Взлёт⁠⁠

Болтающиеся в воздухе детские туфельки перекрывали и вновь открывали Григорию вид на мириады высохших деревьев у горизонта, вглубь которых с известной только ему целью на большой скорости нёсся автомобиль. Генопарк, некогда поржавшее своей противоестественностью сооружение, о котором малышу рассказывали небылицы его родители, шумел под натиском осеннего ветра своими голыми ветвями, прощально машущими вслед новой жизни, которую они так и не смогли дать.
 
Десятки не менее мёртвых белокаменных жилых зданий тщетно пытались скрыть за собой этот оголённый памятник человеческим порывам к прогрессу, являясь с такой высоты для Григория лишь протяжённой нестройной мозаикой из микроскопических точек-окошечек, то тут, то там вспыхивающих и гаснущих, роняя свой тусклый свет на выцветший рекламный плакат у грозных холодных стен «Евгении». «Смерть – это лишь новая жизнь! Семья – это ещё одна вечность!» – громко, перекрывая глаза и, казалось, даже уши, обнадёживающе кричало полотно, на котором в едином зацикленном танце слились счастливые блестящие металлом и пористой кожей лица женщин, мужчин, стариков, детей и их металлопластичных копий. Кто он в этом стройном хороводе твердо-мягких тел? Чем он смотрит на этот плакат, в чём свистит стремящийся столкнуть его с верхотуры ветер, какая его часть прямо сейчас опирается на холодную бетонную пену крыши, робко водя по её шершавой поверхности дрожащими пальчиками? Григорий не знал.

До сей поры ему однозначно было известно только одно: его родители живы, они не чают в нём души, отдают ради его будущего свои последние остатки сил и воли, переливая их в новый жизненный сосуд, тем самым опустошая свои. Сейчас мальчик подверг сомнению даже этот факт. Мыслеобразы, простейшие, но бесконечно ветвистые электронные алгоритмы сортировки и сохранения данных, позволили «Евгении» оживить мёртвых детей, дать всем новорождённым никогда не существовавших родителей, родить для бесплодных пар такое желанное, священное чадо, каким, как раньше не подозревал Григорий, мог бы оказаться и он сам. В сегодняшних условиях нехватки пищи и критического демографического спада каждая семья смогла почувствовать себя полной, покуда ещё беззаботно горящее солнце способно доживать свой век, питая ячейкообразные элементы полноправных ячеек общества.

Постепенно сереющее небо затягивало мрачными тучами. Занимался токсичный, вредный, истребляющий дождь. Мельтешащие тридцатью этажами ниже люди-муравьишки торопились укрыться зонтами из пластичного металла, другие же, сидя в баре, отложили свои дела в ещё более долгий, чем раньше, ящик и уже протягивали морщинистые ручки к таким же металлическим стаканчикам, перебирая на устах очередные байки. Крошечная первая капля холодно и ласково тюкнула мальчика в самую макушку, намочив прядь волос и вызвав лёгкий зуд, но Григорий не придал этому значения. Он терпел. Он проверял.

Жидкость, вызвавшая раздражение кожи, была настоящей. Настоящей была и ветвь в генопарке, о которую мальчик ещё прошлым летом оцарапал себе колено, и солёные слёзы, которые он градом проливал на тротуарную плитку по пути домой, и жгучий огонёк обеззараживателя, которым мама заботливо нарастила ему новую кожу, уложив потом погружаться в глубокий и сладкий сон. Не могло же это ему почудиться. Он никогда не видел этих железных, холодных, но живых детей, но слышал и чётко знал, что их мыслеобразы, заранее записанные на маленькие носители данных в головах, ничем не отличаются от фантазий и ощущений Григория и других мальчишек из его двора: такой ребёнок или взрослый осознают себя в этом мире как обычные, неподдельные люди, их память и чувства сотканы из файлов, мельчайших лоскутков памяти живых оригиналов, перенесённых в цифровой формат и перемешанных в огромном комбайне бездушного компилирующего процессора. Представляя себя такими причудливыми куклами, они, помнится, даже понарошку устраивали войну между подъездами: группка девочек, надев на пятки консервные банки, звонко чеканила свой марш по асфальту, грозно указывая неподвижными пальцами на группку мальчиков, вооружённую деревянными палками, которыми их всех потом дружно наказывали родители. Они не одобряли таких игр, чем вызывали к этой забаве ещё больший интерес. Другие дети ведь не могли притворяться, что он живой, из кожи и крови, сражается на их стороне. Или могли и делали это, чтобы не обидеть, чтобы у него было право на взросление, чтобы через пять лет его пересобрали в новую, уже подростковую модель, загрузив в неё новые данные на основе старых? Григорий уже ни в чём не был уверен. Он окончательно запутался.

