед глазами у Зимина плыли багровые круги. Он уже не чувствовал тела, не помнил себя, не ощущал ничего, кроме всепожирающей дикой боли.

И только голос Тины шелестел вокруг него, не давая до конца раствориться в плавящем мясо и кости пламени.

— Я любила его. Понимаешь? Любила. И хотела остаться. Забыть про прошлое. Платила шаманам, бабкам, сектантам… деньги кончались. А он не понимал. И я сорвалась. Вернулась к себе. И всё равно плачу. Раньше платила, а теперь плачу. Думаешь, сколько он меня будет искать? День? Неделю? Доведёт моих родителей до слёз? Поверит им? Как ты думаешь?

Сердце Зимина ёкнуло в последний раз и остановилось.

— Илья тоже тебя любил, — буркнул он, поднимаясь с пола. Отряхнул колени. Морщась, потянул волос из-под ногтя. — Не как ты его, но всё же… Не рыдай.

Бывший головопатолог сошёл с поезда в Пурпе и уселся на вокзале ждать состава в южном направлении, к черешне.

Утром в вагоне включили радио. На удивление, из скрипучего приёмника звучало не диско десятилетней давности и не «Белые розы», а свежие новости.

Проводница шваркнула на столик стакан с чаем и удалилась к себе, шипя «сошёл раньше и бельё не сдал… самый умный, к-козёл».

Илья звенел ложечкой, щурясь от головной боли.

— Авария на привокзальной площади в Тобольске, — деловито вещал диктор. — Водитель такси не справился с управлением и врезался в фонарный столб. Водитель погиб на месте, пассажир к вечеру скончался в реанимации от полученных травм.

Илья допил чай и стал собирать вещи. В окно он старался не смотреть — в рассветных сумерках почему-то казалось, что от подножия железнодорожной насыпи, из-под снежного одеяла расползается чёрная гниль. Илье даже казалось, что он чувствует на губах сладковатый привкус, хотя… он же не клал сахар в чай?

Автор: Александра Давыдова

Мракопедия (с)

Долго не мог уснуть Глеб в ту ночь. Только глаза закроет, в голове тут же возникают образы: истощённый Валерка, яркий свет из ладони Гриши, бесформенная старуха, превращающаяся в ослепительную незнакомку и даже, показалось Глебу, что в комнату откуда-то проник этот странный запах мокрой земли. Несколько раз он вставал, принюхивался, но - нет, наверно игра воображения - не шутка, такое увидеть!

Под утро уснул крепким сном. Проснулся поздно, да и то, если бы солнышко не пощекотало его за щёки, спал бы он ещё да спал. Молодой организм - своё берёт. Спросонья потянулся, прислушался- с улицы доносился будничный шум, где-то кричали петухи, проезжали машины, а с кухни тянуло вкусным запахом свежих лепёшек. Ничего не напоминало о пережитом вчера, да и воспоминания не казались такими уж страшными.

Позавтракав, решил Глеб сходить к Гришке и напрямую спросить, что это было вчера, какое отношение имеет он - Гришка к произошедшему. Может, Гришка экстрасенс какой или того хуже-ведьмак? Благо, что жил Гриша недалеко - на соседней улице, идти до его дома всего-то два квартала. Но, уже подходя к дому друга, почувствовал Глеб робость и глупость своего положения. Заглянул через забор небольшого чисто выбеленного домика - куры роются в палисаднике, где-то в глубине двора кто-то гремит вёдрами-наверно, бабушка Гриши, тётя Маша.
-Тётя Маша, а Гришаня дома? - громко крикнул Глеб.
Из-за угла дома показалась тётя Маша - крепкая, ещё не старая женщина с добрым лицом.
-Заходи, Глеб, нету его, с утра в город поехал, а зачем - не знаю, выросли вы, сами себе хозяева, заходи, поможешь мне корыто для свинок перенести.
Глеб зашёл во двор, помог тёте Маше перенести новое тяжёлое корыто и сел на скамеечку под большим кустом винограда.

Бабушка Гриши посмотрела на него внимательно и спросила:
- Так, говори, зачем тебе Гриша понадобился , чё замыслили, куда хотите податься, рассказывай.
А Глеб сразу вопросом на вопрос, ошарашив таким образом тётю Машу.
- Тётя Маша, а вы не замечали за Гришей ничего странного, там способностей разных или ещё чего?
- Ещё чего? О каких таких способностях ты говоришь? Так, чуяло моё сердце - что-то происходит с внуком-то.
Тётя Маша немного помолчала, как-то сразу сникла, вздохнула, вытерла руки о фартук и присела напротив Глеба.
- Я Гришу своего воспитываю с рождения, без родителей он остался, получилось так, способности говоришь…

Родился Гриша мой недоношенным, слабеньким. Ох и измучилась я с ним. Не одно так другое. А жила тогда в нашем посёлке баба Наташа. Фамилии не помню, да её весь посёлок знал, так все и звали - баба Наташа. Мужик у кого запьёт, что спасу нет - к ней бегут. На воду наговорит, бутылочку даст, смотришь - опомнился мужик, за ум взялся.

Заболеет кто, да так, что врачи даже не могу определить диагноз-то - опять к бабе Наташе. На воск выльет, молитвы пошепчет - опять человеку лучше и стало. Но больше всего к ней деток приносили, грудничков особенно. Огневка покроет, грыжа вылезет, судороги случатся –опять к бабе Наташе. Всем она помогала, никому не отказывала. А тут Гриша мой опять заболел- не спит, бутылочку не сосёт, заходится от крика, выгибается сердешный. Ну и понесла я его к бабе Наташе. Она развернула его, на водичку пошептала, умыла личико и говорит:
-Ты, Мария, не переживай, бог даст - поправится. Иначе не может быть. Я многим деткам помогла, а они мне.
- Как это? - удивилась я.

- Старая я уже, болеть стала часто. А полечу ребёнка, так мне даже лучше становится. Батюшку недавно видела, а он говорит, что когда помру - отпевать не будет, так как нехорошими делами занимаюсь. Да разве плохое дело людям помогать? Заговоров много я знаю, травки разные, молитвы, вижу, что у человека на душе. А как-то скрутило меня - камни в желчном нашли, операцию назначили. Сама перед операцией так боялась, а деваться некуда, больно худо мне было. Вот, значит, повезли меня, укол поставили, я и провалилась куда-то. Вижу - свет впереди, яркий белый, как будто манит меня к себе. И так захотелось мне туда, к свету этому, а вижу - вокруг меня дети, много детей, встали в круг, за ручки взялись – и не пускают, кружатся вокруг меня и весело смеются. Очнулась я, а надо мной врачей много, склонились, о чём-то переговариваются. Хирург, который мне операцию делал, сказал мне потом, что все думали, что помру я, так плохо всё было. А я видишь, жива! Это детки меня на тот свет не пустили, огородили, значит, нужна я им. Вот и лечу, как могу. А за мальчонку не переживай. Сила дана ему большая, светлая. А как он ею распорядится - только богу знать дано.
- Какая сила?- не поняла я.
- Не мной дана, не мне рассказывать!- строго сказала баба Наташа. Ступай, всё будет хорошо. А как помирать буду - приходи с мальчонкой ко мне проститься.

