В поисках веры⁠⁠

Чёрное пятно вдалеке, будто повешенный. Ветер покачивал тело из стороны в сторону, шевелил обрывки одежды. Диакон потёр усталые, в красных жилках глаза и перекрестился, с опаской вглядываясь в тени под деревом. Наконец луна вырвалась из облаков, и темноте, пришлось отступить.

- Сгинула чертовщина! – обрадовался он.

Причудившийся висельник оказался массивным суком, полоска коры, так похожая на верёвку не давала ему упасть. Темень и сутки без сна делали своё дело.  

Дерево с "повешенным" стерегло путь в лес, будто часовой. Голые ветви тянулись вверх растопыренными пальцами, там за корявой стеной таился мрак. Здесь разбитый тракт сворачивал, борозды смотрели в небо кашей из грязи и льда, успевшей застыть к вечеру. В нынешние времена проезжих совсем мало, а после заката дорога и вовсе опустеет.

Человек облизнул пересохшие губы. Кожаный бурдюк пуст ещё с последней трапезы, как и сума с припасами. Последний обоз он встретил вчера, да и пару телег обозом назвать тяжело – война принесла голод, и север обезлюдел. Делиться последним куском никто не хотел, даже за звонкую монету.

- Неужто в лес собрался?

Вздрогнув, диакон обернулся - старик. Он появился бесшумно, словно подкрался, а потом стоял за спиной в ожидании. Сморщенное лицо, седая борода торчит во все стороны, будто прутья метлы, которой долго вычищали пыльный сарай.

- Туда, куда же ещё, – ответил диакон, стараясь решительным тоном скрыть внезапный испуг. – По западной дороге к монастырю несколько дней добираться, а напрямую, говорят, за полдня дойти можно. К утру уже там буду.

Старик почесал громадную бородавку на носу и растянул губы в улыбке, в челюсти, как в дряхлом заборе, торчали пеньки зубов. Повеяло жареным луком и перегаром.

- Значит, церкви служишь? – спросил он, сморкнул и харкнул под ноги, на жухлой траве повис сгусток.

Помедлив, диакон кивнул.

- Благословишь? – дед наклонил голову, лысину на темени покрывали наросты давно немытой кожи.

Диакон перекрестил его и протянул руку ладонью вниз. Старик едва коснулся кожи губами. Поцеловав и протянутое распятие, перекрестился. Сберегая тепло, диакон торопливо спрятал руки под рясу.

- Срезать-то можно. Парой вёрст дальше будет ручей, вдоль него и иди, пока в старую дорогу не упрёшься. Там много людей раньше ходило, и булыжниками вымощено, будто тракт, только заросло всё. Нынче через лес не любят ходить – буреломы, валежник. Ещё и боятся люди… Как-то хоронил пройдоху одного, он на ровном месте упал и шею - того.

Старик обхватил голову руками и повертел в стороны, из глотки кашлем вырвался ехидный смех:

- Свернул! Будто цыплёнок желторотый!

- И чего они боятся? – перебил дьякон. – Уж дорогу-то расчистить всегда можно.

- Так бесы там, – старик оборвал смех. Густые брови сошлись к носу, следующие слова прозвучали, как угроза:

-  Смотри от ручья не отходи - утащат. Ты не боишься один в лес идти, ещё и ночью?

- Есть у меня защитник, – дьякон сжал в ладони крест, появилась уверенность. – А ты сам откуда такой будешь? Иль может бесам этим и служишь?

Диакон глянул старику прямо в глаза, в них промелькнул страх. Времена инквизиции давно прошли, но людское спокойствие легко срывается, как струпья подсохших ран. За подозреваемым в колдовстве не приедет монастырская бричка, но селяне и сами горазды сложить костёр.

- Провалиться на этом месте, если вру, отче! – старик не выдержал тяжёлого взгляда и отвёл глаза. Сложенные пальцы неистово замелькали, осеняя плечи и грудь святым знаком. – Могильщик я, кладбище у меня там за горою, а рядом и городишко наш. Грамота от градоначальника надлежащая имеется.

Старик перестал креститься и быстро потянулся за спину, через миг на ладонях лежала окованная металлом лопата.

- Кормилица моя, – старик любовно провёл по древку. – С войной этой тружусь от зари до зари, хоть мужики местные помогают иногда – кто копать, кто после поминок оставит чего. Вот и нынче вина чуток выпил, и домой иду. А про бесов – так, слухи только, пугаю иногда местных. Каюсь, отче, грешен...

