Я больше не выезжаю ночью после того, как встретил ребёнка на пустынной трассе и увидел, что тянется из его спины в лес⁠⁠

Это перевод истории с Reddit

Это случилось несколько лет назад. Я работал на дальних рейсах, в основном межштатные маршруты, такие, что ведут через бескрайние пустоши. Знаете такие — где радио часами шипит, а единственный признак жизни — редкие фары навстречу, за много миль друг от друга. Я был молод, охотился за милями и деньгами. Одиночество меня не пугало. Или мне так казалось.

Маршрут проходил по долгому, безлюдному отрезку шоссе, который тянулся между границами двух больших административных территорий. Не хочу точнее, но представьте: огромное пустое пространство, море деревьев и ничего больше. Среди водителей дорога была известна как мёртвая зона — ни сигнала, ни городков по сотне миль в обе стороны, плюс странная погода. Большинство старались проскочить её днём, но расписание есть расписание. Моё вывело меня туда глубокой ночью.

Я помню это ощущение. Полная темень за пределами луча фар. Такой мрак, будто давит на кабину. Звуки — только гул дизеля, иногда шипение тормозов да ритм шин по асфальту. Гипнотизирует. Слишком даже.

Я был за рулём около десяти часов, с короткой остановкой несколькими штатами раньше. Кофе переставал действовать. Приборы светились тускло-зелёным, успокаивающе, но из-за этого темнота снаружи казалась ещё гуще. Веки тянули вниз, как будто к ним привязали свинец. Борешься, знаете? Шлёпаешь себя по лицу, опускаешь стекло — глоток ледяного воздуха, выкручиваешь музыку, пока она не превращается в статический шум. Я делал всё это.

Было, наверное, часа два или три ночи. Состояние, когда не спишь, но и не бодрствуешь. Мозг на пониженной мощности. Белые линии дороги сливались, тянулись, деформировались. Обычная усталость. Я моргал, пытаясь сфокусироваться.

И тогда я это увидел. Или подумал, что увидел.

Мелькнуло на краю света фар, на правой обочине. Маленькое. Низко к земле. Долю секунды я уловил форму, смутно человечную, а потом она исчезла, проглотил мрак.

Первая мысль? Олень. Или койот. Так бывает. Но двигалось оно не как животное. Стояло прямо. Сонный мозг пытался обработать: слишком маленькое для взрослого, слишком неподвижное для зверя, испугавшегося фуры.

Логика, та часть, что ещё держала меня на дороге, подсказала: ты устал. Глюки. Бывает.

И я почти поверил. Качнул головой, сделал глоток тёплой воды. Смотрел вперед. Но образ застрял. Маленькая, вертикальная фигура. Как ребёнок.

Не может быть, сказал я себе. Здесь? Посреди ничего? Ночью? Невозможно. Дети не бродят по межтерриториальным шоссе в три утра. Значит, игра света, куст, глаза шалят. Усталость часто рождает странные тени. Я видывал деревья, похожие на людей. Работа такая, когда перегибаешь.

Я ехал ещё секунд тридцать, образ тускнел, разум побеждал. Просто фантом. Потом я глянул в правое зеркало. Привычка.

И кровь застыла. Не просто застыла — превратилась в кашу.

Там, в слабом красном свете моих задних фонарей, уходящих в даль, отражалась маленькая фигурка. Стояла. На обочине. Точно там, где я подумал, что видел что-то.

Это был не куст. Не тень. Это было маленькое, стояло неподвижно, пока мой грузовик удалялся.

Сердце забарабанило. Это был не глюк. Это реально. Кто-то, что-то там стояло. И выглядело крошечным.

Каждый инстинкт вопил: опасность, уезжай. Но другой голос, человеческий, шепнул: ребёнок? Один здесь? А если ранен? Потерян?

Я боролся пару секунд, тянувшихся вечность. Фигура в зеркале становилась меньше. Если не действовать, она снова исчезнет во тьме. Оставить ребёнка здесь, если это действительно ребёнок…

Наперекор здравому смыслу я решил. Сбавил скорость, тормоза зашипели змеями. Встал на обочину, грузовик застонал. Включил аварийку, её ритм резал тьму.

И сделал то, чего не делают с гружёным прицепом на узкой полосе, — начал сдавать назад. Медленно, осторожно. Глядел в зеркала, выравнивал прицеп, пытался найти ту фигурку. Хруст гравия казался оглушительным.