Пришла я домой, а Гришенька мой успокоился, спал всю дорогу. Долго я думала над словами её, а потом забыла. А как было Гришеньке лет пять, упала я, локоть стал болеть, да так, что рука тряслась, не слушалась. Подошёл ко мне внучек мой и говорит: «Бабулечка, у тебя ниточка на руке болит?». Погладил руку мою, а боль-то и ушла, как будто и не было. Я тогда не придала этому значения, только потом поняла, что ниточка, видно нерв. А мой Гриша это видел, да и помог мне.
- А потом, что, тётя Маша?- спросил Глеб, - вы ходили ещё к той бабе Наташе.
- Приходилось и ещё обращаться, а если ты имеешь в виду, ходила ли я с Гришей прощаться к ней, когда она помирала, то - нет, нии. А способности есть у Гриши! Я рядом с ним себя молодой чувствую, хоть мне уже шестой десяток пошёл, так-то вот.

Тётя Маша устало встала и пошла управляться по хозяйству, а Глеб решив обдумать услышанное наедине, пошёл к воротам, сказав на прощание: «Всего доброго!»

Посмотрела бабушка ему вслед. Эх, не сказала она ему одну вещь: померла баба Наташа лет пятнадцать назад. А соседка её к ним домой приходила, говорила, что зовёт Марию с внучком баба Наташа попрощаться перед смертью. Да только не пошла она, забоялась, Гриша тогда во второй класс ходил. А на похороны пошла. Много народу было, все жалели бабу Наташу. И там, на похоронах узнала она, что накануне её внук-Гриша, сам приходил к бабе Наташе, после школы зашёл, а как попал туда никто не знает. Зашёл мальчонка смело в комнату, около кровати, где лежала баба Наташа сидели сердобольные старушки - соседки. Подошёл Гриша к кровати, в глазах слёзы, взял её за руку. Соседки рассказали, что посмотрела на него умирающая, а из ладони у неё как будто свет голубой пошёл прямо в Гришину ладошку, а в комнате запахло свежескошенной травой и мёдом. Потом закрыла глаза баба Наташа, а Гришу соседки из комнаты вывели. К вечеру умерла она, умирала с улыбкой на лице, а лицо было светлое, светлое, как у святой. Что на это скажешь - ничего, вот и сейчас не осмелилась рассказать даже лучшему другу внука, а внутри уверенность жила - не простой Гриша, ох не простой, а что дальше будет - жизнь покажет.

(Продолжение следует)

