Война — это мир. Свобода — это рабство. Незнание — сила⁠⁠

Зачем нужен психолог во время войны? По большей части - это экстренная работа, направленная на снятие напряжения. Но иногда воина – это повод глубоко заглянуть в себя. Это повод увидеть свою теневую сторону и найти способ сохранить свою целостность.

О: Я боюсь этим заразиться.

Психолог: Чем именно вы боитесь заразиться?

О: Этим безумием. Я сейчас очень чётко вижу, что оно заразно. Раньше мне казалось, что с ума сходят поодиночке. Но эти споры везде. Я не знаю, что это и как уберечь себя. Я вижу как вокруг всё больше и больше тех, кто был не осторожен. Кто-то уже бьется в припадках ярости; кто-то ещё совсем недавно впустил с себя эту дрянь и пока даже не понял, что это конец. Не понял, что эта зараза уже пускает корни в его нейроны, что в нём зарождается монстр, который будет испытывать гордость, испытывать облегчение и радость при виде этих танков, украшенных символами смерти, кровью и кишками людей.

Психолог: Как вы думаете, каким образом можно этим заразиться?

О: Это ужасно, но я не знаю. Оно повсюду. Я чувствую, как оно тянет к каждому свои щупальца. Достаточно допустить малейшую оплошность: палец случайно соскользнет с нужной кнопке и всё. Если у тебя нет иммунитета - ты уже обречён. Поэтому мало что может помочь.

Психолог: А что с вашим иммунитетом?

О: Я боюсь, что там может быть какая-то брешь. Я постоянно как будто заперта в клетке с упырями. Их нельзя отличить сразу, они очень хорошо маскируются. Это может быть и случайный прохожий и кассир в Пятёрочке.

Иногда только по какой-то едва уловимой фразе я понимаю: передо мной уже не человек. Но кто это? Я не знаю, и это сводит меня с ума. В голове только один вопрос: "Что с ними не так?" И я не могу найти ответ.

Что их объединяет? Они сумасшедшие? Нет, среди них людей с психиатрическим диагнозом, не на много больше, чем в среднем. Они безнравственные, злые, агрессивные, в маразме? Нет среди них есть люди, которыми я искренне восхищалась. Может они просто глупые и ничего не понимают? Слепые, глухие, не способные понимать смысл слова: война? Нет. Большинство из них умеет читать, у них обычно по две руки и ноги (хотя, возможно, для некоторых это теперь ненадолго). Они вокруг меня: родственники, друзья, коллеги. Они живут рядом, улыбаясь, могут напечь пирожков и поддержать в трудную минуту. С кем-то из них мне было очень весело, с кем-то я могла душевно погрустить, поплакать. И вот они, все эти мои родные, любимые люди. Они больны, их глаза застилает мутная пелена, и я боюсь громко сглотнуть слюну, чтобы не разбудить этого монстра, проникшего в их кровеносную систему. Мне жутко.

Психолог: Что вас больше всего пугает в этой ситуации?

О: Непонимание того, кто они. Знала ли я их когда-нибудь по-настоящему? Или они просто больны сейчас. Если это так, то насколько безнадежно они больны? Может быть всё что я могу - это вычёркивать имена из моей жизни. В конце концов война - это потери, в данном случае потери моего сердца.

Психолог: Что вы чувствуете, когда думаете, что единственный способ справиться с этим - вычеркнуть их из своей жизни, своего сердца?

О: Боль. Очень много боли и утрат. Как будто нужно вырвать кусок живой плоти из груди. И ещё какая-то маленькая, надежда: может это какой-то морок? Сейчас зажмурюсь - и всё как раньше, нет этих стеклянных глаз. Но сейчас я как будто отрезана от всего мира.

Мне видится такая картинка: логово людоедов. Они готовятся к ужину. В котле варятся человеческие ноги, руки, глазные яблоки плавают в мутной жиже. Кто-то разливает всё это по тарелкам, все садятся за стол и буднично едят. А я стою в ужасе от происходящего, боясь пошевелиться, боясь выдать себя. Потому что если ты не такой же как они– твоё место в котле. Если ты не сядешь с ними за стол - тебя подадут на обед. Если поморщишься, когда тебе подают тарелку, - тобой закусят на ужин. И тебе любезно отодвигают стул, подают приборы, интересуются: как ты предпочитаешь человечину с хлебом или без. Вдруг у тебя бездрожжевая диета, они ведь заботятся о своих.

Но ладно, людоеды - они и в Африке людоеды. Даже больше скажу: я уже давно привыкла к этим ужинам. Там постоянно приходится ухищряться: благодарить повара, но, ссылаясь на желудочный грипп, отказываться от обеда с выражением сожаления на лице. Станиславский был бы мной доволен. Чего не сделаешь ради выживания?

