Познакомился я с Елизаветой двадцать лет тому назад.
Она — милый божий одуванчик семидесяти восьми лет от роду, с костылем, раздробленной шейкой бедра, добрыми большими глазами, грыжей, размером с апельсин, и восемнадцатью кошками.
Я — наивный двадцатидвухлетний паренек, недавно закончивший универ, и приехавший в поисках лучшей жизни в Испанию.
У Елизаветы имелся гектар земли под горой "Михас", девяностошестилетний, нерушимой трезвости ума муж, разваливающаяся вилла, куча бабла, ярковыраженные наклонности куратора-покровителя-мецената, и, что удивительно, гоголевского Плюшкина.
У меня же, лишь было желание подработать у Лизы в саду по воскресеньям.
"Елизаветинский сад", представлял собою непролазные джунгли, вся хаотичность которых тщательно поддерживалась хозяйкой, и лишь Лиза, я и основной садовник знали, что старушка помнит каждую веточку, и кажущийся первозданным флорокавардак из бурелома и переплетенных между собой сосен, лиан, кактусов и авокадо — изощреннейшая система.
Работать в саду у Елизаветы, представлялось мне мучением: необходимо было следовать за старухой по пятам, следить за указанием ее пальца, и подрезать обозначенные веточки у абсолютно бесформенной зеленой стены.
Хозяйка замечала, что мне такая подработка не доставляла особого удовольствия, и за обедом занималась со мною тем, ради чего я на самом деле был нанят — разговорами о России.
Дело в том, что Лиза — русская княгиня, которую родители вывезли на белогвардейском броненосце в Тунис еще в чреве матери. Родилась она уже в Конго, а через десяток лет там случилась революция, и "белых" снова стали резать. Пришлось семейству переселиться в Анголу, где "белых" начали резать пять лет спустя. Будучи шестнадцати лет от роду, Елизавета выскочила замуж за успешного испанского торговца и семейная чета покинула Африку. По настоянию Лизы, пара переехала в Париж, где наиболее представительно проживала "белая эммиграция". Что-то там у них во Франции не задалось, и переехав вскоре в Испанию, супруги осели под горою "Михас", где я с ними и познакомился спустя сорок с лишним лет. Лиза родила трех дочерей, которые не выдержав "плюшкинского характера" матери сдриснули в Париж сразу, как только достигли совершеннолетия. Мать обиделась на отпрысков, и лишила их наследства.
Лиза, неистово ностальгировала по родине предков, на которой никогда не была, всеми конечностями и костылем поддерживала идею существования загадочности русской души и с удовольствием болтала со мною часами напролет, надо ли говорить, что после обеда я кусты уже не стриг?
Так сошлись две волны эммиграции — первая и пока последняя: родители Лизы, пережили четыре революции, но и судьба моих предков была весьма схожей — в "гражданскую" они уехали в Ташкент, где я и родился впоследствии, и по тем же причинам, по которым Лиза появилась на свет в Конго. И оказался я в Испании также потому, что на моей родинё было решено расправиться с "белыми".
Карлос — муж Лизы, обучил меня управлению сложнейшей системой ирригации сада, и, с чувством исполненного долга, помер в возрасте девяносто девяти лет, как рассказывала хозяйка, в последнее утро, Карлос взял ее за руку, признался в любви, и спокойно умер в плетенном кресле на терассе дома.
— В моих жилах течет кровь семи русских адмиралов, — любила говаривать Елизавета, обязательно добавляя при этом, — в том числе и кровь Колчака.
Старуха проявляла живое участие в моем становлении в новой стране — выслушивала мои проблемы, помогала советами, но главное, я получил возможность существенно улучшить испанский язык имеено в разговоре с ней. Лиза гооворила на четырех языках, но не знала родного — русского.
Имелось у старушки и особое достоинство, осознание принадлежности к аристократическим кругам, и выражалось это, например, так:
— Я тут, на досуге, тесты IQ в инете накопал, — как-то раз похвастался я, — 165 баллов набрал (забил, как водиться на таймер).
— Отлично, — похвалила меня Лиза, — а уменя 166.
— Купил пежо 407sw, четырехлетку, за восемь тысяч...лучше цены и не придумать. — Хвастался я в другой раз.
— Замечательно, — ответила княгиня, — я подобный автомобиль за три тысячи покупала...
Елизаветинские кошки делились на две касты — брахманки, проживавшие на вилле с хозяйкой, и "неприкасаемые", обитавшие в специально построенном для них домике на отшибе участка.
Однажды, Лиза, давно заметив мою склонность к различным видам исскуств, повысила меня из садовника в мозаичника:
— Я люблю мозаику в стиле Гауди, — обьявила она мне, — обклей подобным образом все пятнадцать кирпичных скамеек в саду.
— Гауди — халтурщик, — нагло возразил я, — мне более по вкусу византийская манера.
— Аай, делай что хочешь. — устало махнула рукой Лиза.
Мозаика — это было воистину интересно. Ох и наворотил я в саду Лизы всякого разного, благо, она лет тридцать собирала груду разнообразных осколков кафеля самых разных цветов. Мдаа, кафельный мусор — не византийская смальта, мои скамейки, под влиянием имеющегося сырья, выходили неким гибридом Гауди с Византией..и моим собственным стилем.
Когда я поднаторел в мозаичном ремесле, Лизавета объявила мне, что собирается строить новый домик на дальнем краю участка, для продажи с половиной гектара земли впридачу, и домик, должен быть полностью обклеен мозаикой. Звучит круто, но я уже женился, стал гидом, и старухина оплата за работу казалась мне уже смехотворной — на несколько лет я пропал из "Елизаветинского сада".