Было это в апреле в 2004-го года. Я тогда служил в составе Черноморского военного флота со своим другом, и нам предложили хороший заработок за, как нам сказали, простое наблюдение.
Мы согласились, и нам дали отпуск перед работой. Порекомендовали провести больше времени с родными и близкими, так как рейд будет на 4 месяца, и весь путь в режиме радиомолчания.
Нас это не смутило, учитывая, что одного только аванса с небольшой доплатой запросто хватило бы на трёшку в новострое.
Через неделю мы явились в указанный терминал с вещами. Кроме нас двоих, там было ещё 7 человек. Позже подъехал джип, Шевроле Субурбан, и из него вышли ещё три человека. Один сразу же представился капитаном, и представил ещё двоих — старшего помощника и старшего механика. Далее он кратко объяснил что к чему, в плане устройства на корабле и распределения обязанностей, назвал всех в списке и их обязанности. Я, мой друг и ещё двое парней — охрана, один парень — кок, один помощник механика и один вперёд смотрящий (дозорный).
Мне не показался странным такой малочисленный состав экипажа, учитывая, что у причала за спинами механика, старпома и капитана как раз стоял, покачиваясь на волнах, небольшой рыболовный траулер.
Мы поднялись на борт. Тут-то и пошли странности: внешне это было простое рыбацкое судно, но стоя на борту было ясно видно, что оно тяжело бронировано. Сами борта состояли из двух основных слоёв с полостью шириной в ладонь между ними, а сами слои были из неизвестного мне композита. Нас проводили в рубку, где было явно видно, что все иллюминаторы и прочие стёкла заменены на мощные бронированные триплексы, состоящие из двух слоёв пуленепробиваемого стекла и слоя углеволоконной сетки между ними. Я не специалист, но дураку было понятно, что судно подготовлено не к простому обстрелу, а к обстрелу крупнокалиберными осколочно-фугасными минами или снарядами, может быть даже ракетами с осколочно-фугасной боевой головкой. Тут-то и возникли вопросы. Сверху, на крыше рубки был спаренный корабельный пулемёт. Я уточняю это, так как даже на корабли береговой охраны такие не ставят — максимум рпк, а тут натуральный такой, зенитный пулемёт, которым и самолёт сбить можно, при этом замаскированный под радар — по бокам пулемёта были белые пластиковые панели.
Мы зашли в столовую, она же, как нам сказали, отныне наша комната отдыха.
Нас рассадили и проинструктировали, после чего старший помощник спросил, если у нас вопросы. И тогда я спросил, зачем нам маскировка под рыбацкое корыто, в паре с такой массивной бронёй, на что старпом ответил, что это защита от лишних глаз, и тех кто вопреки всему попытается легко наживится.
Ответ весьма исчерпывающий, и расспрашивать дальше я не стал.
К слову, сборы у причала происходили в 6 часов утра, а после экскурсии по кораблю и инструктажа, в 8 часов, мы отчалили.
Прошло 5 недель. За это время ничего особого не происходило. Я, мой друг и ещё двое ребят из охраны посменно дежурили: 12 часов я с другом, следующие 12 часов те двое. Униформы никакой не было, была только искусственно запачканная спецовка оранжевого и красного цвета. Для конспирации капитан даже приказал ставить сети, и время от времени доставать их, и складывать рыбу в трюм. Иногда приходилось подменять дозорного, так как он был один, и иногда отлучался. К слову его смена была только ночью — днём его обязанности так же выполняла охрана. Единственное, что нас выдавало — у всех, даже у кока, на поясе в кабуре были пистолеты. В каютах были контейнеры с штурмовыми винтовками, гранатами и боеприпасами.
Капитан провёл собрание, на котором сообщил, что мы уже приближаемся к месту назначения, но по пути к нам на борт зайдут ещё два человека — ученых. На этих словах собрание закончилось. Вечером следующего дня, дозорный поднял тревогу, старпом поднялся на мостик, и сказал, что всё в порядке — это свои. К борту подошел небольшой катер, на борт поднялись два человека, и принялись затаскивать с катера какое-то оборудование. На это ушло чуть более получаса.
Ещё через четыре дня, мы подошли к суше. Ни других кораблей, ни терминала, ни даже простого причала. Мы встали на якорь в трёхстах метрах от берега. Это явно был небольшой остров, на вскидку, может, километров 5 в диаметре.
Ещё два дня мы простояли на якоре без приказов, а в 4 утра третьего дня, нас разбудила пожарная сигнализация и крик старпома в радио «свистать всех наверх». Сонные я и напарник, в трусах и носках выбежали на палубу. Старпом хмуро окинул нас взглядом, а капитан рассмеялся: «в трусах, но зато быстро». Старпом сообщил, что в 6 часов, мы, четверо охранников и один ученый, должны высадится на остров в полной экипировке.
Мы привели себя в порядок, позавтракали, приготовились. Чуть больше чем через час, мы уже стояли на палубе и спускали на воду шлюпку. Загрузились и отправились к берегу. К слову шлюпкой служила надувная моторная лодка, так что мы быстро достигли берега. Отправились в глубь острова. Ничего необычного, остров как остров: метров 20 береговая линия, дальше трава, кусты, деревья. Прошли мы около четырёх сотен метров и ученый сказал нам, что сейчас самое время надеть респираторы, и мы двинулись дальше. Не прошли мы и ста метров, когда увидели это: кратер, диаметром около километра, доверху заваленный, натуральным таким, месевом, из полуразложившегося мяса, костей, уже почерневших от времени, и совсем свежие трупы. Это были трупы каких-то животных, но они были так изуродованы, что понял я, что это животные, только благодаря остаткам шерсти на одном из трупов. Машинально я поднёс руку к носу, ожидая ужасное зловоние, совершенно забыв, про ранее надетый респиратор. У одного из охранников пошли рвотные позывы, и он уже было потянулся снимать респиратор, когда ученый остановил его, и сказал сдерживать позывы, и в такой близи ни при каких условиях не снимать респиратор. Ученый, к слову, паренёк лет 25-ти, достал камеру, и сделал несколько снимков, после чего взял «образец» и поклал в контейнер.
— Быстро, возвращаемся — сказал он, и быстрым шагом стал возвращаться назад, тем же путём, которым мы пришли. Уже подходя к берегу, мы услышали рёв. Это был очень громкий рёв, и у меня в голове сразу промелькнул вопрос, каких же размеров та зверюга, которая издала этот вой. Ученый парниш сказал поспешить, и мы побежали к лодке. Быстро загрузились и стали отплывать от берега, как вдруг в нос ударил запах гнили. Я было потянулся за респиратором, когда с ужасом осознал, что не снимал его. Тогда я подумал, что с фильтром что-то не так, но в тот же миг заметил, что морщиться от вони стали все. Идя на полном ходу к кораблю, я пытался понять, на сколько же сильным должен быть запах, чтобы вот так вонять через респиратор. Уже подходя к кораблю, один из охранников, тот самый, который с трудом сдерживал рвотные позывы, снял респиратор и что есть мочи блеванул за борт, а когда попытался отдышатся, то стал задыхатся. Мы поднялись на борт, заволокли его. На палубе уже ждал старпом, стоявший в противогазе, и с двумя кислородными баллонами, из каждого выходили по две трубки с кислородными масками. Мы одели маски, и вдохнули свежий воздух, задыхавшийся наконец отдышался, а ученый схватил индивидуальный небольшой баллон. Мы зашли внутрь. Я посмотрел в иллюминатор, и увидел как сбросили якоря. Было понятно, что мы спешим, но от чего…
Корабль накренился от резкого разворота, и в этот же момент, прямо в триплекс прилетела полуразложившаяся туша, да с такой силой, что триплекс треснул, и его наружный слой откололся и часть его осыпалась, а рамка и стенка вокруг триплекса слегка вогнулась во внутрь. В след за этим, по всему кораблю были слышны мощные удары, и по кораблю пошла вибрация. Мы с ребятами заняли оговоренные на инструктаже позиции в случае атаки. Корабль уже развернулся к острову кормой, и я снова посмотрел в иллюминатор: как в фильмах тучи из стрел закрывают небо, небо закрыла туча из летящих в нас разлагающихся туш животных. В один момент по броне корабля затарабанило словно градом, и с такой вибрацией, как если бы каждая градина весила бы килограмм 100—150. Отплыв примерно на 5 километров, всё закончилось. Мы все поднялись в рубку, и я спросил капитана, что это с такой силой забрасывает тысячи трупов на 5 километров. Он как будто не услышал, развернулся к панели и стал что-то нажимать. В окно было видно, как открываются две створки фальш-трюма, и оттуда выдвигается здоровенная ракета.
— Это вакуумная авиационная бомба, адаптированная под запуск с корабля — сказал капитан — так как ни один самолёт не смог подойти к острову так же тихо как корабль, то его тот час же сбивало тоннами гнилого мяса, и он не мог подойти на достаточное расстояние, для запуска ракеты.
Сказав это, капитан провернул ключ, откинул предохранитель и нажал на кнопку, после чего ракета подпрыгнула вверх метров на 15, реактивными стабилизаторами наклонилась в сторону острова и со свистом рванула в его сторону. Через минуту, в бинокль я увидел резкую вспышку в середине острова, а после, взрывную волну, вырывающую деревья. Через месяц плавания, мы зашли в ближайший порт, ночью. Мы все высадились с корабля и нас встречал автобус. Ещё через час нас доставили на склад, где мы переоделись в костюмы, нам раздали заграничные паспорта, и авиабилеты. Ещё через час нас доставили в аэропорт, и ещё через 10 часов я уже был в Киеве, где нас снова встретили, и доставили к неизвестному ранее зданию, раздали плату, и документы, обязывающие нас не разглашать то, что мы видели.
А я до сих пор иногда засыпая, вспоминаю ту тучу из трупов, и пытаюсь понять, что же всё-таки могло запускать их с такой мощностью…
Мракопедия (с)

Говорят, что с самого рождения в человеке заложены определённые способности и таланты.Ну, способности-это понятно, каждый человек способен на всё ( в определённой ситуации), но таланты… Ведь это то, что проявляется даже независимо от желания человека, ситуации, социального положения. Просто может и всё…

Вот таким и был Гришка. Простым, можно сказать, даже нерасторопным парнем, таким же, как и тысячи других парней. Таким, да не таким. Сам не зная как, а мог Гришка насквозь увидеть человека, Нет, не в буквальном смысле, увидеть внутренние органы, а мог увидеть сущность человека: скрытые желания, неувиденные никем ранее наклонности, а попросту, мог он отличить кто перед ним- добрая личность или злая.