Старик вдруг замолчал и с недовольным видом поднёс лопату к лицу. Длинный, как у зверя, ноготь соскоблил грязь с железа, старик повертел черенок под светом луны. Даже в темноте видно, насколько остро лезвие оковки. «Наверное, мёрзлую землю пробивать», - подумалось диакону.

Могильщик вернул лопату за спину, она повисла там, будто мечи воинов-наёмников.

- Можно мне идти, отче?

- Ну коли не врёшь, так ступай с богом, только шутки свои брось, – диакон зябко повёл плечами, из леса по окрестностям расползался холод.

Старик склонил голову и торопливо зашагал вдоль поля, сгорбленная фигура быстро растаяла в темноте. «Старик и впрямь радеет за своё дело. Только где же его кладбище? До ближайшей деревни полдня ходу. Может он издалека?» - подумал священнослужитель и направился в чащу.

Лес оказался не таким непроглядным, как ожидал диакон: редкие просветы среди ветвей пропускали достаточно лунного света, чтобы видеть дорогу. След тележных колёс потерялся в полумраке – мало кто ездил короткой дорогой: боялись бандитов, дезертиров... теперь ещё и бесов. Диакон нахмурился. Подобные суеверия идут вслед за войной, как привязанные. Народу все беды легче свалить на нечистую силу, чем признать виновными себя. Отец Силантий мог часами вести разговоры на подобные темы. Мысль о святом отце заставила вспомнить обрывки разговора, приведшего диакона в эти края.

- Михаил, ты хорошо служишь церкви, долго и послушно. Самой веры только нет, слаба она в тебе, что пламя на ветру: сильнее дунь – потухнет.

-  Святой отец, я истово верую! Не понимаю, чем вызвано недоверие ко мне! Я надеялся, что меня рукоположат в священники!

- Нет, сын мой, решение сие принималось мною не одну неделю, ты мирское ставишь превыше духовного. Завтра с рассветом отправишься в церковь Святой Матери Пагейской, пусть тамошний архимандрит милостью божией решит твою судьбу...

Мрачные мысли кружили в голове, будто вороньи стаи. На душе становилось всё тяжелее, но диакон упорно шёл всё дальше в чащу. В её глубине притаился туман, и белёсая пелена укутывала землю, словно ждала гостей. Запах промозглой листвы и сырости усиливали тоску, Михаил старался идти быстро, натруженные за день ступни гудели от усталости, но остановиться и отдохнуть после таких воспоминаний казалось серьёзным проступком: если отец Силантий сказал идти – значит шагай, покуда ноги не отвалятся. «Ничего, немного осталось, – успокаивал себя диакон. – В монастыре отъемся и отосплюсь за все дни в пути. А там, глядишь, и прежнее расположение верну»

Слуха коснулся шум ручья вдалеке. «Значит я на верном пути», – решил диакон и ускорил шаг. Оказавшись у воды, упал на колени, стал жадно пить, от холода заломило зубы. Так, теперь вдоль ручья, и не забыть наполнить бурдюк. На лице появилась недоумение: струйка воды пробила боковину бурдюка, едва тот наполнился.

«Может, обветшал совсем или прокололся?» - подумал Диакон, в полутьме было не разобрать.

- Ууууууухух, – раздалось над головой.

От испуга Михаил, подскочил на месте, вскинул голову: огромная неясыть восседала на суку, будто на чёрном троне. На человека уставилась пара блестящих глаз, голова с изогнутым клювом поворачивалась из стороны в сторону, словно у бдительного часового.

- Ууууууухух, – повторила она и переступила с ноги на ногу.

- Пошла прочь! – крикнул дьякон и взмахнул рукавом, но неясыть даже не шелохнулась. Тогда он подобрал палку и бросил в птицу, раздался треск, на землю посыпался сухостой. Неясыть сорвалась с места и бесшумно скрылась меж ветвей.

- Зараза... – прошептал он, проводив птицу взглядом.

Здесь, в глубине чащи, сплетение ветвей почти не пропускало лунный свет. Темнота укутывала служителя церкви со всех сторон, уже в паре десятков шагов вместо деревьев виднелись едва различимые силуэты, на земле поодаль что-то белело, и не разобрать: снег, или клочья тумана. Михаил полез в суму за припасенным факелом. В лесной тишине стук кресала оказался пугающе громким – к счастью, сырость не коснулась огнива. На факеле вспыхнуло пламя, и тьма, отпрыгнув от огня, оскалилась на человека сотнями мелких теней и бликами на воде.