Минуту, может две, но по ощущениям — час. Красный отблеск моих фонарей снова залил то место. И вот она.

Ребёнок.

Я остановил так, чтобы кабина оказалась с ним примерно напротив, футов десять. Врубил дальний, чтобы разглядеть лучше и показать, что я обычный грузовик, не что иное.

Ребёнок был… маленький. Очень. Лет шести-семи? Сложно в свете фар. Он просто стоял на краю гравия, прямо там, где начинались деревья. Лес здесь подступал близко: высокие тёмные сосны, густой подлесок — сплошная чёрная стена за пределом света.

Ребёнок не смотрел на меня. Шёл вдоль дороги, медленно. Будто гулял, совершенно не замечая грохочущую фуру рядом, с прожекторами. На нём была пижама: тонкая, светлая. Ночью, в холод. Без куртки, босиком.

Мозг ломался. Это неверно. На всех уровнях.

Я заглушил двигатель. Тишина оглушила, усилила стрёкот сверчков и шорох листвы от ветра, которого в кабине не чувствовалось. Сердце колотилось, странная смесь страха, адреналина и ответственности.

Я опустил окно. Ночной воздух хлынул холодный и влажный, пах хвой и сырой землёй.

— Эй! — крикнул я. Голос охрип, прозвучал слишком громко. — Эй, малыш!

Никто. Он продолжал идти, ставя босую ногу за ногу, вёл его никуда. Голова чуть опущена. Лицо не видел.

— Малыш! Всё в порядке? — громче.

Медленно, очень медленно ребёнок остановился. Повернул голову лишь чуть-чуть, чтобы я увидел бледный кусочек щеки. Всё ещё не смотрел прямо на меня. Всё ещё игнорировал многотонную машину.

По спине побежал холод. Не обычный, глубже. Животные ведут себя странно, но дети? Потерянный ребёнок должен бояться, радоваться, хоть что-то. Этот — ничего.

— Что ты здесь делаешь один? — стараясь быть спокойным, дружелюбным. — Сейчас глубокая ночь.

Тишина. Лишь шорох его ступней по гравию — шаг, ещё шаг. Будто моё присутствие — мелкое неудобство.

Это было неправильно. Сирены тревоги внутри ревели. Рука зависла над рычагом. Часть меня хотела рвануть. Но маленькая фигура, возможно в шоке… Я не мог уехать. Мог?

— Где твои родители? Ты потерялся? — голос сорвался резче.

Наконец ребёнок остановился совсем. Повернул голову ещё чуть. Всё ещё не ко мне, скорее к передней части фуры, в свет фар. Теперь лицо видно лучше. Бледное. В свете, как фарфоровая кукла. Тёмные пятна — глаза. Эмоций нет. Ни страха, ни грусти, ни облегчения. Просто пусто.

Потом прозвучал голос. Маленький. Тонкий. Как шорох сухих листьев: — Потерялся.

Одно слово повисло меж нами.

Меня охватило облегчение, тут же сменившееся тревогой. Потерялся — понятно. — Ладно, малыш. Потеряться — это поправимо. Где ты живёшь? Куда шёл?

Ребёнок медленно, совсем медленно повернул голову ко мне. Я всё равно не видел деталей лица: угол, свет, будто что-то заслоняло, держало в тени. Но я чувствовал взгляд. Не детский. В нём была тяжесть, тревожно сильная для такой крохи.

— Домой, — сказал ребёнок тем же тонким голосом. — Пытаюсь попасть домой.

— Домой, ясно. Где этот дом? Близко? Ты ушёл с кемпинга? Машины? — кемпингов не было милями, сломанных машин тоже.

Ребёнок не ответил прямо. Вместо этого сделал шаг к грузовику. Ещё. Я приготовился открыть дверь, предложить… что? Подвезти? Укрытие? Сам не знал.

— Холодно, — сказал я. — Залезай, согреешься, а когда появится связь, вызовем помощь. — Рация молчала статикой, телефон показывал «Нет сети» час.

Ребёнок остановился в пяти футах от двери. Всё в той пижаме, босиком на остром гравии. Он не дрожал, не плакал.

— Ты можешь помочь мне? — спросил он. Голос тот же, но оттенок другой. Будто умоляющий?

— Да, конечно. Я потому и остановился. Где родители? Как ты попал сюда?

Ребёнок наклонил голову. Дёргано, неестественно: — Они ждут. Дома.

