Цикл "Гришка". Коса, кому краса, кому погибель (окончание)⁠⁠

Затянутое тёмной пеленой от догорающих селений, солнце опустилось за кромку горизонта. Кочевники зажгли костры и выставили караулы, не давая даже мыши проскользнуть, не то, что человеку. Пленных, разделённых на небольшие группы не кормили, не давали пить, зато щедро охаживали плетьми, если во тьме раздавались плачь или стенания. Притихли измученные дети, матери забылись в тяжёлой полудрёме, сейчас над станом проносились непривычные звуки чужой речи да храп лошадей. Яромила зябко поёжилась от свежести ночного ветерка, спину и плечи жгло, как будто в раны, оставленные нагайками, насыпали соли. Она понимала, почему Урган оказался в немилости, понимала, какое оскорбление нанесла себялюбивому половцу, она не стонала от боли, не строила надежд, не шептала слова молитвы. Затёкшее тело ныло, но душа не покорилась. Яромила знала, какая участь ожидает её в плену и представляла, как мёртвой хваткой вцепится в горло басурманину, будет грызть, рвать ненавистную плоть, но никогда не покорится и не будет рабыней.

«Эх, ягодка, зачем в горло, лиходея не порешишь, а себя загубишь», - раздался тихий шёпот совсем рядом.

Яромила удивлённо вскинула глаза, всматриваясь в лицо склонившейся над ней женщины. Сгустившийся мрак мешал рассмотреть, но по говору и обращению девушка поняла, что рядом с ней. не молоденькая сверстница. «У нашей сестры есть кое-что и получше стрел калёных, знать только надо, когда и как пользоваться,» - продолжал шептать голос. – Сила твоя не в глазах голубых, да не в руках точёных, испокон веков сила женщины в волос её вплетена, что оберегом считается. Оберег этот силу детям даёт, да мужнину жизнь сохраняет, коли знает хозяйка, кому доверила судьбу свою. А в тяжёлую годину послужить может лучше острого ножа, будет крепче верёвки да проворнее птицы».

Шёпот этот, действовал на Яромилу убаюкивая, как материнская песня в детстве, отгоняя напряжение и ужас пережитого, обволакивая молодое тело сном и покоем.

Утро огласило половецкий стан криками и проклятиями. Безжалостные пинки подымали пленников с земли, нагайки рассекали воздух и опускались на измученных людей, заставляя их стонать и извиваться. Кончак сам осматривал каждого пленного мужчину, подбирая тому дело или заставляя демонстрировать своё умение в схватке с лучшими воинами. Иногда он довольно кивал головой и тогда пленника уводили, давая исполниться милости хана. Иногда он сдвигал брови и делал едва заметный жест рукой, и тогда половецкая сабля опускалась на голову несчастного, окропляя землю кровью неугодных. На стенания женщин никто не обращал внимания, их судьба была уже предрешена великим. Кончак не забыл своего обещания. Когда солнце поднялось над станом, к группе женщин, теснившихся друг к дружке, подошли два воина, довольно прихлопывая рукоятками плетей по голенищам. Яромила несколько раз осматривала своих соседок, пытаясь понять, кто говорил с ней этой ночью, но все женщины были на одно лицо – грязные, измученные, с печальными безжизненными глазами. Сильные пальцы сомкнулись на плече девушки и швырнули её под ноги хану, который как гора возвышался среди своих воинов. Кончак долго и внимательно смотрел на Яромилу.

- Дайте ей лук, - прогремел его голос. – И ты сын, покажи, как воевал.

Такого обращения Ургун, почтительно стоявший за спиной отца, не ожидал. Не пристало ему вступать в поединок с женщиной на глазах у своих и колодников. По обычаю, соперников ставили напротив друг друга шагов на пятнадцать, а по команде каждый должен был стрелять. В этом искусстве половцам равных не было, как кочевому народу, познавшему с детства седло и лук. Сейчас сюда подвели двух пленников, выбранных великим ханом в качестве мишени. С быстротой молнии Урган натянул тетиву и пустил стрелу, почти не целясь. Она вошла в грудь несчастному, пронзив насквозь старое немощное тело. Над станом повисла тишина, все взгляды теперь были устремлены на хрупкую девушку, сжимавшую лук в своих руках. На губах многих играла усмешка, а узкие глаза похотливо ощупывали каждый изгиб девичьего стана. Длинная коса растрепалась, ловя отблески солнечных лучей и играя золотом при порывах лёгкого ветерка. Яромила взглянула в глаза живой мишени. На минуту перед ней возник образ отца, так по-отечески, умоляюще и ласково смотрели на неё глаза незнакомого старого человека, не представляющего никакой ценности для этих чужаков. Тяжёлый лук полетел к ногам Кончака.