Друзья Гришки часто подсмеивались над ним, подшучивали, и даже побаивались, но всё-таки близко к сердцу его необычайные способности не принимали, если бы ни один случай, бесповоротно изменивший мнение о нём.

Был у Гришки друг- Валерка, двадцатилетний парень, с могучим торсом, железными мышцами, красивыми серыми глазами и по-детски пухлыми чувственными губами. Дело, конечно, молодое, но в конце мая стал Валерка избегать своих друзей, часто пропадать где-то, а на все вопросы типа «Ты куда пропал?», он только отмахивался и томно улыбался: «Извините, мол, дела!»
«Да влюбился он»,- как-то сказал Гришка своим друзьям после мимолётной встречи с Валеркой

.-А ты откуда знаешь?- поинтересовался Глеб,-Он о своих амурных делах никогда никому не говорил

.-Так видно же, летает, как на крыльях, в глазах сердечки бегают, даже свет от него идёт какой-то … розовый,- ответил Гриша,- только вот не нравится он мне что-то, вроде светится весь, а вроде и потемнел как-то.
- Ну, Гришань, опять загадками говоришь, светится, потемнел,- отмахнулся Глеб.

После разговора этого прошло, наверно недели две, и вот как-то встретились друзья опять на своём старом месте- на углу квартала, под старой ивой у дома старой четы Морозовых.
- Привет, пацаны, как там?- Вяло произнёс Валерка.
- Да там всё нормально, а вот ты что-то зажрался, может жениться собрался, или чё похуже?-парировал Глеб.
Только Гриша ничего не спросил, а внимательно посмотрел на друга.
- Я же сказал, потемнел даже.
Но тут Валерку прорвало.
- Вы не представляете, я с такой девушкой познакомился, У меня ни с кем никогда такого не было.
-Секса?- спросил Глеб.
- И секса тоже, но не в нём дело, она самая необыкновенная, красивая, умная, и ей нужен только я,- закончил Валерка.
-Ну, видать она тебя и замучила, небось дело к свадьбе. Хоть бы познакомил со своей красивой и умной.
- Да ладно вам, некогда мне, пошёл я .
-К ней? - спросил Гриша.
-Да, куда же ещё?- ответил Валерка и почти побежал от друзей по улице.
Когда его фигура замаячила в конце квартала, Гриша резко сказал Глебу:
- Пойдем, быстрее.
-Куда? - удивился Глеб,- За ним что ли, зачем?
-Не нравится мне всё это. Красивая, умная, и ей только он нужен, а у самого жёлтые круги под глазами. Где это он нашёл , , такую в нашем посёлке? Здесь все красавицы как на ладони.

Действительно, посёлок их располагался в тридцати километрах от города, и хоть был он и не маленький, но красивые девчонки были либо все заняты, либо уже замужем.
Друзья с опаской помчались за Валеркой. Да и путь был уже известен- Валерка двинулся к центру. Здесь располагались торговые ряды небольшого базара, многочисленные кафе и магазины, а также вереница наглых таксистов. Жизнь центра так и кипела. А Валерка остановился у одной из самых красивых парикмахерских. Друзья наблюдали за ним из-за угла аптеки. И вот, минут через двадцать из дверей этой самой парикмахерской появилась девушка.
Да, о таких, как она, говорят, что мужчины шеи сворачивают, глядя им вслед.
Высокая, ухоженная, нога от бедра, это успели заметить Глеб с Валеркой даже с не очень близкого расстояния из-за угла аптеки.

-Куда они пойдут, может сюда?- прошептал Глеб.
Парочка как будто их услышала. Медленным шагом молодые люди двинулись в их сторону.
Гриша сразу насторожился и стал внимательно всматриваться в спутницу Валеры.
Да и было на что посмотреть. Девушка была обладательницей изящной фигуры, красивым притягивающим лицом с чистой прозрачной кожей, волосами цвета спелой пшеницы, яркими голубыми глазами и походкой модели, знающей себе цену. Одета со вкусом: маникюр, высокие тонкие каблучки. Макияж, неброский, но сделанный мастерски. Только вот сразу и не определишь - сколько ей лет. Можно было сравнить её с юной девчонкой-ученицей

одиннадцатого класса, И в то же время она производила впечатление девы, гораздо зрелой.
-Парочка скоро скрылась за углом пятиэтажки - в центре их было несколько -посёлок то городского типа.
-Пошли!- резко сказал Гриша.
-Зачем? Где их сейчас найдёшь? -удивился Глеб.
Но Гришка уже почти бежал в ту сторону, куда отправились Валерка со своей спутницей. Гриша почти влетел во двор пятиэтажки, за ним недоумённый Глеб.
Во дворе никого не было, если не считать двух девчонок, играющих у подъезда.
-Девочки, а вы не видели парня с девушкой, такой светловолосой, на каблуках? – спросил Гриша.
Девчонки с подозрением посмотрели на Гришку.
- Это вы про Нину из первого подъезда? Нет, не видели.-тоненьким голоском сказала конопатая девочка с яркой заколкой.
-А квартира какая?- не повёл бровью Гриша.
-Из шестой она отозвалась девочка и показала Гришке язык.

Гришка рванулся с места, как будто в этой самой шестой квартире был пожар.
Шестая квартира оказалась на втором этаже. За дверью - тишина.
-Ну, позвоним, ну выдут они, а что мы им скажем?- спросил Глеб.
Но Гриша даже не потянулся к звонку, он приложил ухо к двери и замер, через считанные минуты он приложил руку к замочной скважине, его лицо стало очень внимательным, а в глазах появился какой-то голубой свет. Глеб от неожиданности сделал шаг назад и хотел что-то спросить, но не успел -дверь тихо открылась и Гриша проскользнул в квартиру. Глеб машинально последовал за ним. Где-то играла музыка, хоть тихо, но Глебу показалось, что она режет слух, как несколько скрипачей - неумех. Дверь в комнату в конце коридора была приоткрыта, оттуда и вылетал шквал странных нот. Гриша смело потянул дверь на себя и шагнул внутрь.
Валерка лежал на кровати с закрытыми глазами и с мучительно блаженной улыбкой. А «прекрасная» незнакомка сидела рядом, абсолютно обнажённая. Но не это поражало взгляд. Лицо её было красивым, а тело…

Тело напоминало бесформенную массу огромной старухи - дряблое, морщинистое, издававшее отвратительную вонь, которая наполнила собой комнату. Тёмная вуаль непонятного света уходила от её рук куда-то вниз, как будто в живот Валерки, и возвращалась через секунды с маленькими красными огоньками. А глаза! Глаза девушки-старухи были бездонными, холодными и… отталкивающими. Гришка резко выбросил руку вперёд и из самой середины ладони вырвался яркий жёлтый свет. Дальше всё происходило как во сне - так показалось Глебу. Этот свет достиг рук существа. Девушка - старуха пронзительно закричала и стала принимать ясные очертания красивой незнакомки, которую видели друзья с самого начала рядом с Валеркой. Она отскочила в угол комнаты, схватила что-то и … испарилась. Всё это произошло так быстро, что испуганный Глеб так и не понял - правда это он видел, или ему показалось. А Валерка, лежащий на кровати, даже глаза не раскрыл. Гришка подошёл к окну и распахнул шторы. Через несколько минут Валерка открыл глаза и уставился на друзей.