— Хорошо… А где дом? — указал по шоссе.

Ребёнок не показал вдоль дороги. Он кивнул подбородком, едва заметно, в сторону леса. В непроглядную темень между деревьями.

— Там, — сказал он.

Желудок сжался. — В лесу? Ты живёшь в лесу?

— Потерялся, — повторил он, будто этого достаточно. — Пытаюсь найти тропу. Темно.

— Да, очень темно, — согласился я, вглядываясь в кромку деревьев. Сплошная стена. Ни тропы, ни огня, ничего.

— Ты… выйдешь? — спросил ребёнок. — Поможешь поискать? Недалеко. Я просто… не вижу её отсюда.

Весь разум орал: НЕТ. Выйти из кабины? Ночью, в глуши, с этим… странным ребёнком, который зовёт в лес? Нет.

Но он выглядел таким маленьким. Уязвимым. Если шанс, что он прав…

— Думаю, это плохая идея, дружище, — мягко. — Ночью там опасно. Лучше заходи сюда. Согреем, поедем до связи, вызовем полицию или рейнджеров. Они помогут.

Ребёнок просто стоял, лицо пустое: — Но дом прямо там, — настойчивее. — Чуть-чуть. Я почти вижу. Если ты… выйдешь… свет от твоей двери поможет.

Кожа ползла мурашками. Всё в этом неправильно: как он выманивает меня, отсутствие эмоций, пижама, босиком, лес.

Я вгляделся в него внимательней. Мои фары яркие, но будто свет поглощался. Глаз… по-прежнему не видно, лишь тени.

— Право слово, тебе лучше в кабину, — тверже.

Он сделал шаг. Почти у подножки: — Пожалуйста? — тот же тон. — Нога болит. Я не дойду. Если бы ты… помог немного. До тропы.

Внутри буря. Инстинкты дальнобойщика, слышавшего баек, били тревогу. Но человеческая часть видела ребёнка.

Я устал. Очень. Может, мысли путались. Может, недоразумение.

Я щурился, пытаясь увидеть тропу. Может, огонёк в глубине? Нет. Ничего. Лишь чёрная бездна.

И тогда я увидел это. Сначала — как аномалию. Нарушение тьмы позади ребёнка.

Он стоял спиной к лесу, лицом к фуре. За ним темнота должна быть абсолютной. Но что-то было… прикреплено к нему. Что-то тянулось от поясницы, из-под пижамы, и уходило вглубь леса.

Думал, игра света, тень от фар. Может, верёвка? Одежда зацепилась?

Я подался вперёд. Ребёнок всё говорил, тихий шёпот: — Недалеко… пожалуйста… помоги… холодно…

Но я уже не слушал слова. Я смотрел на то… за ним.

Это была не верёвка. Не тень. Это была… трубка. Длинная, толстая, тёмная трубка. Казалось, она выходила прямо из его спины, невозможным образом. Матовая, как кусок ночи, и змейкой уходила футов на десять-пятнадцать, пока не исчезала в чернильной темноте меж двух сосен. Не жёсткая: едва заметно упругая, как огромный сонный пуповинный шнур из тени. Свет не отражала — впитывала.

Дыхание перехватило. Кровь, и так холодная, превратилась в лёд. Это неправильно. Нереально.

Ребёнок всё звал: — Поможешь? Совсем рядом. Ты так близко.

Мой голос сорвался шёпотом: — Малыш… что… это у тебя? Сзади?

Ребёнок вздрогнул. Еле заметно. Голова, что была склонена умоляюще, выпрямилась. Пустое лицо будто заострилось.

— Что? — тон холодный, плоский.

— Вон… то, — пальцем дрожащим. — У тебя из спины. В лес. Что это?

Он не обернулся. Не надо. Его взгляд — эти тёмные пустоты — впился в меня: — Ничего, — сказал он. Голос чуть жёсткий. — Тебе кажется. Ты устал.

Он повторял моё оправдание.

— Нет, — голос дрожал, но решимость росла из ужаса. — Я вижу. Оно там. Оно… прикреплено к тебе.

Молчание. Стук сердца — единственный звук. Сверчки смолкли. Ветер стих. Ненормальная тишина.