- Мой народ старцев почитает, на их мудрости род держится. Лучше колодницей быть, чем стрелу в старика пустить!

Гул одобрения пронёсся над рядами собравшихся воинов. Только Кончак мрачно смотрел на Яромилу, сжав толстые губы: «Будь на её месте мужчина, он, не раздумывая бы, отсёк ему голову за такие дерзкие речи и неудавшийся поединок. Но эта девчонка заслуживает должного уважения. Такие, как она колодницами никогда не будут, их не поставишь на колени, не укротишь нагайками, не сломишь силу духа, подаренную их богами».

- Даже здесь она превзошла тебя, - угрюмо сказал Кончак, поворачиваясь к сыну. – Её стрела попала в цель куда быстрее и точнее, чем твоя.

Ургун, понимая, что опять навлёк на себя гнев отца, побагровев от досады, опустил голову и молча ждал последнего слова великого хана.

То ли выпитый накануне кумыс, то ли гневные слова девушки, проникнувшие в самое сердце Кончака, сыграли свою роль, но его решение стало неожиданным для многих, неожиданным, но твёрдым и беспрекословным.

- Такие женщины рожают сильных воинов и плохих рабов. Лучше биться с достойным воином, чем владеть никудышным рабом. Пусть уходит, и пусть не один волос не упадёт с её головы. Такова моя воля!

Ни один мускул не дрогнул на лице Ургуна, когда он шёл по лагерю позади измученной девушки, которая еле перебирала босыми ногами от усталости и жажды. Такого позора он не ожидал, но и ослушаться воли отца, не смел. Когда лагерь остался позади, а вокруг поднялась высокая не вытоптанная трава, лютая злоба, которая грызла его изнутри прорвалась и вылилась, как гноящаяся рана. Схватив девушку за косу, он обмотал её несколько раз вокруг запястья и резанул ножом, отрезая девичью честь и красоту под самый корень.

«Кому ты нужна теперь, живая, гордая, но опозоренная, - с этими словами Ургун толкнул девушку, и повернувшись пошёл назад. – Окрестные деревни уничтожены, ей, вряд ли добраться до жилья, всё может быть, а голод или зверь дикий своё дело сделают. Он, Ургун, сын великого Кончака, мог бы и не так поговорить с непокорной, но воля отца – закон».

Долго лежала Яромила в высокой траве, провожая глазами белые курчавые облачка, плывущие в небесной синеве. Нет, не жалко ей было отрезанной косы, не пугал её и путь по незнакомым местам. Слишком громко стоял в ушах плач детей и слишком громко свистели калёные стрелы, пронзающие тела её народа. В сознании всплыли слова, которые ночью шептал незнакомый, но родной, по-матерински любящий голос.

Закопаю гребень на чёрном утёсе,

На широком плёсе,

Где жёлтый песок

Оживит волосок.

Гребнем больше не пройду,

Косу не переплету,

Для меня была краса,

Стала смертью для тебя.

***

Ургун шумно опрокинул в себя перебродивший кумыс и довольно облизал лоснящиеся от мяса губы. Слуга, не успевший вовремя долить пенящийся напиток в подставленную чашу, испуганно вздрогнул, когда Ургун с громким окликом потянулся за нагайкой. Захмелевшие глазки забегали, а глотка изрыгала проклятия и ругательства неверному, оказавшемуся столь невнимательному к своему господину. После минутного замешательства, колодник выскользнул за полог прокопчённого и пропахшего жиром жилища, чтобы принести господину очередной бурдюк с кумысом. Ургун набивал рот мясом, то и дело оглядываясь на лежащую рядом плеть, готовый в любой момент излить свою злость на любого, кто окажется рядом с ним. Внезапно, что-то просвистело и с силой ударило по спине, разорвав просоленную рубаху и оставляя на смуглой коже длинный кровавый след. Ургун поперхнулся, закашлялся и обернулся назад, выкидывая вперёд руку. Тут же невидимая сила полоснула по лицу, рассекая губу и бровь. Теперь удары сыпались на него со всех сторон, как будто десятки невидимых рук хлестали плетьми, не давая Ургуну роздыха. Катающийся по мягким шкурам, застилавшим пол, он сначала попытался схватить, невидимого врага, но яростные удары только обжигали ладони, оставляя на них кровянистые волдыри. Не пристало воину его происхождения звать на помощь, но страх перед невидимкой, настолько проник в его сердце, что горло само по себе испустило хриплый вопль, в котором смешались боль, ужас и мольба о помощи. Секунды, и вот уже волосяной кляп проник в глотку и заскользил вниз живым комком, разрывая нутро и сдавливая горло изнутри неумолимой железной хваткой.

