Всякое девятое мая деда Ваня ходил на картошку…⁠⁠1

Всякое девятое мая деда Ваня ходил на картошку.

Шёл сажать, если весна оказывалась поздней и холодной. Шёл тяпать, если весна расхаживалась пораньше и норовила зарастить огород травой. Не так уж важно зачем, важно, что он всякий год непременно шёл на картошку: и в пятидесятых, и в шестидесятых, и в семидесятых, и в восьмидесятых, и в девяностых, и в нулевых. В десятых уже не ходил, заслабел шибко после смерти прабабушки.

Деда Ваня никогда особо подробно не говорил про войну. Я водила своим четырёхлетним пальцем по портретам полководцев на календарике в его комнате:

— Деда, а ты тоже воевал, да?

— Воевал, было дело.

— Ты хотел генералом стать, как Раевский?

— Я хотел картошку спокойно сажать, моська. И морковку тоже. На, жуй морковину, я оскоблил.

Я жевала морковину и морщила свою четырёхлетнюю моську: то ли с того, что морковка жестковатая попалась, то ли с того, что размышления слишком сложные в голове прыгали…

Я выросла, деда. Я поняла, что ты имел ввиду – жизнь разъяснила. У нас и сейчас, деда, чтобы кто-то спокойно сажал картошку – кому-то воевать приходится, такие дела. Верю, что не навсегда так, но покаместь вот так. Жаль, что ты больше не можешь оскоблить мне морковину и сказать, что правильно рассуждаю. Ну, ничего, я кое-чего и сама теперича могу. И овощи почищу, и кофейку налью, и на стол соберу – я умею уже. Ты просто с фотографии погляди, послушай, ладно? Будут же все люди на земле спокойно сажать свою картошку, будут ведь, правда?…