-Не понял, вы что здесь делаете, а где Нина? -слабым голосом спросил он
-Спокойно, Валер, ты не переживай. Давай, вставай, пойдём, по дороге я тебе всё расскажу. - сказал Гриша.
Друзья помогли подняться Валерке. Тут уж явно было видно, какой худой и измученный был их друг, кожа да кости, холодный пот выступил от слабости, в глазах тоска и это странный запах-запах мокрой земли. Друзья помогли Валере одеться и практически вынесли его из квартиры. За её дверями жизнь шла своим чередом- играющие девочки у подъезда, шум проезжающих машин.
-Ребята, что же это, что происходит, пить страшно хочется и спать, спать.
- Давай присядем на скамейку, а Глеб за напитком сбегает, правда?- посмотрел Гриша на Глеба.
-Да сбегаю, не вопрос. - отозвался Глеб.
Едва Глеб отошёл, Гриша тихо сказал Валерке:
-Повезло тебе, Валерьян, видно недолго ты с ней встречался, да и мы вовремя появились.
- Да объясни ты мне, что происходит, Нина куда ушла, что со мной?
- Куда она ушла - я не знаю, наверно новую пищу искать, а забыть всё тебе советую. Много всякого живёт среди нас - нечисть всякая. Есть такой тип нечисти - питается энергией, да непросто жизненной силой, а именно той, что вырабатывается во время этого, ну сам понимаешь. Партнёр на вершине блаженства, сам не понимает, что с ним происходит, а тает за несколько «кормёжек». А женщины - самые опасные. Высосет такая из тебя всё, что ей нужно и была такова, а партнёр её долго не протянет- умирает от истощения, с ума сходит, в общем так. А подружка твоя именно такой и оказалась. Важно остановить её во время её питания, увидеть её истинный облик. Вот тогда и имеешь над ней силу, а иначе ничего не сделаешь, ничего не докажешь. Кстати, и квартира наверно съёмная, да и не местная она?

-Познакомились недавно, в парикмахерской, я когда первый раз её увидел- обалдел аж. У меня внутри такой огонь загорелся ней, как будто какая-то сила тянула. От неё уходил- как будто в темноту проваливался, назад бежать был готов. Говорила, что к тётке в гости приехала, а та в больнице лежит, Да мне это было совсем не важно.
- А в зеркало на себя давно смотрел, ничего не заметил, ни ты, ни родители?
-Да спрашивали- не заболел ли? А я – влюбился! Слушай, Гриш, а ты откуда про такое знаешь, как нас нашёл, что ей сказал, странно всё это.
- Вон, Глеб пить несёт, а про это многие знают-говорят не все, да зачастую и не сталкиваются. Я когда эту странную музыку услышал, как будто другим стал. Сам не понимаю- но надо разобраться. Ты пока Глебу ничего не говори, попей - и домой пойдём как-нибудь, тебе надо поспать, а мне подумать.
В голове у Гришки роились странные мысли, но одно он знал – не скоро у Валерки дама сердца появится, а с той - нечистью он, Гришка, ещё не раз встретится.

(Продолжение следует)

«Фу! Какая мерзость!» - подумала Светлана, с отвращением глядя на двух бомжей, которые с остервенелым видом рылись в куче отбросов. Они громко ругались, не скупясь на крепкие словечки, и толкали друг друга, стремясь отхватить добычу получше.

Бомжей Светлана не любила. Не просто не любила, а ненавидела и презирала до тошноты. Ей был противен один вид этих людей, одетых в рубище, противен запах мочи и гнили, которыми была пропитана каждая клеточка их грязных тел. Она, конечно, понимала, что мало ли какие жизненные обстоятельства привели этих несчастных к столь плачевному существованию, но при виде этой категории людей, её охватывало чувство глубокого омерзения. Вот и сейчас, крепко вцепившись в ручку мусорного ведра, содержимое которого она оставила на помойке,
Светлана ускорила шаг, чтобы оказаться подальше от этого столь противного ей места. Неожиданно совсем рядом она услышала хриплый голос.

- Послушайте, дамочка, а может на дне вашего ведёрка найдётся что-нибудь и для меня?

Молодая женщина инстинктивно повернулась на голос. Перед нею стояла очень неопрятная старуха, одетая в чёрную рваную юбку, свисающую лохмотьями с тощей фигуры. Несмотря на жару, эта фигура натянула на себя толстую куртку неопределённого цвета и вязаную шапку, из-под которой выбивались жиденькие седые космы. Вокруг летали густые пары алкоголя, ошущаемые даже на расстоянии. Что и говорить – бомжиха! Глубоко запавшие глаза на жёлтом лице, с любопытством смотрели на Светлану

.- Ишь, какая хорошенькая, румянец на щёчках, губки бантиком, прям дамочка! И чего твоему муженьку надо, жил бы да жил с такой красоткой!Находиться в непосредственной близости, тем более вступать в разговоры с такой особой не входило в планы ошарашенной женщины

.- Что вам надо? Не приближайтесь ко мне! – срывающимся голосом взвизгнула Светлана.

- Да ничего не надо. Может, я тебе помочь хочу, а ты орёшь сразу, - засмеялась бомжиха, обнажая полусгнившие зубы.

- Себе помоги сначала, уродина немытая! До чего дошло, эти твари уже среди бела дня на улице к людям пристают! Куда полиция смотрит! Пошла вон от меня! – завопила Светлана, со всех сил бросая пластмассовое ведро в тощую фигуру бомжихи.

Она не шла, она бежала что есть мочи до самой двери квартиры. Только когда щёлкнул замок, она перевела дух. Да! Нервишки определённо сдали. А месяца три назад её жизнь была совсем другой. Весёлые вечеринки с подругами, обеды в лучших ресторанах города, модные дорогие шмотки, ни забот, ни хлопот. С деньгами мужа она много могла себе позволить. Этакая молоденькая ряженая куколка, которая даже яичницу приготовить не умела, а теперь ей самой приходится выносить мусорное ведро!