Охрана, выставленная снаружи, слышала шум и непонятные звуки, но никто не захотел попробовать плети или сабли господина, находящегося в ярости от немилости его отца. Колодник, вернувшийся в шатёр, уронил бурдюк тут же, у порога, увидев исполосованное иссиня-багровое лицо хозяина, из раскрытого рта которого, выползала большая жёлтая змея. Грязно-красная мгла медленно опускалась на стан, захватывая каждый пядь степи и окутывая всё непроглядной зловещей дымкой.

Лекарь долго и сосредоточенно осматривал лежащее тело Ургуна, прищёлкивая языком и ловко орудуя грязными пальцами. Из горла был извлечён большой кусок мяса, опутанный склизкими волосяными пучками. «Подавился», - пробормотал он, обращаясь к собравшимся, и задумчиво стал осматривать многочисленные раны, оставленные невидимой нагайкой. Рассечённая кожа обнажала глубокие рубцы, покрытые запёкшейся кровью. Казалось, что на теле половца не осталось ни одного живого места, с такой силой прошлась сыромятная плеть.

«Не иначе, колдовство, мой хан», - дрожащим голосом лепетал лекарь, боясь взглянуть в глаза Кончаку. Скоро над станом половцев пронеслась весть, что сын великого хана пал жертвой колдовства, по-видимому, той самой молоденькой ведьмы, которой Кончак даровал жизнь и свободу. Во все стороны были отправлены лучшие воины, которые вернулись ни с чем, сетуя на ночную темень и страшный заговор, наложенный на лошадей, отказывающихся повиноваться своим всадникам. К утру следующего дня стоянка опустела. Признав свершившееся дурным предзнаменованием, Кончак уводил своих людей в глубь родных степей, увозя награбленное и оставляя гнить на чужой земле лучших воинов из личной охраны Ургуна. Воинов, которые позволили принять его сыну такую глупую позорную смерть, недостойную наследника великого хана.

***

- Вот с тех времён наш род своё начало и берёт, шумно выдохнула старушка, грустно посмотрев на Гришку. – А что коса, Яромила и без неё свою судьбу нашла, любовь, она штука такая! Что, мужик, не человек что ли, не поймёт, в какое время жизнь свою живёт и с кем судьбу свою связывает.

- Получается, что та самая коса, которую половец до корню отсёк, да от которой смерть принял, сейчас здесь своё место нашла. Так как же она назад-то попала?

- А вот этого я не ведаю. Испокон веков волосу женскому сила дана. Для кого просто красота, а для кого и оберег. Яромила слова заговорённые знала, только вот до меня они не дошли, а коса эта оберегом всегда у нас считалась, потому и хранилась, от матери к дочери передавалась. Знаю, что потеряешь её, беды она может наделать, а особо, если обидят душу женскую. Для тебя это, может, всё шутки да байки, а для меня, сынок, ответственность да тяжёлый груз. После меня дочка с внучкой его нести будут, лишь бы найти окаянную. И чего это внук-то мой так на неё осерчал?

К дверям салона подошла девушка и хмуро посмотрела на стоявших у дверей, доставая из сумочки ключи. Старушка оживилась, опять полезла в карман за измятыми бумажками, залепетала что-то, сбивчиво прося продать вещицу, которую по незнанию принёс внучок-дурья башка. Девушка непонимающе таращилась на старушку, явно погружённая в свои думы. Ещё бы, хозяина в собственной постели удушили, всех девчонок с работы по сто раз опрашивали, что дальше будет, неизвестно, а тут старушка со своей косой. Может, и правда, реликвия семейная, провались она пропадом, вещица красивая, а жути нагоняет.

Девушка зашла за прилавок и, покопавшись в коробке, вытащила злополучную косу, при виде которой у старушки глаза заблестели и начали испускать неподдельную радость. «Она, она, голубушка», - заулыбалась старушка, протягивая деньги. – Хватит, доченька?» «Доченька» разочарованно посмотрела на мятые бумажки: «А, почём купила, потом и продаю»

.

Старушка бережно вынесла свою пропажу и с гордостью показала Гришке. «Надо же, время только на пользу пошло, вон как переливается, как живая», - восхищённо подумал тот, касаясь золистых волос. В какой-то момент ему показалось, что коса зашевелилась, пытаясь обвить его протянутые пальцы, но старушка уже укладывала её в пакет, появившийся из того же кармана старого плаща.

Гришка долго смотрел старушке вслед, дивясь очередному жизненному уроку, но видел уже не семенящую мелкими шажками старую женщину, а гордую высокую девушку с голубыми дерзкими глазами, сжимающую в руках тяжёлый лук.

(Продолжение следует)

Ссылка на прошлую часть: Цикл "Гришка". Коса, кому краса, кому погибель