Мальчик внимательно, как и сотни раз до этого, осмотрел свои руки, покрываемые, как утверждала «Авоська», ядовитыми каплями дождя, в надежде раскрыть обман и увидеть монолитный металл вместо мурашек и тоненьких, ещё только пробивающихся сквозь поры волосков. Это действительно его тёплая, упругая и хрупкая кожа, а не искусственная защитная оболочка? Если это так, то на ней должны были оставаться ожоги. Григорий поднял кисть руки вертикально и внимательно вгляделся в стекающие по ней пузырящиеся струйки воды. Так и было: ожоги углублялись, обнажая новые слои кожного покрова. Но зрительные сенсоры «кукол» не могли воспринимать в теле что-то нечеловеческое. Это запрещал алгоритм самоидентификации. Его могло обманывать даже зеркало, в котором отражалась кудрявая шевелюра, торчащие в стороны уши и мутные, затянутые пеленой сомнения глаза.

Мама с папой тоже не удовлетворяли всё не иссякающего любопытства малыша, переводя всё в игру, отвлекая его вкусняшками и всячески уводя от темы. Серьёзного разговора они не смогли избежать только застав Григория на кухне со сжатым в ладони остриём ножа, но ответ всё равно был один: он их любимый настоящий ребёнок – и точка!

Зубы (или модулятор голоса?) отчаянно скрипели, слух (или встроенный в голову микрофон?) пронзал свистящий ветер, лёгкие (или вызванный к обработке файл памяти?) наполнились влажным запахом серы.

Мальчик извлёк из широких штанин то, что действительно было настоящим, спрятав небольшое послание в трещине под бетонным карнизом. Даже если его память форматируют, он соберёт её заново по кусочкам своих записок, он докажет, что был прав. И, быть, может, когда его соберут во взрослого, будет раскрывать такие обманы один за одним, пока тёплая плоть живого тела общества, раскалившись, не исторгнет из себя ледяной металл до последней расплавленной капли.

***

Из протокола офиса сортировочного цеха «Евгении», составленного социальным модулем АВОС:
«Исходя из качественно-количественного списка избыточных материалов, образовавшихся второго числа одиннадцатого месяца в районе «Глаголь», постановлено:

1) Подвергнуть непригодное в результате падения и последующих множественных травм внутренних органов тело покойного гражданина Г.К. регенерации фосфора в четвёртом отсеке. Образовавшийся фосфор передать в сейф-пакете «Б» в Отдел Озеленения. Модуль «Чувство», присвоенный гражданину Г.К. после вступления в силу договора об адаптерах, утилизировать;

2) Модели адаптеров «два четыре семь» и «два четыре девять», привязанные после рождения к гражданину Г.К. в качестве искусственных опекунов, передать на форматирование и установку алгоритма для следующего родительства;

3) Выплатить материальную компенсацию биологическим родителям гражданина Г.К. за бессрочную аренду моделей адаптеров «два четыре семь» и «два четыре девять». Единственный указанный биологическими родителями счёт считать недействительным и  уточнить касаемо нового, т.к. истёк десятилетний срок актуальности счёта.