В вышине рванул ветер, а следом оглушающе затрещало, диакон вздрогнул и быстро развернулся. Обламывая ветки, рухнул огромный сук, ударил в мёрзлую землю, из сердцевины разлетелась труха. Человек ткнул факелом в темноту: за упавшей веткой высветился корявый ствол. Под ним нет даже прошлогодних листьев, только обломи коры и сухих ветвей – дерево давно мертво.

Ветер снова налетел, накинулся на голые кроны, и наземь упала ещё одна ветка, две палки причудливо сложились в подобие креста. «Чертовщина какая», – испугался диакон.

- Бесы утащат.

Слова старика возникли в памяти сами собой. Пальцы сомкнулись на распятии, диакон зашептал молитву. Надо забыть об этих суевериях, если хочу добраться до монастыря к рассвету.

Освещая путь, Михаил заспешил вдоль ручья, лесную тишину нарушал хруст веток под сапогами. С появлением живого огня лес будто изменился: тьма сгустилась, со злобой глядя на ненавистное ей пламя. С каждым шагом на душе становилось тревожнее, дьякон мог поклясться, что слышит, как под толщей земли шевелятся корни.

Ручей разросся до небольшой речки, срывающейся под уклоном. Диакон ставил ступни боком, чтобы не покатиться кубарем, а вскоре и вовсе пришлось хвататься за  торчащие корни. Спустившись, человек оглянулся: настоящий обрыв, а не склон. Где же дорога, которую обещал старик? Может, я пошёл не туда?

В темноте между стволов показался слабый огонёк. «Может, ворота монастырские? Неужели так быстро дошёл? – удивился диакон и поспешил навстречу свету. – Но ведь после леса ещё несколько вёрст по дороге». Продравшись через стену кустарников, он озадаченно замер. Вблизи огонёк оказался факелом, древко которого аккуратно сидело в выдолбленном углублении в стволе дерева. Кто оставил здесь огонь, и зачем?

- Есть тут кто? – крикнул диакон, но никто не ответил.

Может охотники освещали лагерь и забыли потушить? Диакон обогнул странное дерево. В следующий миг его сердце замерло: свет упал на деревянный крест, воткнутый в земляной холм. Человек поднял факел выше – из мрака проступили ряды крестов! Кладбище?!!

Сглотнув, он шагнул к ближайшей – аккуратный бугор, на кресте ни имени, ни даты. Священник склонился над ним, в поисках хоть какой-нибудь надписи.

- Помогите!

Приглушенный голос шёл из-под земли! Не может быть! Диакон отшатнулся, от испуга выронил факел – брошенное пламя тут же погасло, будто именно связь с человеком давала ему силы гореть.

- Вытащите меня! Кто-нибудь!.. – донеслось едва слышно, после раздался стук, будто кулаками по дереву.

Лучше уйти отсюда, и поскорее. Диакон едва не поддался этому порыву, лишь усилие воли помогло остаться на месте.

- Держитесь, я помогу вам! – крикнул он как можно громче и тут же осёкся. Если человек внутри ещё жив, то люди, закопавшие его, могут быть поблизости. На вид земля казалась рыхлой, но на деле оказалась ледяным комом. От досады Михаил впился в неё голыми руками, но пальцы лишь беспомощно царапали смёрзшуюся землю. «Значит, закопали ещё до вчерашнего снега», – понял диакон. – Без лопаты не взять». Он поднёс замёрзшие ладони к свету факела за спиной - ободраны в кровь.

- Эй! Держись, я приведу помощь! - диакон сорвался с места, но возле другой могилы замер. Он не мог поверить ушам – из-под земли доносился плач.

«Неужели ещё один?» - пронеслось в голове. Что здесь происходит?! Страх скрутил внутренности. Диакон до боли сжал распятие в ладонях, но память не находила молитвенных слов.

Резкий порыв ветра швырнул в лицо ледяную крошку. Забытый в дереве факел погас – всё вокруг окунулось в темноту.

- Бесы утащат!

Слова старика прогремели в голове, окружили и поглотили Михаила. «Утащат, утащат!..» Страх завладел им без остатка –  диакон кинулся прочь, не разбирая дороги.