Муж был на семнадцать лет старше Светланы. Солидный мужчина, крепко стоящий на ногах. Своя фирма, роскошная квартира, загородный дом. О чём может мечтать молодая девушка, никогда не имевшая даже своей комнаты в детстве. Ей казалось, что счастье заключается в удачном замужестве, которое обеспечит ей безбедное существование. И она удачно вышла замуж! Главное, не сломаться от изобилия щедрот, которыми забрасывает тебя жизнь. Светлана сломалась. Зачем думать о будущем, об учёбе, о детях, если жизнь полна наслаждений. За последние три года она с головой окунулась в беспечную жизнь, совершенно забросив дом и семью. О детях не хотела слышать, заниматься хозяйством не умела, работать - а зачем? Средств на жизнь вполне хватает, ведь у неё хороший муж, который может устроить всё. А теперь источник иссяк!

Беспечная женщина была настолько занята собой, что не заметила беды в лице уже немолодой секретарши мужа Нины Петровны. Нина Петровна была обыкновенной женщиной, немного полноватой, с ласковыми серыми глазами и старомодной косой, которую она всегда укладывала корзинкой на затылке. К тому же она одна воспитывала двоих детей. Но разве поймёшь этих мужчин! Супруг объявил Светлане, что любит и ценит в Нине Петровне то, о чём мечтал всю жизнь: добропорядочность, хозяйственность и женственность. Её же, Светлану, выгнать на улицу ему не позволяют моральные установки и закон, так что после развода она будет жить в двухкомнатной квартире, которая уже оформлена на её имя. К той квартирке он прилагает значительную сумму, которая позволит бывшей супруге ни в чём не нуждаться, хотя бы первое время. Естественно, свои вещи и украшения она может забрать с собой. Какая щедрость!

Чего-чего, а такого поворота судьбы, женщина никак не ожидала. В ход пошли слёзы, женское кокетство и даже кулаки, которыми она устроила существенный беспорядок в приёмной мужа и на голове у своей соперницы. Ничего не помогло. Её хоть и сдержано, но крепко тряхнул любимый супруг.- Перестань устраивать истерики! Эх, Света, ты так ничего и не поняла! Ты молодая, красивая. Твоё счастье ещё у тебя будет, так не омрачай моё!

Сейчас Светлану счастливой назвать никак было нельзя. Защёлкнув замок на двери, женщина присела тут же и разразилась истеричным плачем, в котором была обида, страх и злость.Резкий звук звонка заставил её поднять голову.

- Эй, дамочка, ведро возьми. Ты мне им чуть глаз не выбила, - раздался голос за дверью.

Что! Этой бомжихе хватило наглости проследить, где она живёт!

- Слушай, пошла отсюда! Я сейчас полицию вызову!

- Зря ты так. Я реально могла бы тебе помочь. Есть одно весьма верное и простое средство. Жить с другой твой бывший точно не будет. Ну, если не хочешь, дело твоё.

За дверью послышались шаркающие шаги, а потом всё стихло.Не снимая цепочки, Светлана осторожно приоткрыла дверь и выглянула наружу. Тяжело кряхтя и прихрамывая, старуха спускалась вниз, подметая длинным рваньём лестничный пролёт. В воздухе летал смрадный запах помойки. Пустое мусорное ведро стояло тут же, у двери, которую Светлана быстро захлопнула.

Плакать и жалеть себя уже не хотелось.«Из огня, да в полымя. Откуда эта старая карга узнала о моих проблемах? Средство у неё есть! Ещё бы с бомжами я не связывалась!» - подумала горемыка, осматривая себя в зеркало, висящее в прихожей. Но зерно сомнения было уже посеяно в её тщеславную душу, жаждущую мести и победы.

Прошло несколько дней. Светлана старалась развеять свои мрачные мысли, благо, знакомых из старой жизни у неё было предостаточно. Сидя за столиком в уютном кафе, она рассказала про случай с бомжихой своей приятельнице Лике, особе помешанной на гадалках и магах.- И ты ничего не спросила про это средство? Светка, ну ты и дура!- Да я тебе говорю: старая бомжиха. Ты бы её видела! С ней рядом стоять даже противно, а разговаривать…- Знаешь, я бы никогда не упустила такого шанса. Может, она и живёт на помойке, но что-то знает и умеет это точно. Зачем ей тогда тебе предлагать помощь. Денег ты ей всё равно не дашь. Сунула там съестного, водки, зато узнала бы что-нибудь . Ой, как же всё это интересненько! Приятельницы ещё долго сидели за столиком, разговаривая о том и о сём.

Возвращалась Света домой уже за полночь. Выйдя из такси, она боязливо оглянулась по сторонам. Вот и подъезд.- Ну что, дамочка, решилась или нет? Время уходит!

Из темноты показалась фигура старухи, которая прихрамывающей походкой приближалась к женщине. Света вздрогнула от неожиданности, но ни кричать, ни прогонять старуху не стала.

- А откуда мне знать, что средство твоё подействует? Да ты ещё и цену заломишь!

- Средство верное, проверенное. А цена. Мне много не надо, сколько дашь и на том спасибо

.-А про меня откуда знаешь?

- Поживёшь с моё на свете, и ты знать будешь. У таких как ты, все проблемы на лбу написаны. Вон холёная какая, сразу видно – к работе не привыкла, а живёшь хорошо. Эх. Я тоже когда-то такая красотка была. Да ещё счастья в глазах у тебя нет, тоска одна.

- Ладно, ладно, говори своё средство, а там сама разберусь.

- Просто всё: нужно на кладбище взять землицу с семи свежих могил и разбросать её перед любовным гнездом приговаривая «Как живые с мёртвыми не живут, так и рабу божьему (назовёшь имя) не жить с рабой божьей (назовёшь имя). Проговоришь три раза с верой в божью справедливость, а там вскоре всё на свои места встанет.

- Землю с кладбища? Это и есть средство? Да это бред и только!

- Ошибаешься! Мать моя от своей это слыхала, а та…

Что-то в хриплом голосе и облике бомжихи показалось полуночнице настолько зловещим, да ещё налетевший ветерок пронизал тело ночным холодом. Не дослушав старуху, Светлана бросилась прочь к спасительному подъезду и перевела дух только у двери квартиры. Её бил озноб, руки дрожали, а сердце готово было выскочить от нахлынувшего страха. Только стены квартиры подействовали успокаивающе, да принятая таблетка снотворного, погрузившая сознание женщины в тяжёлое забытьё.

Проснулась она поздно. За окном светило солнце, играя яркими бликами на одеяле. Как будто ничего и не было: ни проблем, ни старухи с её странным заговором.«А почему бы не попробовать? – думала женщина, лёжа в кровати. Личные амбиции заглушили голос разума, а воображение рисовало виноватого мужа, стоящего у дверей квартиры с огромным букетом цветов и заплаканную физиономию Нины Петровны, ретирующуюся с поля битвы.