Лицо ребёнка начало меняться. Не кинематографичное превращение. Незаметное, но ужасное. Пустота не исчезла, но… заострилась. Кожа натянулась на кости. Темные пятна глаз углубились, потемнели. И мелькнула тень чего-то древнего и совершенно нечеловеческого. Не гнев человека. Древняя, холодная, бесконечно терпеливая сущность, доведённая до предела.

Воздух в кабине стал густым, тяжёлым.

— Просто выйди из машины, — сказал ребёнок, и голос… Боже, голос. Это был не тонкий детский. Глубокий, резонансный, с хриплым подзвуком, словно камни трутся. Он шёл из маленького тела, но звучал огромно и старо. Вибрировал в груди.

— Выйди. Сейчас. — Приказ безусловный.

Моя рука вцепилась в рычаг, другая нащупала ключ, который я, дурак, не вынул.

— Что ты? — прохрипел я, глядя на это чудовище в детском обличье, на тёмную пуповину.

Он наклонил голову дёргано. Выражение — чистое раздражение. Презрение, будто я глупое насекомое.

И произнёс, тем же ужасным, скрежещущим голосом. Фраза врезалась в память ледянее любой зимы:

— Почему… люди теперь умнеют?

Всё. Одно предложение. Космическое разочарование. Намёк на прошлые встречи, лёгкую добычу. Нечеловечность.

Я не думал. Инстинкт взял верх. Повернул ключ. Дизель заревел, разрывая тишину. Тварь дёрнулась, отступив. Лицо — древняя ярость.

Я вбил передачу, утопил газ. Грузовик рванул вперёд, колёса буксовали, потом цеплялись за асфальт. Я не смотрел на него. Считал белые линии, руки сжали руль до боли.

Фура набирала скорость мучительно медленно. Представлял, как эта трубка хлестнёт, зацепит прицеп, потянет в лес. Представлял маленькую фигурку, бегущую рядом.

Косым взглядом в левое зеркало. Оно стояло. На обочине. Неподвижно. Лучи фар очерчивали силуэт. Из спины тянулся тёмный шнур в бездонную черноту леса. Не втягивался, не двигался. Просто был.

Тварь не гналась. Только смотрела. И это было хуже. Уверенность. Терпение. Будто знала — будут другие. Или просто сердилась, что эта попытка не удалась.

Я гнал. Не знаю сколько. Нога приросла к педали. Двигатель выл. Стрелка спидометра лезла туда, где фуре быть не положено, особенно ночью. Плевать. Образ того ребёнка-твари с пуповиной и вопросом палил мозг.

Час, может больше, адреналин сменился дрожью усталости, сильнее любой. Руки тряслись так, что держать руль трудно. Слёзы текли — не от горя, а от ужаса и облегчения.

Когда зарозовел восток, телефон поймал одну палку, я свернул на первом расширении. Выпал из кабины, блевал, пока не остались сухие спазмы. Сидел на холодном гравии, пока солнце поднималось, убеждая себя, что это был сон.

Но я знал: нет. Такой детализации не бывает в галлюцинациях.

Я не сообщил никому. Кому? Что скажешь: «Офицер, я видел ребёнка, который оказался древним космическим ужасом, привязанным к лесу теневой пуповиной, и он разозлился, что я не стал его ужином»? Закрыли бы.

Доставку я закончил на автопилоте. Сдал прицеп, вернул грузовик в парк. И уволился. Сказал: выгорел. Предлагали другие маршруты, деньги. Не смог. Стоило закрыть глаза — видел того ребёнка, трубку, лес. Любая тёмная дорога казалась ловушкой.

Нашёл местную работу, чтобы ночами быть дома. Избегаю глуши, особенно ночью. Кошмары продолжаются. Иногда, когда поздно возвращаюсь и устал, вижу краем глаза мелькание на обочине — и сердце готово выскочить.

Не знаю, что это было. Инопланетянин? Демон? Что-то, не вписывающееся в категории. Знаю одно: оно там. Оно терпеливо. И, похоже, поняло, что старые трюки работают хуже.

«Почему люди теперь умнеют?»

Этот вопрос преследует. Значит, раньше не умнели. Значит, когда-то мы были легче. Может, водители, уставшие и одинокие, просто выходили по просьбе. И исчезали.

Так что если окажетесь ночью на пустынной дороге и увидите нечто необъяснимое… Может, лучше не тормозить. Быть «умнее» — значит знать, когда не помогать. Потому что то, что просит помощи, может не быть тем, чем кажется.

Берегитесь. И, ради Бога, держитесь освещённых дорог.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6