Вернулся "блудный я" в момент неопределенности, между потерей одного рабочего места, и обретением следующего.
Домик на отшибе был уже достроен, собственноручно обклеен мозаикой княгиней, и продан с половиной княжьего участка. Так, я упустил возможность вменить в собственные заслуги создание нового "паркп Геэль".
Старуха встретила меня как внука, и впервые позвала внутрь виллы.
Лиза любила говорить:"В этом доме есть строгое правило — отсюда никто, никогда и ничего не выносит, ибо любая безделица может пригодиться в хозяйстве".
По вилле, мне пришлось пробираться бочком, с трудом протискиваясь между колоннами из старых газет и журналов, высящимися почти до потолка; на кухне все пространство было заставленно годами не мытой посудой, повсюду бегали крысы и тараканы. У Лизы имелся новый любимчик — молодой садовник, бразилец, по имени Нильсон — добродушный парень, наклюкавшийся однажды в драбадан, и отрядивший невесте увесистый подзатыльник. Девушка, не будь дурой, подала на Нильсона в суд, и тому грозили солидный штраф и депортация из Испании. Лиза, твердо решила спасти бразильца, и курировала его дело через собственного адвоката. Вот так, "Плюшкин в юбке" по отношению к деньгам и бесполезному скарбу, изо всех сил, не имеющих отношения к наличности, помогала парню, оказавшемуся в настоящей беде.
Нильсон, на момент моего нового появления, делал ремонт внутри виллы. Надо заметить, что бразилец напоминал, как по облику, так и роду занятия, Геракла, разгребающего Авгиевы конюшни, только Лиза ему запретила перенаправлять русло реки на ее дом: колонны макулатуры и прочей ветоши, Нильсон усердно переставлял с места на место, но не далее полуметра от исходной позиции, с целью освобождения несчастного, заросшего плесенью квадратного метра стены, чистил его, шпаклевал-шлифовал-красил. Далее, необходимо было еще несколько часов освобождать следующий квадрат.
Для меня же, старушка нашла особенное дело — разгребать и каталогизировать отцовскую библиотеку на русском языке, в коем княгиня "ни в зуб ногой":
— Создай каталог, и загугли, пожалуйста, все наименования, быть может, на продаже некоторых книг удасться хорошо подзаработать, а тебе десять процентов с выручки. — сказала мне Лиза.
Несколько сотен книг, большинство дореволюционных, оооо, это было интересно, правда, аллергию на пыль я заработал именно тогда.
Книженции имперского периода — звучит круто, но на поверку, все оказалось не столь безоблачно:
Обнаружил тридцатитомник главного белогвардейского хрониста Алексея Алексеевича Геринга о первой мировой и гражданской войнах(с перечислением каждаго полка). Самиздат, Белград, тиражом всего триста экземпляров. Оказалось, что Геринг, был лучшим другом Лизаветинского отца — офицером императорского военного флота, который, в старости, оставшийся без родственников и средств к существованию, последние годы провел именно в той комнате, где я разбирал книги, и еще молодая Лиза ухаживала за умирающим стариком.
Листая "Белогвардейские хроники" Геринга, я понял одну из основных причин поражения беляков в гражданскую. Вспоминая хроники, годы спустя, и уже посмотрев первый сезон "Ведьмака", могу сказать следующее: по мнению Геринга, белое движение проиграло красному, по той же самой причине, по какой Цинтра продула Нифльгарду. Маг Нифльгарда, ментально вверг государство в пучину "нравственного беспредела", когда были попраны магические моральные ограничения на волшбу, и буйным цветом расцвела некромантия и ряд запрещенных приемчиков оказались в чести. Геринг, бесконечно часто жаловался: красные не соблюдают краткие перемирия на сбор раненых, стреляют в спины, нападают во время молитвы и воскресные дни, и все в таком духе (подробности не помню, пишу по сохранившемуся общему впечатлению от прочитанного). Если меня подмывает, в подобных обстоятельствах, как следует выругаться, то Геринг лишь интелегентно недоумевал по сему поводу.
Нашел я в "княжьей библиотеке" и сорок одинаковых изданий "КР" — сборники стихов великого князя Константина Романова. Безупречно образованный великий князь, идеалтно чувствовавший рифму, создавал шедевры, подстать Пушкинским, но, все они были лишь стихотворной рефлексией на библейские сюжеты, быть может потому, Пушкин — великий поэт, а К.Р. — всего лишь великий князь.
Цены в инете на Геринга и Романова обескураживали — они были настолько смехотворными, что не стоило даже заморачиваться попытками продаж.
На третий день "каталогизации", я, наконец, обнаружил стоящую вещь, причем, понял ее ценность сразу: "История царской и императорской охоты", тираж - 350 экз., изадано по личной просьбе Александра Третьего, 1891 год(кажется), иллюстрации самоно Васнецова, кожанный переплет с золоченый бочиной, трехтомник.
Срочно, отзваниваюсь жене:
— Катюш, у княгини инет тормозной, загугли, плиз, такой вот трехтомничек.
Через полчаса, жена мне перезванивает:
— В зависимости от состояния, от семидесяти до ста пятидесяти тысяч евро!
Думаю:"Ооооооо!", а у самого уже дрожащая рука к обуху топора тянется, и мысль туда же движется:"Старуха богата, для нее сотня тысяч — пшик, а я молодой, мне детей поднимать нужно, да и ипотека, прямо драконовская..."
Дожидаюсь я ухода Нильсона, захожу в Лизаветинскую спальню..........
.......а знаете, пожалуй, дальше я рассказывать не стану, в конце-концов, жизнь моя еще не закончилась, а значит и автобиография никак не может быть завершенной.