Кладбище встретило Светлану резкими порывами ветра. Солнце скрылось за тучами. Посетителей не было видно, поэтому теперь это место выглядело одиноким и печальным. Молодая женщина, воровато оглянувшись и брезгливо морщась, нагребла в целлофановый пакет несколько пригоршней земли с первых могил. «Надо бы на могилку родителей зайти», - промелькнула мысль, которую он тут же отбросила. Тащиться на другой конец не очень-то хотелось, таксисту обещала вернуться через двадцать минут, да и не затем сюда приехала в такую даль. Сейчас её волновал другой вопрос – как разбросать эту землю незаметно перед квартирой, если кругом установлены видеокамеры. На выходе ветер плюхнул ей в лицо кучу пыли. В сознании всплыл образ матери, строго грозивший пальцем и качавший головой. Отодвинув этот образ в глубину души, женщина поспешила с кладбища.

Близился вечер, погода портилась. Всю дорогу до города, Светлана думала о плане своих действий. Хорошо бы всё сделать сразу. Везти землю с кладбища в квартиру казалось идеей немыслимой. Проблема решилась сама собой. Непогода бушевала вовсю! От сильного ветра чахлые деревья пригибались к земле. Дворы были усеяны поломанными ветками, а по улицам несло кучи пыли и мусора. В воздухе пахло дождём. Такси остановилось у знакомого дома. Несмотря на темноту, ни в одном окне не горел свет. «Ага, электричества нет! Вот и славно!» - злорадствовала Светлана.

Посыпав землю на пороге подъезда, она проговорила три раза заветные слова. Всё происходящее с одной стороны смешило её, а с другой настораживало и пугало. Женщина осторожно поднялась по тёмной лестнице на третий этаж и щедро посыпала площадку перед квартирой.«А пусть думают, что грязь с улицы после дождя нанесли! Теперь посмотрим, дорогой, сколько твоя любовь продержится!» С этими мыслями заговорщица в последний раз оглянулась на своё творение, хотя в таком полумраке особо ничего заметно не было, потом быстро сбежала вниз и исчезла в темноте двора.

Прошло два месяца с того злополучного вечера. Лето подходило к концу, но погода баловала своими тёплыми солнечными деньками. Поначалу Светлана жила в каком то нервном ожидании. Она осаждала своих подруг звонками и бесчисленными вопросами. Но всё как-то само собой стало отходить на второй план.

Во-первых, она остро стала нуждаться в деньгах. Те, что дал её бывший муж, растворились в шумном водовороте бесчисленных нужных и ненужных потребностей, а другого источника существования у женщины не было.

Во-вторых, она познакомилась с Андреем. Молодой, но уже разведенный мужчина сразу покорил её своим шармом, галантностью и обаянием. К тому же, у него водились деньги, что для Светланы было довольно важно.

В-третьих, начало беспокоить состояние её здоровья. Дело в том, что у неё стали болеть ноги. Каблуки она любила всегда, они так подчёркивали изгиб точёных ножек, но теперь туфли на высоких каблуках превратились в сущий ад. Ноги опухали, суставы ломило, а мышцы сводило судорогой. Позднее стали появляться сосудистые звёздочки и невыносимая тяжесть в ногах. Она обращалась к врачу, но тот списал всё на варикоз, прописав гели и мази. Впрочем, они не особо помогали. Порой, женщина не могла долго уснуть, ворочаясь от боли. Лишь к утру болезненные ощущения стихали и она засыпала. Старую бомжиху видела редко. Место обитания той осталось прежним - неизменная площадка с мусорными баками. Завидев Светлану, старуха ничем не выдавала, что они знакомы и продолжала заниматься своим делом, ковыряясь в отходах большого дома.

Сегодня Светлану разбудил звонок. Кто-то настойчиво жал на кнопку, выжимая длинные трели.- Светка, давай открывай, - тараторил голос Лики. - Открывай давай. Ты упадёшь, когда узнаешь!Света накинула халат и открыла дверь. В прихожую впорхнула весёлая и свеженькая Лика. Она схватила подругу за руки и выпалила на одном дыхании.- Всё! Новая пассия твоего бывшего несколько дней назад собрала вещички, забрала своих сопляков и уехала в неизвестном направлении! Правда, твоего бывшего уже видели в обществе какой-то блондинки, но это ни о чём не говорит! Теперь не отмалчивайся, колись, подруга, что там тебе бомжиха насоветовала.Подруга без энтузиазма и радости смотрела на Лику.

Светлана сегодня почти не спала. Болела голова, ноги горели огнём и чесались, её знобило, несмотря на то, что в квартире было довольно тепло.

- Не звонил ещё?- Нет. Слушай, Лика, я себя неважно чувствую, давай потом поговорим.

- Так мне что, уйти? – разочарованно протянула та.

- Ты не обижайся, только правда, нездоровится мне в последнее время.

- Да, подруга, видок у тебя неважный. Ладно, отдыхай, лечись, скоро всё наладится.

Закрыв за Ликой дверь, Светлана вздохнула и прошла в ванную. Она сняла длинный халат и осмотрела ноги. От увиденного по спине поползли мурашки. На обеих ногах, чуть пониже колен зияло множество небольших ранок, из которых сочилась сукровица. «Господи, что это? Вчера этого не было! Что происходит!» - пронеслось в голове у несчастной. Первой мыслью было позвонить врачу, но какое-то седьмое чувство говорило, что начало этой неприятности кроется ни где-нибудь, а в старой отвратительной бомжихе, которую надо немедленно найти.

Наскоро одевшись и схватив мусорное ведро, Светлана прихрамывая отправилась во двор, вернее в ту часть двора, где надеялась увидеть старую знакомую. Она не ошиблась. Бомжиха сидела на голой земле и сосредоточено рассматривала что-то внизу.
- Эй! – окликнула её женщина.

- Что, пришла долг отдать? – воззрилась на Светлану старуха.

- Долг? А за что? Он больше не живёт с той, но и ко мне бывший муженёк не приходил. Его уже видели с новой избранницей. Ты же говорила, что твоё средство вернёт мне мужа!

- Я этого не говорила! Я сказала, что он не будет жить с той, которую предпочёл тебе. Ты сама только что сказала, что они больше не живут вместе, а раз он с другой, значит, не было между вами никакой любви! Так, пыль одна! Всё стало по своим местам.

- По местам! А это что?Разъярённая женщина приподняла край длинной юбки, показывая опухшие ноги, покрытые язвочками и засохшей сукровицей. На старуху этот жест не произвёл никакого впечатления.

- Так! Значит сама по кладбищенской, собственноручно заговорённой земле прошла! Вот дура! Я же говорила – не вздумай наступать, рассыпала, сказала и ушла! Слушать надо было, дамочка! Много лет назад я сделала такую же ошибку. Сколько ни пыталась её исправить, ничего не получалось.