Эти встречи неприятны, но они заканчиваются. Приходишь домой к родным людям, где можно расслабиться, не бояться, что от тебя отхватят кусочек "на пробу". Но не сейчас. Сегодня за этим столом сидели все. За этим бесконечным столом, протянувшимся через всю страну. Больше некуда мне возвращаться. Я не знаю правил, по которым эти люди, бывшие всю жизнь мне родными, решат, что меня тоже можно в котёл. Где эти правила?

Психолог: Вам бы хотелось быть уверенной, что вас не съедят? При каких условиях теперь это возможно?

О: Единственный выход, единственная надежда: понять, что действительно с ними случилось, где была та брешь, через которую всё это попало в них? Что бы обезопасить себя и возможно когда-нибудь помочь им.

Психолог: Как вы думаете, это возможно?

О: У меня есть ощущение, что это невозможно. Это не насморк, который можно вылечить без следа. Тех людей, кого я знала, уже никогда не будет.

Психолог: Что с вами происходит, когда вы это говорите?

О: Мой страх превращается в ужас и ненависть, мне хочется, чтобы их не было, с этими котлами, чтобы всё это исчезало как странный сон, раскрошилось, растворилось, переварилось.

Психолог: Что вам хочется с ними сделать?

О: Мне хочется их уничтожить. Я, кажется, становлюсь одной из них?! Мне хочется, справедливости, хочется мести, неужели это именно те чувства, которые делают из человека чудовище?

Психолог: Из какой части вас появляется это желание уничтожить их?

О: Это маленькая часть, которая не может противостоять тому, что происходит. В ней много бессилия и непонимания. У неё закончились ресурсы смотреть на это со стороны. Тревога подгоняет делать выбор, потому что оставаться в стороне и неопределённости сил больше нет. Нужно хоть как-то выплеснуть это, иначе я захлебнусь. Но там столько напряжения, столько всего накопилось, что, кажется, появится малейшая брешь и произойдет взрыв.

Психолог: Вы кажется что-то важное для себя поняли? Может быть, чем-то хотите поделиться?

О: Да, мне кажется, я много поняла. Нормальный человек не способен перенести мысли, что эта война - результат трусости и обиды одного человека, захватившего власть. Эта война – способ потешить своё самолюбие, способ насладиться безнаказанностью и способ развлечься ролью императора и освободителя в кукольном театре размером с самую большую страну в мире.

От этой мысли хочется бежать. Ведь тогда мы все виноваты в этом. Я виновата в этом. Тогда эта кровь и на моих руках тоже. Ведь это не было внезапно, мы все варились в этом долго. Наверное слишком долго, и слишком медленно что бы заметить, как мир изменился. Проще поверить в то, что эта необходимость, продуманный план. Во благо мира на земле. Война – это мир. Оруэлл крутился бы волчком в гробу, если бы мог хоть одним глазом взглянуть на этот мир.

Если убивать - это способ выжить самому- тогда можно расслабиться? Или нет? Где-то в глубине души есть знание, что всё это ложь, громадная ложь самому себе. Нельзя аплодировать убийству людей, только для того, чтобы успокоить свою совесть. Она будет неуловимой тенью напоминать о себе: внезапной досадой, разочарованием в себе. И чем больше этого будет, тем больше будет злости на происходящее, на себя.

И её будет насколько много, что она станет невыносима, и она затопит их всех. Но, захлебываясь в своей ярости, они будут делать единственно возможное для своего выживания: они будут направлять её на тех, кто является главным свидетелем их малодушия, слабости и трусости – на жертв войны. Они будут ненавидеть их больше с каждым днём, с каждым часом. Но всё равно где-то в них всегда будет часть, которая будет знать правду. Сколько бы слов не было сказано, смерть мирных жителей – это убийство, а не спасение. Изгнанная из сознания, эта мысль будет являться им во снах, будет в нервном подергивании века прорываться в их жизнь. Она придёт тяжёлой усталостью или невозможностью остановиться и посмотреть себе в глаза. Им придётся уничтожить эту часть себя, в которой заключена их душа. Только так можно будет получить свободу от того, что сделали, от того, что оправдали. И именно это самоубийство своего духа – эта та цена, которую им придётся заплатить за своё малодушие.

Психолог: Как вы себя чувствуете, сейчас, после того как поняли для себя всё это?

О: Сейчас у меня как будто почва под ногами появилась. Теперь я знаю, что каждый заплатит свою цену. Мне придётся расстаться со многими иллюзиями об этом мире, но мне уже спокойнее. Я знаю кто они.