Перед глазами замелькали деревья, тонкие ветви хлестали по лицу. Умом диакон понимал, что нужно остановиться и успокоиться, но страх гнал вперёд. Человек бежал по незнакомой чаще, перепрыгивал через коряги, не запинаясь только чудом. Ноги начали деревенеть, рот жадно глотал воздух, но не мог надышаться. Диакону чудилось, будто из темноты за ним следят сотни глаз, жёлтых с вертикальными зрачками: так в старых церковных книгах изображали бесов.

В отчаянии он вскинул голову: вверху за косогором, касаясь своим диском скрюченных лесных верхушек, сияла луна, будто свет спасителя. Что было сил, диакон бросился вверх по склону, хватаясь за мелкие кусты, но они оказались слишком хлипкими и, ломаясь, вырывались из рук. Наконец, нога скользнула по замёрзшей земле, и человек покатился вниз. У подножия распластался на земле, стеная от боли, потом тяжело поднялся. Ряса повисла на плечах ободранной тканью, ветер выбивал последние остатки тепла. Ветви зловеще нависали, будто смеясь над его беспомощностью. Дьякон застыл: ему казалось, он слышит дробные звуки, они приближались – топот десятков козлиных копыт. В панике, он заозирался в поисках убежища. Взгляд зацепился за очертания корявого дерева, под которым чернела пустота, человек бросился к ней, не раздумывая. Спасением оказалась яма в узловатых корнях дерева, которые так тесно переплетались, что земля не могла просыпаться. Диакон упал в эту крохотную пещеру, привалившись спиной к земляной стене. Сердце выпрыгивало из груди, и человек боялся, что этот стук выдаст его, диакон скорчился в темноте, почти не дыша. Время шло, но тишина снаружи ничем не нарушалась, и страх начал отступать.

От воды потянулся смог, подкрался к гроту, будто живой, окутал тело, как сырая простынь. Успокоившись, Михаил почувствовал, как потяжелели веки, от земли неожиданно повеяло теплотой. Не в силах противиться, человек закрыл глаза - сон пришёл мгновенно.

Тепло и душно, запах смолы и дерева. Диакон вдохнул полной грудью и открыл глаза – непроглядная тьма. Попытался встать, но руки будто прижаты с боков, словно в тесном проходе.

- Пресвятая дева! – прошептал он, ощупывая дерево вокруг. – Это же… Гроб! Я в гробу!

Паника удавкой схватила горло, спутала мысли. Пальцы судорожно шарили по доскам: те были сбиты на совесть, наглухо, нигде ни малейшей щели. Попытался поднять руки – не вышло: гроб тесен, словно гробовщик снял мерку и сбил ящик впритык. Я ведь не сделал ничего плохого, никому! К глазам подступили слёзы, дышать всё труднее. «Мне не выбраться! – билось в голове.

– Помогииитеее!!! – закричал человек.

***

Солнце скатилось в закат, на горизонте растеклась багровая полоса. Скоро придёт тьма, пробежит, как пламя по бумаге, и мир растворится в ночи. Ветер кружил над могилами, шевелил опавшие листья.

Земля задрожала, сквозь чёрные крупицы показались пальцы. Сдвинув землю, словно одеяло, из могилы выбрался человек. Немного посидел неподвижно, рёбра медленно разошлись в широком вдохе, словно он долгое время не мог дышать. Человек неуклюже поднялся на ноги и воздел руки к небу, радуясь заходящему солнцу.

- Пора за работу! – провозгласил старик и почесал громадную бородавку на носу, ладони прошлись по грязной, полной земли бороде.

Ряды могил следили за его медленной походкой. Возле свежего холмика, ещё без креста, могильщик остановился. Он широко открыл рот в подобии улыбки, в лунном свете показались пеньки зубов. Из-за спины старик потянул свой инструмент – окованную металлом лопату, висящую на манер меча. Железо с хрустом вгрызлось в добычу, на вершину могильного холма упала пара горстей земли. Старик ненадолго отошёл и вернулся, держа две прямые ветки. В руке появилась бечёвка, вскоре над могилой появился новый крест.

- Спи, путник спи. Сладких снов, – прошептал старик, вернул лопату за спину и шагнул в темноту.

В ночной тиши послышалось приглушённое «Помогииитеее!» Только услышать крик было некому, могильщик ушёл далеко. Его низкий с хрипотцой голос напевал простенькую песню, а беспокойный ветер шумел в кронах, подпевая.