Только теперь Светлана заметила, что делала бомжиха там, внизу…

На грязных, источающих отвратительную вонь ногах старухи, чуть пониже коленных суставов, копошились черви. Старуха выковыривала их острой палочкой и поливала мутной жидкостью из маленькой, такой же грязной бутылочки.

- И завтра, и послезавтра, и через месяц будет тоже самое, - вздохнула она.

Вздох ужаса вырвался из горла «дамочки». Сдерживая рвотные позывы, Светлана отвернулась от омерзительной картины и побрела прочь. Вслед ей неслось хриплое хихиканье бомжихи.Перед глазами несчастной пронеслась вся её жизнь: счастливые картины беспечного веселья, лица подруг, дорогие безделушки, физиономия Нины Петровны со старомодной корзинкой на затылке, поездка на кладбище, она сама, повторяющая заговор, образ матери, шепчущий слова предостережения, и собственные отвратительные ноги, кишащие червями. По-видимому, это будет очень скоро!

В детстве, когда мне было одиннадцать, я часто просыпался ночью от скрежета ложек. Такого нудного, скрииип и пауза, и так по кругу. Я был достаточно нервным ребенком и порой не мог заснуть даже от тикания часов или из-за света красной лампочки, указывающей расположение выключателя в кромешной темноте, так что скрежет меня буквально убивал.
Впервые я заметил его через несколько недель после переезда в нашу новостройку. Первые часы я пытался как-то смириться и заснуть. Потом, когда терпение лопнуло, всё же решил высунуться на кухню и попросить не шуметь вернувшегося с ночной смены отца. Тёмная кухня встретила меня тишиной, а заспанный отец явился туда только после того, как я осмелился зажечь свет и как следует осмотреться.
Родители, к слову, этот шум игнорировали. Их восприятие рассказанного мной варьировалось от "тебе просто кажется, я ничего не слышу" до "наверняка это что-то шумит у соседей". Первых соседей в подъезде я, кстати, так и не застал.
Пару раз я пытался оставить свет на кухне включенным, но это отсрочивало моё пробуждение на час или два, а утром я получал нагоняй за то, что не берегу электричество и что лишний раз гоняю взрослых по ночам его выключать.
То, что я совсем не высыпался, начало сказываться на моих отметках и ближе к окончанию второй четверти, после посещения школьного психолога, я попал на диспансерный учёт. Под выписанными таблетками (с моим состоянием долго не церемонилсь - таково было состояние психотерапии в стране), я наконец-то начал засыпать даже под ненавистный шум, однако он не оставлял меня и во сне. Чаще всего мне снился маленький, едва различимый в полумраке человечек, который бегает по кухне и трёт одну ложку о другую.
Думаю, все в моём возрасте любили почитать книжки из серии "Чёрный котёнок". На волне вдохновения я тоже решил поиграть в детектива. Для начала, пока родители были на смене, я отыскал все столовые приборы в доме и методично подобрал из них пары, взаимное трение которых давало похожий звук. Таковые - это были две пары чайных ложек, я разлучил и спрятал в разные тайники дома - одну - в большую кофейную банку на антресоли над кухней, другую - за зеркало в родительской комнате, третью - запер в электрический щиток, а последнюю - как сейчас помню, бросил в междверную щель бельевого шкафа нашего старого серванта, что стоял запертым на балконе.
Я еле дотерпел до наступления ночи. В 22 часа, когда обычно раздавался первый скрежет, ничего не произошло. Сгорая от нетерпения я подождал еще 15 минут. Мне показалось, что-то щёлкнуло в щитке. Осторожно я вышел в коридор, ко входной двери. Никого. Ложка на месте. Прошёл в сторону родительской спальни. Большого труда стоило мне пройти мимо тёмного зеркала. Суеверия живут совсем рядом с тобой, пока ты мал. Я подошёл к кухне. Из-под шторки, закрывающей нишу антресоли, выглядывала маленькая, почти детская рука. Мне стало не по себе. Я не очень внимательно осматривал антресоль и там могла оказаться моя забытая детская игрушка. Я потянулся к руке и схватил её. Неведомая сила потянула меня вглубь. Мое лицо будто оплела зановеска - а может кто-то прижимал её специально, - и я не мог дышать, не то что кричать о помощи. Барахтаясь, я попытался ногой задеть кухонный выключатель, ведь тварь всегда пропадала, когда горел свет. Наконец, мне это удалось, но темноту ничто не рассеяло. Я с ужасом осознал, что должно быть повредил что-то в щитке, пока прятал ложку. Дальше сознание моё затуманилось и я провалился в кошмар, где оказался лицом к лицу с неизвестным крохотным существом в тесной коморке, куда я с трудом помещался будучи свёрнутым неизвестной силой в три погибели. Всё тело нестерпимо болело. На лицо мне спадали рваные куски плотной ткани, которые свисали с низкого потолка. Хотелось кричать, но мой рот был, похоже, забит одной из тряпиц.
Я очнулся через несколько дней в болнице. На моей правой руке не хватало трех пальцев - всех, кроме мизинца и безымянного. Было сложно добиться от окружающих что со мной произошло. Знаю только, что родители, когда приходили, были очень на меня злы, медперсонал неприветлив и немногословен, а в заключении значилось нечто неопределенное, из которого я мог разобрать только "ожог".
Из-за продолжительной болезни, а я провалялся без малого три недели и, фактически, учился писать заново - левой рукой, несмотря на все старания родителей, меня попросили из гимназии. Местный лицей тоже не горел желанием меня брать, так что я отправился в учебное заведение пансионного типа в районный центр, заехав домой лишь раз за вещами. Там я рано познакомился с алкоголем и с трудом доучившись до 9 класса, свинтил в техникум. В городе, где учился, устроился на работу и снимаю квартиру.
Вчера я осмелился снова приехать на квартиру к родителям. Тут в сущности мало что изменилось. Разгрузили балкон и комнаты от старого хлама, завезли немного нового. Конечно же, отделавшись от назойливых вопросов о том, как я устроился и когда будут внуки, я выведал и подробности той ночи. По словам отца, я зачем-то полез в электрический щиток и ложкой замкнул цепь, в награду за что получил в руку 220 вольт. И что мне повезло, что отец пришёл вовремя и успел вызвать скорую. Говорил, что очень сердился на то, что я чуть сам себя не убил, но теперь их обиды в прошлом. Вот только мне совсем не верится. Родители до сих пор держат меня за полного психа. В конце концов, я сам навязался к ним в гости. Чтобы я наверняка у них не остался, в мою комнату притащили ненавистное исцарапаное зеркало. А чтобы я не дай Бог не триггернул, ужин мы ели из одноразовой пластиковой посуды.
Мракопедия (с)