Удар.⁠⁠

Из окна квартиры на третьем этаже неслись звуки яростного скандала.

Проходящие мимо обшарпанной стены здания прохожие поднимали головы, невольно слушая отрывистые выкрики мужского голоса. Это бесновался Василий – известный всему двору домашний тиран, а кричал он на свою супругу, Галину. Впрочем, он только на неё одну и кричал теперь, все последние годы, с тех пор как их сыновья создали свои собственные семьи и покинули отчий дом.

Скандалил Василий часто, чуть ли не каждый вечер. Придерётся к пустяку, издалека, сам себя накрутит, заведёт, и понеслось лавиной; кричит и ногами топает. Такой он человек – отставной чин, вот и привык командовать, руки не распускал хоть, и то слава богу. Это про таких людей говорят, мол, характер у него тяжёлый. А жена ему совсем не перечила, не спорила, а лишь негромко оправдывалась; знала Галя, что скоро проорётся её Вася, да и замолчит, успокоится, нужно только просто потерпеть полчаса. Знала она так же и то, что супруг из неё все жизненные силы высасывает этими скандалами, будто упырь какой. Вот так они и жили; редкий день проходил без криков в их квартире. Да и то, хорошо хоть не пил Василий совсем – но не закодированный он, а идейный трезвенник, не пил и всё; не хотел.

«Галин опять орёт» – шептались у подъезда женщины, соседки, слушая отраженный стенами соседних домов крик разъярённого Василия, «да лучше бы он у неё пил» – они качали головами и вздыхали, жалея свою соседку. А когда, спустя некоторое время, Галина спускалась к ним и садилась на скамейку отдохнуть от криков, соседки почти всегда сопереживали молча, с расспросами особо не приставали – понимали: захочет, сама всё расскажет. Иногда она действительно рассказывала, но чаще всего просто молчала.

В этот раз она, просидела с ними дольше обычного, и когда совсем просушила слёзы и успокоилась, будто оправдываясь, проговорила:

– Он, вообще-то, у меня добрый, – Галина поднялась со скамьи и пошла к подъезду, домой, к мужу.

...Значительно позже, но в тот же самый вечер, только когда сердобольные соседки уже разошлись по своим домам, а некоторые из них даже крепко спали, во двор притихшего дома резво вкатилась карета скорой помощи. Сирену водитель не включал – в том не было необходимости по причине полупустых ночных улиц; разгонять громогласным жалобным воем было некого. Лишь негромкий, но резкий скрип резины об асфальт, да ещё визг испуганной им кошки выдали остановившийся у подъезда автомобиль. Но и на эти звуки никто из жильцов не обратил никакого внимания: люди спали или готовились ко сну...

Утро следующего дня супруги встретили как всегда вместе, но, как никогда, в непривычной для них обстановке – в больничной палате. Первой проснулась Галина, но с полным правом назвать пробуждением её выпадение из тревожного забытья нельзя – она почти не спала. Обычному человеку очень трудно уснуть сидя на стуле в незнакомом помещении.

Рядом с ней, на застеленной белоснежными простынями постели, лежал Василий. Когда он медленно приоткрыл глаза, по щеке Галины пробежала слеза. Смахнув солёную каплю мокрым платком, Галя вскочила со стула и побежала позвать к мужу врача.

Тогда она ещё не знала, что в её жизни больше никогда не будет ни одного скандала. Но, даже если бы знала, она точно не смогла бы с уверенностью решить хорошо это или плохо.

Василий же, очнувшись, не знал вообще ничего. Более того, он ничего не помнил. Он ничего не чувствовал. Он ничего не понимал. Ни о чём не догадывался. Василий просто лежал и не шевелился. Тогда, в это утро, он даже не подозревал, что пройдёт ещё очень много лет, пока он всё же поймёт хоть что-то. Не знал, что то его будущее понимание будет мыслью о желании собственной смерти, но и её ему придётся ждать мучительно долго, безмолвно, неподвижно.